В любой стране стратегию защиты Обары с ее хитростью, изворотливостью и акробатической ловкостью сочли бы удивительным зрелищем, а в Японии, где адвокаты крайне редко всерьез противостоят стороне обвинения, подобных прецедентов и вовсе не было. Временами линия защиты вообще теряла ясность, переполняясь причудливыми подробностями и приукрашиванием. Кроме того, налицо была смесь искаженных фактов, недомолвок и клеветы на покойную. Многие адвокаты Обары считали, что его ждет провал.

– История Мидзуты о Ка-тяне как свидетельское показание ничего не весит, – заявил один из юристов. – Сплошные домыслы, не считая очевидного факта, что оба они гангстеры. Судья не раз спросил: «Почему вы не упоминали об этом раньше?» Вряд ли он поверил услышанному. Почему Обара с самого начала не заявил, что Люси наркоманка? За первых четыре года судебных разбирательств он вообще об этом не заикнулся. Когда он вывалил все эти подробности, меня даже покоробило. Зачем зря позорить покойницу?

Будто пытаясь заткнуть дыры в плотине, адвокаты Обары лихорадочно пытались упрочить его защиту, задавая очевидные вопросы по его показаниям.

Почему Обара сразу не пошел в полицию, когда стало известно об исчезновении Люси?

Потому что принял три таблетки экстази, которые дала ему Люси, и боялся, что его обвинят в употреблении нелегальных наркотиков.

А как насчет телефонного разговора с японкой, которой он заявил, что «совершил нечто ужасное и никому не могу об этом рассказать»?

Он имел в виду автомобильную аварию, в которую попал.

Зачем Обаре столько бутылок хлороформа?

На самом деле никакого хлороформа в них не было: Обара вылил содержимое и наполнил их водкой, и именно ею он и смачивал ткань, которую держал под носом девушек на видео.

Некоторые вопросы и ответы выглядели настолько нелепыми, что звучали просто комично.

Адвокат: Вы пожертвовали много денег на благотворительность. Вы можете об этом рассказать?

Обара: Я жертвовал деньги со школьных лет, хотя не называл своего настоящего имени. В целом я потратил на благотворительность, пожалуй, несколько десятков миллионов иен. Особенно я сочувствовал детям. Помимо остальных организаций, я посылал деньги в ЮНИСЕФ.

Адвокат: 16 апреля 1991 года вы встречались с императором и императрицей в отеле «Окура». Это правда?

Обара: Да, конечно. Мы присутствовали на благотворительном мероприятии. Они предложили мне поучаствовать в нескольких благотворительных проектах.

Адвокат: Расскажите о своем детстве. Правда ли, что ваш коэффициент интеллекта составлял двести?

Обара: Да…

Наконец в марте 2006 года настала очередь стороны обвинения допрашивать Обару. Лицом к лицу с прокурором его уверенность испарилась.

Прокурор Мидзогути начал задавать вопросы о письмах, полученных полицией, включая подписанные якобы самой Люси, черновики которых были найдены в квартирах Обары.

– Некоторые из них написал я после сообщений от Кацуты, – признался Обара.

– Каких сообщений? – поинтересовался Мидзогути.

– Просто сообщений, – ответил Обара. – Большего я не могу сказать.

– Объяснил ли Кацута, почему вы должны написать письмо в полицейский участок Азабу? – спросил прокурор.

– Он прислал мне об этом сообщение, – ответил Обара.

– В чем был смысл этого письма?

– Я могу воздержаться от комментариев?

– То есть вы не хотите отвечать на вопрос?

– Я сделал это, потому что получил сообщение.

– Вы не можете рассказать подробнее?

– В данный момент нет.

В руках обвиняемый, как обычно, держал маленькое синее полотенце, чтобы вытирать пот с лица и шеи. Даже сзади по позе Обары было заметно, как он волнуется. Плечи резко опустились, а голова склонилась вниз. Прокурор Мидзогути продолжал:

– Третьего июля, после того как в полночь вы выехали из Дзуси-Марины и вернулись в «Мото-Акасака тауэрз», что вы делали тем утром?

Обара не ответил.

– Вы помните, как искали что-то в Интернете через домашний компьютер?

– Нет, – покачал головой Обара. – Не помню.

– У вас есть дома компьютер, верно?

– Да, есть в «Мото-Акасака тауэрз».

– В отчете об использовании этого компьютера от 3 июля есть записи о поисковых запросах через Интернет в районе 8:50 утра. Вы помните тот случай? – Мидзогути показал пачку распечаток.

Реакцию Обары публика не видела, но он, несомненно, растерялся.

– Позвольте мне показать отчет обвиняемому, – попросил прокурор, – так как, похоже, раньше он его не видел. Это список поисковых запросов, поступивших с персонального компьютера с середины июня, – объяснил Мидзогути. – 3 июля 2000 года с 8:44 до 8:57 утра было сделано шесть запросов. Глядя на них сейчас, вы можете что-то вспомнить?

Обара медлил, разглядывая обрывочные фразы, не всегда понятные даже на японском.

– Где-то после полуночи первого числа приняли наркотики, – неуверенно начал он (было не ясно, кто и какие наркотики принял). – Второго мы с Люси говорили о японке, которая пропала в Британии. Ее похитили и так и не нашли. Люси сказала, что это известная история, и я предположил, что девушка убита, хотя раньше о ней не слышал. История запала мне в голову. Я имею в виду то похищение в Британии.

Прокурор перечислил поисковые запросы, которые делал Обара тем утром. Первым шел «Дурман индийский» – растение, также известное как рожок дьявола, галлюциноген, употребление которое может привести к смерти. Далее значился запрос «бухта Нати» – место, откуда пожилые буддийские монахи перед смертью отплывали в последнее путешествие. Третий запрос – «как достать хлороформ». Четвертый – «производство ГТБ», наркотика для изнасилования.

– Зачем вы искали такие сайты? – настаивал Мидзогути.

– Это все равно что спросить, зачем люди смотрят фильмы про убийства, – ответил Обара. – Уж точно не для того, чтобы совершить преступление. Их смотрят, чтобы снять стресс. Вообще-то, я часто заходил на сайты подобной тематики.

Мидзогути указал на последние запросы, которые обвиняемый сделал тем утром:

– Вы посещали и другие веб-сайты – о процессе получения серной кислоты и о том, как купить серную кислоту. Вас интересовала покупка кислоты, верно?

Обара снова промолчал.

Прокурор пролистал документы и указал на другую страницу.

– На одном из просмотренных вами сайтов говорится: «Возможный способ – использование высокотемпературной печи, чтобы превратить в пепел даже кости, однако это очень трудно». И еще: «Один из способов растворить кости – поместить их в концентрированную серную кислоту». Здесь говорится об уничтожении тела умершего, верно?

– Я заходил на такие страницы и в июне, – возразил Обара. – И не по той причине, на которую указывает прокурор Мидзогути.

– Тогда почему в тот день вы снова посетили эти сайты?

– Только потому, как я уже сказал, что разговаривал с Люси о похищении в Лондоне.

– Вы помните те два способа, сожжение и растворение в кислоте, которые названы «очень трудными»?

– Не помню.

Для японского суда такое противостояние было в новинку: психологический поединок, борьба умов обвинителя и обвиняемого. Обара без конца утирался полотенцем. Как же, должно быть, заколотилось у него сердце, когда Мидзогути представил следующую улику – тяжелую папку с пожелтевшими страницами.

Именно там Обара описывал свои сексуальные приключения: это был «судовой журнал» его «игр». Его, цитировавшего дневник Люси, теперь ткнули носом в собственный дневник.

– Записи в книге делались приблизительно с тысяча девятьсот семидесятого года, – объявил прокурор.

Обара без труда вспомнил дневник, но отметил:

– Я писал о своих отношениях с девушками через пять лет после того, как они происходили в реальности. Разрыв в пять лет делал их интереснее. Поэтому я и записывал сюжеты спустя пять лет, добавляя порнографии.

– Значит, истории выдуманы?

– Не совсем. Упомянутые девушки реальны, но истории о них – выдумка.

Журнал сексуальных контактов был пронумерован от 1 до 209 и в некоторых случаях датирован с 1970 по 1995 год.

– Взгляните на номер 63, третья строка, – попросил Мидзогути Обару. – Что такое «СМИК»?

– Просто чтобы приукрасить сюжет пять лет спустя.

– Но что это означает?

Пауза и реплика:

– Я не буду отвечать.

– Номер 4: «Я дал ей снотворное». Номер 21: «Сегодня я дал ей снотворное».

По-японски снотворное звучит как суиминьяку.

– Именно так вы и написали, – заявил прокурор. – СМИК означает сокращение от суиминьяку?

– Я не хочу отвечать.

– Номер 140: «Дал слишком много СМИ и ХМ. Очень испугался». Что такое «ХМ»?

– Я забыл.

– Под номером 150 вы пишите о «ХРОРО». Что это означает?

– Я не хочу отвечать на этот вопрос.

– Это начало слова «хлороформ», не так ли?

– Я не знаю.

Мидзогути пролистнул страницы:

– Номер 190. Вы пишете: «Она все поняла, я нашел оправдание, но она знает». О чем идет речь?

– Я просто развлекался, поэтому не собираюсь отвечать.

– Судя по записям в дневнике, похоже, вас очень беспокоило, когда девушки понимали, какую «игру в покорение» вы затеяли без их согласия.

– Нет, неправда. Я развлекался.

– Каким образом?

– Я не буду отвечать.

– Номер 179, февраль 1992 года. «Познакомился с Нанэ, а потом с Каритой». Это та Карита, которая фигурирует в уголовном деле?

Обара молчал. Безумно хотелось увидеть его лицо.

– Вы утверждали, что не использовали хлороформ с Каритой, – напомнил Мидзогути.

– Нет, не использовал.

– Номер 198. «Использовал СМИ и ХРОРО. Перестарался с ХРОРО. Хоть я и использовал ХРОРО с Каритой, думаю, проблемы в лекарстве, которое дали ей в больнице». Написано вашей рукой. Вы использовали хлороформ, верно?

Обара упорствовал:

– Это вымысел.

Через несколько заседаний он попытался заделать дыры, которые появились после перекрестного допроса, ответив на заранее составленные вопросы своих адвокатов по поводу поиска в Интернете и секс-дневника. По словам Ёдзи, он месяцами посещал множество самых разных сайтов, и нет никаких оснований выделять те, которые он смотрел в то утро. Что касается дневника, «ХРОРО», «ХРО» и другие аналогичные сокращения относятся не к хлороформу, а к разным алкогольным смесям, парами которых Обара с партнершами дышали, втягивая их носом из полиэтиленовых пакетов. Однако, меняя показания на свой страх и риск, Ёдзи невольно позволил прокурору поджарить себя с другой стороны. Первый вопрос Мидзогути был очень простым:

– Означает ли СМИ суиминьяку – снотворное?

– «СМ» означает «супермагия», – ответил Обара. – А вот «И», буква игрек, в других странах является общепринятым термином для галлюцинаций и всего неизвестного, непонятного. Как икс и игрек или игрек-хромосома… – Его объяснения превратились в невнятное бормотание и сошли на нет.

Судья Тотиги сверкнул своими безупречными зубами:

– О чем это вы?

В разгар процесса, в апреле 2006 года в Токио для дачи показаний вылетели родители Люси Блэкман и мать Кариты Риджуэй. Учитывая характер отношений между Тимом и Джейн, прокуроры запланировали вначале опросить матерей обеих девушек, а через пять дней пригласить отца Люси.

В ожидании очной ставки обвиняемого в убийстве и родителей, лишившихся своих детей, публики столпилось еще больше обычного. Однако приставы поздно впустили прессу и зрителей в зал: когда двери открылись, Джейн и Аннет сидели в первом ряду, а вот место Обары пустовало.

Главный судья Тотиги лучезарно улыбнулся:

– Суд получил извещение, что обвиняемый отказался явиться на сегодняшнее заседание.

По закону, объяснил Тотиги, судебные разбирательства по уголовным делам не могут проходить в отсутствие обвиняемого. Однако правило можно обойти, если обвиняемый получил вызов в суд и не представил уважительных причин своего отсутствия. Обару, несомненно, информировали в обычном порядке, и утром служащие токийской тюрьмы предварительного заключения пришли к нему в камеру и попросили явиться в суд.

– Но обвиняемый стал сбрасывать с себя одежду, хвататься за раковину и в итоге отказался идти, не представив никакой веской причины, – рассказал судья. – Учитывая, что семьи потерпевших приехали из других стран, суд решил продолжить заседание, несмотря на отсутствие обвиняемого.

Джейн первой заняла место свидетеля. Она поделилась воспоминаниями о Люси в младенчестве, детстве и юности, рассказала о почти сестринской близости с дочерью.

– Горе родителя, потерявшего ребенка, раньше казалось мне самым большим несчастьем, какое только можно познать, – сказала она. – Но я ошибалась. Потерять дочь и узнать, что ее тело осквернили таким нечеловеческим образом, неизмеримо страшнее… Обара отказался сегодня присутствовать в суде, чем опозорил себя и почти напрямую признал свою вину. Он трус.

Затем настала очередь Аннет. Она говорила о том, как отразилась смерть Кариты на ее старшей дочери Саманте и бойфренде Кариты Роберте Финнигане.

– Хотя прошло четырнадцать лет, я все еще думаю о ней каждый день и ощущаю боль потери, – призналась Аннет. – Она была чудесной дочерью, ее ничто не заменит. Я без тени сомнения приговорила бы Обару к смерти, но, если нельзя вынести такой приговор, пусть сидит в тюрьме до конца своих дней.

В Японии существует смертная казнь за убийство, и ежегодно вешают небольшую группу смертников. Однако смертный приговор объявляют лишь в самых крайних случаях: убийство ребенка, большое число жертв или предумышленное убийство из циничных побуждений, например ради мошенничества со страховкой. Никто не утверждал, что Ёдзи Обару целенаправленно пытался убить девушек – хотя сторона обвинения могла бы тут поспорить, ведь насильник, непреднамеренно убив Кариту Риджуэй слишком большой дозой нелегальных препаратов, повторно допустил аналогичную небрежность в случае Люси Блэкман, что можно приравнять к убийству. Впрочем, доказывая вину Обары посредством косвенных улик, прокурор решил, что более мягкое обвинение – изнасилование, повлекшее смерть, – поможет быстрее признать подсудимого виновным.

Через пять дней в зал заседаний явился Тим Блэкман. Обара снова отсутствовал: теперь, по словами судьи, заключенный забился в узкую нишу в стене камеры и отказался выходить.

Речь свидетеля продолжалась около получаса.

– Смерть моей дочери Люси Блэкман была самым ужасным, самым страшным событием в моей жизни, – начал свои показания Тим. – Потрясение и душевная рана… изменили меня. Люси прожила восемь тысяч дней, и ее образ постоянно со мной. Каждый день меня преследуют воспоминания, из-за которых я не могу удержаться от слез. Я могу заплакать на деловой встрече или общаясь с друзьями, я рыдаю по ночам. При виде ребенка в коляске я вижу Люси, и на глаза наворачиваются слезы. Когда дети играют со своим отцом в парке, резвятся и радуются, я горюю по Люси. Я вижу в поезде светловолосую девушку, и глаза наполняются слезами. Я вижу молодую женщину с детишками и думаю о том, чего у Люси никогда не будет… Мне уже не ощутить, как ее любящие руки обнимают меня за шею, не почувствовать тепло ее дыхания, когда она говорит, что любит меня. Я не могу перестать думать о том моменте, когда оборвалась ее жизнь, а мозг перестал работать, о ее последнем глубоком и трагическом вздохе. Было ли ей больно, испугалась ли она, звала ли меня?.. Теперь у меня постоянно перед глазами ее разрезанное тело, следы бензопилы на костях, гниющая, разлагающаяся плоть… части тела Люси в пластиковых пакетах, закопанных в песке, горе на лицах Софи и Руперта. Эти образы останутся со мной на всю жизнь, и, когда я вспоминаю Люси при виде маленького ребенка, я вижу и этот кошмар… Во сне я слышу голос дочери и на мгновение забываю, что она мертва. На мгновение меня охватывает радость от того, что Люси со мной, а потом заново пронзает боль осознания, что ее больше нет и теперь я могу видеть ее только во сне. Я стал другим человеком… Я убит горем и переживаю неописуемо глубокую тоску. Я не могу нормально спать и часто не в силах сдержать слезы. Я боюсь встречаться с друзьями и семьей, потому что меня мучит горе в их глазах… Порой у меня нет сил сконцентрироваться на работе и принять важные решения, поскольку все это кажется бессмысленным и не важным. Я чувствую себя виноватым за все те случаи, когда мог повидаться с Люси, но не нашел времени; виноватым за все те моменты, когда я злился на свою девочку; виноватым за то, что не давал денег, когда они были ей нужны, и виноватым, что не был с ней, когда она во мне отчаянно нуждалась. Может быть, это глупо, но эта вина навсегда останется со мной, мучая меня и бередя ужасную рану, нанесенную смертью Люси. Но хуже всего чувство вины за то, что иногда я не думаю о дочери и на какое-то мгновение бываю весел и счастлив. Весь остаток дней это чувство не позволит мне освободиться от разрушительного действия ее смерти. В глубине души я знаю, что никогда не избавлюсь от этой трагедии, ведь у нас с Люси нет будущего. Только смерть освободит меня от боли. Только надежда, что в мире ином я снова почувствую, как дочь обнимает меня за шею и возвращает меня к жизни.

Это было самая эмоциональная речь Тима за все время, хотя он откровенно нарушил традиции западной юриспруденции, смешав темы, относящиеся к двум совершенно разным обязанностям суда: вынесению собственно приговора и оглашению вердикта подсудимому, которого признали виновным. Если бы Обару объявили убийцей, то были бы все основания принять мнение родственников жертв во внимание при вынесении окончательного приговора. Но пока Ёдзи считался только подозреваемым и отчаянно отрицал все выдвигаемые против него обвинения. Учет мнения пострадавшей стороны на этапе, когда к подозреваемому все еще применима презумпция невиновности, усиливал общее впечатление от японской судебной системы: неофициально подозреваемого считают виновным еще до начала слушаний, и само судебное разбирательство – лишь пустая формальность.

«Я ни разу не согласился ни с одним обвинением суда, – писал Обара в заявлении, подготовленном для заседаний с участием родителей жертв. – С другой стороны, заявления родственников Кариты Риджуэй и Люси Блэкман предназначены убийце девушек. Таким образом, появившись в суде, я буду вынужден выслушивать слова, адресованные убийце, каковым я не являюсь… Я опасаюсь, что суд превратится в орудие возмездия и на меня обрушатся нападки, вызванные ненавистью и скорбью». Впрочем, судья Тотиги отказал в просьбе зачитать этот документ в суде.

На токийский окружной суд, в целом бесцветный и равнодушный, воздействие страстной речи Тима Блэкмана было неоспоримым. Версия прокуратуры выглядела четкой и логичной, тогда как защита Обары увязла в дебрях противоречий, а теперь отец погибшей девушки в простых, но пронзительных словах описал чувства, которые испытывает после смерти дочери, и попросил самого сурового наказания.

Именно поэтому все так ужаснулись следующему поступку Тима Блэкмана: всего через несколько месяцев он принял от Обары полмиллиона фунтов и подписал документ, подвергающий сомнению свидетельства против обвиняемого.