ГЛАВА 5
Всадник, два духа и старая башня

Коню, конечно, проще: густая сочная трава повсюду, ешь вдоволь. Пересекли очередной ручей: пей, сколько влезет. Ну, хоть с водой и человеку легче. Пока конь утолял свою жажду, опустив длинную морду в журчащий поток, Олвин спешился и тщательно прополоскал дорожный кожаный мех: те остатки, что в нем еще булькали, уже отдавали затхлостью. Затем прошелся прямо по руслу немного вверх по течению, давая ногам отдохнуть и освежиться — ведь несколько дней ботфорты не снимал. Найдя место, свободное от ила и песка, Олвин Тоот наполнил мех чистой водой и вернулся к коню, потом обтер ноги и снова обулся. Съел последний кусок солонины и черствого хлеба, запил свежей водой. Затем поднял голову, щурясь под теплым лучом солнца, что пробивался сквозь густые кроны над ручьем. Журчание воды и щебет птиц умиротворяли. Мелькнула даже глупая мысль никуда больше не ездить, а остаться здесь насовсем.

— Когда же ты напьешься, бочка бездонная? — Он вздохнул и взглянул на коня.

Конь лишь дернул ушами, отгоняя мух, которые так и норовили в них залезть. Шагах в ста вниз по течению вдруг зашевелился кустарник над самым потоком и показался молодой олень, также пришедший на водопой. Хорошая добыча! При короле Дэсмонде за отстрел оленя отрубали два пальца, те самые, что натягивали тетиву лука. Конечно, сюзеренов закон не касался, они-то в своих землях оленей могли бить. Сейчас король другой, но закон мог остаться прежним. Впрочем, кто здесь увидит, как Олвин добывает себе пищу? Лука, правда, нет, но можно сделать его из клена, вяза, ясеня или тиса, обильно растущих в лесу. А тетиву — из конского волоса, благо грива и хвост у скакуна густые. Но это совсем не то что крученая льняная нить, а ее нет. Стрелы можно сделать, камень из ручья пойдет на наконечники. Но нет гусиных перьев для оперения, без которого стрелы не полетят точно в цель. Да и будь у него все нужное, на изготовление лука и саму охоту пришлось бы потратить слишком много времени. Нет, пусть себе олень живет и радуется королевскому закону «о двух пальцах», пока ближайший лорд не возжелает поохотиться. Надо ехать дальше. Скоро должны начаться фермы и селения, в них можно будет раздобыть съестное. Правда, сбыть мамонтовы бивни вряд ли удастся: каждый стоит дороже целого села со всеми жителями. Там и кусочка не продать. А вот коня и доспехи надо обменять. Если люди из Брекенрока отправились вдогонку за неизвестным убийцей стражника, то по доспехам его опознают сразу, и тут двумя пальцами не отделаешься.

Лес закончился миль через семь. Солнце, что пряталось до того в листве, теперь без смущения жгло лицо всадника. Но едва ли стоит на это жаловаться. Там, откуда он прибыл, солнечный свет и тепло были роскошью. Очутившись среди холмистых лугов, Олвин скривился: снова безмерное количество пищи для коня и ничего такого, что могло бы утолить голод человека. Правда, здесь росло полным-полно дикой клубники, но сколько же ее надо собрать, чтобы наесться? Нет, не стоит терять время. Он старался не обращать внимания на манящие красные ягоды, подмигивающие с зеленого травяного ковра.

Ехать пришлось долго. Чувство голода лишь слегка вредило умиротворению от вида давно забытых изумрудных лугов Гринвельда, стрекота кузнечиков в траве, порхающих пестрых бабочек. Взобравшись на высокий холм с пологими склонами и могучим дубом на вершине, Олвин Тоот заметил впереди, на юге, возвышавшуюся над землей рукотворную твердь. Башня вестников, не иначе. Даже издалека ни с чем не спутаешь это высокое каменное копье, сужающееся к вершине. А у вершины башня, наоборот, резко расширялась. Там располагались в несколько ярусов голубятни с узкими оконцами, а над ними колокольня. Еще выше — широкая крытая площадка, предназначенная для разведения сигнальных костров. Но огнем и дымом пользовались лишь в самых крайних случаях, чтобы не распугать вестовых птиц.

— То, что нужно, — кивнул Олвин, глядя на далекую башню, и пришпорил коня.

Еще спустя четверть часа он приблизился к сооружению настолько, что заметил некоторые странности. Во-первых, на колокольне отсутствовал колокол. Во-вторых, на верхней крытой площадке не было ничего: ни хвороста, ни дров, ни бочонков с соломой и тряпьем. И наконец, взобравшись на очередной холм, Олвин заметил самое странное: вокруг башни вестников не было цитадели братства. Даже если эта башня принадлежала не братству, а местному лорду, она должна находиться в донжоне родового замка. А здесь — совсем ничего, только сама башня, одиноким перстом торчащая среди редких плодовых деревьев. Но ведь так не бывает.

— Что за чертовщина, — проворчал Тоот, озираясь.

Пришлось снова пришпорить коня. Но не страшно: он утолил голод и жажду, да и не слишком устал за время пути через лес.

Вскоре чуть в стороне от башни стали видны избы деревеньки среди ухоженных полей. Донесся скрип мельничного жернова с речки, огибающей и селение, и башню, потом кудахтанье кур, повизгивание свинок и жалобное мычание бычков. Полдюжины крестьянских домов под тростниковыми крышами были выстроены из добротного камня, из какого лорды свои замки складывают или «Великая клира двенадцати» возводит молебные дома да монастыри. Или же цитадели братства… Но как этот камень достался крестьянам?

Людей видно не было: наверное, все в поле.

Достигнув поселения, всадник придержал коня. Холм с башней уже был хорошо виден, и стало ясно, что стены вокруг нее действительно когда-то имелись. Но цитадель снесли уже много лет назад, судя по бурьяну и прочей растительности.

Со стороны леса, что подступал к полям с запада, почти достигая холма, шла просто одетая старуха с охапкой хвороста на спине. На всадника она лишь бросила равнодушный взгляд.

— Доброго дня, бабуля! — окликнул ее Олвин, приблизившись.

— Какая я тебе бабуля, дурень? — Женщина даже не обернулась. — Моя дочь еще девица, да не про твою честь!

— К чему ты помянула свою девку и отчего дерзишь рыцарю? — строго воскликнул Олвин.

— Ежели ты рыцарь, то где твой герб? — Старуха наконец соизволила остановиться и обернулась. — Щит пустой, доспехи и попона тоже. Какого ты дома будешь?

Она усмехнулась, демонстрируя отсутствие некоторых зубов.

«Да она не дура! — усмехнулся про себя Олвин. — Небось по молодости доводилось иметь дело с рыцарями и простыми латниками. Может, и дочуркой кто-то из них наградил».

— Это что же, башня вестников? — Он кивнул в сторону холма, решив перевести разговор в другое русло.

— Она и есть, неужто не видно? — фыркнула женщина, поправляя на спине хворост.

— Видно. Но что стало с цитаделью? Где стены?

Этому вопросу женщина очень удивилась — как если бы незнакомый всадник спросил, отчего вода мокрая или огонь горячий.

— И откуда ты такой взялся-то? — проворчала крестьянка. — Разобрали цитадель, как водится.

— Что это значит? — нахмурился Олвин.

— Так ведь всюду так. Разве нет? Откуда ты? Орден вестников покинул множество цитаделей своих. Продали окрестным лордам твердыни и земли. Неужто ты не знал? Да все знают. Вот и эту цитадель орден отдал ближайшему лорду. Уорну, Малколм который. Но тот помер давно, нынче Ханте Уорн лорд наш, первенец его. Он и подрядил подданных цитадель снести. Часть камней им, то есть нам, разрешил забрать, а часть увез к себе, замок укреплять да расширять. А нам, тем, кто разбирал цитадель, дал наделы и наказал жить здесь, в деревне.

— А башню отчего же не разобрали?

Олвин Тоот был поражен тем, что услышал, в голове роилась сотня вопросов. Он старался задавать только те, что вызовут меньше подозрений, но снова ошибся — крестьянка опять удивилась.

— Да как это? Птицы вестовые поначалу по привычке залетают в башни, покинутые орденом. И башню оставили, чтоб птицы не плутали, да пару орденских клиров в башне посадили, чтоб присматривали и рассылали птиц.

— Так в башне живет кто-то?

— А я как сказала? Старые ворчливые дубы — два клира от зеленого ордена. До того старые, что уж духами пора стать, а они все ворчат да кряхтят. Птицы-то давно отвыкли в покинутые башни летать. Но эти двое остались. А чего им? В ордене и помоложе клиры есть, что из ума еще не выжили, не чета этим двоим. А лорд Уорн наказ нам дал: деревня, дескать, ваша, что вырастите — ваше, но так, чтоб клиры из башни нужды ни в чем не знали. Вот и присматриваем за ними. А несносные они, доложу я тебе.

— Все ясно. — Олвин кивнул, хотя понял только то, что в башне обитают двое из братства вестников. — Благодарю, женщина. Более мне от тебя ничего не нужно. Ступай.

И направил коня прямиком к башне.

— Странный ты, латник! — крикнула крестьянка ему вслед. — Все знают об этом! Зеленый орден после коронации Хлодвига больше половины своих цитаделей продал!

«Коронации Хлодвига… Хлодвига», — повторял в уме Олвин и хмурился все больше: то ли ему не нравилось это имя, то ли настораживало, что старуха поняла его неосведомленность о здешних делах.

Наконец всадник достиг башни. Вот здесь когда-то были стены, что окружали каменную твердь, надежно защищая как тайны самого ордена, так и секреты пересылаемых писем. Просторные дворы служили для тренировки вестников и обучения вестовых лисиц, голубей и ястребов. Однако теперь кустарник, молодые деревца и бурьян ясно свидетельствовали, что запустение здесь царит уже более десяти лет. Изъяли даже камни, которыми был вымощен внутренний двор, осталась лишь узкая дорожка, ведущая к массивной дубовой двери башни. Олвин спешился и подвел коня к молодому деревцу, вокруг которого росла густая сочная трава. Конь давно объезжен и не станет срывать закинутые на ветку поводья, чтоб уйти. А вот украсть его могут вполне. Всадник осмотрелся. Ни одной живой души вокруг, кроме той женщины вдалеке, что уже подошла к жилищу. Делать нечего, не вести же коня с собой в башню.

— Убежишь — догоню и прирежу. А если попытаются тебя украсть, бей копытом по носу. Понял меня?

Конь фыркнул, утопив морду в траве, которую тут же стал поедать.

— Да ты обжора, приятель.

Тоот подошел к двери и потянул за тяжелую ручку. Дверь оказалась не запертой и со скрипом старых петель поддалась. Он вошел. Основание башни было столь широко, что вместило бы хоровод из сотни человек. Внутри было темно, пахло сыростью, плесенью, тленом. Олвин постоял некоторое время, оглядываясь при свете дня, что проникал через открытую дверь, и привыкая к мраку башни. Повсюду была в беспорядке свалена разная утварь, каменная лестница вела на второй этаж. Поднявшись, Олвин оказался на круглой площадке с полудюжиной дверей. В центре снова обнаружилась лестница, на сей раз винтовая. Признаков жизни не было заметно и здесь, но ему показалось, что сверху доносятся какие-то звуки.

Поднявшись еще выше, Тоот уперся в узкую дверь с закругленным верхом — запертую. Олвин подергал несколько раз бронзовое кольцо, но безуспешно. Он постучал кулаком: едва уловимые звуки стихли. Он постучал снова.

— Чего и кому надо? — послышался за дверью недовольный, хриплый старческий голос.

— Откройте, прошу вас, — как можно доброжелательней произнес Тоот.

— Зачем?

— Чтобы я вошел.

— Зачем?

— Хочу поговорить с вами.

— А зачем?

— О боги! — вздохнул Олвин, приложив ладонь ко лбу. — Послушайте, я честный путник, именем двенадцати, взываю к гостеприимству священного ордена вестников, заповеданному Инварином.

Какое-то время за дверью молчали, затем недовольный голос произнес:

— Вот шельма!

Дверь резко отворилась, в глаза ударил яркий солнечный свет, в нос — запах чеснока и печеного лука.

— Ты кто такой будешь и кто надоумил тебя говорить такие слова?

— Я уже ответил, — произнес Тоот, щурясь от света, бившего из окна напротив двери, и морщась от источаемого стариком запаха. — Честный путник.

— Чего надобно? — Старик изрыгнул очередную порцию резкого запаха и нескрываемого недовольства.

— Прошу о гостеприимстве ордена.

— Что-то не похож ты на одного из наших, латник. Откуда слова наши ведомы? Я, между прочим, последний смотритель цитадели Аберта! Почетный клир Родвин Берк!

— Ты последний смотритель, старая коряга? — раздался откуда-то из глубин еще один голос, очень похожий на голос Берка. — Неужто думаешь, убогая немочь, что переживешь меня?

— Горган! Заткнись! — крикнул первый старик, повернув голову направо.

— Так вы впустите меня? — вздохнул Олвин.

— Да проходи, чтоб тебе тринадцатого встретить! — сердито прокряхтел старик. — А имя твое как?

— Олвин. — Гость переступил порог.

— Глупое имя!

— Почему же? Имя как имя.

— Потому и глупое!

Старику было уже под девяносто. Плешь среди редких седых волос блестела в солнечных лучах и притягивала взгляд бурыми старческими пятнами. Седая борода была жидковата, зато доставала до середины груди, у правой ноздри сидела здоровенная бородавка, из которой торчал черный, жесткий, как у кабана, волос. На груди висела тяжелая бронзовая цепь с бронзовым же соколом, сжимающим в лапах сверток пергамента — символ вестников. На просторной зеленой рясе с капюшоном были вышиты узоры в виде древних рун, что бытовали еще до войны богов.

Через единственное арочное окно проникал яркий свет. Вдоль выгнутой стены почти на половину высоты выстроились полки с книгами всевозможных размеров и толщины: от крохотных дорожных томиков до огромных фолиантов. У самого пола лежало множество старинных свитков. В центре помещения возвышался прямоугольный стол, а посередине его стояла большая плоская чаша с виноградом и фруктами, на длинной бронзовой ножке, отлитой в виде башни вестников. Из соседней комнаты показался другой старик, по виду родной брат первого, но без бородавки и с бородой погуще и подлинней.

— Это кто такой? Не из деревни? Почему ты тогда его впустил, дуралей старый? — прокряхтел второй.

— Вижу, что не из деревни! Я не такой слепой, как ты, плешивая бестия! Он назвал наши слова! И я впустил! — Затем старец с бородавкой уставился на Олвина. — Это полуистлевшее недоразумение — клир зеленого ордена, по имени Горган Борк. Ну а ты кто таков?

— Он — Борк, и ты — Борк? — Олвин слегка улыбнулся. — Вы братья?

— Видно, все двенадцать прогневались на меня еще до рождения, — фыркнул Горган.

— Можно подумать, для меня это большое счастье! — резко отозвался Родвин. — Однако ты так и не назвал себя, путник.

— А что вам скажет мое имя? — Тоот пожал плечами.

— Оно нам скажет, как тебя звать, чтоб тебе тринадцатого встретить! — Родвин будто искал повода подосадовать, а когда не находил, то злился из-за этого.

Второй скривился в щербатой ухмылке: похоже, он ничем не лучше первого.

— Мое имя Олвин.

— Ты уже говорил!

— И что я могу добавить?

— Чего тебе надо? Вот что. Говори же.

— Я прошу гостеприимства. Это значит, надеюсь разделить с вами трапезу. Задать несколько вопросов. Предложить вам кое-что взамен. И вскорости уйти своей дорогой.

— Ну, наглец! — Второй старик всплеснул руками, затем обратился к своему престарелому брату: — Он что, наши слова произнес?

— Так и есть. — Родвин прищурился, глядя на Олвина. — Откуда ты эти слова прознал?

— Давным-давно поведал мне их один зеленый брат.

— Чепуха! — Теперь руками всплеснул первый. — Люди братства не раскрывают своих секретов!

— Бывает, что раскрывают на смертном одре. Я его спас. Он перед смертью мне поведал сей маленький секрет.

— Как же ты спас его, болван, ежели он помер?

— Это, боюсь, трудно объяснить, — развел руками Олвин.

— А по-твоему, перед тобой недоумки стоят?

— Ну, один точно стоит, — хрипло хихикнул Горган.

— Я рад, что ты признал это наконец, старый овощ! — рыкнул Родвин.

Поняв, что у перебранки престарелых братьев конца не будет, Олвин Тоот прошел к столу, выдвинул табурет и уселся, опустив рядом свою поклажу — замотанные в мешковину бивни. Затем взял из чаши сочную грушу.

— Чую запах мяса. — Он надкусил грушу, и та прыснула соком. — Фрукты — это, конечно, хорошо, но ничто так не придает сил, как хорошее мясо.

— Наглец ты! — фыркнул Родвин.

— Я честный путник.

— Ладно. Горган, неси еду.

— И отчего же это я?

— Да потому что нынче твой черед!

— Я говорил, надо прислугу позвать из деревни!

— А в поле, на мельнице и пастбищах ты работать будешь, безумный старикашка?

Горган поморщился и скрылся за дверью. «Заткнись!» — донеслось оттуда, едва он шагнул через порог.

Постоянно бранясь, братья все же подали на стол миску с горячими, еще шкворчащими жареными колбасками, овощной салат, большие лепешки, штоф вина и кувшин воды. Оба клира тоже уселись, подставив затылки солнечным лучам, проникающим через окно.

— Ну, вот тебе наше гостеприимство, — прокряхтел Родвин. — А что ты там обещал взамен?

— Два мамонтовых бивня по сходной цене. — Олвин кивнул на свою поклажу.

Он уже набросился на еду, не дожидаясь, пока клиры помолятся про себя. К его разочарованию, запах горячих колбас, которые он ел с кисловатым хлебом, был куда приятнее их вкуса, но изголодавшийся путник не привередничал, обильно запивая угощение вином.

Братья переглянулись.

— Так это у тебя бивни мамонта? — удивленно проговорил Горган. — Откуда же? Мамонты в Гринвельде давно вымерли…

— Охотники жадные всех перебили! — ворчливо возразил другой клир. — Старые небось кости-то?

— И года нет, как обладатель бивней землю топтал. — Олвин мотнул головой.

— Мамонты водятся на Мамонтовом острове. — Родвин прищурился и подозрительно уставился на гостя. — Потому тот остров Мамонтовым и зовется. Откуда у тебя бивни, а?

— Вы, радушные хозяева, — проговорил Тоот, быстро жуя и отпивая вина, — плохо осведомлены. Мамонты в изобилии водятся в обширных землях возле Скифарии.

— Да нам что остров, что Скифария. И там, и там враги. Откуда же ты?

— Из Гринвельда. Но был в плену в Скифарии.

— Постой-ка. Так ведь зимний поход был… пятнадцать лет назад?

— Восемнадцать, голова твоя дырявая! — поправил брата Горган.

— Тем более! Ты, честный путник, что же, все восемнадцать лет был там в плену?!

— Нет. Пленником был три года. Потом в услужении у одного их лорда состоял.

— У скифариев нет лордов! — обличающе выставил вперед костлявый палец Горган. — У них кнезы!

— Князья, болван, — поправил Родвин.

— Одно и то же, — пожал плечами Олвин. — Я вернулся на родину. И хочу, чтоб вы мне рассказали, как нынче живется в Гринвельде. А еще мой кошель пуст и мне нужно разжиться монетами. Оттого и предлагаю вам бивни мамонта. А еще меня очень удивило то, что многие цитадели вестников исчезли.

— А с чего ты думал, путник, что мы купим у тебя бивни? — Горган ухмыльнулся.

— С того, досточтимые клиры, что я вам предложу цену, от которой трудно отказаться. Из этой пары бивней можно вырезать полсотни ликов. Чему равна одна костяная монета, лик? Уж не сотне ли золотых пегасов?

— И что?

— А то, что за два свежих бивня мамонта казначейство Гринвельда заплатит не меньше пяти сотен пегасов. А может, и больше. Я же прошу всего полсотни золотых пегасов, десяток сильверинов и десяток медяков, чтоб в дороге была разменная монета. Не всюду смогут дать сдачу с пегаса. Ну, или та же сумма в сильверинах и опять-таки десяток медяков.

— То есть ты предлагаешь нам купить по дешевке два бивня и продать их потом казначейству?

— Я предлагаю вам купить два бивня. — Олвин кивнул. — А что вы будете с ними делать дальше, решайте сами. Можете себе оставить, чтобы спину чесать.

— Темнишь ты что-то, путник. — Родвин покачал перед собой указательным пальцем. — Отчего же сам не снесешь эти бивни в Артогно, ежели так много можно выгадать с продажи бивней казначейству?

— Оттого, досточтимые клиры, что я сдохну с голоду, покуда доберусь до Артогно, ибо монет на пропитание и ночлег у меня нету. Да и зачем мне в столицу, после стольких лет в Скифарии? Уж очень много там вельмож, что коситься недобро станут. Мне и полусотни пегасов да пригоршни серебряных и медных монет хватит.

— А с чего ты взял, что у нас есть столько денег, а? — прищурился снова Горган.

— Вы же клиры зеленого ордена. Все знают, что орден вестников весьма богат. Даже богаче кабрийцев. Что для вас те полсотни пегасов?

Неожиданно Родвин хлопнул ладонью по столу — весьма бодро для его преклонных лет:

— Сорок пегасов и все остальное за эти кости!

Олвин цыкнул зубами, избавляясь от застрявшего куска мяса, и снова сделал глоток вина. Подумал несколько мгновений, смакуя напиток.

— Сорок пегасов, пятнадцать сильверинов и тридцать медяков.

— Мы тебя накормили! Сорок пегасов, двенадцать сильверинов и двадцать медяков!

— Еду, коей вы меня угощаете, вам из деревни приносят даром. Ну да ладно. — Олвин кивнул. — Договорились. Давайте монеты, и бивни ваши.

— Старый ты дурак! — всплеснул руками Горган. — Он так легко согласился! Надо было меньше предлагать!

— Заткнись!

— Так что с цитаделью Аберта стало? Ведь так здешняя цитадель звалась?

— Откуда ты знаешь? — Подозрения снова стали обуревать Горгана, и он уже в который раз прищурился.

— Кто-то из вас мне это и сказал! Кто, уже не помню, больно вы похожи.

— Полегче, путник! — фыркнул Горган.

— Ну так вот. — Родвин потянулся за виноградиной. — Покуда вы там, с этим сбродом глупцов, что Кабрийским орденом зовется, на востоке черт знает чем занимались, враг с запада к нам вторгся. С Мамонтова, стало быть, острова. Ну, отбила гвардия, ведомая принцем Гораном Эверретом, нашествие. Да отправились они на остров: покуда течение позволяло, надо было верфи их пожечь, колдунов огню предать и так далее…

— Об этом я наслышан, — кивнул Олвин и задумчиво, словно предавшись воспоминаниям, уставился в окно.

— Ну а что вопросы дурацкие задаешь, коли наслышан?

— Я спрашивал о цитаделях. Что с ними?

— А ничего. Клир, что в войске принца заведовал вестниками да вестовыми птицами, по возвращении стал верховным магистром ордена. Так конклав решил. И продал он много цитаделей лордам окрестным. Говорят, что секрет некий магистру известен. Братство вестников и ныне живо, орден процветает и письма рассылает, куда попросят. Но как-то теперь это ордену удается при меньшем количестве цитаделей: их осталось не более трети. А вот в поместьях лордов башни вестников сохраняются и зеленые клиры в услужении состоят, как и раньше.

Олвин задумался. О братстве он знал немало. Лазутчик, замеченный им на стене замка лорда Брекенриджа, был не кем иным, как вестником. Однако картина вырисовывалась странная. Цитадели ордена были не просто символом, но и инструментом его могущества. Столь большое королевство, как Гринвельд, не могло жить без услуг ордена: рассылки грамот, писем и новостей. Орден обучал лисиц, голубей и соколов, а иногда и альбатросов переносить свиток из одной цитадели в другую, не отвлекаясь по пути на поиск пищи. Были и люди-вестники, дававшие обет молчания, обученные передвигаться скрытно и защищать грамоты от посторонних посягательств. При надобности даже съедать эти грамоты и выдерживать пытки. Прыгать с дерева на дерево, скрываясь от преследователей или ловя заблудшую вестовую птицу. Лазать по стенам, двигаться быстро, ловко и бесшумно. Именно этим объяснялось богатство ордена, который в обмен на звонкую монету доставлял любое послание. К тому же орден умел хранить тайны: иногда послания передавались устно. Ни одна крамольная мысль, секрет, пикантная подробность никогда не покидали стен цитаделей. В случае надобности лорд обращался к клиру от братства вестников, тому, что носит зеленую рясу и бронзового сокола на груди. Клир отправлял голубя в ближайшую цитадель, и там принимали решение, каким способом лучше и надежней доставить письмо, либо посылали вестника к лорду, ежели тот желал отправить устное сообщение. И послание пускалось в путь — от цитадели к цитадели. Начиная уставать, конь вестника, лисица, голубь или сокол достигали очередной цитадели, а оттуда послание несли уже другие. Магистр ордена обладал огромной властью, сопоставимой с королевской, и сам правитель Гринвельда не имел права потребовать от магистра выдачи того или иного послания. Но если в них обнаруживалась некая угроза престолу и королевству, то магистр сам, в кругу верховного конклава ордена, решал, как быть. А теперь, выходит, магистр отказался от большей части Цитаделей, дававших ему такую власть. Почему? Что побудило его сделать это? Поскольку в услугах вестников нуждалось все население королевства, содержание цитаделей, их людей и животных вполне себя оправдывало и казна ордена получала неплохой доход.

— Зачем магистру это понадобилось? — Олвин задумчиво потер подбородок.

— Нам, простым клирам девятого пера, не докладывали о причинах. Нас попросили остаться тут. Многие вестовые птицы да лисицы по привычке забегают в покинутые замки. Мы и согласились. Чего нам? Годы уже не те. Считай, с почетом на покой ушли. Своя башня, опять же.

— И вся из-за тебя провоняла, — проворчал Горган.

— Заткнись!

— А кто нынче верховный магистр? — спросил Олвин.

— Созомен Вульдегорн. — Родвин почесал в затылке. — Ежели не помер еще. Его поставили после войны с островом, за особые заслуги в том походе перед королевством и орденом.

— А резиденция престола его тоже продана?

— Как же! — Горган поморщился. — Продаст он ее! Все там же.

— Где? — Тоот бросил взгляд на старика.

— Где положено. В Лютеции.

Олвин удовлетворенно хмыкнул и отпил еще вина. Что ж, хоть тут полный порядок, и он теперь может точно проложить свой маршрут.

— Ясно. Ну а как вообще королевство? Что слышно о странствующих?

— А ничего. Течение, хвала богам, не так часто меняется, чтоб эти изверги могли приблизиться.

— А король? Что о короле говорят?

— Хлодвиг-то? А что о нем сказать — король как король. В руках скипетр, на башке корона. Он, конечно, не чета Дэсмонду, мир его праху. Излишне мягок, я думаю. Король все же должен быть королем, а не нянькой. Говорят, он союз решил заключить со скифариями.

— Даже так? — хмыкнул Олвин. — Добрый, значит, король?

— До-о-о-брый, — протянул Родвин, взяв очередную виноградину.

Олвин кивнул и тоже протянул руку к плодам в чаше. Та вскоре опустела, и стало видно, что на дне ее изображена карта мира: ведь мир, обитаемый людьми, имеет форму чаши, из которой вкушает сам Первобог. В центре ярким зеленым пятном был изображен Гринвельд, с востока подпираемый темно-зеленым Змиевым лесом. За лесом — тонкая извилистая полоса Змиева вала. Дальше — серые земли Скифарии. На север от Гринвельда — беловерхие пики горной гряды, Цитадель Богов, за которой черно-белые Запретные земли. На юге в земную твердь щербатым лезвием тупоносого криса врезается Срединное море, еще дальше — желтая Тассирия, а вокруг — красноватые и оранжевые пятна вольных городов. Южнее Тассирии, у самой кромки чаши, шла алая полоса — владения пеших драконов. На западе бирюзовый океан Предела, в который упирается огромный Волчий мыс, омываемый с севера Жертвенным морем, а в нем темнеет коричневый и мрачный Мамонтов остров. На западной кромке чаши из океана торчат крохотные синие пики Драконьего хребта — архипелага, за которым мир кончается. Где-то между этих пиков пролегает прерывистая алая полоса, обозначающая путь Странствующего королевства.

— Это что же, досточтимые клиры, карта у вас?

— О да, — кивнул Родвин. — Наш грешный мир, как он есть. Можешь взирать на него и представлять себя отцом двенадцати богов. Он также видит нас сверху.

— Ага, — фыркнул второй клир. — Представь себя Первобогом на миг.

— Не святотатствуй! Еретик!

— Неверна ваша карта, — усмехнулся Олвин, подбросив в руке крупный апельсин.

— Ну, она не точная. Приблизительная. Больше для красоты…

— Даже приблизительно. Она в корне неверна. — Гость мотнул головой.

— Это почему же?

— Для начала, наш грешный мир не имеет форму чаши. Сколько к горизонту ни иди, края не увидишь.

— Горизонт и есть край, бестолочь! — воскликнул Горган.

— Ну да. — Олвин засмеялся. — Вот пойдете на восток: поля изумрудные цветами пестрят, волнами холмы расходятся. Рощицы, деревушки, речушки шелестят, бликами солнечными играют. А как дальше к горизонту двинете, так и встанет пред вами Змиев лес, а дальше опять горизонт, а за ним земли скифариев. Где же край?

— Вот за ними и край!

— А кто видел-то его? — смеясь, продолжал Олвин. — Вот. — Он вдруг протянул руку с апельсином на ладони. — Так выглядит наш мир.

— Как апельсин? — удивился Родвин.

— Как шар, — поправил гость.

Теперь расхохотались оба престарелых брата. Пожалуй, впервые они были так единодушны.

— Ну, ты чудак! — прыснул Горган. — Ежели наш мир круглый, то отчего мы с краев не падаем?

— Волею богов, — подмигнул ему Олвин, ничуть не смутившись. — Или сомневаешься, досточтимый клир, в могуществе сыновей и дочерей Первобога?

— Эй! — Лицо старика стало строгим. — Это где я сомневаюсь? Не смей так говорить!

— Ну, то-то же, — кивнул Олвин. — И Скифария куда огромней, чем Гринвельд. Но и за ней есть еще земли, а южнее ее — могучие горы. А южнее земель пеших драконов лежат земли драконов истинных.

— Это мы знаем, но драконы исчезли задолго до мамонтов.

— Но ведь и мамонты не всюду исчезли. Не так ли? — Олвин снова улыбнулся. Он хотел еще добавить, что и за океаном Предела есть огромный континент, населенный весьма странными созданиями, но не стал. — И вообще, радушные хозяева, если бросить этот апельсин на конное ристалище и вообразить, что апельсин — это наше королевство, то можно представить себе размеры необъятного нашего мира.

— Вина ты много выпил, я смотрю, — покачал головой Родвин.

— По мне что вино, что ивовая вода. Утоляет жажду только. Неведом мне хмель.

— То-то и гляжу! — Первый клир опять разразился смехом. — Апельсин! Ну надо же!

— Впрочем, ладно. — Олвин вернул плод в чашу и пожал плечами. Прислушался: снаружи фыркнул его конь, зашелестела трава. — Давайте монеты за бивни, и с чувством глубокой благодарности за ваше радушие и гостеприимство я вас покину.

Теперь он точно знал, что путь надо держать прямиком в Лютецию, в край Триозерья. Туда, где верховный престол магистра ордена вестников. Отвлекаться на поиски цитаделей уже резона нет.