– МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ, зачем мы это делаем, – спросил Грейсон Лилию за два дня до операции по уничтожению жнецов.

– Ты делаешь это ради самого себя, – ответила она. – Потому что хочешь насолить этому миру, как и я.

Но этот ответ лишь подогрел его злость.

– Если нас поймают, – сказал он, – то нам сделают пересадку сознания. Ты что, не знаешь?

Она ласково улыбнулась.

– Чем выше степень риска, тем интереснее!

Грейсону захотелось наорать на нее, трясти за плечи до тех пор, пока она не поймет, как все это неправильно, но он знал, что из-за этого она станет относиться к нему с подозрением. А этого он не мог допустить. Ее доверие – превыше всего! Даже если это доверие зиждется на совершенно ложных основаниях.

– Послушай, – сказал он настолько спокойно, насколько смог. – Ясно ведь: те, кто хочет уничтожить этих жнецов, подставляют нас, а не себя. Самое малое, что мне нужно – это знать, на кого мы работаем.

Лилия всплеснула руками и повернулась к нему:

– А какая разница? Если не хочешь идти со мной, не ходи. Ты мне особо и не нужен.

Эти слова уязвили Грейсона больше, чем он ожидал.

– Не говори так, – попросил он. – Но если я не знаю, для кого мы это делаем, получается, что меня просто используют. С другой стороны, если я буду знать и все равно делать то, что мы решили сделать, получается, что я сам использую того, кто использует нас.

Лилия задумалась. Логика была так себе. Грейсон понимал это, но он ставил на то, что Лилия никогда не пользовалась логикой. Ею управляли импульсы и хаос. И в этом было ее очарование.

Наконец она сказала:

– Я делаю это для фрика, которого зовут Мандж.

– Мандж? Вышибала из «Склепа»?

– Именно.

– Ты шутишь? – спросил Грейсон. – Он же никто, пустое место.

– Ты прав. Но он получил задание от другого фрика, который, вероятно, тоже от кого-то получил задание. Разве ты не понимаешь? Вся эта история – зеркальный лабиринт. Никто не знает, кто стоит в начале и отражается в самом первом зеркале. Поэтому либо получай удовольствие, либо вали.

Лицо ее посерьезнело.

– Ну как, Слейд? – спросила она. – Ты в деле или нет?

Грейсон глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Именно это он и хотел у нее выведать: она знала не больше, чем он сам, и ей было все равно. Лилия ввязалась в эту авантюру ради острых ощущений, просто ради того, чтобы насолить всему миру. Ей было все равно, чьим целям она служит, лишь бы то, чем она занимается, служило ее целям.

– Конечно, в деле, – отозвался он. – На сто процентов.

Она игриво ущипнула Грейсона за руку.

– Могу сказать тебе больше, – произнесла она. – Можно догадаться, чье отражение является первым с твоей стороны.

– С моей стороны? Что ты имеешь в виду?

– Как думаешь, кто помог тебе избавиться от твоего занудного агента Нимбуса? – спросила она.

Грейсон первым делом подумал, что это шутка, но, взглянув на Лилию, понял, что это не так.

– Что ты сказала?

Лилия пожала плечами, словно речь шла о пустяках, и ответила:

– Я по цепочке передала наверх словечко, что тебя нужно поддержать.

Потом склонилась к нему и прошептала:

– И тебя поддержали.

Не успел Грейсон ответить, как Лилия обвила его руками, и ему показалось, что кости его растворились, а плоть превратилась в желе. Позже он вспомнит это ощущение как некоего рода предостережение.

Если Лилия была вовлечена в первое покушение на Жнеца Кюри и Жнеца Анастасию, она об этом не говорила, а Грейсон не спрашивал, справедливо полагая, что такие вопросы сорвут с него всю маскировку.

Только Мандж и Лилия располагали деталями нового покушения – потому что Мандж вел это дело, а сама Лилия придумала план.

– Мне пришла эта мысль во время нашего первого свидания, – сказала она, не объясняя, что имеет в виду. Собиралась ли она, перед тем как убить жнецов, захватить их в плен? Это ли она имела в виду? Пока Грейсон не знал ни места, ни самого плана покушения, его возможности помешать убийству были ограниченны. Тем более что помешать он должен был так, чтобы после неудачного покушения они с Лилией смогли скрыться и она бы не догадалась, что саботажник – именно он.

Накануне покушения, деталей и места которого он так и не узнал, Грейсон сделал анонимный звонок в Управление сообщества жнецов.

– Завтра на Жнецов Анастасию и Кюри будет совершено покушение, – проговорил он сквозь искажающий его голос фильтр, – примите все необходимые меры предосторожности.

Отключившись, Грейсон выбросил телефон, украденный накануне. Если «Гипероблако» было способно моментально определить, кто и откуда делает звонок, то жнецы не имели такого продвинутого оборудования. Ведь до самого последнего времени они были в положении хищников, не имеющих естественных врагов, и только недавно они, словно очнувшись, задумались о том, как им противостоять направленной на них агрессии.

Наутро дня покушения Грейсону сообщили, что операция назначена в театре, в Вичите. Оказалось, что они с Лилией являются членами более крупной организации. Ну разумеется, не было смысла поручать столь серьезное дело двоим сомнительным фрикам. Гораздо надежнее было нанять десять сомнительных фриков. Грейсон не знал имен других участников, и это, по условиям операции, не требовалось. К тому же он и не хотел их знать.

Но была кое-какая информация, которой он располагал.

Хотя Лилия точно не знала, на кого они работают, она, сама того не ведая, сообщила Грейсону нечто невероятно ценное, нечто принципиальное. Агент Трэкслер был бы счастлив получить такие сведения. Ирония состояла в том, что эту информацию Грейсон вычислил благодаря смерти самого Трэкслера. Ведь если именно Лилия организовала жатву агента Нимбуса Трэкслера, то за нападениями на Жнецов Анастасию и Кюри стояли не обычные граждане, а жнецы. И новое покушение организовывал не кто иной, как жнец.

Жнец Анастасия была готова к спектаклю. К счастью, ее участие сводилось к одной маленькой мизансцене. Там Цезаря должны были пронзить кинжалами восемь заговорщиков, из них Ситра была восьмой. У первых семи кинжалы были с убирающимися в рукоятку лезвиями и фальшивой кровью. У нее же кинжал был настоящий.

К ее неудовольствию, Мари захотела пойти на спектакль.

– Мне будет жаль, если я пропущу театральный дебют моей протеже, – сказала она с улыбкой, хотя Ситра знала настоящую причину. По той же причине Жнец Кюри присутствовала на двух предыдущих эпизодах жатвы, которые провела Жнец Анастасия. Мари не верила, что Жнец Константин способен защитить их. Правда, в этот вечер он вынужден был сбросить с себя свою обычную маску надменности, поскольку, чтобы смешаться с толпой в зале, должен был сменить мантию на смокинг.

Увы, полностью расстаться со своей персоной он не смог – его галстук-бабочка был того же алого цвета, что и его мантия. Жнец Кюри, напротив, наотрез отказалась прийти в театр без своей бледно-лиловой мантии, чем взбесила Жнеца Константина.

– Вам нельзя быть в зале, – сказал он, едва сдерживаясь. – Если вы хотите присутствовать, оставайтесь за сценой.

– Успокойтесь! – сказала Жнец Кюри Константину. – Две мишени лучше, чем одна. Если в переполненном зале им удастся меня убить, то полностью меня уничтожить у них не получится. Для этого нужно будет сжечь дотла весь театр, а это, учитывая присутствие ваших сил безопасности, невозможно.

Смысл в словах Жнеца Кюри был. Если Цезарь мог быть навеки лишен жизни, то жнецы – нет. Кинжал, пуля, грубая сила, яд – это могло их убить, но лишь на время. Через пару дней их восстановят, причем – с ясным портретом нападавшего в памяти. В этом смысле временная смерть могла быть отличным инструментом поимки злоумышленников.

Затем Жнец Константин раскрыл причины своего крайнего беспокойства.

– Мы получили предупреждение, что сегодня вечером на вас будет совершено покушение, – сказал он, когда публика начала заполнять зал.

– Предупреждение? – спросила Жнец Кюри. – От кого?

– Мы не знаем. Но мы отнеслись к нему со всей возможной серьезностью.

– И как мне поступить? – спросила Ситра.

– Делайте свое дело. Но будьте готовы защитить себя.

Цезарю предстояло умереть в первой сцене третьего акта трагедии. В самой пьесе было пять актов, и на протяжении оставшихся двух призраку убитого императора давалась возможность являться его убийцам и хорошенько терзать их. Хотя, чтобы играть роль призрака, был нанят другой актер, сэр Олбин Олдрич чувствовал, что это снизит эффект от его действительной смерти на сцене. А потому было решено, что трагедия закончится вскоре после смерти Цезаря, а Брут, соответственно, лишится возможности произнести свое знаменитое «Римляне, сограждане и друзья!», отчего актер, игравший друга и убийцу Цезаря, впал в злобную ипохондрию.

Никто на сцене не станет сеять смуту и выпускать на свободу псов войны. Вместо этого прожектора обратятся на пораженную зрелищем публику, при этом занавес не упадет, а мертвое тело Цезаря останется лежать на сцене до того момента, когда последний зритель покинет зал. Таким образом, последнее мгновение актерской судьбы сэра Олбина станет одновременно и знаком того, что никогда уже ему более не взойти на сцену.

– Вы можете отнять у меня мое физическое бессмертие, – сказал он Жнецу Анастасии, – но это мое последнее представление навсегда сохранится в анналах театра.

Когда театр заполнили зрители, Жнец Константин подошел к Ситре в кулисах и встал позади нее.

– Не бойтесь ничего, – сказал он. – Мы здесь, и мы вас защитим.

– Я не боюсь, – отозвалась Ситра.

По правде говоря, она боялась, но страх был вытеснен злостью, которая все более овладевала ею – Ситру вверг в ярость сам факт того, что кто-то рискнул избрать ее в качестве мишени. Немного она боялась и сцены – как любой начинающий актер. Но этот страх она посчитала глупым, хотя и знала, что ей от него не избавиться. Играть на сцене! Какие только ужасы не приходится переживать, работая жнецом!

Зал был полон, и, хотя об этом никто не знал, среди публики находились около двадцати переодетых охранников, принадлежавших сообществу жнецов. В программке говорилось, что зрители увидят нечто, никогда прежде не происходившее на сценах театров Мидмерики, и хотя многие выражали сомнение в том, что их чем-то можно удивить, прочих разбирало любопытство.

Пока Жнец Анастасия ждала своего выхода за сценой, Жнец Кюри заняла место возле прохода в пятом ряду. Кресло было маленьким и неудобным. Кюри была высока ростом, а потому ее колени упирались в спинку впереди стоящего кресла. Сидящие вокруг нее зрители мертвой хваткой вцепились в свои программки, испуганные перспективой провести вечерок в соседстве жнеца, который, как они полагали, явился, чтобы прикончить одного из них. Исключение составлял непосредственный сосед Жнеца Кюри, который был не только общителен, но и болтлив. У него были пышные усы, забавно подергивающиеся, когда он говорил, и Жнец Кюри с трудом удерживалась от смеха.

– Какая честь для меня находиться в обществе самой Госпожи Смерть, – говорил он перед тем, как погас свет. – Надеюсь, ваша честь, вы не возражаете против того, чтобы я вас так называл. Очень немногие жнецы в Мидмерике, да даже и во всем мире, столь знамениты, как вы, и нет ничего удивительного в том, что вы покровительствуете театру эпохи смертных. Только наиболее просвещенные из жнецов делают это.

Жнец Кюри подумала – а не подослали ли этого человека, чтобы он своей лестью довел ее до смерти.

Жнец Анастасия смотрела спектакль из-за кулис. Как правило, она, как и большинство людей, не понимала сути развлечений, которыми услаждали себя люди эпохи смертных. Страсти и страхи, триумфы и утраты – все это не имело смысла в мире, где не было нужды, алчности и естественной смерти. Но, будучи жнецом, она в большей степени, чем ее современники, могла проникнуться духом древнего мира. А еще, конечно, ей открылась суть жадности и властолюбия. Эти вещи отсутствовали в жизни обычного человека, но проросли сорной травой в сообществе жнецов, из темнейших закоулков проникая в самый центр его жизни.

Занавес взлетел, и спектакль начался. Хотя язык шекспировской пьесы Жнецу Анастасии был понятен лишь наполовину, разыгрываемые на сцене интриги властолюбцев заворожили ее. Но не настолько, чтобы она утратила бдительность. Каждое движение за сценой, каждый звук казался ей тектоническим толчком. Если за сценой и появится кто-нибудь, кто собирался покончить с ней, о его появлении она узнает задолго до того, как он сделает первое движение в ее направлении.

– Нам следует держать «Гипероблако» в неведении как можно дольше, – сказала Лилия. – Пусть узнает про все, когда операция завершится.

Но Лилия собиралась держать в неведении не только «Гипероблако», но и Грейсона.

– Ты участвуешь, – сказала она. – И это все, что тебе следует знать.

Она говорила, что чем меньше людей в курсе всей картины покушения, тем меньше возможность провала.

Роль Грейсона была оскорбительно проста. Его задача состояла в том, чтобы создать сутолоку в начале переулка, ведущего к театру, и, таким образом, отвлечь внимание трех висящих там камер «Гипероблака», временно создав в переулке слепую зону. Этим воспользуются Лилия и несколько прочих членов банды, которые проскользнут в театр через боковую дверь. Все остальное было для Грейсона тайной.

Если бы он видел общую картину, понимал, что должны будут сделать Лилия и ее сообщники, он бы представлял, как предотвратить покушение и спасти Лилию, если она окажется в опасности. Но, не зная плана, все, что он мог делать, так это ждать результата, чтобы каким-то непостижимым образом снизить меру опасности для Лилии.

– Ты нервничаешь, Слейд, – заметила Лилия, когда они вечером покидали ее квартиру. Она была вооружена лишь телефоном, не подключенным к сети, да кухонным ножом – но не против жнецов, а против любого, кто встанет на ее пути.

– А ты что, не нервничаешь? – парировал Грейсон.

Лилия покачала головой и улыбнулась.

– Скорее я возбуждена, – ответила она. – По всей коже как будто иголками колют. Обожаю это чувство.

– Это просто твои наночастицы пытаются сбить уровень адреналина.

– Пусть пытаются!

Лилия дала понять Грейсону, что полностью доверяет ему и уверена, что он справится со своей задачей. С другой стороны, есть запасные варианты, а, кроме того, работать они будут под контролем.

– Запомни! – сказала Лилия. – Мандж будет следить за ходом операции с крыши. Что бы ты ни делал на своем месте, ты обязан привлечь внимание как можно большего количества людей, чтобы за тобой следили все три камеры. Если у тебя не получится, Мандж поможет.

Оказалось, что Мандж мастерски владеет рогаткой – тренировался более полувека. Сначала Грейсон подумал, что тот просто выведет из строя камеры, если они не повернутся в сторону Грейсона, но оказалось, что этого делать нельзя, потому что «Гипероблако» заподозрит неладное. Нет, в запасном варианте целью станет сам Грейсон.

– Если ты не справишься, Мандж пробьет тебе голову здоровенным куском речной гальки, – сказала Лилия скорее с удовольствием, чем с сожалением. – Кровь и суматоха сделают свое дело, все камеры станут разглядывать тебя.

Этот вариант Грейсона совсем не устраивал: проснуться через три дня в восстановительном центре и узнать, что Жнец Анастасия и Жнец Кюри погибли?

За несколько кварталов до театра они разошлись в разные стороны, и Грейсон отправился в то место, где он должен был разыграть спектакль перед камерами «Гипероблака». Двигаясь в нужном направлении, Грейсон не торопился – если он придет слишком рано и будет без дела болтаться перед театром, может возбудить подозрения. Бродя по улицам поблизости от театра, он напряженно размышлял о том, что ему делать. Прохожие либо избегали его, либо делали вид, что не замечают. Он привык к этому с тех пор, как надел маску фрика, и ему было все равно. Но сегодня он остро ощущал присутствие чужих глаз. Не только людских, но и электронных. Они были повсюду. Камеры «Гипероблака» были незаметны и ненавязчивы в домах и офисах, но на улице спрятаться от их всевидящего ока было невозможно. Они поворачивались, следя за вашими передвижениями, они смотрели налево и направо, меняя фокус и масштаб. Некоторые, обратившись к небесам, застывали в неподвижности, словно медитируя. Огромное количество информации уходило в «Гипероблако», и «Гипероблаку» ее нужно было немедленно обработать, что оно успешно и делало. Как это происходило – вряд ли удалось бы постичь человеческому разуму.

Когда до условленного времени оставалась минута, Грейсон развернулся и пошел к театру. Когда он проходил мимо входа в кафе, одна из камер повернулась в его сторону и принялась рассматривать, но Грейсон отвернулся. Ему не хотелось встречаться взглядом с «Гипероблаком» – было стыдно за все, в чем он потерпел неудачу.

Гэвин Блодгетт редко запоминал то, что происходило на его пути с работы домой – просто потому, что ничего особенного не происходило. Как и многие другие, он был жертвой привычек и, не напрягаясь, жил обычной жизнью, которая не демонстрировала признаков изменения, наверное, уже несколько столетий. И это было хорошо. В конце концов, дни его были совершенны, вечера наполнены радостью, а сны – приятны. Гэвину было тридцать два, и каждый год, в свой день рождения, сделав разворот, он возвращался к этому возрасту. Ему не хотелось становиться старше, ему не хотелось быть моложе. Гэвин был в самом расцвете сил и собирался оставаться таким вечно. Все, что отвлекало его от привычного распорядка жизни, было ему ненавистно, и, когда Гэвин увидел, что его пристально разглядывает какой-то фрик, он наддал шагу, намереваясь как можно быстрее пройти мимо. Но у фрика были иные планы.

– У тебя что, проблемы? – спросил фрик, встав перед Гэвином.

– Никаких проблем, – отозвался Гэвин и сделал то, что делал обычно, оказываясь в щекотливых ситуациях.

Улыбнулся и залепетал:

– Я просто обратил внимание на ваши волосы. Никогда не видел такого черного цвета. Это впечатляет. А это у вас рога? Со своим телом я не совершал никаких модификаций, но я знаю людей, которые…

Но фрик схватил его за лацканы пиджака и прижал к стене – не настолько сильно, чтобы активизировались наночастицы, но достаточно крепко, чтобы дать понять – так просто он Гэвина не отпустит.

– Ты что, издеваешься? – громко спросил фрик.

– Нет, что вы! Ни в коем случае!

С одной стороны, Гэвин был напуган; с другой, его приятно волновало то обстоятельство, что сейчас он станет центром чьего-то внимания. Он быстро окинул взглядом округу. Все происходило на углу театра, у входа в переулок. У входа в театр никого не было, потому что спектакль уже начался. Улицу нельзя было назвать совсем безлюдной, но поблизости не было никого. Конечно, прохожие ему помогут. Приличные люди всегда помогут тем, у кого возникают проблемы с фриками, а большинство людей – люди приличные.

Фрик оторвал Гэвина от стены, сделал ему подножку и опрокинул на тротуар.

– Зови на помощь, – сказал он. – Ну!

– П… помогите, – негромко произнес Гэвин.

– Громче!

Второй раз просить не пришлось.

– Помогите! – крикнул Гэвин дрожащим голосом. – ПОМОГИТЕ!

Его призыв был услышан. К Гэвину через улицу поспешил какой-то мужчина. С другой стороны торопливо подходила супружеская пара. Но, что было более важно, закрепленные на своих столбах камеры «Гипероблака» оборотились к нему и к тому, что затеял этот ненормальный. Отлично! «Гипероблако» увидит бесчинствующего фрика и примет меры. Может быть, к месту происшествия уже направлены блюстители порядка.

Фрик тоже посмотрел на камеры. Присутствие «Гипероблака» беспокоило его – как то и положено. Да и Гэвин, попав под наблюдение камер, почувствовал себя более смело.

– Давай, вали отсюда, – сказал он фрику. – А то «Гипероблако» тебе что-нибудь заменит.

Но фрик, похоже, не слышал его. Вместо этого он смотрел вдоль переулка, где группа людей сгружала тюки с грузовика. Потом фрик что-то пробормотал. Гэвин не был уверен, что расслышал все, но слова «первое свидание» и «кислота» он опознал точно. Что, этот фрик предлагает ему романтическое свидание? Или галлюциногены? Гэвин был одновременно и напуган, и заинтригован.

Но вот уже подоспели прохожие, призванные им на помощь, и Гэвин вдруг ощутил разочарование – что же это они так быстро?

– Эй, что тут происходит? – спросил один из подошедших.

Фрик поднял Гэвина с земли. Что он собирался сделать? Ударить? Или укусить? Эти фрики так непредсказуемы!

– Отпустите меня, – слабым голосом произнес Гэвин, в глубине души надеясь, что фрик не исполнит его просьбы.

Но фрик отпустил Гэвина, словно моментально утратил к нему всякий интерес, и помчался вдоль по переулку.

– С вами все в порядке? – спросил один из подошедших с той стороны улицы.

– Да, – ответил Гэвин. – Все хорошо.

Но в голосе его звучало разочарование.

«Прочь! Олимп ты сдвинуть хочешь?»

Слова были произнесены, и распорядитель сцены принялся отчаянно жестикулировать, глядя на Жнеца Анастасию.

– Это вам сигнал, ваша честь! – беззвучно проговорил он одними губами. – Ваш выход.

Ситра взглянула на стоящего рядом Жнеца Константина, который в своем дурацком смокинге выглядел как какой-то дворецкий. Тот кивнул.

– Делайте то, что должны, – проговорил он.

Ситра вышла на сцену. Мантия ее развевалась сзади, создавая потрясающий драматический эффект. Она не могла отделаться от мысли, что на ней самой – театральный костюм. Пьеса в пьесе, сцена на сцене, текст в тексте.

Она услышала приглушенные вздохи, кто-то вскрикнул. Ситра не была столь известна, как Жнец Кюри, но ее мантия дала зрителям понять, что перед ними жнец, а не римский сенатор. Шекспир не вводил в «Юлия Цезаря» фигуру жнеца, и зрители начали догадываться, что именно происходит. Вздохи и охи переросли в глухой ропот, но Ситра не видела лиц зрителей из-за ослепительного света рампы. Услышав густой сценический баритон сэра Олбина, произнесшего «Брут напрасно гнул колени», она вздрогнула.

Ситра никогда до этого не была на театральной сцене и не подозревала, что огни театральной рампы так ярки и горячи, отчего фигуры актеров почти сияли. Доспехи центурионов горели огнем, а туники сенаторов отражали так много света, что больно было глазам.

– Так говорите, руки, за меня! – завопил актер, игравший Каску, после чего актеры извлекли кинжалы и принялись «убивать» Цезаря.

Жнец Анастасия сделала шаг назад – скорее сторонний наблюдатель, чем актер. Взглянула в темноту зрительного зала, вспомнила, что профессионалы так не поступают и, спохватившись, вновь обратилась к тому, что происходило на сцене. И, когда один из членов труппы жестом дал ей знак, вышла вперед и выхватила собственный кинжал. Нержавеющая сталь, крытая церакотом. Подарок от Жнеца Кюри. Увидев оружие, зрители взволновались. Кто-то в темноте закричал.

Олдрич, с покрытым гримом лицом, с туникой, залитой поддельной кровью, посмотрел на нее и подмигнул – так, чтобы зрительный зал ничего не увидел.

Жнец Анастасия шагнула к нему и вонзила лезвие меж ребер, справа от сердца. В зале раздался душераздирающий вопль.

– Сэр Олбин Олдрич! – громко произнесла Жнец Анастасия. – Я явилась, чтобы прервать вашу жизнь.

Актер скривился от боли, но из роли не вышел.

– И ты, Брут? – воскликнул он, хрипя. – Так пади же, Цезарь.

Жнец Анастасия сдвинула кинжал, перерезав аорту, и сэр Олбин упал. Вздохнув в последний раз, он умер – в точности так, как написал Шекспир.

Эффект был подобен электрическому удару. Никто не знал, что делать, как на это реагировать. Кто-то принялся аплодировать. Ситра поняла – ее поддержала Мари. И, повинуясь примеру Жнеца Кюри, зрители принялись нервно хлопать в ладоши. И именно тогда в трагедии Шекспира произошел ужасный поворот.

Кислота! Грейсон проклинал себя за тугодумие. Он же должен был догадаться! Все боялись огня и взрывов, но люди забыли, что кислота не менее эффективна в уничтожении человека. Но как Лилия и ее команда собираются совершить то, что задумали? Как они смогут изолировать жнецов и преодолеть их сопротивление? Жнецы мастерски владеют любым оружием и могут уничтожить целую толпу людей, не получив и царапины. Но потом он понял, что убийцам совсем не нужно изолировать жнецов. Всего лишь доставить кислоту в нужное место и придумать способ окатить ею жнеца.

Грейсон открыл боковую дверь и вошел. Перед ним простирался длинный коридор с артистическими уборными по краям. Направо лестница вела в подвал, и именно там он обнаружил Лилию и ее команду. С ними были три большие канистры из белого тефлона – такого же, из которого была сделана винная бутылка в тот самый первый вечер, когда Грейсон встретил Лилию. В канистрах было не меньше сотни галлонов плавиковой кислоты! Там же стоял насос высокого давления, уже подсоединенный к трубе, ведшей к системе автоматического пожаротушения, которая выходила на сцену и в зал театра.

Лилия сразу же увидела Грейсона.

– Что ты здесь делаешь? Ты должен быть снаружи!

Встретившись с Грейсоном взглядом, Лилия поняла, что он предал их дело. Ярость вырвалась из ее глаз подобно радиации. Она жгла его, буравя насквозь.

– Даже не думай об этом! – прорычала она.

А он и не думал. Начни он думать, пришло бы сомнение. А, взвесив все за и против, мог бы и передумать. Но у него было задание, и это было не то задание, которое дала ему Лилия.

По расшатанным ступеням лестницы Грейсон бросился наверх, в помещение за сценой. Если начнется даже маленький пожар, спринклеры противопожарной системы заработают. Сначала польется вода, которая есть в системе. Пять секунд, самое большее десять, и, иссякнув, вода уступит место кислоте. И, хотя медные трубы постепенно растворятся, как растворились железные решетки в камере, где Грейсон сидел с Лилией, они продержатся достаточно долго для того, чтобы доставить в нужное место смертоносную жидкость.

Появившись за сценой, он услышал в зале ясно различимый стон и последовал на звук. Он должен выбежать на сцену. Выбежать и прокричать: если все они – и актеры, и зрители, и жнецы, и охрана, – не выбегут сейчас же из зала, то страшная кислота растворит их без остатка и ни один восстановительный центр не вернет их к жизни.

Позади Грейсон слышал топот – это Лилия и ее подручные, подсоединившие канистры к насосу, бежали за ним. Он не мог позволить им поймать себя.

Вот он уже пробрался в кулисы. Прямо перед собой, на сцене, он видит Жнеца Анастасию. Какого черта она там делает? Но она вонзила кинжал в одного из актеров, и Грейсону стала понятна причина, по которой она вышла на сцену.

Неожиданно некая фигура выросла перед Грейсоном, закрыв Анастасию. Высокий мужчина в смокинге, с красным галстуком-бабочкой. В лице его что-то знакомое, но Грейсону не вспомнить.

Смокинг щелчком открыл неожиданно оказавшийся в его руках большой выкидной нож с зубчатым лезвием, и Грейсон сразу понял, кто перед ним. Он просто не узнал Жнеца Константина без его красной мантии.

Но, похоже, и жнец его не узнал.

– Послушайте меня, – торопливо заговорил Грейсон, не спуская глаз с лезвия. – Вы ждете пожара. Но пожар не самое страшное. Опасность – в системе пожаротушения. Когда она заработает, весь театр будет залит кислотой, и ее будет достаточно, чтобы прикончить всех. Нужно немедленно очистить помещение от людей.

Константин улыбнулся, но и шагу не сделал, чтобы предотвратить катастрофу. И вдруг воскликнул:

– Грейсон Толливер! Мне следовало догадаться.

Уже достаточно долго никто не называл Грейсона его настоящим именем. Грейсон остолбенел. И осознал – один неверный шаг, и все пропало.

– С огромным удовольствием прерву линию твоей жизни, – произнес Жнец Константин.

Неужели Грейсон так ошибся? Он знал, что в основании заговора против Жнецов Анастасии и Кюри стоял жнец. Так неужели Жнец Константин, ответственный за расследование покушений, и является их организатором?

И в этот момент Константин бросился вперед, нацелив лезвие в грудь Грейсона Толливера, а также заодно и Слейда Моста…

Но в следующее мгновение весь мир с шумом и грохотом раскололся, едва не выбив у Грейсона почву из-под ног. Потому что на сцену выбежала Лилия, и в руках у нее оказался огромный, устрашающего вида обрез. Она подняла его, прицелилась, но не успела нажать на курок, как Константин, отбросив Грейсона в сторону, с невероятной скоростью подлетел и схватил обрез за ствол, направив выстрел в потолок. Одновременно с этим одним мягким движением он перерезал Лилии горло и вонзил лезвие ей в сердце.

– Нет! – закричал Грейсон.

Лилия упала, но не так, как за несколько мгновений до этого рухнул на сцене Юлий Цезарь. Никаких финальных слов – ни слов примирения, ни слов протеста. Вот она еще жива, а теперь – раз, и мертва!

Но не просто мертва, осознал Грейсон. Это не смерть, это жатва.

Он бросился к ней. Взяв ее голову в ладони, попытался сказать что-то, что она забрала бы с собой в неведомые дали, куда уходят те, кого подвергли жатве. Но было слишком поздно.

За кулисы прибежали еще люди. Переодетые жнецы? Охрана? Грейсон не знал. Он чувствовал себя лишь зрителем и наблюдал, как Константин отдает распоряжения.

– Не дайте им устроить пожар! – приказал он. – Система пожаротушения заряжена кислотой!

Значит, Жнец Константин его услышал! И он не был частью заговора!

– Выводите людей! – кричал Константин.

Но зрителей не было нужды понукать, обгоняя друг друга, они уже торопились к выходам.

Константин не успел повернуться к Грейсону, а он, осторожно положив Лилию на пол, уже бросился прочь. Горе и суматоха не должны отвлечь его от дела, а дело – это единственное, что удерживало его в этом мире. Кислота по-прежнему оставалась угрозой и, хотя по всему театру рыскали охранники, вылавливая заговорщиков, все окажется зря, если система пожаротушения заработает и зальет театр кислотой.

Грейсон бросился по узкому коридору к месту, где видел висящий на стене пожарный топор, который находился там еще, наверное, со времен эпохи смертных. А вот и он! Разбив стекло, Грейсон схватил топор.

Из-за паники в зале Жнец Кюри не смогла расслышать приказы Жнеца Константина, которые тот отдавал за сценой. Но это было неважно. Она знала, что должна делать – любыми средствами атаковать заговорщиков. Выхватив лезвие, она готова была вступить в бой.

Жнец Кюри призналась себе – готовясь убить тех, кто покушается на ее жизнь, она испытывает некий душевный подъем, некое воодушевление. Но этому глубоко спрятанному в душе чувству ни в коем случае нельзя дать прорасти, и она понимала это.

Повернувшись к выходу, Жнец Кюри увидела в вестибюле театра какого-то фрика. В руках у того был пистолет, и он стрелял в каждого, кто вставал на его пути. В другой руке фрик держал нечто, похожее на факел, и поджигал все, что могло гореть. Так вот в чем состояла игра! Нападавшие собирались заблокировать их в театре и сжечь! Жнец Кюри была даже слегка разочарована. Она ожидала от нападавших чего-то более изощренного. Но, в конце концов, это ведь какие-то жалкие фрики!

Взобравшись на спинки сразу двух кресел, Жнец Кюри оказалась над головами убегающей публики. Бросив кинжал в ножны, она извлекла сюрикэн о трех лезвиях. Полсекунды ушло на определение угла атаки, после чего она метнула оружие. Сюрикэн со свистом пролетел над головами спасающихся людей, вылетел в вестибюль и вонзился в череп фрика с факелом. Тот рухнул, уронив оружие на пол.

Кюри не без удовольствия оценила сделанное. Вестибюль частично был в огне, но стоило ли беспокоиться? Через пару секунд детекторы дыма определят факт возгорания и включат систему пожаротушения, которая обуздает пламя до того, как оно причинит кому-нибудь вред.

Ситра узнала Грейсона Толливера в тот самый момент, когда увидела за кулисами. Кого-нибудь могли обмануть его волосы, одежда и маленькие рожки по бокам головы, но стройная фигура и язык тела выдавали юношу. Да еще глаза. Глаза оленя, попавшего в свет автомобильных фар и одновременно глаза волчонка, приготовившегося напасть. Юноша постоянно жил в состоянии напряженного внутреннего конфликта. Бей и беги – вот стиль его жизни.

Константин отдавал приказы подчиненным, а Грейсон уже убегал по коридору. Лезвие, которым Ситра прервала жизнь сэра Олдрича, все еще было зажато в ее руке, и она могла использовать его против Толливера. Но, хотя вина его была очевидна, ей хотелось сперва взглянуть в глаза Грейсона и услышать правду от него. Какую роль он играл в покушении и почему он оказался среди заговорщиков?

Но когда Ситра догнала Грейсона, тот держал в руках пожарный топор. Ничего себе!

– Назад, Анастасия! – закричал он.

Он что, настолько глуп, что решил сразиться с ней? Она же жнец, искусно владеющий любым оружием. Ситра прикинула, как ей быстрее обезоружить Грейсона и убить его, но тут он сделал то, чего она никак не ожидала.

Он взмахнул топором и обрушил его на трубу, бегущую вдоль стены.

Жнец Константин и охранники оказались рядом с Ситрой в момент, когда топор пришел в соприкосновение с трубой. Труба была рассечена мощным ударом. Один из охранников рванулся вперед и своим телом заслонил Ситру. Из разрыва в трубе на него хлынула вода, но через несколько мгновений воду сменила другая жидкость. Охранник закричал и упал, а кожа его вскипела. Это была кислота! Кислота в трубах пожаротушения? Как это возможно?

Кислота брызнула в лицо Жнецу Константину, и он закричал от боли. Несколько капель упали на рубашку Грейсона и, пройдя сквозь ткань, обожгли кожу на груди. Но давление в трубе уже упало, и кислота перестала брызгать во все стороны, а просто текла на пол, проедая его.

Грейсон бросил топор и побежал по коридору прочь. Ситра не стала его преследовать. Вместо этого она склонилась над Жнецом Константином, который, издавая стоны, тер глаза, хотя глаз у него уже не было.

В этот самый момент в театре и сработала пожарная сигнализация, а спринклеры под потолком принялись вращаться, выплевывая, правда, один только воздух.

Грейсон Толливер. Слейд Мост. Он не знал, кто он на самом деле и кем хотел стать. Но это не имело значения. Имело значение лишь, что он совершил задуманное. Он их спас. Всех. Или почти всех…

Боль в груди была невыносимой, но только несколько секунд. К моменту, когда Грейсон выбежал из театральных дверей в переулок, он уже почувствовал, как его болеутоляющие наночастицы успокоили сожженные нервные окончания, а наночастицы восстанавливающие принялись обрабатывать ожоги. Голова Грейсона кружилась от переполнивших его кровь седативов, и он знал, что скоро потеряет сознание. Полученные им повреждения не могли бы его убить, и он, конечно, будет жить, если… если Константин, Кюри или Анастасия, а может быть, кто-то другой из бывших в театре жнецов, не решит, что его следует подвергнуть жатве. Допустить этого Грейсон не мог, а потому, чувствуя, как силы его покидают, он дотащился до рядка мусорных баков, стоящих в нескольких кварталах от театра, и бросился в один из них. Не успел он упасть на дно, как потерял сознание.