Признаюсь, столь неожиданное драматическое развитие событий заставило меня напрочь позабыть о Попрыгунье. К тому же это был вовсе не ее, а мой мир – мир неуверенности и обманов, мир конфликтующих друг с другом могущественных сил. Мне казалось, что она просто угодила в ловушку, оказавшись в мысленном пространстве бога – или кого-то очень похожего на божество, – и я, если честно, никак не ожидал, что в такой ситуации ей удастся сохранить мужество и спокойствие, что она не начнет в ужасе карабкаться на стены и нести бессвязную чепуху. На мой взгляд, прежняя жизнь Попрыгуньи – с ее любовью к мягким игрушкам и шлепанцам с пингвинами, с ее детской влюбленностью в актера, исполняющего в кинофильмах роль Тора, с ее странным желанием непременно быть тощей, с ее вечным беспокойством по поводу того, что скажут другие ребята, если узнают, что ей нравится целоваться с девочками, – вряд ли была хорошей подготовкой к столь серьезным трудностям.

И все же Попрыгунья казалась мне на редкость спокойной. Во всяком случае, куда более спокойной, чем в тот день, когда срезалась на экзамене по английскому. И я никак не мог понять: каким образом тест по писателям двадцатого века мог быть для нее важнее, чем опасность угодить в ловушку между мирами, да еще вместе с таким существом, которое способно проглотить тебя с той же легкостью, с какой Мировой Змей заглатывает косяк рыбы? В итоге я пришел к выводу, что мне попросту не дано в этом разобраться.

Попрыгунья, должно быть, считает, что все еще спит, думал я, и все это ей снится. Она абсолютно уверена, что если уж ей станет совсем страшно, она просто сможет взять и проснуться.

И я, слегка толкнув ее в бок, шепотом предостерег:

– Ш-ш-ш, ради всех богов! Путь он забудет, что ты вообще здесь. Ведь сейчас ты пребываешь во плоти, так что ему ничего не стоит тебе навредить.

Однако вырвавшиеся у нее неосторожные слова уже успели произвести прямо-таки моментальный эффект. Свет, проникавший в храм сквозь хрустальный купол, вдруг начал угрожающе меркнуть, а у основания огромных мраморных колонн появились страшные вытянутые тени и змеями, крадучись поползли к нам по цветному мозаичному полу.

Даже Хейди и Тор на время перестали кружить, как два бойца на ринге, хотя магия так и трепетала у них на кончиках пальцев.

– ПРОСТИ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛА? – прогремел сверху голос Оракула.

Попрыгунья пожала плечами. Сейчас она, по-моему, выглядела несколько старше, чем в последний раз, когда я, еще пребывая в ее теле, смотрелся в зеркало. Такое ощущение, словно она в течение одного-единственного сна оставила позади не только детство, но и отрочество.

– Я всего лишь сказала, что это не твои руны, – спокойно повторила она. – Разве в твоем пророчестве не говорится: Потомки Одина познают снова руны… Я, кажется, правильно запомнила?

Ах, черт побери! Она, оказывается, обращала внимание на мои слова!

Температура в огромном соборе внезапно упала градусов на тридцать. Колонны, которые так напоминали равнину Идавёлль своим богатым орнаментом, зловеще светились синим. Голос Оракула звучал то громче, то тише и явственно дрожал от сдерживаемой ярости.

– ЧТО?!

– Это же ты говорил, что у Одина есть наследники, – продолжала Попрыгунья, – значит, руны принадлежат именно им. Не Гулльвейг-Хейд, не тебе… – Я снова попытался заткнуть ей рот, но Попрыгунья всегда отличалась упрямством; во всяком случае, назвать ее «открытой для предложений» сейчас было бы трудно.

– НАСЛЕДНИКИ ОДИНА ЕЩЕ НЕ РОДИЛИСЬ! – прогремел Оракул.

– А какое это имеет значение? – возразила Попрыгунья. – Ты же сам предрек, что руны познают именно они. Кому это и понимать, как не тебе. Ты ведь у нас, кажется, Оракул.

– ТЫ ПОДВЕРГАЕШЬ СОМНЕНИЮ МОЮ СПОСОБНОСТЬ К ПРЕДВИДЕНИЮ? – Казалось, его оглушительный голос доносится разом отовсюду, так что всем нам – и обладающим телесным обличьем, и не обладающим, – пришлось заткнуть уши, но легче от этого не стало.

– Я вовсе не подвергаю сомнению твои пророчества, – возразила Попрыгунья, – я просто напоминаю тебе о наследниках Одина. А кто они – тебе, разумеется, лучше знать. Точнее, кем они будут. Если, конечно, будущее и впрямь тебе известно.

– КОНЕЧНО, ОНО МНЕ ИЗВЕСТНО!

– Вот и отлично, – с миролюбивым видом покивала Попрыгунья, – мне-то что.

А в соборе между тем становилось все холоднее. Из купола посыпался снег. Обледенелые колонны покрылись пышным инеем, похожим на клочья белого мха.

– ТЫ ПОСМЕЛА СКАЗАТЬ ОРАКУЛУ «МНЕ-ТО ЧТО»?

Попрыгунья в ответ то ли плечами пожала, то ли головой качнула. Я и раньше замечал у нее этот странный маленький жест – например, когда мы обсуждали пристрастия в пище, – и находил его весьма раздражающим. Похоже, и на Мимира этот жест произвел точно такое же впечатление. А эта маленькая нахалка еще и заявила самым невинным тоном:

– Ну мне-то, честно говоря, еще не доводилось слышать, как ты эти свои пророчества изрекаешь. Пока что я от тебя слышала исключительно угрозы и запугивания.

– Я ГОВОРЮ О ЮНЫХ ДВУХ ПОБЕГАХ, – возвестил вдруг Оракул странно скрипучим голосом, – ОДИН ПОБЕГ – ОТ ДУБА, ОТ ЯСЕНЯ – ВТОРОЙ. КОНЯ ДАСТ ПЕРВЫЙ, А ВТОРОЙ – ЛЮДЕЙ ПОДАРИТ. И ПРОРАСТЕТ ОДИН ИЗ ПОЧВЫ, А ВТОРОЙ – ИЗ КАМНЯ.

Я заметил, что Джонатан Гифт поднял голову. Правда, одну руку он по-прежнему прижимал к раненому глазу, но я был совершенно уверен: он внимательно прислушивается. Да и Хейди тоже ушки навострила. По-моему, даже до Тора дошло: только что было произнесено нечто очень важное.

Похоже, лишь на Попрыгунью слова Оракула особого впечатления не произвели.

– Все это несколько неясно, – заметила она. – Подобное высказывание может означать все, что угодно.

– Я ГОВОРЮ, КАК ДОЛЖНО! – возмутился Оракул. – Я ГОВОРЮ, КАК ДОЛЖНО, И МОЛЧАТЬ НЕ СТАНУ!

– Ну да, ты ведь, наверно, никогда не заткнешься, – усмехнулась Попрыгунья.

Я же говорил: она способна кого угодно вывести из себя! Впрочем, в этот миг я просто расцеловать ее был готов, если бы это не выглядело как-то не совсем пристойно даже с моей точки зрения. И все же я не только искренне ею восхищался, но и испытывал не совсем понятное мне и типично человеческое чувство: страх, но отнюдь не за себя самого.

– Хватит, больше ничего ему не говори, – тихонько попросил я. – Ты и так уже достаточно сказала.

Попрыгунья только усмехнулась. Потом все же спросила:

– А что, это действительно было пророчество?

Я кивнул.

– Значит, именно этого вы и от него и хотели? За этим вы сюда и явились?

Я снова кивнул.

– Но учти, – сказал я, – говорить так с Оракулом просто опасно. Не забывай: в этом мире он – бог.

– Да никакой он не бог! Он самый обыкновенный задира и трус! – возмутилась Попрыгунья. – Ты же сам учил меня давать сдачи всяким наглым приставалам!

– Ну… в данном случае все обстоит несколько иначе. Во-первых, никто к тебе нагло не пристает, тебя никто не обзывает и не дразнит, а во-вторых, вряд ли можно назвать задирой и трусом бессмертного мегаломаньяка, способного в мгновение ока сокрушить и твою душу, и твое тело.

Попрыгунья усмехнулась.

– А давай проверим, хорошо? Давай заставим его снова пророчествовать. – И она моментально повернулась к Оракулу, чья голова виднелась где-то в вышине под обледенелым куполом, помахала ему рукой и крикнула: – Эй, вы там, наверху!

Я снова попытался заткнуть ей рот, но, увы, было уже слишком поздно. Сон начинал разрушаться. С потолка падали куски льда; спускавшаяся с небес тьма уже окутывала все вокруг. За стенами храма, просачиваясь сквозь купол, бушевали мутные воды реки Сновидений, все сокрушавшие на своем пути. Я хорошо знал, что это означает. И, собственно, ожидал этого – хотя, если честно, все же наделся, что сумею в последний момент оказаться где-нибудь далеко отсюда, за горами за долами, прекрасно представляя себе, что теперь, как любят выражаться в мире Попрыгуньи, дерьмо полетит из каждого вентиляционного отверстия. Дестабилизированный недавними событиями, чувствуя, что его могуществу брошен вызов, а тщеславие уязвлено, и понимая, что его обманом втянули в откровения и заставили пророчествовать, Оракул окончательно пробудился.