Этого – среди всех прочих и, откровенно говоря, весьма тревожных событий – я ожидал меньше всего. Чтобы я, Локи, сын Лаувей, Отец Волков и Мать Восьминогого Коня, опустился до того, чтобы снова сидеть в классной комнате? Да еще и слушать, как некий тип в твидовом пиджаке без конца бормочет что-то насчет непонятной экзаменационной процедуры? Попрыгунья, правда, тоже его слушала и даже время от времени что-то записывала, но в основном играла со своими волосами и рисовала в тетради по английскому фей, звезды и неизбывных котят.

Однако Один очень серьезно велел мне держаться тише воды ниже травы. Да и сам я чувствовал, что в данный момент Попрыгунью отчего-то особенно раздражает мое присутствие – гораздо сильней, чем прежде, – а потому решил не рисковать и вежливо удалился в самый дальний угол ее мысленного пространства, но оттуда внимательно следил за происходящим, хоть и не принимал в нем участия.

Боги, до чего же это оказалось скучно! Через десять минут я был уже практически готов снова вернуться в темницу Нифльхейма. А потом – я как раз решил, что наконец-то вновь свободен, – нам велели перебираться в другое помещение, куда более просторное, где длинными рядами выстроились двести пронумерованных рабочих столов. На каждом лежал буклет с надписью на обложке: АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА; ВАРИАНТ №…

Попрыгунье достался стол под номером 92. Некоторое время тип в твидовом пиджаке молча стоял лицом к учащимся, выжидая, пока они усядутся. Впрочем, никто из учеников тоже не произносил ни слова.

«Ну и что сейчас будет?» – мысленно спросил я у Попрыгуньи.

«Заткнись. Будет то, что очень для меня важно».

Я мысленно пожал плечами и вернулся на свой наблюдательный пункт, чувствуя, что она на меня сердится, хотя, ей-богу, не понимал, что я такого ей сделал. Время я коротал, перебирая кое-какие воспоминания Попрыгуньи, лежавшие на поверхности – ничего особенно интересного, все в основном было связано со школьными занятиями и экзаменами, – но я честно старался быть тише воды ниже травы, как мне и велел Один. Попрыгунья явно была чем-то расстроена, и я, решив не давать ей лишних поводов для сцен, держался в сторонке.

Пес Твинкл остался снаружи, привязанный к стойке для велосипедов, а Эван и Стелла тоже были здесь, в экзаменационном зале; Стелла сидела передо мной, а Эван – где-то в задних рядах. Тип в пиджаке (Мистер Мэтью: преподаватель английского; любит: мультсериал «Смиты», твидовые пиджаки с кожаными заплатками на локтях и фильм «Звездные войны»; притворяется, что обожает детей) объявил, что у нас есть два с половиной часа, чтобы успеть ответить на все вопросы теста. Попрыгунья перевернула первую страницу, прочитала вопросы (они касались в основном какой-то книги «Повелитель мух», пьесы «Юлий Цезарь» и нескольких, определенно непристойных, стихотворений одного парня по имени Д.Г. Лоуренс) и начала писать.

Поскольку делать мне больше было нечего, я позволил своим мыслям плыть, так сказать, по воле волн. Но они сперва оформились в навязчивую идею о плотном втором завтраке (который Попрыгунья со своей писаниной уже благополучно пропустила), а затем вернулись к той мучительной строфе из Пророчества Оракула, которая вроде бы обещала нам некий путь к спасению.

Ну разумеется, мой-то сын меня уже освободил, если можно так выразиться. Без Мирового Змея, Йормунганда, я бы никогда не сумел ни вырваться на свободу, ни попасть в далекий от Асгарда мир Попрыгуньи. А что, если эта строфа имеет ко мне самое прямое отношение? И если это так, то не означает ли она, что я тоже однажды унаследую эти новые руны? Что ж, перспектива весьма привлекательная. Но дело в том, что смысл пророчеств обычно весьма туманен, и в них содержится столько непонятных обрывков всевозможных сведений и премудрости, что сами пророчества начинают казаться почти бесполезными. Наш Оракул, кстати, особенно этим страдал. Он, конечно, обязан был говорить правду, но делал это с самой минимальной ясностью, и в итоге – хотя Рагнарёк он действительно предсказывал, причем в весьма пугающих подробностях, – так и не сумел вовремя нас предупредить, и мы не успели что-либо изменить в своей судьбе, когда Конец Света все-таки наступил.

Да он, собственно, и не хотел, чтобы мы это успели. Ему хотелось видеть, как всех нас швырнут за борт. Это, кстати, было одной из тех причин, которые и заставили меня сбросить проклятую голову Мимира с Радужного моста в надежде, что я никогда больше ее не увижу. Но если Один прав, то, может, и впрямь не все боги пали при Рагнарёке? И если ванам удалось как-то выжить, то, возможно, и у нас еще есть какой-то шанс? А если нам удастся отыскать Оракула и заставить его раскрыть тайну Новых Рун…

«Символ раковины означает…»

Я зевнул. Точнее, это Попрыгунья зевнула – несмотря на все ее старания, ей явно было скучно. Снаружи сияло солнышко. Небо было невероятно голубым, и казалось, что это навсегда. Я такого неба не видел с тех пор, как солнце было проглочено волком Сколом. И на фоне голубого неба тот холм за окном, на который я еще раньше обратил внимание, казался похожим на некую цитадель, невольно вызывая у меня ностальгические воспоминания о нашей Небесной Цитадели, тоже построенной на вершине холма. И меня вдруг охватила такая свирепая тоска по Асгарду, что я даже немного испугался. Я все смотрел и смотрел в окно, и вскоре мне стала казаться знакомой даже сама линия горизонта, где виднелась гряда гор, вершины которых словно плыли в вышине над слоем летних облаков… Что это? Просто какое-то яркое воспоминание? Или сон?

В животе у меня заурчало от голода, но и на это Попрыгунья внимания не обратила.

«Я понимаю, – сказал я, – ты надеешься уморить меня голодом, чтобы заставить убраться из твоего тела, но учти: до этого я вполне могу умереть и просто от скуки».

Попрыгунья не выдержала и тихонько фыркнула. «Можешь мне поверить, – сказала она, – если бы сейчас я могла быть не здесь, а где-то в другом месте…»

И тут я вдруг увидел это. А может, Попрыгунья увидела. Кто-то небрежным почерком начертал этот знак прямо в небесах. И он был очень хорошо виден в наше окно. И чрезвычайно похож на тот, который сразу бросился мне в глаза, едва я попал в игру «Asgard!». Я среагировал мгновенно и абсолютно инстинктивно: с бешено бьющимся сердцем я вскочил на ноги…

«Ради бога, сядь! Что это ты делаешь?» – взвыла Попрыгунья.

Но я ее почти не слышал. Передо мной в небесах сияла руна, столь же непобедимая, как солнечный свет! Руна была мне не знакома, однако свет от нее исходил ослепительный – так сверкает под солнцем только что выпавший снег.

Х

«Руна! – Сердце молотом стучало у меня в груди. – Руна!»

«Да в чем дело, наконец? Сядь немедленно, идиот чертов!»

От волнения у меня заложило уши, так что отчаянные вопли Попрыгуньи до меня попросту не долетали. Испытанное мною потрясение было невероятно сильным, почти невыносимым. В голове стоял звон, грудь жгло, как огнем. Это же наверняка что-то значит! Просто должно значить! Я пошатнулся и невольно выбросил вперед руки, пытаясь предотвратить собственное падение. Листы бумаги и письменные принадлежности во все стороны разлетелись по полированному полу.

«Руна! Руна!»

И тут до меня дошло, что Попрыгунья давно уже тщетно пытается привлечь мое внимание, но ее крики доносились как бы из другого мира. «Это же просто горячий воздух оставляет в небе такие следы! – кричала она. – Никакая это не руна! Сядь на место, Локи, черт тебя побери! Пожалуйста, сядь!»

Я понемногу пришел в себя и, растерянно хлопая глазами, понял, что столбом застыл у окна, а все на меня смотрят. Чувствовалось, что бедная Попрыгунья просто сгорает от стыда, мечтая свернуться в клубок внутри нашего общего мысленного пространства и стать невидимой. Сидевшая передо мной Стелла обернулась и наблюдала за происходящим со странным смешанным выражением отвращения и умиления. А тип в твидовом пиджаке смотрел на меня так, словно боялся, что я вот-вот взорвусь.

– Жозефина Лукас? Вы что, нездоровы?

В последний раз я был вот так же выставлен на всеобщее обозрение перед высоким троном Одина, когда асы злобно судили меня за кражу яблок Идунн. Я огляделся. Все ученики давно перестали писать и дружно уставились на меня. Я наклонился, собрал бумаги и письменные принадлежности, которые сшиб со стола, и как ни в чем не бывало сказал:

– Э-э-э… простите, я нечаянно. У меня просто ноги немного затекли.

После чего я снова преспокойно уселся и, услышав, как за соседним столом кто-то пробурчал себе под нос: «Вот уродина!», почувствовал, что лицо мое вспыхнуло от гнева и стыда.

Стелла одарила меня понимающей усмешкой – сочувствие, смешанное с презрением. Я обратил внимание, что она, готовясь к экзамену, аккуратно подобрала свои патлы. За ушами у нее поблескивали маленькие заколки для волос в виде единорогов.

«Ну все, ублюдок. С меня довольно. – В голосе Попрыгуньи слышалось какое-то зловещее спокойствие. – Посмотрим, как ты без меня обойдешься».

Затем наступила тишина. Попрыгунья исчезла. Ни словечка. Ни всхлипа. Ни малейших признаков ее существования в нашем с ней общем теле. Собственно, именно к этому я с самого начала так страстно и стремился, однако ощущение оказалось отнюдь не таким приятным.

«Эй, Попрыгунья, ты где?»

Руна, начертанная в небесах, постепенно расплывалась и меркла. Она и впрямь оказалась просто следом от пролетевшего самолета. Ну конечно, чем еще она могла оказаться? И меня опять охватили эти проклятые человеческие эмоции: ощущение униженности, беспомощность, стыд.

«Попрыгунья, отзовись, у тебя все в порядке?»

Молчание. Абсолютное молчание. Моя хозяйка, похоже, спряталась где-то в самой глубине нашего общего мысленного пространства, и перед собой я не видел ничего, кроме закрытых дверей и погруженных в глубокую тень коридоров. Но где-то там, за этими запертыми дверями, как мне показалось, слышались ее приглушенные рыдания.

«Слушай, Попрыгунья, извини, я же не знал».

Теперь в моей душе бушевала настоящая буря эмоций. К ним прибавились страх и мучительные угрызения совести.

«Попрыгунья, выходи. Мне правда очень жаль».

Я попытался заставить ее руки работать – взять ручку и начать писать. «Символ раковины означает… Символ раковины…» Но прежнее вдохновение к Попрыгунье не возвращалось. Ручка бессильно застыла у нее меж пальцев. Начатая фраза так и осталась незавершенной.

Я предпринял новую попытку, понимая, что все это почему-то очень для нее важно, в том числе и этот экзамен, при всей его абсурдности.

«Ну же, Попрыгунья! Давай! Проснись! Тебе же тест нужно закончить».

Но Попрыгунья, где бы она сейчас ни находилась, ни на мои призывы, ни на чьи-либо еще никак не откликалась. Я теперь мог сам распоряжаться и ее телом, и ее мыслями. Я снова посмотрел на лежавший передо мной листок с незаконченным предложением, и мне на мгновение стало не по себе. Я же понимал, как много этот экзамен для нее значит.

Наверное, я мог бы еще раз постучаться в разные запертые двери, попытаться выудить из памяти Попрыгуньи кое-какие необходимые знания. Вряд ли этот тест был таким уж сложным. Может быть, я и сам сумел бы его выполнить, но…

Но снаружи так ярко светило солнышко! И воздух был так сладок, и небо было такое синее, и все это обещало тысячи новых ощущений, тогда как здесь, в этом унылом зале, были только рабочие столы, ворчание кондиционера, гонявшего воздух туда-сюда, да сосредоточенное сопение экзаменующихся. А сидевший рядом со мной толстый мальчишка по имени Стив или Дейв все время тихонько пукал, видимо от волнения, и все пытался заглянуть в мои записи, хотя смотреть там, честно говоря, было практически не на что.

И я подумал: что ж, если Попрыгунья вообще не намерена со мной общаться, то с какой стати мне-то в этом унылом помещении торчать?

«Эй, Попрыгунья!»

Те же далекие рыдания.

Стив (или Дейв) снова пукнул. И это оказалось последней каплей в чаше моего терпения. Я с тоской посмотрел на далекое ожерелье горных вершин, над которыми в небе таяла давешняя «руна».

«Попрыгунья, выходи!»

Однако теперь даже рыданий слышно не было. Ну и пожалуйста! Можете меня расстрелять, но я встал, собрал вещички и вышел из аудитории.