– Похороны Люси означали, что она больше не считается пропавшей без вести, – рассказывала Софи Блэкман. – С неопределенностью покончено; больше не нужно искать сестру. Но только во время погребения я осознала, что ее жизнь оборвалась. Осознала даже яснее, чем во время прощальной церемонии. Именно погребение означало для меня смерть Люси.

Для Софи трагедия с сестрой тоже чуть не обернулась гибелью.

Между кремацией и погребением останков прошло целых четыре года, заполненных жестокими спорами между бывшими членами одной семьи о том, как следует поступить с прахом Люси. Вначале Тим предложил развеять прах с его яхты в водах пролива Солент, где обычно отдыхала семья, когда Люси была ребенком. Руперт хотел, чтобы могила сестры находилась ближе к Севеноуксу, в более доступном для родичей месте. Но самый горячий и ожесточенный спор разгорелся между матерью и дочерью. Софи отчаянно, безумно хотела разделить прах между четырьмя членами семьи. Она надеялась воскресить тот миг, когда в пещере в Мороисо она впервые с момента смерти сестры почувствовала духовную близость с ней. «Свою часть праха Люси я положу в изящную серебряную шкатулку и буду хранить у себя дома, – писала она в страстном письме, адресованном матери, отцу и брату. – Я не готова отдать Люси земле. Пусть она останется со мной как можно дольше, чтобы я могла разговаривать с ней каждый день. А в будущем, когда у меня появятся собственная семья и свой дом, я похороню останки Люси в идеальном месте, где я всегда смогу быть рядом с ней».

Но Джейн была непоколебима. В 2002 году суд назвал ее распорядителем имущества Люси, что давало матери право последнего слова по всем подобным вопросам, и она твердо намеревалась воспользоваться своей властью. Джейн поместила прах в домашний сейф, купленный специально для этой цели; как оказалось, она, пусть и не решаясь признаться, боялась, что Тим или Софи могут выкрасть прах Люси. Безутешную мать преследовали кошмары, связанные с обстоятельствами смерти дочери, – расчленением и уничтожением ее тела.

– Люси разрезали на части, – говорила она. – Нельзя точно так же обойтись с ее останками. Я знаю одно: мне не нужна половина дочери.

Погребение останков назначили на 23 марта 2005 года в церкви Святых Петра и Павла в поселке Сил всего в миле от дома Джейн.

Еще с подросткового возраста Софи постоянно ссорилась с матерью, и Люси оказывала обеим бесценную помощь – примиряла стороны во время перебранок. В четырнадцать лет Софи ушла из дома, переехала в семью своего друга и прожила там несколько месяцев, бросив школу в разгар выпускного года. Когда пропала Люси, ее сестра училась на технического специалиста по кардиостимуляторам, который следит за работой оборудования и проверяет сердечный ритм пациентов. Впервые вылетев в Токио, она собиралась провести там не больше нескольких дней. В итоге она застряла в отеле «Даймонд» на долгие недели. В перерывах между поездками в Японию девушка возвращалась в Лондон и пыталась заново включиться в ритм жизни интерна. Но с трагическим исчезновением Люси существование Софи совершенно перевернулось, отрезав ее от общения с прежним окружением, которое могло бы ее утешить. Некоторые друзья, как ей казалось, избегали ее, не зная, что сделать или сказать; таких Софи презирала. От других, душивших ее своими утешениями и навязчивым сочувствием, она отвернулась сама. Защитный механизм личности Софи так часто включал агрессию и оскорбительное поведение, что оттолкнул даже тех, кто действительно хотел ей помочь.

Она стала гораздо лучше ладить с Тимом, но он слишком долго оставался номинальным отцом, обитающим на далеком острове Уайт с новой большой семьей.

– Я сама изолировала себя, и весьма успешно, – соглашалась Софи. – И оказалось, что единственным порядочным и надежным человеком в моей жизни была Люси. Я загнала себя в ловушку: чем больше терзалась, тем меньше становилось людей, к которым можно обратиться за помощью. В итоге после похорон Люси я осталась в полном одиночестве.

С самого начала все согласились, что надо провести закрытую церемонию для четырех ближайших членов семьи, но журналисты каким-то образом пронюхали о времени прощания. Чтобы избежать очередной давки репортеров и фотографов, похороны спешно перенесли с шестнадцати часов на тринадцать. Негодование Джейн, убежденной, что именно Тим слил информацию прессе, еще больше осложняло ситуацию.

Служба была короткой и очень простой. Почти через пять лет после смерти Люси урну с ее прахом погребли на кладбище деревеньки Сил в окружении полей и невысоких холмов Западного Кента. Руперт положил на могилу диск с песнями, которые сочинил и записал для Люси. Софи принесла серебряную подвеску из двух половинок, на которых были выгравированы первые строки любимого стихотворения Люси – «Летчик-ирландец предвидит свою гибель» У. Б. Йейтса. В могилу сестры Софи положила пластинку со строкой: «Я знаю, выпадет судьба», а вторую, со словами: «Погибнуть в чреве облаков», оставила себе, чтобы хранить до конца своих дней.

После службы четверо Блэкманов поехали на поздний ланч. Они сидели в ресторане «Рандеву», где когда-то счастливая молодая семья отмечала день рождения Люси. Впервые после развода Тим и Джейн оказались за одним столом. Тим заказал шампанское, и напиток оказался на удивление уместным.

– Было и вправду довольно весело, – признался он мне. – Дети все время шутили и смеялись. Даже Джейн почти не мучило присутствие бывшего мужа.

– Никто не ссорился, – вспоминала она. – Тим сказал, что я хорошо выгляжу. Сама я никогда не провела бы этот день именно так, но мы старались ради Руперта и Софи.

Однако для младшей дочери вечер был наполнен кошмарным лицемерием, и за ее улыбкой скрывались бушующие эмоции.

– Просто охренеть, совершенно ненормально, – жаловалась мне Софи, и даже спустя четыре года после похорон у нее дрогнул голос. – В ресторане каждый старался быть милым со всеми, мы притворялись счастливой семьей, хотя только что похоронили Люси. Это было ненормально – притворство, будто все мы вместе, когда на самом деле между нами ничего общего, ничего, что нас роднило бы. Даже сейчас тот обед кажется мне возмутительным. В нем не было никакого смысла. Смерть Люси очень заметно изменила наши отношения: мы сидели вокруг стола – брат и сестра, отец и мать – как чужие.

Софи гордится тем, что скрыла свои чувства и не показала ни семье, ни друзьям, как она несчастна.

– Единственный раз я подала знак, что на самом деле мне очень плохо, когда пригласила всех заехать ко мне, – рассказывала она. – Мне хотелось сбежать с этого отвратительного ланча, но побыть с родными подольше. Я дала понять: «Не бросайте меня пока, я еще не готова».

У Софи Блэкманы еще немного выпили, почаевничали и распрощались. Соседка Софи Эмма, стюардесса, тогда ушла на вечеринку, и в ночь похорон сестры девушка осталась одна.

– Я не стала уговаривать: «Пожалуйста, останьтесь, мне правда нужно, чтобы вы побыли со мной», – вспоминала Софи. – Наверное, нужно просить людей о помощи, когда она действительно нужна, а я только проверяла, заметят ли родные мое состояние. Конечно, если бы они меня по-настоящему понимали, даже просить не пришлось бы, они сами остались бы… В итоге я чувствовала себя очень одиноко. Для меня день погребения праха Люси стал самым значимым днем. Он означало конец ее жизни – я больше никогда не увижу сестру, и мне казалось, что я не выдержу.

Весь год девушке прописывали кучу антидепрессантов. Она испробовала несколько разных препаратов, и ни один толком не помог. Но теперь, опрокидывая одну за другой рюмки чистой водки, она разложила перед собой коллекцию таблеток, аккуратно выбросив пустые упаковки.

– Я сидела одна и пила. Не знаю точно, о чем думала. Не помню, чтобы у меня был четкий план. Но потом я просто выпила все таблетки, какие нашлись. Помню, глотала их горстями. Некоторые сочли мой поступок криком о помощи, но они ошибаются. Я просто хотела умереть. Не видела смысла жить дальше.

Когда соседка Софи вернулась домой со своим парнем, она нашла девушку спящей на диване. Решив, что она просто напилась, они переложили ее на кровать. На рассвете Эмма улетела надвое суток. Воспоминания о дальнейших событиях разнятся. Тим считал, что тревогу подняла мать Эммы, но Софи помнит, как в полуобморочном состоянии сама позвонила в скорую. Так или иначе, рано утром в пятницу, больше чем через сутки после того, как она приняла таблетки, скорая забрала Софи в больницу, где ей спасли жизнь.

Руперт был первым, кто узнал о случившемся. Он помчался в психиатрическую клинику, куда перевели Софи, и ужаснулся при виде сестры, шаркающей ногами, бессвязно бормочущей и нервно потирающей руки. Она скорее напоминала зомби, чем острую на язык энергичную сестру, с которой они так славно выпивали всего два дня назад. Тим приехал с острова Уайт и перевез Софи в частную клинику, куда ее быстро определили согласно Закону о психическом здоровье. Отца поразила бледность дочери; даже после промывания у нее, видимо, продолжались галлюцинации. Джейн известили последней. Приехав в больницу, она впервые заметила шрамы на руках у дочери – в течение нескольких месяцев та наносила себе раны.

Через несколько дней Софи выписали на попечение отца, и она уехала жить на остров Уайт в старый дом священника вместе с Тимом, Джо и ее детьми. Девушка провела там десять мирных и счастливых недель, дописала диссертацию на степень по клинической психологии в Вестминстерском колледже. Летом стали известны результаты: Софи получила диплом с отличием.

В следующем году она стала пациенткой клиники Касселя в Ричмонде-на-Темзе, специализирующейся на лечении серьезных психических расстройств, связанных с семейными проблемами. Софи провела там девять месяцев. Джейн она больше не видела.

– Считается, что большое несчастье сближает, – говорил Тим, – но на самом деле даже в счастливой семье отношения часто меняются. Родные винят друг друга, отдаляются. А когда семья и так разрушена, как в нашем случае, боль только усугубляет разлад. Поэтому справиться с напряжением и стрессом еще труднее.

Летом 2006 года Тим приехал навестить Софи в больницу и рассказал ей новость, которая сделает отношения между Блэкманами еще напряженнее: Ёдзи Обара предложил отцу Люси полмиллиона фунтов, и тот решил их принять.

Первая попытка состоялась в марте 2006 года, когда один из адвокатов Обары прислал Тиму электронное письмо. В нем предлагалась единовременная выплата в размере 200 тысяч фунтов; в обмен Тима просили не давать показания в Токийском окружном суде. Такое же предложение получила Джейн. Она презрительно отказалась, а вот Тим вступил в краткую переписку по этому вопросу – хотя, как он заявлял мне в то время, не ради денег.

– Таким образом я мог почти напрямую пообщаться с Обарой, – объяснил он. – Я искал возможность связаться с ним и написал ему ответ, сделав вид, что готов к переговорам: во-первых, чтобы увидеть, как далеко он может зайти, а во-вторых, чтобы дать ему надежду, а потом разбить ее вдребезги… Я просто играл с ним… Речь не шла ни о соглашении, ни о деньгах [которые все же были выплачены], ни о прощении.

Однако адвокаты Обары сохранили копии писем, записали на пленку и документально зафиксировали телефонные переговоры с отцом жертвы. Когда в следующем году их опубликовали, стало ясно, что деньги интересовали Тима больше, чем он уверял. «Я получил предложение от обвиняемого, – писал Тим, – и готов рассмотреть его и обсудить условия».

Он попросил 500 тысяч фунтов; Обара сделал встречное предложение – 300 тысяч; в ответ Тим согласился изменить свои показания в суде и пообещал заявить: «Обвиняемый выразил раскаяние и скорбь по поводу смерти Люси. Как отец Люси и христианин, я найду в себе силы простить обвиняемого, и на этом можно считать дело завершенным. Я надеюсь, что он реабилитирует себя в обществе». Однако через несколько дней Тим резко оборвал переговоры, объяснив одному из посредников Обары по телефону: «Британская полиция говорила с японской прокуратурой и проинформировала меня, что им не нравится мое намерение получить деньги и менять показания». Его реплики были тщательно записаны на пленку, перенесены на бумагу и опубликованы.

Подобное предложение сделали и матери Кариты, но Аннет Риджуэй также его отвергла. В следующем месяце все три родителя жертв приехали в Токио и описали, как отразилась потеря дочерей на их жизни.

– С моей прекрасной девочкой обошлись просто ужасно. Это поступок отвратительной твари, грязного животного, охотящегося на беззащитную красоту, – заявил в суде Тим. – Это извращенные действия монстра, который десятилетиями свободно рос в тепличной атмосфере без закона и контроля. Он не пролил ни слезы раскаяния, стыда или вины за свои извращения и преступления против человечества. Мы слышали только ложь и увертки, начиная с отрицания знакомства с Люси и заканчивая отрицанием причастности к ее смерти. Совершено очевидно, что моя красавица дочь была бы сегодня жива, если бы не стала жертвой этого хищника… Его омерзительные преступления, без всяких сомнений, заслуживают максимального наказания и самого долгого из возможных срока заключения. Весь мир считает, что наказанием должна быть казнь – смертный приговор. Я согласен. Любой менее суровый приговор не достоин правосудия, он станет грязным оскорблением жизни и смерти моей дочери.

Однако в ближайшие полгода Тим возобновил переговоры с командой Обары. В конце сентября он поехал в Токио и встретился с представителями обвиняемого в отеле «Нью-Отани». Время выбрали не случайно: в октябре адвокаты Обары выступали с заключительным словом в его защиту. Всего пятью днями ранее на банковский счет Тима на острове Уайт поступило 100 миллионов иен, что на тот момент составляло 454 тысячи фунтов стерлингов.

В японском уголовном суде денежные выплаты жертве от правонарушителя – общепринятая практика, и прокуратура часто поощряет ее. Неосторожный водитель, нанесший вред здоровью пешехода, магазинный вор, даже насильник способны смягчить собственный приговор, а иногда вовсе избежать наказания, проведя на счет пострадавшего определенную сумму, которая часто сопровождается соглашением о прощении или просьбой жертвы в суд о снисхождении. Для западного ума подобные меры – недопустимое вмешательство в беспристрастную работу служителей закона. Но для многих японцев вполне приемлемо, когда обидчик по мере сил старается компенсировать причиненный ущерб. К примеру, в одном деле о групповом изнасиловании обвиняемые, заплатившие 1,5 миллиона иен жертве, получили три года тюремного заключения, тогда как тем, кто не захотел или не смог найти деньги, присудили четыре года. «В таких делах 1,5 миллиона иен можно назвать денежным эквивалентом года тюремного заключения, – писал социолог Дэвид Джонсон. – В случае убийства, когда срок варьируется от трех лет до пожизненного (не исключая вероятность смертной казни), пожелания родственников жертвы имеют большое влияние, которое измеряется годами, а то и жизнью».

Однако между общепринятой практикой и соглашением, предложенным Обарой, существовала разница. Традиционно денежный взнос обвиняемого означает искупление вины, желание исправить содеянное, за которое он взял на себя ответственность. Но Обара ничего не признавал. Сотни тысяч фунтов, которыми размахивали его адвокаты, не имели ничего общего ни с извинениями, ни с признанием вины. Они, как осторожно указывалось в предложении, представляли собой не компенсацию, а мимаикин – «вознаграждение», «деньги соболезнования», совершенно не связанные с уголовной ответственностью. Обара якобы не сделал ничего дурного, но ему, как человеку порядочному, ужасно грустно из-за несчастья с Люси и Каритой, и он просто хочет помочь горюющим семьям.

Если бы его уже признали виновным, то компенсация жертвам могла бы убедить судей смягчить приговор. Но какой смысл в том, чтобы платить деньги тем, кому обвиняемый будто бы не причинил никакого вреда? Некоторые его адвокаты осудили стратегию своего подопечного, но тот настаивал на пожертвованиях с агрессивной решительностью.

Адвокаты и частные детективы отыскали всех восьмерых выживших женщин, в изнасиловании которых обвинили Обару, и предложили каждой по 2 миллиона иен. Некоторые сразу отказались, но предложение повторялось с настойчивостью, граничащей с домогательством. Женщина адвокат Микико Асао представляла трех жертв изнасилования. Она объяснила девушкам, что они имеют право на компенсацию от Обары, но в обмен не должны ничего предоставлять, кроме чека: ни оправдательных показаний, ни просьбы о снисхождении, которые могут повлиять на решение суда. И все-таки большинство жертв подписали документы, подготовленные адвокатами Обары, где платеж назывался «компенсацией за беспокойство»: девушки подтверждали, что теперь дело «полностью улажено», и просили суд «снять обвинения и жалобы по моему делу… так как у меня нет намерения добиваться уголовного преследования ответчика».

– Детективы связывались с ними неоднократно, – рассказала мне Микико Асао. – На работе, дома, по мобильному телефону. Даже когда жертвы меняли номер, команда Обары его узнавала. Адвокаты даже нашли адреса электронной почты. Вот так они добивались желаемого – путем лжи, угроз, психологического давления. Узнав об их происках, я разу выразила протест адвокатам защиты. Но это их не остановило, и они заставили девушек подписать нужные документы.

Тиму Блэкману никто не угрожал. Но в тот же день, когда он получил денежный перевод в размере 100 миллионов иен, он подписал и удостоверил отпечатком пальца документ, который адвокаты Обары представили судьям на следующей неделе.

В заявлении говорилось: «Я не знал, что причина смерти моей дочери Люси Блэкман неизвестна, что ДНК и прочие улики против обвиняемого не обнаружены на теле моей дочери и что обвиняемый Обара остановился в традиционном японском отеле в тот день и в то время, когда предположительно была расчленена и зарыта моя дочь.

Я хотел бы сформулировать и задать японскому суду следующие вопросы:

1. Что за черное вещество вытекало изо рта моей дочери Люси Блэкман и покрывало ее голову?

2. Каковы результаты анализа состава цемента, в который была вмурована голова моей дочери Люси Блэкман?

3. Когда и как перевезли мою дочь Люси Блэкман из Дзуси-Марины в Абурацубо?

Тем самым я как отец Люси Блэкман хотел бы просить изучить три важнейших пункта, которые должны прояснить причину смерти и дело в целом.

Если черное вещество во рту и на лице, способное указать причину смерти, не будет принято во внимание полицией или прокуратурой, то подобные действия незаконны, и как отец, любящий свою дочь, я не прощу виновного, даже если им будет полицейский или прокурор».

По странным грамматическим конструкциям и дотошным упоминаниям одних и тех же подробностей становилось очевидно, что текст составлял не Тим, что он лишь подписал заявление, не задумываясь и, возможно, даже не понимая, о чем там говорится. Но больше всего публику поразило решение запросто подорвать версию обвинения ради какой-то половины миллиона фунтов.

– Публично я поддержала решение папы, – рассказывала Софи, – но на самом деле была совершенно с ним не согласна. Не то чтобы я осуждала его за согласие взять деньги. Но я не сомневалась, что он совершает публичное самоубийство и мама вместе с прессой растопчет его. У каждого найдется свое мнение, и не важно, как папа объяснит свое решение, люди все равно его осудят, что повлияет на его жизнь, карьеру и все остальное. Так и случилось.

Адвокаты Обары объявили о денежном переводе через день после возвращения Тима в Англию. Об этом трубили все британские газеты в те выходные; в заголовках встречалось выражение, которым описала платеж Джейн: «кровавые деньги».

– Я отказалась от любых денег со стороны обвиняемого, как и мои дети Софи и Руперт, – заявила она. – Тим же вступил в переговоры, несмотря на мои пожелания и просьбы сына и дочери. Верные друзья и близкие Люси испытывают отвращение к невероятному предательству Тима Блэкмана.

Многие в такой ситуации залегли бы на дно, пока не стихнет шумиха. Но Тим никогда не прятался от журналистов. Он посчитал своим долгом принять участие в целой серии телевизионных и газетных интервью, где все задавали один и тот же вопрос: почему? Тим говорил об убытках, которые понес за месяцы розысков Люси, о Фонде Люси Блэкман и надеждах создать для него надежный финансовый фундамент. Он указал, что из-за долгого судебного разбирательства и банкротства Обары нет шансов получить компенсацию путем гражданско-правового спора. А заявления Тима, что перевод сделан не самим Обарой, а его университетским «другом» господином Цуджи, и что деньги не только не помогли Обаре, но и доказали его виновность, лишь ухудшили положение. Тим вел себя сдержанно и пытался защищаться, но телерепортеры, которые раньше обращались к нему с показным сочувствием, теперь грубили и ханжески взывали к справедливости. Тим Блэкман, отец, горюющий по убитой дочери, будто сам стал обвиняемым.

Через неделю ситуация еще сильнее усугубилась, когда «Дейли мейл» под заголовком «Предательство отца» опубликовала очерняющую Тима статью объемом 2 тысячи слов. «Невероятный поворот на 180 градусов, причинивший невыразимую боль матери Люси, Джейн, – сообщалось в газете. – Что любопытно: поведение отца могло бы вызвать горькое разочарование, но, по всей видимости, не удивило тех, кто хорошо знал Тима Блэкмана». Слов Джейн в статье нет, однако приводятся реплики «друзей», охарактеризовавших ее поведение как «спокойное благородство» перед лицом предательства Тима. Журналисты рисуют портрет мелочного себялюбца, который, связавшись с другой женщиной, бессердечно бросил семью десять лет назад и отказал ей в финансовой и любой другой поддержке. «Высокомерный и эгоистичный человек, в отношении которого быстро иссяк источник доброй воли в токийском обществе», – утверждали многочисленные свидетели.

Из всего их «множества» в статье назвали только одно имя – Хью Шейкшафт, или «сэр Хью из Роппонги», финансовый консультант, который сурово критиковал Тима. «Меня долгое время шокировало и разочаровывало поведение Блэкмана, – „откровенничал“ Хью с „Дейли мейл“. – Я терпел до настоящего момента, но теперь, услышав о его выходке, больше не могу молчать». Хью снова жаловался на развязность, с которой Тим вел себя в его офисе, на то, что тот спускал деньги Хью на развлечение журналистов, что оставил Софи одну в Токио на два дня. Еще один «друг» Джейн продолжил разоблачение, поведав, как мало Тим платил ей на содержание детей, как пренебрегал Люси («Слышать о его близости с дочерью просто смешно») и даже не посоветовался с Джейн насчет открытия Фонда Люси Блэкман. Далее «Мейл» «узнала», что Джейн планирует написать попечительскому совету благотворительного фонда и поставить под вопрос способность ее бывшего мужа руководить этой организацией.

Тим направил резкое письмо в суд в Токио. «Я принял соболезнования от друга [Обары], как мы принимали соболезнования со всего мира, – отмечал он. – Я принял их, потому что тем самым обвиняемый лишь понесет большее наказание за преступление против Люси, поскольку он банкрот. Обвиняемый виновен, но продолжает притворяться, что нет. Он больной и злобный уголовник, который охотится на наших дочерей». Но было поздно: Тима никто не слушал. Через месяц после перевода от Обары, как выяснилось позже, Блэкман потратил 64 500 фунтов на яхту – уже вторую. Он пытался объяснить, что покупка судна является вложением в яхтенную чартерную компанию, но это тоже никого не интересовало.

Сдержанности Джейн Блэкман в адрес Тима пришел конец через несколько месяцев в официальном интервью для «Дейли мейл». В заголовке приводились ее слова: «Он аморален». «Я будто сражаюсь сразу в двух битвах: против убийцы и против бывшего мужа, – говорила мать жертвы. – На чьей он стороне? Как деньги помогут добиться правосудия по отношению к нашей дочери?.. С моей точки зрения, Тим принял сто миллионов сребреников. Иуде же хватило тридцати».

Когда я познакомился с Роджером Стиром, вторым мужем Джейн, он дал мне совет:

– Прежде всего поймите, что есть два варианта истории. Есть версия Тима, а есть чистая правда, которую расскажет вам Джейн.

Джейн познакомилась с Роджером через два с половиной года после смерти Люси. Его любовь и реальная поддержка, несомненно, помогли ей пережить самый страшный период. Женщина жила одна с 1995 года.

– Я думала, что больше уже никого не встречу, – признавалась она. – Думала, что с этой сферой жизни покончено.

Однажды вечером друзья предложили познакомить ее со своим одиноким приятелем, и Джейн неуверенно согласилась. Свидание началось весьма удачно. Через год после смерти Люси Джейн стала замечать тайные знамения, непонятные окружающим, но имеющие для нее глубокий подтекст. Бабочки, белые перья, звезды, образы ангелов на картинах и в дизайне, пение птиц, необычное поведение предметов и механизмов – Джейн не сомневалась, что это Люси подает ей знаки.

– Она только что была здесь, – заявила она мне, когда я встречался с ней во второй раз. – Вещи пропадали, и без всякой причины сработала пожарная сигнализация.

Перед знакомством с Роджером, испытывая неловкость от свидания вслепую в свои сорок девять, Джейн подъехала к пабу, где они должны были встретиться, и припарковалась рядом с серебристым автомобилем, в салоне которого горел свет. Как выяснилось, именно в этой машине приехал ее визави.

– Я говорю: «Тот серебристый „мерседес“ на парковке не ваш? Там горит свет в салоне». Он ответил: «Не может быть», – но вышел проверить. А вернувшись, сказал: «Вы правы. Но, если это ваша машина рядом с моей, там тоже горит свет». И тогда моя очередь была сказать: «Нет, не может быть». Но когда я вышла, так и оказалось.

Имя «Люси», как известно, происходит от латинского «свет». И Джейн полагала, что свет был важен для дочери как при жизни, так и после смерти. Неожиданно вспыхнувшие лампы служили явным знаком ее присутствия.

– Это была Люси, – уверяла Джейн. – Она выражала мне одобрение. Говорила, что все в порядке.

Роджер сделал предложение Джейн через пять недель, а через восемь месяцев, в августе 2003 года, они поженились.

Роджер был на пять лет моложе Джейн и, как и она, пережил развод. Он родился в семье священника методистской церкви и успел потрудиться в банке, социальной службе, в отделе подбора кадров для Сити и в качестве консультанта по трудоустройству. К моменту женитьбы на Джейн он называл себя «корпоративным теоретиком» и консультировал компании по моральным и этическим вопросам. Он опубликовал книгу под названием «Искусство этики®: Как найти правильный путь и следовать ему». «Скромность, смелость, самодисциплина и прочие моральные ценности служат ключами к успеху, здоровью и самодостаточности, – говорилось на его сайте. – „Искусство этики®“ – это концепция поведения и принятия решений, которая помогает остановиться, подумать, поговорить, объединить усилия – и поступить правильно». Роджер стал преподавать курс «Корпоративная этика» в бизнес-школе имени сэра Джона Касса в Лондоне, а также выступил неофициальным руководителем широкомасштабной кампании преследования Тима Блэкмана.

Когда я только познакомился с Роджером, симпатичным бородачом за пятьдесят, он, похоже, чувствовал себя не очень уверенно в качестве консультанта-фрилансера, издающего собственные книги. В нем чувствовалось легкое, но постоянное напряжение. На сайте «Искусства этики®» есть фотография: Роджер в очках в строгой черной оправе наклонился вперед и доверительно улыбается; на нем нарядная рубашка с цветочным рисунком и пиджак в тонкую полоску. Но, как мне казалось, Роджер чувствовал себя комфортнее в повседневной одежде, чем в деловом костюме. Его любовь и уважение к Джейн, желание защитить ее от жестоких обстоятельств были очевидны и искренни, и естественно, он не мог обойти вниманием ситуацию со смертью Люси Блэкман.

Когда в бабочке, которая пролетала над тропинкой во время загородной прогулки, Джейн видела Люси, Роджер тоже ее видел. Когда женщина во время наших с ней бесед умолкала из-за мучительных – или невыносимо счастливых – воспоминаний, Роджер всегда был рядом, предлагая утешительные объятия или чашку чаю. Но меня поразило рвение, с которым он ввязался в борьбу с Тимом, и его решимость доказать моральное превосходство Джейн, как будто дело касалось его самого. Иногда супруги Стир чуть ли не соревновались в том, кто сильнее презирает Тима, хотя Роджер даже ни разу не видел его.

Я часами беседовал с Джейн в доме в поселке Кемсинг, пригороде Севеноукса, и Роджер, как правило, был рядом. Он так торопился ответить на каждый мой вопрос, что иногда не давал ответить самой Джейн.

– Думаю, я довольно восприимчивый человек, ведь я работал в социальной сфере, понимаю поведение людей и хорошо разбираюсь в них, – объяснял мне Роджер. – И у Тима я вижу все признаки серьезного личностного расстройства. Он самый настоящий Уолтер Митти… Он оставил роль заботливого отца, отлично ладящего с детьми и спасшего Люси жизнь во время судорог, и пошел вразнос, в итоге причинив боль не только Джейн, но и детям. Можно сказать, идеальный объект психологического исследования.

– Это называется социопат, – вставила Джейн.

– Да, он наверняка классический социопат.

Кампания по юридическому преследованию Тима началась после того, как он принял «кровавые деньги». Еще один бывший волонтер в Токио, британский банкир, воспылавший, подобно Хью, ненавистью к Тиму, на собственные средства нанял Марка Стивенса, экстравагантного медийного адвоката. С помощью Стивенса чета Стир убедила полицию Гемпшира, региона проживания Тима, провести расследование по подозрениям в мошенничестве.

Оснований для такого необычного обвинения формально не хватало. Разве Тим кого-то обманул? Точно не Обару, который сам уговаривал его принять деньги. И не Джейн, которая неоднократно отказывалась от аналогичной выплаты.

– Нарушено право собственности Люси, – объяснил мне Роджер.

В одном из заявлений, подписанном Тимом и составленном адвокатами Обары, подтверждалось, что он принял 100 миллионов иен как «представитель семьи Люси». Однако имуществом распоряжалась Джейн, и таким образом, сообщив ложную информацию, Тим обманул не живого человека, а погибшую дочь. Аргумент показался достаточно серьезным полиции Гемпшира, которая отправила детектива взять показания у Джейн, а также Королевской уголовной прокуратуре, пославшей японским инстанциям и запрос на дополнительную информацию.

Больше всего Джейн возмутило создание Фонда Люси Блэкман; он стал одним из полей сражения, где родители Люси боролись за ее душу. За пять лет фонд превратился в маленькую благотворительную организацию с горсткой оплачиваемых сотрудников и несколькими волонтерами. Фонд продавал аварийно-спасательное оборудование для молодых людей – устройства звуковой сигнализации при попытке изнасилования, наборы для тестирования напитков на опасные примеси; Тим рассказывал в школах историю о Люси и говорил о значении личной безопасности дома и за границей. Джейн написала в Комиссию по делам благотворительных обществ с просьбой отозвать у фонда статус благотворительной организации, а также отправила требование попечительскому совету разорвать все связи с Тимом. Роджер написал электронное письмо одному журналисту, «не для печати и строго анонимно», с просьбой расследовать финансовое положение фонда. Еще один фронт открылся в апреле 2007 года, когда Роджер получил электронное письмо от Хайди Блэк, бывшей секретарши Тима и «заместителя председателя правления» фонда. Несколько месяцев назад мисс Блэк уволили, и она оспаривала увольнение в суде по трудовым спорам. Она также обратилась с жалобой с полицию по поводу денег, которые были пожертвованы фонду и, по ее словам, пропали. В ту же неделю, когда Блэк связалась с Роджером, сведения каким-то образом попали в «Дейли мейл». «Расследуется дело о мошенничестве отца Люси в благотворительном фонде» – сообщал заголовок. На следующий день Мэтта Сирла, единственного штатного сотрудника фонда, арестовали, допросили и вынесли ему предупреждение.

Через пять недель с Мэтта сняли все подозрения. Проверив счета фонда, полиция не нашла никаких подтверждений хищения средств или иных злоупотреблений. Ни к чему существенному не привели и жалобы в Комиссию по делам благотворительных обществ и заявление о мошенничестве в отношении имущества Люси. К середине 2007 года все старания Роджера и Джейн закончились ничем.

– Вот почему я не общаюсь с мамой, – заметила Софи. – У мамы просто мания выискивать компромат, чтобы уничтожить папу, независимо от последствий и того, как это отразится на мне и Руперте. Она ставит себя выше нас и наших эмоциональных потребностей, да и любых потребностей. По-моему, такое непростительно со стороны родителя. Если ты рассталась с человеком и начала новую жизнь, снова вышла замуж, то оставь его в покое. Откуда взяться счастью и безопасности в новом браке, если все мамино внимание обращено на бывшего супруга? А Роджер должен хоть иногда показать характер. Какое ему вообще дело? Без конца копать под бывшего мужа своей жены – разве это не странно?