Кристабель Маккензи искала в Токио убежища, однако не сумела избежать обычных для такого поступка последствий. Она родилась в семье известного шотландского адвоката и преподавательницы Эдинбургского университета. Умная симпатичная девушка росла в очень культурной среде; ее ждала жизнь в верхушке среднего класса. Но богатый Эдинбург казался ей надменным и душным: Кристе хотелось независимости и впечатлений. Она бросила школу и пошла работать секретаршей, затем ненадолго вернулась в старшие классы, сдала пару экзаменов для поступления в университет и переехала в Лондон, где устроилась на работу в большой магазин.

Но Лондон не слишком отличался от родного Эдинбурга. Одна знакомая Кристы жила в Японии и рассказала девушке о впечатлениях и возможностях, которые можно там найти. И в январе 1995 года Маккензи прилетела в Токио – одна, в возрасте девятнадцати лет. Она прожила там почти семь лет.

Криста быстро поняла одну из главных особенностей жизни иностранца в Японии, стране, влекущей стольких неудачников всякого рода: одиночество, неизбежное ощущение непохожести на других здесь уравновешивалось более универсальным одиночеством гайдзина среди японцев.

– Я действительно любила Японию, – рассказывала мне Криста. – И до сих пор люблю, хотя это любовь пополам с ненавистью. Кое-что меня приводит в ужас, а некоторые вещи я просто обожаю. Но главное – свобода. Чем бы там ни занимался иностранец, он все равно чужак, своего рода пугало. В любом случае на него все пялятся, так что можно перестать переживать и расслабиться. А еще там платят нехилые деньги, так что уж точно можно оторваться на всю катушку. Когда находишься так далеко от дома, появляется ощущение выпадения из реальности.

Высокая бойкая блондинка быстро нашла работу учителя английского языка, но вскоре заскучала и через несколько недель уже устроилась хостес в маленький клуб под названием «Фреш». Он находился в Акасаке, соседнем с Роппонги и более престижном районе, куда любили захаживать скорее японские клерки, чем молодые гайдзины. В традиционных чайных домиках Акасаки еще попадались настоящие гейши, которым покровительствовали японские политики и главы крупнейших компаний. Но во «Фреше» такая публика встречалась очень редко. Большинство клиентов Кристы составляли одинокие непривлекательные мужчины, для которых пара часов беседы на английском с хорошенькой молодой иностранкой была экзотикой и огромным удовольствием, недостижимым иными средствами.

– Там были маленький бар, автомат караоке и шесть-восемь девушек, – рассказывала она. – Довольно скучное место. Иногда попадались агрессивные клиенты, или жадные, или у них воняло изо рта, но по-настоящему мерзких были единицы. Большинство вели себя вполне нормально, и единственное, что напрягало, это скука. Доханы меня тоже не пугали – просто ужинаешь где-нибудь в Акасаке, а потом назад в клуб. Самые успешные хостес изображали невинных простушек; похоже, клиентов успокаивали беседы с теми, кто глупее их. Но Христе не удавалось разыгрывать из себя дурочку, и она придумывала другие способы убить время: игры на выпивку (а она любила выпить), словесный флирт и наркотики.

Середина 1990-х годов – последний вздох японской «экономики мыльного пузыря», но в Токио все еще водились свободные деньги, и безумные доходы хостес, избравших правильную тактику, были не редкостью. Ходили байки о девушках, которым ослепленные страстью клиенты дарили «ролекс», золотые слитки и даже квартиры. Район Акасаки считался гораздо роскошнее Роппонги, что сказывалось и на гонорарах хостес. Если в Лондоне Кристе платили 120 фунтов в неделю, то здесь она получала 3000 иен (около 20 фунтов) в час, и это без бонусов за «заказы» и доханы.

Однажды ночью в клубе появился человек, которого Маккензи раньше не видела; по низким поклонам менеджера и подобострастному обращению с гостем она поняла, что клиент уважаемый и щедрый. Он представился как Юдзи Хонда, и с первых же фраз стало ясно, что он гораздо круче среднего посетителя клуба «Фреш».

Это был невысокий мужчина за сорок с невыразительным лицом, но манеры и поведение отличали его от типичного офисного работника. Он носил дорогой с виду пиджак и шелковую рубашку с распахнутым воротом, говорил на хорошем английском и, в отличие от многих клиентов, никогда не отпускал пошлых шуток, не паясничал и не выглядел несчастным.

– Он отличался высокомерием и уверенностью в себе, которая меня забавляла, потому что красотой или интеллектом он не блистал, – рассказывала Криста. – Но меня Юдзи интересовал больше прочих клиентов. Мне не удавалось его разгадать. Было в нем нечто странное. Ходил он размашисто, самоуверенно, а разговаривал по-особенному – сложно описать, будто шепелявил, и форма рта такая забавная. Как у маленького ребенка. Он часто высовывал язык, точно ящерица, а еще потел – даже в прохладном кондиционированном воздухе клуба то и дело доставал маленькое полотенце и вытирал щеки, шею и лоб.

Весь тот первый вечер Криста и Юдзи провели вместе; он обещал прийти снова. Наклевывался роскошный дохан.

В течение месяца они каждую неделю ужинали вместе. Вечером Хонда заезжал за девушкой на одной из новеньких машин: белом кабриолете «роллс-ройс» или трех разных «порше». Криста решила для себя, что не станет гоняться за деньгами, но признавала, что ей попался идеальный клиент, о котором может мечтать любая хостес. Однажды Юдзи взял ее с собой на шикарный китайский банкет с супом из медуз и акульих плавников; в другой раз они ужинали фугу – знаменитой рыбой, ядовитой при неправильном приготовлении и очень дорогой. Клиент не слишком распространялся о себе, но демонстрация финансового положения явно имела для него большое значение; сотрудник клуба шепнул Кристе, что его семья стоит в Японии на пятом месте по доходам.

– Он действительно постоянно ел фугу – говорил, что чуть ли не каждый день, – вспоминала Криста. – Вот только один пример, как он пытался произвести впечатление. Просто смешно, когда люди думают, что деньги обеспечат им всеобщую любовь.

Криста относилась к Юдзи как к странноватому, но забавному и безобидному человеку.

Однажды в мае 1995 года он забрал ее после работы и предложил прокатиться к морю. Было три часа ночи, но нормы приличия Кристу не беспокоили, если впереди ждали приключения. К тому же ей хотелось увидеть загородный дом, который описывал Юдзи. Они выехали в белом «роллс-ройсе»; Криста дрожала под мощным кондиционером, но Юдзи в своей тонкой шелковой рубашке потел.

– Это было очень заметно, – пояснила она. – Сначала я думала, что он на кокаине, амфетамине или другой наркоте, но он вроде не употреблял. И водил просто ужасно: вечно то вжимал педаль газа в пол, то резко тормозил.

Криста очень смутно понимала, куда они едут, но где-то через час они оказались у причала, где стояли пришвартованные яхты. Вокруг стояли загородные многоквартирные дома; ветер с моря раскачивал резные листья высоких пальм. По рассказам Юдзи Криста представляла себе пляжный особнячок в калифорнийском или австралийском стиле, небольшую виллу с собственными садом и бассейном. Поэтому, увидев большое жилое здание с десятками однотипных тесных квартирок, испытала разочарование.

– Как только я поняла, что к чему, задалась вопросом: «Что я здесь делаю?» – рассказывала Маккензи. – И подумала: «У парня на самом деле не так уж много денег, как он говорит».

Квартира находилась на третьем этаже в одном из домов: маленькая, немного запущенная холостяцкая берлога с единственной комнатой-гостиной, выходящей на узкий балкон, маленькой кухонькой и совсем крохотным закутком за перегородкой, который, по всей видимости, служил спальней. В обстановке ничто не говорило о роскоши и блеске. Диван был обит мерзкой плотной тканью с узором из ползучей растительности и напоминающих капусту розочек. У стены стоял сервант, полки которого прогнулись под тяжестью бутылок самых разных форм и оттенков.

– Квартирка просто отстой, – призналась Криста. – Такая безвкусица, будто отделку мама выбирала. Допотопная мебель из семидесятых, как у бабушки, всё в цветочек.

Они присели выпить пива и съесть фугу, которую Юдзи привез с собой. Потом он достал электрогитару и подключил ее к усилителю. Зазвучала фонограмма аккомпанемента, и хозяин тоже начал играть и петь. Он выбрал песню «Samba Pa Ti» Карл оса Сантаны – Юдзи был его страстным поклонником, у него даже имелась фотография из Соединенных Штатов, где он стоит рядом с музыкантом.

– Мне, в общем-то, нравится Сантана, но играть его под караоке – да уж, полный отстой, – смеялась Криста. – К тому времени уже начало светать, и я решила, что пора бы закругляться.

Она попросила Юдзи отвезти ее обратно в Токио, но он хотел напоследок угостить ее выпивкой – по его словам, редким вином с Филиппинских островов, хранившимся в серванте среди прочих бутылок. Хонда налил вино из хрустального графина в маленький бокал и протянул Кристи. Девушка выпила его залпом, стоя у окна.

Для других женщин в аналогичной ситуации это становилось последним воспоминанием: ощущение, как резкое, с химическим привкусом «вино» стекает по горлу в желудок. Но месяцы беспробудного пьянства сделали Кристу нечувствительной даже к самым крепким напиткам.

– Я совершенно не ожидала подвоха, – призналась она. – Мне показалось, что он считает меня любительницей выпить, отчаянной девчонкой, готовой принять любой вызов. Вот я и выпила, потому что в те дни так и поступала, я же крутая. Помню, стою у окна, и тут меня накрывает. Я сразу сообразила, что у меня, похоже, большие проблемы. Мне хватило времени понять, что происходит. Помню, подумала: «Вот зараза». А дальше будто общая анестезия. Даже не успела толком испугаться.

Маккензи проснулась в темноте, одна, в постели. Девушке не составило труда догадаться, что случилось и что с ней делали, пока она была без сознания.

– Первым делом я попыталась разобраться, как я себя чувствую и что именно со мной произошло. Вроде ничего не болит, и одежда на мне. Видимо, я спала очень долго, раз он не пожалел времени, чтобы меня одеть.

Они приехали в квартиру рано утром в субботу. Теперь уже наступил вечер – Криста оставалась без сознания дольше двенадцати часов. Юдзи был там и вел себя как ни в чем не бывало. Казалось, он даже ждет, что она набросится на него с обвинениями. Но Криста промолчала.

– Я просто хотела домой. И подумала: «Если он не отвезет меня назад, как я доберусь до Токио?» Я ведь понятия не имела, где нахожусь. Но он отвез меня домой.

В машине Кристу мучило похмелье, но в тот период она привыкла к такому состоянию. Так или иначе, она снова промолчала.

Девушка объяснила мне:

– Теперь я сама не верю, что так себя вела. Но профессия хостес – своего рода игра, в которой участвуют и девочки, и мальчики. Девочки хотят заработать, ничего не давая взамен. А мальчики стараются зайти как можно дальше и заплатить не больше обычной ставки в клубе. В тот день я чувствовала не только злость. Ведь отчасти я сама виновата, что угодила в переплет. Типичный случай; говорят, жертвы изнасилования часто винят себя.

Я считала, что усвоила правила игры, но нет. Осталась наивной дурочкой. И меня попросту обыграли. Обидно, конечно, но вообще-то я особо не заморачивалась. Не осознавала всю опасность ситуации. И прозрела только через много лет. Честно говоря, тогда мне не хотелось задумываться, ведь если бы я признала серьезность угрозы, пришлось бы менять образ жизни.

Юдзи отвез Кристу домой, и на следующей неделе она вернулась на работу в клуб. Хонда больше там не появлялся.

Криста осталась в Японии и продолжала работать хостес, меняя клубы и города. Обычно она трудилась несколько месяцев и копила деньги, а потом несколько недель путешествовала по Индии, Исландии или Канаде.

В 1999 году она осела в Саппоро, на самом севере Японии. Там она познакомилась с девушкой, слышавшей про богача, который охотился на токийских хостес, увозил их в квартиру на море и накачивал наркотиками. Это мог быть только Юдзи Хонда. Тогда Криста впервые всерьез задумалась о том, что произошло несколько лет назад.

Через несколько месяцев, когда Криста перебралась во второй по величине японский город Осаку, ей позвонила давняя подруга, бывшая хостес из Токио, которая вернулась в Лондон: «Моя младшая сестра едет в Японию с подругой. Не можешь ли ты встретиться с ними в Токио?»

Подругу Кристы звали Эмма Филлипс; девушками, которые собирались лететь в Японию, были Луиза Филлипс и Люси Блэкман.

Криста забронировала комнату в Сасаки-хаусе. Именно Маккензи встретила их по приезде; это она курила косячок и намазывала волосы маслом, что так не понравилось Луизе. Тот вечер три девушки провели вместе. Люси и Луизе новая знакомая показалась жутко самоуверенной, а вот Кристу они очаровали и даже тронули.

– Они так волновались и радовались – две девчонки, первое далекое путешествие, первый шаг в сторону независимости. Помню, еще подумала, что Люси напоминает меня в мои девятнадцать. Я имею в виду внешне – высокая блондинка и все такое. А Луиза с Эммой вообще были как двойняшки. В первую минуту мне показалось, что я перенеслась на пять лет назад и передо мной Эмма. И знаете, мне сразу же пришло в голову, что Люси в его вкусе – я про Юдзи Хонду. Если я была в его вкусе, то и она тоже. И мне стало страшно за девочек, ведь они совсем юные. Но прямо-таки светились от восторга, и я не хотела портить им настроение, нагнетая атмосферу, поэтому ничего не сказала. Но странно, что я подумала о Юдзи, ведь обычно я о нем даже не вспоминала.

Через два месяца Кристе в Осаку позвонила Эмма и сообщила, что пропала Люси.

– Она объяснила, что та уехала с каким-то клиентом на море и не вернулась. И я сразу решила, что это снова Юдзи. Даже не сомневалась.

Маккензи позвонила Луизе, которая пришла в ужас.

– Я надеялась, что он отпустит девочку, когда она придет в себя после наркотика, как отпустил меня. Я думала, она вернется, – призналась Криста.

Но через два дня Люси так и не появилась. Криста отправилась на скоростном поезде в Токио и прямо с вокзала пошла в полицейский участок Азабу.

В Японии самая «милая» полиция в мире. У многих японцев один лишь вид омавари-сан (буквально «глубокоуважаемые обходчик» – так называют полицейского на дежурстве) вызывает нежность и восторг, обычно адресуемые малышам или симпатичным зверушкам. И даже иностранцы умиляются и ностальгируют при виде аккуратной синей формы и громыхающих старомодных мотоциклов местных стражей порядка. Трудно поверить, что в револьверах на бедре настоящие пули, и невозможно представить, чтобы из такого оружия стреляли (его осмотрительно прикрепляют к форме шнурком, как детские варежки). А еще есть талисман токийской полиции, самой гордой и престижной структуры страны, – не суровый мастифф или зоркий ястреб, а веселый сказочный зверек оранжевого цвета по имени Пипо. Полиция придает Токио невинную притягательность в духе 1950-х: этакое племя честных бойскаутов, защищающих город от злодеев.

На первый взгляд, местные служители закона добились поразительных, почти небывалых успехов. В Японии, как и в большинстве государств, случаются приступы беспокойства из-за подростковой преступности и разрушения традиционной морали. Но все же факт остается фактом: Япония – самая безопасная и не криминальная страна на планете. Ограбления, кражи со взломом и факты торговли наркотиками, которые многие горожане научились принимать почти как должное, здесь отмечаются в четыре, а то и восемь раз реже, чем на Западе.

Правонарушения посерьезнее – еще большая редкость; и все это японская полиция гордо ставит себе в заслугу. Логика такова: раз в Японии самый низкий в мире уровень преступности, значит, местные полицейские – лучшие в мире борцы с преступностью. Долгие годы так считали и сами японцы. Среди жителей Токио очень редок грубый цинизм, который выражают по отношению к силам правопорядка в других городах. Однако в 2000 году, когда Криста Маккензи обратилась в участок Азабу, единодушная народная любовь к защитникам порядка начала угасать.

После череды скандалов японская полиция столкнулась с самой грубой критикой за последние десятилетия. По всей стране ее сотрудников изобличали в сексуальных домогательствах, взяточничестве, шантаже, употреблении наркотиков, оскорблениях и банальной профессиональной некомпетентности.

Самый неприятный скандал по части пропавших без вести был связан с убийством девятнадцатилетнего Масакадзу Судо в декабре 1999 года, чье тело нашли в лесу в префектуре Тотиги, к северу от Токио. Юноша считался пропавшим больше месяца, и его родители неоднократно обращалась в полицию, но там отказывались расследовать дело, намекая, что Масакадзу сам преступник и наркоман. Наконец парень по приказу похитителей позвонил на мобильный родителям, которые как раз сидели в полицейском участке. Они умоляли сержанта выдать себя за друга их сына и поговорить с преступниками. Тот взял трубку – и сразу представился полицейским. Вскоре Масакадзу Судо увезли в лес и задушили. Один из трех убийц, которых в конце концов привлекли к суду и обвинили в убийстве, оказался сыном местного полицейского.

Блэкманов пугало и еще одно дело: в 1990 году в городе Ниигата пропала десятилетняя девочка. Ни единой зацепки – и вдруг в феврале 2000 года она объявилась в местной больнице. Почти десять лет ее держали в плену в маленькой комнате дома, стоявшего в нескольких сотнях метров от полицейского участка. Ее похититель был известным педофилом; четырьмя годами ранее в полицию сообщали, что он мог похитить девочку. Адетективы даже не потрудились постучать к нему в дверь.

«Ёмиури симбун», одна из самых консервативных национальных газет, выступающая за правящую элиту, назвала ситуацию с полицией «позором, равного которому давно не случалось». В редакторской колонке той же газеты говорилось: «Единственный способ призвать к порядку окончательно утерявшую дисциплину организацию – это провести полноценную радикальную реформу». Опрос общественного мнения показал, что 60 процентов японцев (против 26 процентов всего два года назад) не доверяет полиции. В такой тревожной атмосфере и начались поиски Люси.

По мнению самих стражей порядка, они работали с космической скоростью.

– Я хочу, чтобы вы понимали, насколько быстро мы взаимодействовали друг с другом, – подчеркнул главный инспектор Фусанори Мацумото, глава полицейского участка Азабу, с первых дней возглавивший расследование дела Люси Блэкман. – Нас направляли инстинкты опытных солдат. И не забудьте, что пропавшая была из Британии и ранее работала стюардессой в такой известной компании, как «Бритиш эйруэйз», а ведь многие девушки мечтают о такой профессии.

Кстати говоря, одним из культурных различий, проявившихся благодаря делу Люси, можно назвать специфику отношения к стюардессам в каждой стране. В Британии на «куколок с тележкой» часто смотрят с насмешкой, но в Японии стюардессы – абсолютная элита, образец женского очарования и утонченности. На вершине своего престижа в годы экономического бума в конце 1980-х они становились невестами поп-звезд или борцов сумо. Для многих японцев совершенно непостижимо и весьма подозрительно, что женщина может бросить работу стюардессы в «Бритиш эйруэйз» и стать хостес в баре Роппонги.

Так или иначе, хотя инспектор никогда не сказал бы этого прямо, будь пропавшая без вести, к примеру, китаянкой или гражданкой Бангладеш, вкалывающей на рыбном заводе или в массажном салоне, дело интересовало бы его гораздо меньше.

– Поначалу они не принимали случай Люси всерьез, – сообщил мне человек, связанный с расследованием. – Просто очередная девушка, пропавшая в Роппонги. В Токио девушки исчезают довольно часто – филиппинки, тайки, китаянки. Тут никакой полиции не хватит.

От прочих дело Люси отличала не только национальность жертвы и ее прежняя работа, но и сильное внешнее давление, которое сразу же начали оказывать на полицию.

Вначале в участок за ответами ходила только Софи Блэкман. Но потом с ней явился Алан Саттон, серьезный британский генконсул, и его подчиненные начали названивать детективам каждый день. Потом приехал Тим Блэкман, и вскоре – во что сложно поверить – он уже общался с Тони Блэром. Детективов и японских репортеров потрясло такое развитие событий. В Японии подобное невозможно представить – чтобы премьер-министр вмешивался в поиски девушки «мидзу сёбай». Посреди нашего разговора главный инспектор Мацумото спросил меня:

– Этот мистер Блэкман – близкий друг премьер-министра Блэра? – словно не мог найти другого объяснения.

И вот Тони Блэр уже обсуждает проблему с премьер-министром Японии, которому ничего не остается, как выразить беспокойство и проявить настойчивость, – и все это на глазах у толпы репортеров.

– Мы представляли, что такое японские СМИ и как с ними обращаться, – признался главный инспектор Мацумото. – Однако понятия не имели, что делать с иностранными журналистами. Они очень назойливы.

Мацумото позвонил в Севеноукс Джейн Блэкман и услышал от нее ту же информацию, которую повторяли все знакомые Люси: немыслимо, чтобы дочь уехала одна безо всяких объяснений. И 11 июля на базе полицейского участка Азабу создали оперативный штаб расследования, который возглавил один из самых опытных токийских детективов Тошиаки Удо. Инспектор Удо был вторым по старшинству в первом следственном отделе японской столицы, а его команда – элитой местной полиции. Они работали над самыми громкими и сенсационными преступлениями в стране: убийствами, изнасилованиями, похищениями, вооруженными ограблениями. Первый отдел был знаменит и окутан романтическим ореолом, как «летучий отряд» Скотленд-Ярда, о нем снимали фильмы и сериалы, писали книги. Инспектор Удо участвовал и в самом крупном послевоенном расследовании – деле религиозной секты «Аум синрикё», члены которой в 1995 году пустили в токийском метро нервно-паралитический газ в утренний час пик. Довольно высокий, с овальным лицом и большими выразительными глазами, которые придавали ему постоянное выражение легкого удивления, Удо скорее напоминал добродушного завуча школы, чем крутого детектива, и не отличался бурным проявлением эмоций. Но поиски Люси буквально потрясли его.

– Я вел много крупных и громких дел, – поведал он мне. – Но когда ответственность за расследование дела Блэкман возложили на меня, не мог сдержать дрожь напряжения. Я инстинктивно чувствовал, что речь идет о серьезном преступлении. Прямо-таки нутром чуял. И понимал, что такой случай нельзя игнорировать.

Его непосредственным подчиненным был Акира Мицузанэ – человек, который лично общался с семейством Блэкманов. У полицейской системы ушло больше недели, чтобы раскачаться и приступить к работе, хотя сами служители закона полагали, что отлично справляются с задачей.

Чем же занимались детективы последующие несколько недель? Детально восстановить ход событий сложно, но полицейские явно не спешили. К тому времени, когда был создан оперативный штаб расследования под руководством Удо, команда инспектора Мацумото уже проверила основные факты истории Луизы: статус подруг в Японии, их пристанище в Сасаки-хаусе и работу в «Касабланке». На это ушло три дня. А в последующие полтора месяца, начиная с 3 июля, когда Луиза сообщила об исчезновении Люси, расследование топталось на месте.

Прошли проверки в религиозных сектах префектуры Тиба («Но их очень много, – жаловался один из детективов. – Нужно уточнить информацию»). А вот более очевидных ниточек будто не замечали. Почти две недели после исчезновения Люси полиция не говорила с ее парнем Скоттом Фрэзером и не предпринимала никаких попыток найти человека по имени Акира Такаги, которым представился таинственный звонивший.

– Скорее всего, имя вымышленное, – заявил пресс-секретарь, – и мы не хотим без необходимости беспокоить невиновных.

Полиция ходила в «Касабланку», опрашивала хостес и проверила записи клуба. Некоторые клиенты, хоть и не все, оставляли свои визитки; клеркам, развлекавшимся за счет компании, выдавали квитанции с названием фирмы, и копии хранились в клубе. Но эту информацию обрабатывали необъяснимо долго. Хадзимэ Имуре – издателю, который развлекал Люси байками о ловле кальмаров, – позвонили уже в середине августа.

Зато полиция целыми днями допрашивала Луизу Филлипс. Во вторник 4 июля, на следующий день после исчезновения Люси, она впервые провела в участке Азабу целый день и последующие пять недель с понедельника по субботу являлась туда как на службу.

Допросы проходили в комнатке три на три метра с единственным столом, где размещались Луиза, два детектива и переводчик. Сидели с утра и часто до самой ночи. Луизу сразу поразили доброта и мягкость офицеров, а также их способность напряженно работать много часов подряд.

Каждый день девушке приносили обед, несколько раз жена одного из полицейских приходила с бенто-ланчем – набором миниатюрных закусок собственного приготовления. Власти предоставили Луизе квартиру с оплаченной арендой в 5 тысяч иен (30 фунтов) в сутки (не растерявшись, Филлипс скопила денег и купила себе фотоаппарат).

Сами беседы давались Луизе непросто. Замешательство и волнение часто вызывали у нее слезы беспомощности; и она не раз замечала, что у переводчицы и даже допрашивающих ее офицеров-мужчин тоже глаза на мокром месте.

Однако содержание разговоров не внушало доверия. И без них было ясно, что Луиза – главный свидетель, давняя подруга Люси и последний человек, который ее видел. Столь продолжительные допросы имели бы смысл, появись в деле новые подробности. Но большую часть времени детективы просто задавали одни и те же вопросы, снова и снова. Их дотошность впечатляла, а иногда даже пугала. Но бесконечные повторы наводили Луизу на мысль, что полицейские понятия не имеют, с чего начать, и даже не собираются копнуть глубже.

– Они спрашивали о том, где мы были и что делали, выпытывали малейшие подробности о Люси, причем с тех времен, когда мы еще не приехали в Японию, – рассказывала Луиза. – Меня поражала их работоспособность. Офицеров интересовало буквально всё: родимое пятно у Люси на бедре, здоровье в юности, ее и мои бойфренды и друзья, наши соседи по дому, каждый посетитель клуба, татуировки клиентов. Вопросы повторялись снова и снова, день за днем.

Немного смущенно полицейские поинтересовались, связывали ли девушек лесбийские отношения (Луиза только посмеялась над их предположением). Из нее вытягивали подробности сексуальной жизни Люси: отношения со Скоттом, как часто они проводили ночь вместе и как предохранялись.

– Они почти неделю допытывались, был ли у Люси когда-нибудь хламидиоз, – жаловалась Луиза. – Я так и не поняла зачем. Некоторые вопросы выглядели случайными, и беседы растягивались на долгие часы.

– О Луизе у меня сложилось хорошее впечатление, – сообщил мне инспектор Мацумото. – И все равно приходилось учитывать все возможные сценарии. А что, если она участвовала в заговоре против подруги? Предположим, девушки влюбились в одного мужчину, и Луиза, желая его заполучить, избавилась от Люси. Или убила ее, чтобы украсть деньги.

Следователи выдвигали самые дикие версии.

– Сотрудники клубов поговаривали, что Люси могла бежать в Северную Корею либо шпионить для них, – объяснял Мацумото. – Однако мы не стали уделять этой линии большое внимание, потому что особых денег у пропавшей не водилось. – По его словам, вопрос о возможном участии наркотиков разрешился быстро. – Судя по цвету лица и состоянию здоровья, Филлипс не употребляла наркотики. Ведь она общалась с нами много часов подряд. Ни худобы, ни быстрого утомления, ни сыпи вокруг рта, которая встречается у наркоманов, – никаких подобных признаков.

Другими словами, наркоманы непременно тощие, мертвенно-бледные и слюнявые. Подобным образом о воздействии запрещенных препаратов могла бы рассуждать старая дева, но из уст уважаемого детектива это звучало до смешного наивно, как признак простодушия японской полиции и ее оторванности от жизни. Здесь настолько редко сталкивалась с серьезными преступлениями, что даже не умели их распознавать.

Детективы, которые пришли на смену Мацумото, не отличались таким простодушием. Однажды, придя в комнату для допросов, Луиза увидела на столе дневник Люси. Рядом лежал перевод текста на японский.

– Доброе утро, Луиза-сан, – начал детектив и взял документы со стола. – Вы или Люси принимали наркотики в Японии?

– Нет-нет, никогда! – Филлипс отрицательно затрясла головой.

– Вы уверены? – уточнил детектив, листая дневник.

– Конечно уверена. Никогда.

Большую часть времени полиция скрывала недоверие к Луизе; казалось, что долгие допросы связаны лишь с искренним старанием, а не с подозрениями. Но теперь атмосфера накалилась.

Детектив спросил Луизу:

– Почему Люси написала в своем дневнике про «вечную охоту на музыку, открытки и „колеса“»?

Луиза лихорадочно соображала.

– Я подумала: «Если они сочтут ее наркоманкой, будет еще хуже». Поэтому сказала: «Ну, она искала парацетамол или нурофен, что-нибудь в этом роде».

– Так вы не принимали нелегальные наркотики в Японии? – переспросил детектив.

– Нет-нет.

– Вы абсолютно уверены?

– Да.

– Луиза, у вас на лбу написано: «Я вру».

– Он не ошибся, – призналась мне Луиза. – И я рассказала им всю историю без прикрас.

По стандартам многих двадцатилетних британок, ничего особенного не происходило.

– Понимаете, вокруг было полно наркотиков, но мы и правда ими не увлекались, – уверяла Луиза. – Однажды соседи попробовали галлюциногенные грибы, но нам обеим идея не понравилась. Люси заявила: «Тер петь не могу всякие глюки и потерю контроля».

Девушки не хранили марихуану, но прикладывались к косякам, которые передавали по кругу в гостиной Сасаки-хауса. Филлипс также призналась, что они принимали экстази в клубах Роппонги: Луиза дважды (в частности, по случаю драки в «Дип блю»), Люси – всего один раз. Они собирались купить еще вечером первого июля, но вечеринка так и не состоялась.

В обычных обстоятельствах подобное признание от иностранки в Японии привело бы к изрядным проблемам: хранение экстази, даже в самых малых дозах для личного пользования, считалось серьезным правонарушением.

– Но я знала, что должна сказать правду, и все выложила, – говорила Луиза. – Когда, где и сколько. И в полиции отнеслись с пониманием. Найти Люси было важнее. Они так усердно работали, сутки напролет. Я сама уходила поздно, а детективы задерживались еще на пару часов. Двоим полицейских даже пришлось взять отгул из-за переутомления.