Назад: ГЛАВА 3 Ассамблея лордов и человек на стене

Дальше: ГЛАВА 5 Всадник, два духа и старая башня

ГЛАВА 4
Три князя, шепот братьев по мечу, юный принц и полнолуние

Двенадцать стальных подков звенели по мощенной камнем улице. Похоже, сей звук был приятен даже самим жеребцам невиданной в Гринвельде породы, которые то и дело с усилием стукали передними копытами по камню, изредка высекая искры. Кони были крупны и могучи, темно-рыжего окраса, с ногами заметно толще, чем у обычных скакунов. Нижняя часть ног казалась одетой в белые меховые чулки. Белоснежные хвосты, гривы, даже ресницы вокруг выразительных, умных черных глаз тоже поражали длиной и пышностью. Грива среднего жеребца была заплетена в семь кос с золотистыми лентами.

Всадники были под стать коням — рослые, плечистые, бородатые. На них были остроносые высокие сапоги, подвернутые у колен, белые бриджи, красные кафтаны, прикрытые черными кольчужными жилетами с золочеными дисками на груди, с изображением коловрата. Головы их венчали островерхие шлемы с козырьками и искусной чеканкой, за спинами висели двуручные мечи. На сетчатых попонах крепились щиты, тоже неизвестной в королевстве формы: они походили на перевернутую каплю и могли закрыть своих владельцев на две трети роста. Нижний край щитов был обит сталью и позволял при необходимости запросто заколоть даже медведя — вроде тех, что были изображены на этих щитах, черные, стоящие на двух лапах свирепые звери на серебристом поле. В правой руке каждый всадник держал копье с алым вымпелом у острия, также украшенным изображением медведя.

— Государь, у скифариев не бывает оруженосцев? — тихо спросил Вэйлорд у короля.

Они стояли на верхней ступени высокой лестницы, ведущей в главные ворота королевского замка. Ниже этих двоих на каждой из полусотни ступеней вытянулось по два гвардейца — слева и справа. Вот под арку, украшенную сверху бронзовыми пегасами, въехали три могучих гостя, а вслед за ними пять капитанов стражи, которым сир Вэйлорд поручил сопровождение скифариев.

— Как видишь, друг Нэй, с ними никого нет. Быть может, они их съели по дороге? — Хлодвиг тихо засмеялся в каштановые усы.

— Не думаю, что скифарии этим грешат, государь.

— А ты грешишь тем, что совершенно не понимаешь шуток. — Король осмотрел гвардейцев почетного караула: в изумрудного цвета плащах, с алыми щитами, украшенными золотыми коронованными пегасами. — Надеюсь, все стражники отобраны тобой лично?

— Нет нужды тревожиться. Никто из присутствующих здесь гвардейцев не состоит в родстве с участниками зимнего похода. И я отбирал их лично. Здесь нет людей, которые могли бы питать мстительные чувства к скифарийским князьям.

— Рад это слышать, друг мой. Хотелось бы обойтись без недоразумений.

— Уже одно то, что в столице Гринвельда оказались три вооруженных скифария, может привести к большим сложностям.

— Знаю. Но нам нужен прочный мир на востоке. И как прикажешь его достичь? Обмен послами — очень серьезный жест, говорящий о крепости уз.

— Государь, — Вэйлорд вздохнул и покачал головой, — восемнадцать лет — недостаточный срок, чтобы позабылись обиды и унижения. Как с их стороны, так и с нашей. Это внушает тревогу.

— Я знаю, восемнадцати лет мало, чтобы забыть ту войну. — Хлодвиг нахмурился. — Но Странствующее королевство не ждет. И колдуны Мамонтова острова тоже не будут ждать, когда перемрут все участники той войны с обеих сторон, чтобы их потомки смогли спокойно глядеть друг другу в глаза. Нам нужен этот мир.

— Что ты так распинаешься предо мной, государь? — тихо усмехнулся Вэйлорд. — Ты же король, а я лишь слуга.

— Ты как был чумазым кузнецом, так им и остался, думается мне порой, и башка у тебя что наковальня. Так и хочется иной раз двинуть по ней скипетром.

— По наковальне молотом бьют, ваше величество.

— Невероятное откровение…

Стоявшие у ворот горнисты затрубили в витые медные рога. Скифарии спешились: одновременно, одинаковыми движениями. Затем передали поводья своих великолепных коней подбежавшим пажам. Послы приблизились к ступеням лестницы, на вершине которой стояли два самых могущественных человека Гринвельда; держа левыми руками копья, скифарии прижали правые ладони к золотым коловратам на груди и слегка поклонились. Горнисты тут же смолкли.

— Здравствовать тебе желаем долгие лета, король Зленомира, — зычно проговорил тот, что в центре, с сильным акцентом.

— Что он сказал? — шепнул Вэйлорд. — Зленомира?

— Они так называют Гринвельд, — тихо пояснил Хлодвиг.

— Отчего так?

— Вот выпьешь с ними позже, так и спросишь. Не приставай. — Вслед за тем Хлодвиг развел руки и широко улыбнулся: — Рад приветствовать вас в столице Гринвельда, славном городе Артогно, благородные лорды.

Все трое скривились.

— Не лорды мы, король, — проговорил тот, что в центре. — Князья.

— Как вам угодно, друзья мои. Но и у нас не Зленомир, а Гринвельд.

Король стал неторопливо спускаться по ступеням, мантия зашелестела следом. Нэйрос проводил его взглядом и вспомнил, как однажды, еще когда Хлодвиг был принцем, он, его оруженосец, не удержался и наступил на мантию. После этого они крепко подрались, а потом долго смеялись, прикладывая кружки с холодным элем к подбитым скулам. В этот раз, наверное, не стоит наступать на мантию. Вэйлорд стал спускаться следом, сложив руки на рукояти и гарде меча, висевшего на поясе. Двуручный меч, который обыкновенно носил за спиной, он на сей раз оставил в покоях, выбрав оружие полегче и поудобней. К тому же здесь могло статься, что ему придется повернуться спиной к гостям. Конечно, король Хлодвиг вознамерился заключить прочный и долговечный мир со скифариями, но нельзя забывать, что всего один сарос тому назад королевство Гринвельд и князья Скифарийских земель сошлись в жестокой схватке. Никто не поручился бы, что три гостя не вознамерятся убить нынешнего короля, сына того самого Дэсмонда, что благословил поход восемнадцатилетней давности.

— Легок ли был ваш путь, благородные князья? — спросил Хлодвиг, спустившись к гостям.

Вэйлорду это не нравилось. Не стоило, наверное, подходить к ним так близко. Он сжимал рукоять меча, готовый в любое мгновенье обнажить его.

— Легок, но долог, — кивнул тот, что в центре, самый высокий и самый старший.

По виду ему было за сорок — наверняка один из тех, что пустил войско ордена под лед. Волосы его, как и борода и брови, были цвета каштана, большие внимательные глаза черны как смоль. На левой высокой скуле виднелся глубокий рубец от старой раны — возможно, след гринвельдского оружия.

— Мое имя князь Добромеч. Я брат великого князя Высогора Черноозерного, владыки объединенных княжеств центральной Скифарии, — молвил он, строго глядя на короля Хлодвига.

Правитель Гринвельда был весьма высок, однако Добромеч возвышался над ним на пол головы. Выходит, это брат того самого князя, который восемнадцать лет назад устроил небывалый для Гринвельда погром на весеннем льду Черного озера. Того, кто затем менял плененных высокородных особ на мыло. Глядя на него, Вэйлорд понял, отчего скифариев постоянно отождествляют с медведями. Дело не только в их геральдической символике — Добромеч и сам напоминал свирепого зверя.

— Могу ли я считать, что титул вашего брата Высогора равен королевскому? — задал следующий вопрос король.

— Он верховный конунг скифарийской гардарики. Можешь величать его королем, если тебе так проще. — Добромеч продолжал пристально смотреть на Хлодвига, и Вэйлорду это совсем не нравилось. Как и речь скифария. Он, кажется, намекает, что титул короля ниже, чем его брата…

— Представьте мне своих спутников, князь, — предложил Хлодвиг, не уделяя внимания тем деталям, что так беспокоили Вэйлорда.

Правда, король уже был не столь беспечен, как в молодости, и, может быть, подмечал неприветливость старшего скифария, однако старался обойти тот камень преткновения, что давно лежал между их державами.

— Они и сами способны назваться. Чай, языки на месте, — хмыкнул Добромеч и поочередно взглянул на своих спутников.

— Я князь Вострогор, — кивнул королю человек лет тридцати трех, с черными как смоль волосами, такой же окладистой бородой и серыми глазами. Говорил он на языке Гринвельда значительно лучше Добромеча.

— Я князь Славнозар, — широко и открыто улыбнулся самый молодой из этой троицы. Ему, похоже, и тридцати еще не было, и на ту войну, что так хорошо помнилась их старшему, он мог попасть разве что отроком. Борода его была коротка и темнее соломенных прямых волос, ниспадающих до больших голубых глаз. — Я средний из сынов великого князя Высогора Черноозерного.

«Однако! — Левая бровь сира Вэйлорда поднялась. — Неужто Высогор так же жаждет этого примирения, как и Хлодвиг, если прислал сюда не просто высокородных особ своего государства, но самую близкую кровную родню? И это при том, что в Скифарию поехал лишь лорд одного из периферийных феодов, Стоунтри Вудмар с немногочисленной свитой».

— Что ж, друзья мои, добро пожаловать. Я — король Хлодвиг Четвертый, как вы уже поняли. Это, — он указал на спустившегося следом Вэйлорда, — моя правая рука и главный советник, благородный лорд Нэйрос Вэйлорд.

— Тот, что из простого люда? — Добромеч прищурился и бросил на Вэйлорда пристальный взгляд, лишь слегка кивнув. — Наслышаны мы о тебе от Вудмара.

— Любопытно, что он рассказывал обо мне? — тихо произнес Вэйлорд.

— Ничего такого, что помешало бы мне подать тебе руку, черный лорд, — хмыкнул Добромеч и выставил свою огромную, поросшую тонким волосом длань.

Оставив левую руку на гарде меча, Вэйлорд протянул правую, и они обменялись рукопожатием.

— Значит, вы встретили нашего доброго лорда Стоунтри по пути в Артогно? — спросил король.

— Аккурат на меже. В главной цитадели Змиева вала разделили мы с ним трапезу и побеседовали душевно.

— Лорд Стоунтри Вудмар — из наиболее просвещенных и ученых людей моей знати, — улыбнулся Хлодвиг. — Надеюсь, он оставил о себе добрые впечатления и придется по нраву вашему великому князю.

— Пить он не умеет совершенно, — усмехнулся злорадно старший князь. — После третьего жбана ячменного захмелел безмерно. А так добрый малый. Но за нутро его опасаемся. Кубки в трапезной великого князя Высогора поболее будут, нежели в корчме главной цитадели.

— Авось справится! — засмеялся Хлодвиг.

— Авось, — кивнул князь.

Король вздохнул и в очередной раз осмотрел гостей. Как видно, пора переходить к более деликатной теме разговора.

— Полагаю, лорд Вудмар известил вас о некоторых сложностях, — начал он. — Не было бы для меня большей радости, чем устроить пир в честь визита благородных князей…

— Однако мы понимаем, что вам это не с руки, — усмехнулся Добромеч и погладил бороду. — На пир ведь придется пригласить и свою знать. И наверняка найдутся среди них те, что по нелепой случайности выжили после удара кистенем, что нанесла вот эта рука. — И он поднял могучий кулак. — За вашего Вудмара опасаться не стоит. Мы победили в той войне, вы проиграли. А вот вашим обиженным и оскорбленным неудачей лордам будет весьма неприятно видеть нас. Нам на их неприязнь плюнуть да растереть. Но на тебя, король, они потом будут смотреть косо.

— Так я могу надеяться, что с вашей стороны не будет обиды, если от пира придется воздержаться?

— Не тревожься, Хлодвиг. Ни к чему нам пир. Тем паче, как Стоунтри поведал нам, у вас знать не знают, что такое борщ, окрошка и квас. А что за стол без этих яств и напитков?

Вэйлорд нахмурился: эти названия подошли бы для каких-нибудь неведомых недугов.

— Признаться, не слыхивал, — улыбнулся Хлодвиг.

— Тогда пусть твои люди укажут нам путь к кухне и представят поваров. А мы уж их сами научим.

Добромеч панибратски похлопал государя по плечу; Нэйрос хотел сделать замечание и осадить не знакомого с придворным этикетом князя, однако Хлодвиг наступил ему на ногу, предупреждая попытки хмурой десницы выплеснуть свое недовольство.

— Я очень дорожу обслугой дворца, друзья мои, — улыбаясь, произнес правитель Гринвельда. — И поварами в том числе. Надеюсь, учить вы их будете без помощи кистеня?

— Не привез с собой! — залился смехом Добромеч, и его спутники подхватили.

— На том и порешим. В таком случае сегодня вы ознакомитесь с кухней, поведаете моим поварам о ваших предпочтениях и отдохнете с дальней дороги. А завтра я представлю вас своей семье и советникам. Лорд Вэйлорд проводит вас на кухню и покажет вам ваши покои.

Сказав это, Хлодвиг развернулся и, вперив взгляд в Вэйлорда, почти беззвучно прошептал:

— Будь почтительным, Нэй.

— Да, государь. — Он кивнул и добавил громче: — Ступайте за мной, князья.

Он зашагал вверх по ступеням, не забывая при этом держать руку на мече и краем глаза присматривать за тенями гостей: жаркое летнее солнце светило в спину. Нет, скифарии спокойно идут следом и, похоже, ничего не замышляют. Он слышал разное о далеком восточном народе, который многие считали варварским, — и хорошего, и плохого. Рассказывали, что им не чуждо понятие чести, благородство и благоразумие. Самому Вэйлорду не довелось участвовать в той войне, и он был рад этому. Но не из-за страха, а просто он не понимал ее смысла. Зачем ордену вздумалось отправить войска на восток, когда с запада, из-за Жертвенного моря, в любое время могли нагрянуть враги с Мамонтова острова или из Странствующего королевства корсаров? Зачем рыцарям покорять земли за Змиевым лесом, тогда как сам Змиев лес и его многочисленные племена были частью Гринвельда лишь номинально, а на деле жили сами по себе и даже провозглашали собственных варварских королей? Ответа он не знал и оттого считал всю ту войну неимоверной глупостью как магистров Кабрийского ордена, так и покойного короля Дэсмонда Эверрета. К скифариям он никогда не питал неприязни, а к многочисленным историям об их жутких нечеловеческих обычаях относился с немалым сомнением. Но сир Нэйрос Вэйлорд не был бы собой, если бы позволил себе расслабиться и не ждать подвоха. Он правая рука короля и несет ответственность за сохранение мира в королевстве и тем более в Артогно. Он должен быть готов ко всему, даже к тому, чего практически не может быть.

— Благородные князья, могу ли спросить вас кое о чем? — произнес Вэйлорд, продолжая наблюдать за качающимися тенями идущих следом.

— Конечно, черный лорд, вопрошай, о чем пожелаешь, — отозвался глубокий голос князя Добромеча.

Однако как он подхватил это прозвище — «черный лорд», данное кем-то давно Нэйросу за его обыкновение носить черные одеяния и доспехи? Неужто во хмелю добродушный старик Вудмар поведал им? Конечно, не так оскорбительно, как «возведенный», но все же…

— Благодарю. — Он слегка кивнул теням. — Во время вашего пути от Змиева вала, через Змиев лес, не досаждали вам тамошние племена?

— Не было никаких племен, лорд. Мы шли по Белому тракту с отрядом ваших латников, что сопровождал до межи Стоунтри Вудмара.

Что ж, это было разумно. Еще во времена Албоина Шестого, деда нынешнего короля, вырубили лес на полмили по обе стороны Белого тракта, даже пни выкорчевали и сожгли, землю посыпали солью и поставили частокол, наклоненный к лесу. Засады там не устроить. Король Албоин некогда собирался покорить тот лес, размерами почти не уступающий самому Гринвельду. Вождей племен он намеревался титуловать и назначить королевскими наместниками, дать начало строительству городов. Однако сделать этого он не успел, а Дэсмонд, его сын и наследник, по причине жестокого нрава не желал даже думать о том, чтобы сделать лесных дикарей лордами королевства. Белый тракт Албоина так и остался недостроенным, а ведь он должен был достигать самого вала, за которым начинались скифарийские земли. Сто лиг глухого леса им все же пришлось пересечь, пока не появилась та самая дорога, стрелой пронзающая гущу многовековых деревьев.

— Что ж, дорогие гости, я этому рад. Но я слышал, что с некоторых пор в окрестностях Белого тракта орудует некая банда, до того прославившаяся, что менестрели о ней уже баллады слагают.

— Что же это за разбойники такие, если менестрели поют не о наградах за их головы, а об их славных делах? — усмехнулся Добромеч.

— Простой люд любит такие истории, а менестрели поют то, что от них желают услышать.

— Простой люд? — В голосе старшего князя снова послышалась усмешка. — А как же ты? Ты разве не из простого люда?

— Я чту закон. — Вэйлорд замедлил шаг и обернулся. — И закон представляю, — строго добавил он. — Не думаю, что князья скифариев похвалят банду, попирающую законы, даже если ваши песенники будут слагать о ней многостишия для развлечения ваших подданных.

— Да ты не серчай, черный лорд, — засмеялся Добромеч, положив ему руку на плечо. — Никаких разбойников мы не встречали. Но попались нам два странника-пилигрима, отец да отрок. Аккурат когда мы привал устроили, на перепелов поохотиться. Пригласили мы и путников к нашему костру да угощенью. Поведали они, что тремя днями ранее, на западе, где посыпанная солью земля все же проросла молодыми соснами, напали на них разбойники. Но крови не пролили — окружили, луками да стрелами похваляясь. Насмехались и говорили, что за проход по сей дороге надобно платить лесному королю Роберту, что вместо короны носит зеленый капюшон…

— Роб в капюшоне? — нахмурился Вэйлорд.

Это прозвище он уже слышал. И не раз.

— Да, так они сказали. — Князь кивнул. — Путники спросили разбойников, кто же из них тот король? Каждый из двух дюжин лихих людей по очереди ответил, что это он. И смеялись при этом. Старший путник заявил, что денег у них нет и платить нечем. Тогда один из разбойников сказал, что если бы каждое слово каждого человека было правдивым, то не было бы в мире места разбою и палачам. А сам Первобог спустился бы на землю и обнял бы всех на радости такой. Они обыскали путников и никаких ценностей не нашли. Убедились, что не лгут пилигримы. Тогда разбойники завязали им глаза и куда-то повели. Те уж подумали, что на смерть. Но оказались в пещере обжитой, где даже плач младенцев слышен был и песни матерей.

— Вот как?

— Да. И как думаешь, что сделали разбойники потом?

— Коль уж вы разговаривали с путниками три дня спустя, то явно не убили.

— Верно глаголешь, лорд! — засмеялся Добромеч. — Они путников накормили, дали им испить вина, умыться в горячем источнике и оставили ночевать. А на другой день снова завязали им глаза, и оказались путники на том самом месте, откуда их увели, но уже не было вокруг никаких разбойников. А в своих мешках дорожных они нашли свежую солонину и пригоршню монет. Потом свист услышали из леса и окрик: «Восславьте, люди добрые, великодушие и щедрость лесного короля Роберта, что вместо короны носит зеленый капюшон!» А ты говоришь, разбойники и беззаконие!

— Эта история скорее о благочестивых клирах, но не о лихих людях с большой дороги, — с сомнением проговорил Вэйлорд.

Хотя известное имя все же настораживало.

— Может, и так, черный лорд. Только где ты видел клиров, что носят на поясах мечи, за спиной колчаны стрел, а сами играют на тетиве луков, что те менестрели на лютнях?

— Так-то оно так. Но куда направлялись те путники? Не были ли они лазутчиками разбойников, не стремились ли выведать вашу силу и численность?

— Поди их разбери. На лбу ведь рунами не выведено, кто они есть. Сказали, что путь держат на восток, в Скифарию.

— А зачем?

— Я же сказал, пилигримы они. А этим босоногим бездельникам все одно, куда путь держать. Лишь бы по миру ходить.

— Что ж, благодарю за любопытную историю. Кстати, откуда вам язык наш так хорошо известен? Кто обучал вас гринвельдской речи?

— Да вот твои намыленные рыцари и обучали, пока в полоне нашем отдыхали! — громко засмеялся Добромеч, и его спутники снова поддержали веселье.

Они уже достигли верхней ступени, и Вэйлорд резко развернулся. Теперь он мог взирать на трех великанов сверху вниз.

— Благородные князья, должен ли я напомнить вам, что война, неразумная с нашей стороны, окончена уже очень давно? Что вы посланники мира? Что ваши упоминания о «мыльных рыцарях» и радости победы никоим образом не смогут послужить делу мира, но обильно удобрят землю для новых всходов старой вражды?

Старший князь перестал смеяться. Сделав серьезное лицо, он поднялся на верхнюю ступень и теперь высился над Вэйлордом, будто громадный медведь.

— Не должен, черный лорд. Память у нас, хвала небесам, отменная. Мы помним, для чего мы здесь. Как помним разорение и запах мертвечины там, где прошли ваши лорды. Помним поруганных дев и затравленных да забавы ради разорванных охотничьими мастифами детей. Мы все помним.

— Ваши страдания не отомщены? — Вэйлорд не спасовал перед рослым скифарием и холодно смотрел волчьим взглядом в глаза Добромеча. — Да или нет?

— Отомщены, — после некоторого молчания молвил князь.

— Так мы будем ворошить прошлое или строить будущее?

— А этот ваш Стоунтри Вудмар правду сказал. — Кривая ухмылка исказила лицо скифария.

— О чем? — Нэйрос не сводил с него взгляда.

— О том, что благородное происхождение не способно наделить благородством, но благородное сердце боги могут вложить и в грудь простолюдина.

— Это ты к чему, князь?

— Это я о тебе, лорд. — Сказав это, Добромеч вдруг засмеялся, приобнял огромной рукой Вэйлорда за плечи, развернул и двинулся с ним вместе дальше, приговаривая: — Давай уже, мой угрюмый брат, покажи нам кухню. Жрать охота, мочи нет!

Кажется, лорд Брекенридж рассказывал, что если скифарий назовет кого-то братом, это значит очень много…

* * *

Провожая взглядом гостей и свою десницу, как всегда мрачного и настороженного Нэйроса, король Хлодвиг жестом подозвал капитана стражи. Мартиан Ариперт, старший сын лорда Дориана Ариперта, был еще молод, всего двадцати шести лет, и хорош собой: с густой золотистой шевелюрой и заметным издали родимым пятном над правым уголком рта. Одно время король косо на него поглядывал, опасаясь, что принцесса Элисса воспылает к нему страстью. К тому же при дворе ходили слухи об интересе некоторых особ к Мартиану. Однако чересчур официальные манеры сира Ариперта никак не могли понравиться Элиссе, которая всегда высмеивала этикет. Принцессе этот молодой человек казался глупым, а глупость, выдаваемую за благородное воспитание, она особенно не выносила. Однако Хлодвиг вовсе не считал Мартиана глупым: обладая безупречной исполнительностью, трудно проявить самостоятельность.

— Что скажешь, Ариперт? — Король кивком указал в спину уходящих.

— Варвары, ваше величество, — коротко отозвался Мартиан.

— Отчего же? — нахмурился король.

— Они совсем не такие, как мы, ваше величество.

— М-да, убедил. — Хлодвиг потер ладонью лоб. — А не думал ли ты, молодой рыцарь, что они сами нас считают варварами?

— Но почему, государь? — Лицо Мартиана отобразило почти детское недоумение. Может, Элисса права, отказывая ему в наличии ума?

— Потому что у нас знать не знают, что такое борщ, окрошка и квас.

— Простите, не понял… — Бедный капитан гвардии аж вспотел.

— Да и кем еще им нас считать после того нашествия и всех бед, которые мы принесли их земле?

— Ваше величество, я…

— Ты мне лучше доложи, где Леон? Твои люди нашли его? Сегодня он имел наглость пропустить и прием лорда Хайдамара, и встречу скифарийских князей. Доколе это будет продолжаться? Где он? — Голос и взгляд Хлодвига выдавали явное раздражение.

— Ваше величество, мои люди обыскивали весь город с самого утра. Потом…

— Говори!

— Потом слух дошел, что в тупике улицы Роз происходит небывалое веселье.

— Улица Роз! — прорычал Хлодвиг.

— Мои люди наведались туда. Выяснилось, что его высочество там был и покинул… заведение… мамаши Сиргаритки… — Ариперт стал запинаться.

— Прекрати мямлить, капитан, будто юнец, впервые увидавший голую девицу. Будто вы не вылезли именно оттуда и не кормили вас во младенчестве именно такими титьками! Если ты опасаешься обмочиться при произнесении таких слов, как «бордель» и «шлюхи», что с тобой станется в бою, когда, о боги, кто-то чем-то попытается тебя проткнуть?!

Тут, конечно, правитель Гринвельда погорячился и понимал это. Молодой Ариперт не бывал, правда, в настоящем бою, но уже снискал славу в дюжине турниров, где проявил отвагу и доблесть.

— Да, ваше величество, простите, ваше…

— Где сейчас принц?!

— Мы продолжаем искать.

— Уже пора не искать, а найти, черт вас всех раздери! Клянусь каждым из двенадцати бестолочей, что рухнули с небес на своих колесницах, если во время ужина Леон не будет сидеть в трапезной напротив меня, я вам всем напомню, что я сын того самого короля Дэсмонда Эверрета, который частенько развешивал головы тех, кто его прогневал, на пиках вокруг дворца!

* * *

Солнце, колесница Первобога, держало путь на закат. Дневная жара миновала, сменившись ласковым теплом. По земле протянулись тени, а Слезная бухта, спокойная в безветрии, мерцала мириадами бриллиантовых бликов на мелкой ряби. Вдали на фоне заката темнели рыбацкие лодки. Колокол дворцовой башни вестников прозвонил восемь раз, разогнав собравшихся в колокольне чаек, что свысока наблюдали за приближающимися к пристани шхунами. Их сменили голуби, твердо намеренные не уступить это место чайкам — пока те не вернутся, конечно. Итак, уже восемь часов вечера. Король Хлодвиг бросил нетерпеливый взгляд на лысеющего стольника, следящего за сервировкой ужина. Тот тихо отдавал распоряжения чашникам, которые торопливо раскладывали блюда и периодически подавали их трем придворным пробникам. Из-за этих пробников и затягивалась всегда подготовка к трапезе. Эти три человека должны были отведать от каждого из блюд и напитков, а затем уйти из трапезной живыми, чтобы королевская семья могла начать прием пищи. Хлодвиг некогда хотел упразднить их должность, но лорд Нэйрос Вэйлорд упорно противился этой идее.

— Упраздни тогда и меня, наивный легковерный дурак! — воскликнул он тогда в сердцах.

— Ты забываешься, волчья твоя душа! — рявкнул в ответ король.

— Отчего бы мне не назвать дураком короля, который думает, будто никто в этом мире не желает его смерти? — продолжал Вэйлорд. — Даже боги когда-то передрались!

В итоге Хлодвиг согласился оставить при себе пробников пищи, пообещав тем не менее врезать Нэйросу по уху, если тот снова назовет его дураком. На это Нэйрос ответил, что способность короля дать по уху говорит о том, что король еще жив, а это все, что ему нужно. А потом добавил, что ежели король его ударит, то и он королю всыплет, как в старые добрые времена. На том и порешили.

Раздраженный король, раскачиваясь с пяток на носки у окна и глядя на закат, не выдержал и подошел к столу.

— Долго еще, черт вас дери? — проворчал он, взяв серебряную тарелку с оливками.

— Еще два блюда и три напитка, государь, — кивнул пожилой стольник, бывший на этой должности еще при Дэсмонде. — А потом надо выждать четверть часа и убедиться, что пробники живы.

Хлодвиг отправил в рот оливку и уставился на троицу пробников.

— По их виду можно сказать, что они с неделю как померли. В чем дело, любезные?

— Ваше величество, они объелись. Сегодня много блюд.

— Ну, званый обед по случаю намечавшейся помолвки моей дочери с лордом Хайдамаром не состоялся. — Король пожал могучими плечами, поедая очередную оливку. — Не пропадать же всему тому добру, что приготовили.

— Простите, государь, но вы ведь все это не съедите.

— Да что ты? Ну конечно, не съем. Сегодня с нами ужинает сир Вэйлорд. А после нашей трапезы позовешь сюда прислугу.

— Но это королевская трапезная, ваше величество! — запротестовал стольник.

— Ну, они же не гадить здесь будут, черт тебя дери! Или я заставлю тебя все это слопать и тем трем мясным бочонкам тоже велю присоединиться!

Пробники действительно были толсты. Даже чрезмерно, все как один. Наверное, в ближайшее время следует отправить их на заслуженный отдых и поискать других, помоложе, еще не превратившихся в ходячий монумент пороку чревоугодия.

Окинув всех недовольным взглядом, король вернулся к большому арочному окну и снова устремил взор на Слезную бухту. Отправив в рот еще одну оливку, стал тихо напевать:

Мы простые рыбаки,
От престола далеки.
Нам бы двух сирен добыть
И с друзьями разделить…

— Я пришел, государь, — послышался голос за левым плечом.

Нэйрос появился, как это он умел, совершенно неожиданно и беззвучно. А еще пахнуло крепким вином.

— Опаздываешь, волчья душа. — Король обернулся.

— Прости. Князья. — Нэй пожал плечами. Доспехи он снял и был сейчас в черной рубахе, с поясом из кожи пеших драконов, с кинжалом в ножнах.

— Что за вид у тебя, словно у разбойника?

— Жарко и душно, государь.

— Допустим. Но отчего так вином разит? Ты пьян, что ли?

— Хлодвиг, помилуй, когда ты меня пьяным видел?

— Видел, представь. Ты просто не помнишь. И ты не ответил, Нэй. Почему так разит вином?

— Ну, отвел я скифариев на кухню. Они принялись поварам объяснять, что предпочитают к столу. Учить новым рецептам. Их Добромеч даже сам взялся шинковать и варить. А потом этот… Вострогор который, увидал в углу бочку старого доброго вина. И тут началось…

— Пострадавших нет? — Король ухмыльнулся и поднял левую бровь.

— Нет. Они потом песни горланили свои. А затем я отвел их в покои.

— Ясно. Оливок хочешь? — Хлодвиг качнул перед Нэйросом тарелкой.

— Благодарю, государь, но нет. Ты же знаешь, не люблю я оливки.

— Вот и славно. Мне больше достанется. — Король выплюнул косточку в окно. — Леон объявился?

— Да. — Вэйлорд кивнул. — Он в конюшне сейчас. Ругается с конюхом.

— Отчего же?

— Кобыла принца в охоте, как оказалось. А конюх не предупредил. И пока принц предавался беспутству на улице Роз, его кобыла находилась в стойле дома Сиргаритки. Ну и за то время три жеребца на нее запрыгнули. Породу попортили.

Очередная косточка полетела в окно.

— А этот царственный жеребец на скольких запрыгнул за то время, пока его кобыла утоляла свою охоту, он не упомянул? — зло проговорил король.

— Об этом умолчал. — Смешок вырвался из уст Нэйроса. — Но как встречу Сиргаритку, спрошу и об этом.

Хлодвиг взглянул на него сверху вниз:

— Ты думаешь, меня это веселит, волчья душа? — Еще одна косточка полетела в окно, прямиком в яблоневый сад, что разбил под окнами трапезной еще Албоин Шестой.

— Послушай, Хлодвиг. Мы ведь тоже были молодые. И тоже совершали массу поступков, коими гордиться и тогда не могли, а теперь и подавно.

— Но не до такой степени. В его годы я уже вернулся с войны и был женат.

— И стал женат, — вздохнул Вэйлорд как-то мрачно. — Я помню. Но сейчас войны, хвала богам, нет.

Хлодвиг снова взглянул на своего собрата по мечу, но промолчал.

— Тогда другое время было, государь.

— Как думаешь, может, в свете задуманных мною реформ запретить публичные дома? Ну, хотя бы в столице. Или народ мне этого не простит? — Последнюю фразу король сопроводил смешком и чуть не проглотил косточку.

— Я так точно не прощу, — хмыкнул черный лорд, потирая подбородок.

— Вот от тебя-то он и набрался дурного, волчья душа.

— Я учил его только владеть мечом и арбалетом, государь.

Король снова сплюнул и хотел было еще что-то сказать, но снизу послышался жалобный старческий окрик:

— Ваше величество! Что же вы делаете! Это ведь яблоневый сад! Зачем вы здесь сеете оливковые косточки?

Два собрата по мечу глянули под окно. Футах в тридцати внизу стоял королевский садовник Мортимер Фиш в своем неизменном сером балахоне. Древний старик с остатками длинных седых волос вокруг блестящей плеши опирался на сучковатый посох и смотрел на коротко остриженную траву, усыпанную оливковыми косточками.

— Это не я, Мортимер. Это все лорд Вэйлорд! — Король глянул на товарища. — Что ж ты делаешь, пьяница.

— Очень смешно…

— Ваше величество! — заскулил внизу Фиш. — Зачем вы так говорите? А то я не знаю, что сир Вэйлорд терпеть не может оливок!

— Ты не помнишь, сколько ему лет? — тихо спросил Хлодвиг.

— Не помню, государь, но думается мне, он бродил тут, будучи седым, еще в те времена, когда сам Артогно верхом на своем белом мамонте объезжал земли Гринвельда в поисках места для столицы нового королевства.

— Эй, Мортимер! — крикнул король вниз.

— Да, ваше величество! — отозвался старик.

— Расскажи про царствование короля Сигиберта!

Мортимер Фиш задумчиво уставился в небо, потирая костлявой рукой лысину. Затем растерянно проговорил:

— Ваше величество, но последний король Гринвельда, носящий это имя, царствовал три века назад.

— Я знаю, Мортимер! Оттого и спрашиваю про него у тебя!

— И ты еще упрекаешь принца Леона? — фыркнул Нэйрос. — Сам все никак не повзрослеешь.

— Ваше величество, даже ваш отец, Дэсмонд, не позволял себе так смеяться надо мной. — Поняв шутку, старик разобиделся. — Уж его-то я помню.

— Я тоже помню, Мортимер! — крикнул король и добавил уже тише: — Он не шутил. Он рубил головы. И ты бы с ним не бранился из-за косточек. Ладно! Ступай! Я больше не буду!

Садовник поковылял прочь, что-то тихо бормоча себе под нос и стеная от шутки короля.

— О чем ты пошептаться хотел, государь? — Вэйлорд уселся на подоконник, подставив спину лучам заходящего солнца.

Хлодвиг обернулся, жуя оливку. Обслуга трапезной достаточно далеко, и можно вести разговор о делах сокровенных, без опаски, что кто-то подслушает.

— Вообще, старый друг, я рассчитывал, что при нашем разговоре ты будешь трезвым.

— Я трезв, как уже говорил. Итак, что за дело?

— Ты ведь знаешь, Нэй, об этой забавной черте династии Эверретов?

— Темный и светлый? — Вэйлорд усмехнулся. — Кто не ведает об этом? Такого больше нигде не сыскать.

— Верно. Мой отец, Дэсмонд, был жестоким королем. И это все хорошо помнят. Две войны, множество казней. Может, сейчас и побаиваются писать о нем в летописях как о кровавом деспоте, но знают-то это все. А вот его отец и мой дед, Албоин Шестой, был человеком просвещенным. Он хотел узаконить власть вождей лесных племен, проложить Белый тракт до Скифарии и установить с ней прочный мир и торговлю. И простой люд его любил. Царствование Албоина было долгим и мирным. Отец его, Леон Второй, был характера иного: жесток, высокомерен. При нем бремя простого народа стало непосильным, а когда он попытался закрепостить твое волчье племя, вспыхнул мятеж.

— Я помню, государь.

— Не сбивай меня с мысли. Так вот. Мятеж окончился уступками, и рабство отменили. Но, по большому счету, лишь слово «раб» перешло в разряд ругательных, а для простолюдинов мало что изменилось. Их стало нельзя покупать и продавать, но один лорд по-прежнему может передать своих подданных другому, нельзя лишь разлучать тех, кто состоит в родстве и браке. Вроде и должны запомнить Леона Второго как избавителя от оков рабства, но помнят его как жестокого тирана. А тот, что предшествовал тирану, был светел и благороден — Хлодвиг Третий, отец Леона Второго. Он построил Дом Наук в Артогно и королевскую библиотеку в каждом из больших городов. Велел вырыть под столицей систему сточных каналов, чтоб нечистоты сразу уходили в море. И с тех пор как его замысел был воплощен, в городе не случилось ни одной эпидемии.

— Однако рабство он отменять и не думал. — Нэйрос горько усмехнулся.

— Какой король способен направить против себя мечи собственной знати? Только безумец. Я благодарю своего предка, злобного Леона Второго, что избавил меня от этой ноши. Но вот ведь какая штука мне не дает покоя. Ты же знаешь, что королем после Дэсмонда должен был стать не я, а принц Горан, мой старший брат.

— Благородный Горан пал в бою на Мамонтовом острове, — вздохнул Нэйрос. — И с ним сложили бы головы и мы, если бы он не приказал нам с тобой взять отряд латников и вызволить из ловушки сира Гильома Блэйда с его людьми. А может, и нет. Возможно, если бы мы тогда остались с Гораном, то выжили бы все. Но, как бы то ни было, трон по праву наследования перешел к тебе, государь.

— Это все я знаю. Но ведь королем должен был стать Горан. А каким бы он был? Мне он приходился братом. Мне сложно судить. Он мог стать славным, добрым и великим королем? Ведь после нашего отца, обагрившего руки в крови казненных, должен был прийти именно такой.

— Твой брат был смел без меры. Отчаян и силен. Но он был жесток, если ты не заметил, хоть и не настолько, как Дэсмонд. И ко мне он относился не так сурово, как твой отец. Но я думаю, что ты истинно добрый и мудрый правитель.

— Льстец, — фыркнул Хлодвиг.

— В этом меня никто и никогда не упрекал.

— Ну, будет тебе. Однако каким я останусь в памяти потомков? Я хочу дать простому люду школы, насытить их жажду знаний. Завоеватели всегда угоняют в рабство самых искусных ремесленников или убивают их. Трудно восполнить такие потери после войны. А война близка.

— Ты одержим мыслями о войне. Не всегда смена течения в океане Предела приводила к открытому вторжению.

— Не всегда, — кивнул король. — Однако стычки были каждый раз, так или иначе. Но кто сказал, что этого не случится вновь? Мы пожгли и разрушили верфи на острове, уничтожили боры корабельных сосен, нанесли немалый урон колдунам. Но прошло восемнадцать лет, а течение уже поменяло направление.

— С чего ты взял, государь?

— А вот послушай. Ты ведь помнишь лорда Брекенриджа?

Нэйрос кивнул. Конечно, он помнил лорда одного из больших домов королевства. Когда Кабрийский орден, а с ними многие из прочей знати, отправился завоевывать Скифарию, молодой Роберт Брекенридж состоял в его рядах. Его сыновья, Гай и Вилор, были совсем детьми, и управлять родовыми землями остался его младший брат Эдвин. И Эдвин Брекенридж оказался единственным из лордов ближайших к Волчьему мысу территорий, который собрал войско и двинулся на мыс отражать нашествие корсаров Мамонтова острова, пока было еще не поздно. Другие лорды, питая нескрываемую неприязнь к так называемому волчьему народу, выжидали. Пусть корсары убивают свободолюбивых жителей мыса, и пусть они, в свою очередь, проливают кровь корсаров. Но Эдвин не стал ждать — двинулся на помощь и погиб в неравной схватке. И тогда король Дэсмонд в очередной раз позволил себе разгневаться. Его супруга-королева, носящая имя Эолинн, мать Хлодвига и Горана, являлась родной теткой Роберта и Эдвина Брекенриджей. Гибель племянника глубоко поразила королеву. А Дэсмонд, при всех своих недостатках, обладал тем не менее такой добродетелью, как безмерная и страстная любовь к супруге. После гибели Эдвина король приказал лордам снаряжать войско и идти на Волчий мыс отражать нашествие, а затем плыть на Мамонтов остров, пока это позволяло течение, и нести туда возмездие. Однако для волчьего народа и для Эдвина уже было поздно.

— Отчего мне его забыть? Он один из немногих, кто не считает возведение в лорды кузнеца чем-то постыдным.

— А тех, кто с презрением обзывает тебя возведенным, ты тоже помнишь? — Хлодвиг усмехнулся.

— Будь уверен, государь. Я должен помнить тех, кто относится ко мне дружелюбно, чтобы знать, на кого можно опереться в трудный час. А врагов я должен помнить, чтобы по возможности предотвратить приход этого трудного часа.

— Умно. Однако не об этом речь. Сегодня вестник принес пару грамот из Брекенрока. Одна из них — петиция ассамблеи лордов.

— Вот как? О чем речь?

— Чуть позже, Нэй. Вторая бумага содержит информацию иного рода. Несколько дней назад пропал конный латник из стражи Брекенрока. Подумали, дезертировал. Хотя с чего бы: у Роберта добрые земли и хорошие урожаи уже третий год. Его латники живут сытно и тепло, несмотря на близость моря, из которого нам постоянно приходится ждать беды. Латника начали искать — прочесывали окрестности, расспрашивали людей. И нашли в нескольких милях севернее замка, прямо на берегу Жертвенного моря, лодку-долбленку из краснолистого тиса.

— Краснолистый тис? — Нэйрос нахмурился. — Но такое дерево в Гринвельде не растет уже лет четыреста.

— Как и мамонты более здесь не водятся, — кивнул Хлодвиг. — Но все это еще есть на Мамонтовом острове. Ты и сам видел эти могучие деревья, которые начали расти за много тысяч лет до войны богов. Следовательно, лодка с острова.

— И каковы ее размеры? Не указано в письме?

— Указано. На одного человека.

— Но позволь, государь, даже если течение сменилось и благоприятствует движению флота к нашим берегам, нельзя на лодке просто взять и пересечь Жертвенное море. Это же одноместная долбленка, не парусный ял и не двадцативесельная галера.

— А кто сказал, что лодка самостоятельно пересекла море? Под покровом ночи или тумана мог приблизиться корабль и спустить эту лодку с одним человеком на воду, дабы он достиг берега незамеченным. Но даже галера на две сотни весел не способна преодолеть течение, что идет с океана Предела в море, а затем огибает Мамонтов остров. Она не смогла бы приблизиться и спустить лодку на воду, если бы течение не изменилось. Эта лодка — знак нам. Война близка.

Нэйрос повернул голову и уставился на закат, пылающий над Слезной бухтой. За ней начинался океан Предела. Алые краски, заполнившие небо, казались сейчас зловещим предвестием большого и долгого кровопролития.

— Возможно, это вражеский лазутчик… Не он ли повинен в исчезновении латника из Брекенрока? — задумчиво проговорил Нэйрос.

— Ты, как всегда, проницателен, мой друг. Латника нашли в кустах неподалеку, к северу от замка. У него перерезано горло, а доспехи, оружие и конь исчезли. Если на той лодке кто-то прибыл сюда и направился на юг, то это, несомненно, его рук дело. А куда лазутчику податься, как не на юг? На севере лишь неприступные горы Цитадели Богов. И даже к ним идти придется много дней по малообжитым землям, кишащим зверьем.

— Я понимаю, это не простая задача, но нужно заняться поисками того человека. Ведь известно, какие у него доспехи и конь.

— На месте лазутчика, Нэй, я бы сменил это все при первой же возможности, — покачал головой король.

— Я бы тоже. Но это пока единственный признак.

— Я уже поручил барону Глендауэру заняться этим. Можешь не сомневаться.

— И к войне скорой нам готовиться надо. — Нэйрос вздохнул.

— Безусловно, мой друг. Но пока в нашем королевстве мир, я должен кое-что успеть. Есть очень важное дело.

— Поведай уже, государь, что за дело.

— Помнишь легенду о том, что король Сигиберт частенько наряжался странствующим рыцарем и неузнанным участвовал в турнирах? Или как он переодевался крестьянином и посещал праздники урожая, веселясь с простым людом?

— Помню, Хлодвиг. На одном из таких праздников ему даже зуб выбили, и об этом баллада сложена. Даже не одна.

— Правда? Не слыхивал что-то.

— Ну, кто ж будет петь такую песнь государю об одном из его прародителей?

— Дерзкий бард в подпитии, быть может? Ну, не важно. Когда-то давно, еще только став королем, подумал я, что неплохо бы переодеться простолюдином и пойти в народ — узнать, как и чем он живет и какие чаяния носит в сердцах. Что для него благо, а что нет.

— Помню, — покачал головой Нэйрос. — Но ты тогда пьяный был, и я не думал, что ты всерьез.

— А вот представь себе, я это говорил всерьез, и мысль эта не отпускала меня все годы. В петиции лордов, что пришла из Брекенрока, явно сквозят недовольство и опасения знати. Лорды боятся реформ. Они ропщут. Выходит, я могу остаться в памяти потомков как деспотичный король, а не светлый и славный, каким должен быть преемник моего жестокого отца. Но я не могу отступиться от задуманного из-за одной бумаги, пусть на ней и поставили подписи десятки лордов. У нас в Гринвельде столетиями ничего не меняется — кроме королей. В иных землях, в той же Артаксате, уже научились делать зеркала из стекла, а не из полированного серебра или стали. И зеркала эти столь чисты и ясны, что с их помощью можно даже самому бриться, видя каждый волосок. Даже ресницы свои пересчитать можно! В Торнае давно придумали механический хронометр, указывающий время с точностью до шестидесятой доли минуты. И не нужен человек, чтоб выкрикивать часы или бить в колокол. В Артаксате делают стекло такой чистоты и прозрачности, что даже птицы бьются в окна, не замечая преграды. Конечно, мы можем покупать все эти творения. И покупаем. Но что умеем делать мы? Лучшие мечи? Возможно. Крепкие доспехи? Не спорю. Но все это мы производим уже много столетий. А те же Торнай и Артаксата развиваются. Мы делали свои мечи и доспехи, когда Торнай еще был построен из глины и его жители не знали железа. И вот мы все еще куем свои доспехи, а в Торнае уже изобрели механические часы с пружинами и зрительную трубу, приближающую звезды в сотни раз. Я говорю советникам, что мы столетиями топчемся на месте, а мне отвечают, что это стабильность. Но я вижу лишь застой. Нам нужна всеобщая грамотность, чтоб из народа, коему доступны науки, могли выходить мыслители, готовые создавать свои изобретения и проникать в тайны чужих. Мы должны развиваться и идти вперед. Иначе пройдет еще пара сотен лет, и та же Артаксата научится делать колесницы, способные бороздить небесный свод, а мы все будем хвалиться своими мечами и доспехами.

— Я что-то совсем запутался, государь. А при чем тут посещение крестьянских гулянок, ассамблея лордов и выбитый зуб короля Сигиберта?

— Мне необходимо узнать простой народ. Но как я могу это сделать? Призвать людей к себе? Но они будут твердить то, чему научат их лорды. Посещать народные сборища? Но сюзерены тех мест опять-таки подготовятся. Куда бы ни отправился король, там выкрасят стены, обновят заборы, приоденут чернь и представят обученных простолюдинов, которые будет говорить, как они любят короля и как они довольны своим великодушным лордом. Лет через пятьсот они, наверное, даже дороги новые за один день мостить научатся к приезду короля. А где истина? Под слоями свежей краски, коей вымазаны дома, под новыми одеждами крестьян, в кои их вырядили для услады глаз государя. И государь будет доволен: все хорошо в королевстве. А мне истина нужна, а не красивая картинка и хвалебные оды. Мне надо одеться простолюдином и пойти в народ. Говорить с ним и слушать его не как король, но как один из них.

— Но это опасно, государь.

— Именно поэтому мы пойдем с тобой вместе. Тебе куда проще. Ты сам из простых людей, и ты, ежели что, сумеешь обеспечить мне защиту. Пойми, петиция лордов — это важно, но я должен знать мнение и другой стороны. И я не из простого тщеславия, дабы оставить о себе добрую память, хочу сделать сие. Мне важно будущее королевства, коим правит мой род уже сотни лет.

— Слух о том, что ты рядишься в простолюдина, имея намерение пойти в народ, разойдется быстрее, чем ты сменишь далматику на поношенную тунику конюха, государь. И тогда весь замысел пойдет прахом.

— Мне это известно, волчья душа. Мы не скажем никому. Людей, осведомленных об этом, можно будет пересчитать по пальцам одной руки.

— А как в таком случае объяснить твое отсутствие? К тебе постоянно кто-то с визитом является.

— Мы оставим во дворце моего двойника, — прошептал Хлодвиг. — Я обучу его кое-каким азам, и этого вполне хватит, чтоб он продержался несколько дней в качестве короля. Мы постараемся не покидать своих постов на более долгое время, чем трое суток подряд. Я ведь тоже не могу оставить дела. Как и ты твои обязанности. Но твое отсутствие легче может остаться незамеченным, ты так нелюдим. Нелюдимей тебя во дворце только Гильом Блэйд.

— Мне не нравится эта затея, государь.

— Да тебе постоянно что-то не нравится, — нахмурился Хлодвиг.

— Где ты найдешь человека, как две капли воды похожего на тебя?

— Он уже найден. Я это давным-давно поручил барону Рональду Глендауэру. И он сыскал такого человека. Скоро ты его увидишь.

— Ваше величество! — воскликнул стольник. — Все готово! Простите великодушно за долгое ожидание!

— Ну, наконец-то! Что, и никто из пробников не отдал концы? — Хлодвиг засмеялся. — Ладно, ступай и пригласи наконец к ужину королеву и мою дочь.

— И принца, — шепнул Вэйлорд.

— Ах да. И этого беспечного мальчишку Леона тоже!

* * *

Восемнадцатилетний наследник престола, принц Леон, был строен, высок и красив: густые вьющиеся черные волосы, юношеский пушок, обрамляющий волевой подбородок, еще не знакомый с бритвой. Улыбчивый, громкоголосый Леон был не похож ни на Хлодвига, ни на златовласую Анриетту из дома Кессаритов — разве что большие глаза с холодным взглядом взял от нее. Еще ребенком Леон много времени проводил на малом ристалище, особенно когда Нэйрос тренировал там рекрутов гвардии. Тяга к оружию и способности к воинским искусствам проявились в принце с малых лет и радовали Хлодвига. Но с годами в нем проснулось еще и влечение к вину да беспутным женщинам. В юные годы принц постоянно увязывался за Вэйлордом, который и научил его владеть мечом, метать боевой топор или копье, а также другим премудростям боя. Юный Леон перенял от мрачного Вэйлорда любовь к черной одежде, так подходящей к его темным волосам. Доспехи он тоже любил черные. Даже кобыла, обесчещенная беспородными жеребцами в стойле мамаши Сиргаритки, была вороной масти. За прежнюю привязанность принца к Нэйросу король в шутку называл его волчонком, но в последние годы воспитанник стал много дерзить бывшему наставнику. Словно тот кудрявый мальчишка, радостно когда-то восклицавший «Дядя Нэй!», и этот нахальный юнец, именовавший Нэйроса старым волком, были совершенно разными людьми.

Леон вошел в королевскую трапезную последним. Тяжело дыша и слегка пошатываясь, он направился к столу и поцеловал сначала мать, сидящую рядом с королем, затем сестру, расположившуюся напротив Нэйроса. От принца разило вином, потом и духами девиц из дома терпимости. Мерзкое, одним словом, сочетание, запах самого порока. Когда он приветствовал родственниц поцелуями, королева нахмурилась, а Элисса поморщилась. Леон был облачен в измятую длинную котту с множеством серебряных пуговиц даже на рукавах, от локтя до запястий — для красоты.

— Ба! Сам черный лорд решил отужинать с нами! Какая честь! — воскликнул принц, смеясь и обходя стол, чтобы сильно хлопнуть ладонью Нэйроса по спине.

Тот не обратил на это внимания и продолжил неторопливо поедать мясной пирог, запивая легким вином из золотого кубка.

Леон наконец сел на свое место — напротив родителей и слева от Вэйлорда. Принц тут же схватил несколько жареных куриных крылышек и небрежно бросил в серебряное блюдо перед собой. Туда же полетели пирожки с луком и яйцом.

— Сестрица, будь добра, подай вина, — улыбнулся он Элиссе и кивнул на штоф, стоявший перед королем.

Элисса взглянула на отца. Король все это время сидел молча, не притрагиваясь к еде, и буквально сверлил сына суровым взглядом. Теперь он слегка мотнул головой, запрещая Элиссе выполнить просьбу брата.

— Чашник! — громко сказал Хлодвиг. — Подай принцу яблочный сок. Вина его высочеству на сегодня достаточно.

— Сок? — Леон скривился. — А отчего столь осуждающий взгляд, отец?

— Тебе разумения не хватает понять? — строго проговорил король. — Неужто ко всем твоим порокам прибавилась еще и глупость?

— Ко всем моим порокам? Не очень ли громко сказано, всемилостивый государь? — Улыбка сползла с лица принца, хотя подобный упрек был ему не в новинку и уж точно не стал неожиданностью.

— Придержи язык! — Хлодвиг повысил голос. — Церемонию сватовства к твоей сестре ты пропустил! Это неуважение ко мне, к Элиссе, к лорду Хайдамару!

— К чему мне там надо было находиться, отец? — воскликнул принц. — Я ничуть не сомневался, что Элисса откажет ему и вся эта церемония пустая! К чему надо было, чтоб Хайдамар стерпел унижение не только в глазах твоих и матушки, но еще и будущего короля?

— Будущего короля? — Хлодвиг зло рассмеялся. — Однако, каков ты!

— Что смешного тут, отец? Так уж вышло, что мне твой трон из мамонтовой кости наследовать.

Нэйрос бросил на принца мимолетный взгляд. Когда Леону было восемь лет, он как-то спросил, правда ли, что трон сделан из бивней того белого мамонта, на котором ездил Артогно Эвер, прародитель Эверретов. Нэйрос тогда заверил, что это чистая правда, как и было принято считать. Тогда маленький Леон с сомнением заметил, что на трон ушло по меньшей мере четыре десятка бивней, а то и более полусотни. Что же это был за мамонт? Нэйрос еще тогда отметил, что наследник престола вырастет мудрым и прозорливым. Сейчас, глядя на этого полупьяного юношу, он чувствовал лишь разочарование и печаль.

— В том и беда, что ты единственный наследник, — продолжал король.

— Моя ли в том вина? — нагло усмехнулся Леон.

— Придержи язык! — послышался строгий голос королевы.

— Матушка! — С тяжелым вздохом Леон покачал головой. — Сколько лет лорду Хайдамару? Сорок? Отец, он даже старше тебя. Кому из вас, дорогие родители, пришло в голову выдать мою юную сестру за это древнее изваяние?

— Молодые и более знатные лорды уже давно кончились. — Королева Анриетта сурово взглянула на дочь.

— Матушка, ты так говоришь, будто я их всех с утеса сбросила, — тихо отозвалась принцесса, не поднимая глаз.

— Не дерзи мне, Элисса. Я тебе еще два года назад говорила: будешь привередничать, останешься без подходящей партии. А ведь в былые годы короли даже не думали спрашивать своих детей, хотят они вступать в брак или нет.

Последнюю фразу она сопроводила осуждающим взглядом, брошенным на Хлодвига. Ей было за что осуждать мужа. По ее мнению, он разбаловал не только подданных, но и собственных детей. И теперь приходилось расплачиваться.

— Ты мне сейчас упреки станешь высказывать? — Король нахмурился.

— Ну, будет вам, — насмешливо фыркнул Леон. — Есть еще в королевстве неженатые лорды помоложе Хайдамара.

И смеющийся принц взглянул на Вэйлорда.

— Болван, — беззлобно откликнулся Нэйрос.

— Сир Вэйлорд! — Королева резко повернулась в его сторону. — Уместно ли напомнить вам, что вы разговариваете с наследным принцем Гринвельда?

— Ни к чему напоминать, моя королева. Я это прекрасно помню и оттого сказал «болван», а не что-нибудь покрепче.

Леон расхохотался. Хлодвиг лишь покачал головой, ухмыляясь. Элисса посмотрела на Нэйроса: странное дело, говоря с королевой, он даже не взглянул на нее. Казалось, он избегал смотреть на Анриетту.

— Ничего, ничего, дружище, можешь даже всыпать ему для науки. — Король, похоже, шутил, но невесело. — Мне-то негоже бить собственного наследника.

— Берегись, старый волк! — вновь засмеялся Леон, жуя мясо. — Я уже владею мечом лучше тебя.

— Сильно сомневаюсь, ваше высочество.

— Может, проверим? — Принц не на шутку раззадорился.

— Брат, ну что ты такое говоришь? — вмешалась Элисса.

— Не волнуйтесь, моя принцесса, ваш брат шутит, как и я. Мы постоянно так делаем. Верно, принц?

— Это ведомо лишь нам двоим и самому Первобогу, — со смехом продолжал Леон.

— Не кощунствуй, принц! — Анриетта снова повысила голос.

Похоже, она была сердита на весь мир: очередной жених ушел обиженный, принц явился с опозданием и в подпитии, а король своими ухмылками поощряет дерзость Вэйлорда в адрес наследника престола.

— Довольно! — Хлодвиг вдруг хлопнул ладонью по столу. — Пошутили, и хватит. Теперь я буду говорить серьезно, и ты, Леон, будешь очень внимательно меня слушать.

— Я же всегда тебя слушал внимательно, отец…

— Я не велел тебе говорить. Я велел тебе слушать! — повысил голос король. — Твоя матушка тут сказала, что в былые времена короли не спрашивали своих чад, каким образом им желательно выполнять свой долг перед троном и королевством. Быть по сему. Ты достаточно развлекался, и молодость твоя проходит среди всех возможных радостей жизни. Теперь пора тебе вспомнить, что когда-нибудь, надеюсь, не очень скоро, ты займешь мой трон. Это значит, что твоей вольной жизни пришел конец. Через четыре дня тебе надлежит прибыть в Золотую Гавань. Там будет ждать галера, на которой ты пересечешь Срединное море.

— Что? — Беспечное выражение слетело с лица принца, словно осенний лист от сильного ветра.

Все, включая Нэйроса, с удивлением уставились на Хлодвига. Похоже, сие известие для каждого было полнейшей неожиданностью.

— Что это значит, муж? — тихо спросила Анриетта.

— Я еще не договорил! — строго и громко сказал государь. — Итак, Леон, с тобой надлежит отправиться твоему сквайру, Кристану Брекенриджу, а также двум охранителям. Ты поедешь в Тассирию в качестве королевского посланника от Гринвельда. Одним из охранителей пусть будет сир Харольд Нордвуд. Он немного умеет говорить и даже писать по-тассирийски.

— Ты отправляешь меня в ссылку?! — с обидой, горечью и гневом воскликнул Леон.

— В ссылку? — Король скривился. — В своем ли ты уме, сын? Я поручаю тебе дело государственной важности, достойное наследного принца. Возмужаешь, познаешь новый для себя мир. Уму-разуму научишься. Заодно и делам политическим. На пользу будет как тебе, так и королевству, которым тебе предстоит управлять.

— Не хочу я ни в какую Тассирию, — угрюмо проворчал принц, растерянно глядя на отца.

— А я разве спрашиваю, хочешь ты или нет? Когда-то я вместе со своим старшим братом, наследным принцем Гораном, отправился на войну. На Мамонтов остров. Ни я, ни брат даже не думали, хотим ли мы этого. Мы просто понимали: в этом состоит наш долг. И мы свой долг выполнили. Теперь настал твой черед. К тому же ты не едешь на войну, а станешь посланником мира. Будешь жить при дворе императора. Чем плоха такая доля? И уговаривать я тебя не собираюсь. Ты поедешь, и это моя королевская воля. И все двенадцать богов мне не помешают, даже если захотят.

— И как давно ты это решил? — тихо, но строго спросила Анриетта мужа.

— Достаточно давно. В переписке с Тассирией мы обсуждали обмен послами. Сегодня пришла весть, что их посол с дарами и обслугой направился в Артогно. Прочный мир с Тассирией нам нужен не менее, чем со Скифарией. Нужна и торговля, а не контрабанда, которой занимаются нынче наши негоцианты. А большая торговля даст стимул росту флота. И на том флоте будут морскую науку постигать моряки, мы начнем строить боевые корабли для борьбы со Странствующим королевством. Течение изменилось, война не за горами. И уже в следующем году Странствующее королевство может приблизиться к нам настолько, что войны избежать не удастся. Флот мы построить не успеем, морским наукам людей обучить — тоже. Но мы успеем наладить дружбу с двумя державами — на юге и востоке, а это уже немало.

— Отчего я узнаю об этом только сейчас, Хлодвиг? — Тон королевы выражал беспредельное изумление и недовольство.

— Не хотел долгих споров. Теперь на них есть всего четыре дня.

— Но так поступать неправильно!

— Я король. Делаю что хочу. — Хлодвиг усмехнулся. — И не спорь со мной, женщина. Пожалуйста.

— Ты отправляешь его в совершенно чужой мир…

— Это не Мамонтов остров и не Скифария, с которой мы не так давно воевали. Это древнейшая империя. И с их воинами в последний раз мы скрещивали мечи больше ста лет назад.

— Но иные нравы…

— Он уже не мальчик, и ему пора бы свой, — король сделал упор на последнем слове, — нрав обуздать.

— А тропические болезни, о них ты подумал?

— Подумал, но у блудниц в тупике Роз он может подцепить и чего похуже. И довольно. Я, кажется, сказал, чтобы ты более не спорила со мной. — Король взглянул на супругу. — Когда он вернется возмужавшим и поумневшим, ты только благодарить меня будешь.

— И на сколько? На какой срок ты меня отсылаешь туда, отец? — растерянно спросил Леон.

— Если ты оправдаешь мои чаяния, то уже через два года я пришлю тебе замену.

— Два года?! — воскликнул принц, поднявшись.

— Но если ты меня разочаруешь, то можешь там и состариться. — Хлодвиг строго взглянул на сына.

Тот некоторое время стоял молча, бросая растерянные взгляды на всех сотрапезников. Затем покачал головой:

— Благодарю за чудесный ужин. Но что-то аппетит у меня пропал совершенно.

Сказав это, он резко развернулся и пошел прочь.

— Ты доволен? — прошипела Анриетта, когда Леон удалился, хлопнув дверью.

— Задай мне этот вопрос через два года.

— Государь, могу я молвить слово? — спросил Вэйлорд.

— Попробуй. — Хлодвиг пожал плечами, возвращаясь к еде.

— Дозволь мне отправиться с ним вторым охранителем. Кристан Брекенридж молод и малоопытен. Сир Харольд Нордвуд хороший воин и достойный рыцарь, однако не из лучших бойцов. И тебе, и королеве будет спокойнее при мысли, что рядом с принцем я. Ведь ты же сказал, что сопровождающих должно быть трое.

— Так я сказал. — Хлодвиг медленно кивнул. — Но не ты один умеешь держать меч и метать топоры. А ты мне нужен здесь. Или позабыл уже? Твое место у трона!

— Да, но…

— Волк! Ты слово молвил, я дал ответ. И покончим с этим.

* * *

Вдоль малого дворцового парка, где иногда тренировались рекруты гвардии, росли тисы — еще молодые, даже юные по меркам этой долговечной породы: им было всего по три сотни лет. Они не доросли до покоев Нэйроса Вэйлорда, и луна беспрепятственно заглядывала в его окна на третьем этаже.

Сегодня полнолуние. В такие ночи Вэйлорда всегда мучила бессонница. Со временем он научился извлекать из нее пользу: расположившись на подоконнике, он сейчас старательно приводил в порядок свой треугольный щит. Для начала надо было натереть стальную окантовку с островерхими клепками. Кое-где стала проступать ржавчина, и Вэйлорд старательно полировал сталь жесткой тряпицей с мелким песком. Затем обычным сукном убирал возникавшую при полировке пыль, потом натирал куском войлока, зализывая царапины и придавая блеск. Дальше на очереди было черное поле щита, в центре которого красовался большой белый отпечаток волчьей лапы. Таков был незамысловатый герб лорда Вэйлорда, первого в своей династии, бывшего кузнеца и оруженосца принца Хлодвига Эверрета.

Щит он изготовил сам, сам и нанес выбранную эмблему. Местами краска уже облупилась, и Вэйлорд водил ножом по щиту, сдирая хлопья. Затем протирал уксусом, обезжиривая поверхность под новую покраску. Его труды освещали полная луна и пара лампад на тумбе. Из окна этажом выше доносилось мягкое и ласковое звучание флейты — там жила принцесса Элисса. Отчего-то ей тоже не спалось сегодня. Возможно, после отвергнутого сватовства у нее вышел неприятный разговор с королевой, и теперь юная дева пытается унять расстройство. «Не смотри в мои очи, Нэй! Они раздражены от ярких бликов Слезной бухты!» — так она сказала ему сегодня днем. И вот теперь он трудился над своим щитом, при свете полной луны слушая игру принцессы. Это так успокаивало после всех тревог минувшего дня: встреча скифариев, неприятный разговор за ужином… Последнее, пожалуй, хуже всего. И дело было не в беспечности принца или перебранке царственной четы, свидетелем которой он поневоле стал. Сир Нэйрос Вэйлорд уже много лет старательно уклонялся от встреч с королевой. При его положении они были почти неизбежны, но черный лорд стремился свести их к минимуму.

Левая нога затекла, и Вэйлорд переменил позу. Однако при этом он задел склянку с уксусом, и та полетела вниз, во двор. Нэйрос попытался подхватить ее уже в полете, но вышло еще хуже: щит с грохотом рухнул на пол. Вэйлорд вжал голову в плечи и зажмурился от досады: вот тебе и лунная ночь с пением флейты.

— Тринадцатый! — выругался он вполголоса.

Слышали бы его сейчас придворные клиры. Поминать имя тринадцатого обладателя небесной колесницы считалось страшным грехом, будто от этого он мог вернуться из преисподней и задать всем жару. Рожденный смертной женщиной (от кого родились прочие двенадцать богов, вообще оставалось неизвестным), он вообще не имел имени, и ему не нашлось места в календаре, где каждый месяц был назван в честь бога с колесниц. Тринадцатый считался проклятым, поскольку спровоцировал войну богов, ревнуя Первобога к братьям. Молва людская все же наделила его различными прозвищами: Дьявол, Черт, Мазарил, Азазель, Сатануил и так далее. Это клиры тоже осуждали, но не так резко, чем когда его называли просто тринадцатым.

Музыка наверху смолкла. Неужто грохот и брань достигли слуха принцессы и потревожили ее? Вэйлорд сокрушенно вздохнул и вернулся к своей работе. Вдалеке, на стене замка, раздавались неторопливые шаги стражника. Под слабым ветерком со стороны Слезной бухты шелестели тисы. Вэйлорд все думал о замыслах Хлодвига. Король был прав: Нэйрос почти всегда и ко всему относился с настороженностью. Таков уж был его нрав. Иногда это шло на пользу, иногда ставило в неловкое положение. Стоит ли тревожиться по поводу замыслов короля сходить в народ, а сына отослать за Срединное море? Безусловно, молодому наследнику нужен опыт для будущего правления. Нужна дисциплина, понятие о чести и благочестии. Но обязательно ли для всего этого отправлять его в Тассирию? С другой стороны, кто способен обучить его этому в Гринвельде? В детстве с ним постоянно был Вэйлорд, но теперь и он для Леона не указ. Интересно, почему? Когда именно «дядя Нэй» превратился в «старого волка», извечный объект насмешек, пусть и беззлобных по сути, но все же говорящих о совершенно другом отношении?

Размышления прервал тихий звук открывшейся двери.

— Ты ведь не спишь, Нэй? — послышался негромкий девичий голос.

Вэйлорд резко обернулся и от неожиданности едва не выронил щит снова. На пороге стояла принцесса Элисса, держа подсвечник с восковой свечой.

— Ваше высочество? — удивленно проговорил Вэйлорд.

Элисса некоторое время молчала, лишь смотрела на хозяина покоев. А вид у него сейчас был не вполне подобающий: из одежды — только белые льняные брэ.

— Какой ты волосатый. И впрямь как волк, — выдохнула девушка.

— Простите, моя принцесса, но я… — Вэйлорд тут же поднял щит, словно пытаясь прикрыться.

— Какой ты стыдливый, Нэй! — Элисса рассмеялась, да так звонко, что Вэйлорд испугался, как бы не сбежался сюда весь двор. — Ну, полно же, ты ведь не девица! А мужчине и положено иметь волосатую грудь.

Он стал медленно опускать щит.

— А вот волосатый живот и плечи, наверное, уже чересчур, — продолжила принцесса, и Вэйлорд тут же поднял щит.

— До чего же ты забавный, милый волк! — Она рассмеялась еще звонче. — Ну, перестань! Я ведь шучу!

Вэйлорд вздохнул, нахмурившись, и отставил щит. Принцесса подошла к столу, поставила подсвечник и уперла кулачки в бока.

— Благородный сир, как смеете вы представать перед принцессой Гринвельда в таком непотребном виде? — строго сказала она, однако глаза ее в свете лампад, восковой свечи и полной луны так и сверкали озорством.

Вэйлорд покачал головой, явно не одобряя затянувшейся шутки, взял со стула камизу и надел.

— Так лучше? — спросил он недовольно.

— Вполне, — хихикнула девушка. — Ты не предложишь принцессе присесть?

Он взял дубовый стул с высокой спинкой и поставил перед ней. Сам уселся напротив, на табурете.

— Что привело вас ко мне в этот час, ваше высочество? Негоже благородной девице являться среди ночи к одинокому мужчине.

— Отчего же? — дерзким тоном спросила Элисса.

— Люди сочтут это весьма неприличным и…

— А что более неприлично: девушке просто проведать старого друга или то, что люди при этом вообразят? Тем более все знают, что в полнолуние ты не спишь.

— Вы, конечно, правы, однако…

— Это как с флейтой, Нэй! — снова перебила она. — Все говорят, что благородной даме не следует играть на флейте, ибо это непотребство какое-то. Но, на мой взгляд, непотребны эти самые люди, если при виде девушки, играющей на флейте, воображают нечто такое, отчего сами краснеют. Игра на флейте — всего лишь музыка. А эти люди просто глупы, если сами признаются, до чего непристойны их мысли, в то время как они стараются выглядеть благочестивыми. Быть может, я не права, Нэй?

— Вы правы и очень умны, моя принцесса. — Вэйлорд покачал головой, слегка улыбнувшись. — Но все же надо соблюдать приличия.

— Так ты прогонишь меня? — Она надула губки в притворной обиде.

— Ни за что на свете, моя принцесса. — Он поклонился.

— Так-то лучше, лорд Вэйлорд. — Она горделиво приподняла подбородок. — Терпи мои капризы, о благороднейший из лордов.

И снова рассмеялась.

— И все же позвольте узнать, моя принцесса, что привело вас ко мне? Да еще среди ночи.

— Почему бы тебе не называть меня просто Элисса?

— Потому что вы принцесса.

— Но я Элисса.

— И вы принцесса.

— Но у принцессы есть имя. И принцесса желает его слышать из уст преданных ей людей. Говорят, что, когда один человек не обращается к другому по имени, это значит, он боится его с кем-то спутать. Но если кто-то боится человека спутать с другим, то он совсем ему не предан. С кем ты боишься меня спутать, милый волк?

— Ни с кем, моя… Ни с кем, Элисса. Я предан вам, как и вашему отцу и королевству. Просто есть правила…

— Да к тринадцатому все эти правила, — шепнула девушка, склонившись над столом и приблизившись к Вэйлорду.

— Что вы такое говорите?! — Он был потрясен, услышав жуткое ругательство из таких прекрасных уст.

— Ты сам это произнес недавно, когда уронил что-то тяжелое!

— Так вы все слышали? Простите, моя…

— Элисса.

— Да. — Он снова кивнул.

— Что — да?

— Элисса.

— Милый Нэй. — Она улыбнулась. — Не стоит. И ты меня прости.

— За что? — Вэйлорд удивился.

— За минувший вечер и ужин. Мои отец и мать… Мой брат… Мне было стыдно, что тебе пришлось все это видеть и слышать.

— Здесь нечего стыдиться, дитя. Обычное дело…

— В том и беда, что обычное. Оттого стыда еще больше. А еще я думала… Знаешь, Нэй, когда отец сказал, что ты ужинаешь с нами, я было уже решила, это потому, что сегодня… Вернее, вчера уже, была годовщина. Но никто о ней не вспомнил. Прости, милый волк.

— Годовщина чего, ваше высочество? — Нэйрос уставился на Элиссу.

— Так и ты не помнишь? — изумилась девушка. — Чему тогда тут удивляться. Двадцатый день октавиана. Это день твоего возведения в лорды.

— Ах, вот оно что! — Вэйлорд позволил себе улыбнуться, что было для сурового лорда большой редкостью. — Будет вам, Элисса, чего тут отмечать?

— Горько слышать это, Нэй. — Она осуждающе покачала головой. — Ведь я приготовила тебе подарок.

Только сейчас Вэйлорд заметил на ее шее еще какой-то черный шнурок помимо цепочки амулета.

— Взгляни, Нэй, я сделала это сама. — Принцесса сняла с шеи черную кожаную ладанку. — Своими руками.

Он осторожно принял амулет: серебряными нитями на ладанке был вышит крохотный волчонок, свернувшийся клубком, с носом из черного бисера.

— Какая искусная работа… — Растроганный таким вниманием Вэйлорд снова улыбнулся. Как бы в привычку не вошло. — Это прекрасный подарок, моя принцесса. Самый прекрасный, какой я когда-либо получал. И очень неожиданный… Благодарю, милая Элисса. Чем я могу отплатить?

— Сир Вэйлорд, я не торговка и это не товар, мне не нужна плата. — Она прищурила свои большие зеленые глаза. — Я рассчитываю лишь на то, что ты примешь этот скромный подарок.

— Разумеется, я принимаю его с благодарностью, ваше высочество.

— А шнурок сплетен из волоса черного единорога. Очень прочный.

— Волос черного единорога? — изумился Нэйрос. — Но он же безумно дорогой…

— Зачем принцессе вдаваться в такие тонкости? — Она тихо засмеялась.

Оба замолчали, повисла тишина. Лишь шепталась листва за окном и долетали размеренные шаги стражника на дворцовой стене. Вэйлорд рассматривал вышитого на кожаном мешочке волчонка и думал, как быть с этим подарком. Он ведь никогда ничего не носил на шее. И уж тем более не мог придумать, что поместить в эту ладанку. Но и обидеть принцессу не хотелось, уж очень она добра к нему. Ее чрезмерная доброта даже смущала непоколебимого черного лорда.

— Расскажешь мне какую-нибудь историю на сон грядущий? — спросила Элисса. — Потом я уйду.

— Какую историю?

— Не знаю. Подумай. Мне нужна история для нового спектакля, только свежая и не слишком мрачная.

Он повернулся и взглянул на полную луну.

— Когда-то очень давно, за много веков до рождения первого короля Артогно Эвера… — начал он, как вдруг Элисса вскочила и протянула руки к стоящей на столе бронзовой чаше с золотистыми яблоками из королевского сада.

— Нэй! Взгляни, что я научилась делать! — И стала подбрасывать яблоки: одно, второе, третье, ловко жонглируя ими.

Вэйлорд вздохнул: как это похоже на Элиссу! Она не может сосредоточиться на чем-то одном и долго усидеть на месте. Милое, беспечное, игривое дитя. Нелегко беседовать с ней угрюмому старому волку.

А она, видимо, ожидала, что он похвалит ее ловкость.

— Прекрасно. — Раздосадованный, что его прервали, он все же соизволил кивнуть. — Я бы так не смог.

Два яблока вернулись в чашу, третье принцесса с хрустом надкусила и поморщилась.

— Ой! Кислое! — Отложив яблоко, она вновь уселась. — Так что ты рассказывал?

— Ваше высочество, вы действительно уверены, что хотите слушать?

— Конечно! — Элисса уперлась локтями в столешницу и опустила подбородок в сложенные чашей ладони. — Рассказывай.

— Как пожелаете. Когда-то очень давно, за много веков до рождения первого…

— Ты сохранил его! Как мило! — Принцесса заметила тумбу у окна, на которой стояла расписная кружка, а в ней — тот самый кабрийский эдельвейс.

— Да, ваше высочество. — Вэйлорд приложил ладонь ко лбу и тяжело вздохнул. — Сохранил.

— Ну так что там? Рассказывай.

— С которого раза мне это удастся? — пробормотал он.

— Что?

— Я говорю, это случилось за много веков до Артогно.

— Первого короля или города?

— И того и другого.

— И что случилось?

— Война богов.

— Ну-у, — разочарованно протянула она. — Про войну богов мне клирицы все уши прожужжали.

— Я не об этом.

— Не рычи, Нэй. А про что?

— Хочу рассказать легенду Волчьего мыса.

— О! Давай! Рассказывай!

— Вы будете слушать? Уверены?

— Ну конечно! Рассказывай. Я слушаю.

— Давным-давно…

— За много веков до рождения первого короля, — продолжила она и захихикала.

— Ступайте спать, несносное дитя! — Он нахмурился и встал.

— Ах ты дерзкий! — засмеялась Элисса. Затем, видимо поняв, что он и вправду рассержен, притихла. — Прости. Ну прости, Нэй.

Принцесса обошла стол и, подойдя к нему, осторожно положила ладони на его плечи.

— Милый волк, — шепнула она. — Не смей сердиться на свою принцессу. С кем еще я могу быть такой непосредственной? Мне все постоянно указывают мое место: так негоже поступать принцессе, и так тоже. Я пташка в золотой клетке. Но и золотая клетка — лишь клетка. А ты всегда принимал меня такой, какая я есть, и был снисходителен к моим шалостям. Не смей сердиться на свою принцессу, мой волк.

— Простите и вы меня, Элисса. — Он повернул голову, не в силах более сохранять невозмутимость под ее выразительным взглядом.

— Расскажи мне легенду Волчьего мыса. Я хочу ее услышать. Буду тиха, словно мышь, — зашептала она.

Он вдруг почувствовал странное волнение от этого шепота и от ощущения ее невесомых ладоней на плечах. Вэйлорд тряхнул головой.

— Конечно, моя Элисса… То есть моя принцесса… Элисса… В общем, присядьте. Прошу.

Она вернулась на свое место, придвинула подсвечник и стала глядеть на Вэйлорда сквозь огонек свечи.

— В те времена на Волчьем мысу не было людей, а жила стая волков, но не обычных, а более крупных и мудрых. У них был свой король, по имени Вэйло.

— Вэйло? — удивилась принцесса.

— Да, Элисса. У людей Волчьего мыса часто встречается эта фамилия, и я носил ее когда-то.

— А волки называли друг друга по имени? Они умели говорить?

— Умели, но на древнем волчьем языке. И была в те времена война богов. Они рассекали небо на своих колесницах. Та война шла тысячу лет или один день — боги не ведали разницы. Время для них что манная каша: можно ею наполнить миску, можно вычерпать и наполнить вновь. И вот поверженная колесница бога Феролина упала в океан Предела, далеко на запад от Волчьего мыса.

— И поэтому Феролин — бог всех морей?

— Совершенно верно. Колесница не утонула сразу, а поплыла по волнам, и Феролин призвал всю свою свиту.

— Откуда? — удивилась Элисса.

— Они все были на колеснице.

— Но как они уместились на одной колеснице?

— Это ведь небесная колесница богов. Она очень велика. И свита Феролина была многочисленна. Феролин сказал им: «Бросьте в воды все, что не нужно нам, иначе мы отправимся на дно». — «Но что мы можем сбросить? — отвечали они. — Прикажи, и мы бросимся сами». — «Нет, — отвечал бог. — Вы нужны мне, ибо многое умеете и знаете. Я приказываю вам бросить в океан ваших младенцев».

— Детей? — ахнула принцесса.

— Да, Элисса. «Бросьте в океан ваших детей, они ничего не знают и не умеют, — сказал он. — А когда мы спасемся, можно будет зачать новых детей. Если же этого не сделать, они все равно утонут вместе со всеми нами». И тогда родители, плача и стеная, стали бросать своих чад в черные воды. Но, не желая видеть, как дети захлебнутся, укладывали в корзины, чтобы волны унесли их подальше с глаз. И вот много дней спустя суровые зимние волны принесли корзину к Волчьему мысу, и из нее раздался плач. Пришли на этот звук волки во главе со своим королем Вэйло и увидели младенца. Волки стали решать, что делать с ним. Король Вэйло сказал, что его следует взять в стаю и воспитать как волка. Но ему воспротивился младший брат, Адор. Был он ни бел, ни черен, а был он сер и двуличен. И давно мечтал занять место брата. Адор сказал, что принять в стаю чужака — это против обычая и волчьей природы. Младенца следует съесть.

— Ой, ужас какой! — выдохнула принцесса, прижав пальцы к губам.

— Вэйло же сказал, что не допустит гибели младенца. Тогда Адор бросил ему вызов. Они сразились. Волчий король Вэйло спас жизнь ребенка ценой жизни собственного брата, которого в поединке убил, но и сам получил тяжелые раны. Младенца взяли в стаю. А на другой день волки снова услышали плач. Море выбросило на берег множество корзин с детьми, и всех их взяли в стаю. Волчицы вскармливали их своим молоком, волки растили и учили охоте. Дети росли волчатами. Многие юноши и девы влюблялись в волков, а те в них. Они создавали союзы, и стая превратилась в новое племя — племя людей-волков. Это мои далекие предки.

А пока корзины с младенцами плыли к берегу, поверженная колесница снова стала погружаться в волны. И тогда бог Феролин сказал своим людям: «Бросайтесь теперь и вы в море, чтоб я и моя колесница не утонули». И воспротивились его слуги. «Мы предлагали тебе это с самого начала, — твердили они. — Если бы ты согласился тогда, наши дети были бы живы». Поднялся мятеж, слуги восстали против Феролина и бросили его самого в холодные волны, наложив проклятие, что он более никогда не сможет ступить ни на какую твердь и лишь дозволено ему покоиться в черных водах океана, смешанных со слезами и кровью их детей. Сами же слуги смастерили из обломков колесницы лодки и пустились по волнам в поисках своих детей. Они нашли земли, обильно поросшие лесом, стали рубить лес и обносить поверженную колесницу плотами. Вскоре в океане возник огромный плот, края которого терялись за горизонтом. В центре его покоилась колесница низложенного Феролина. Так появилось Странствующее королевство. Много времени спустя народ Странствующего королевства прознал, что дети их предков, их братья, не погибли в волнах, а нашли пристанище на Волчьем мысу. И отправилось королевство туда. Его жители стали призывать родную кровь обратно. Но волчий народ сказал: «Вы отказались от нас, вручили нашу судьбу жестоким волнам океана Предела. Океан смилостивился, волки приняли нас. Теперь волки — наша семья, а вы, пытавшиеся нас убить ради своего спасения, ступайте прочь и не возвращайтесь». И случилась тогда между ними война, ибо Странствующее королевство пыталось забрать волчий народ силой. С тех самых пор, как только в океане Предела меняется течение, Странствующее королевство движется на восток, к нашим берегам, и первой землей, которую они видят, является Волчий мыс.

Выслушав эту историю, Элисса какое-то время молчала, глядя на Вэйлорда широко раскрытыми глазами и прикрыв ладонями рот.

— Так, значит, Странствующее королевство всего лишь ищет потерянных детей…

— Предки его жителей бросили этих детей умирать, моя принцесса. Эти люди всегда приходили к нам с войной. Не стоит питать к ним симпатий.

— Но ведь после того там снова рождались дети. И сейчас рождаются. Разве они виноваты в чем-то?

Вэйлорд пожал плечами:

— И меня, и короля, и все наше королевство беспокоят не их дети, а их флот и корсары.

— Но ведь получается, что ты с ними родня.

— Только если верить легенде, милое дитя. — Нэйрос улыбнулся. — И то она очень старая.

— Это очень грустная история, милый волк, — вздохнула Элисса. — И слишком жестокая для кукольного представления.

— Простите, ваше высочество, но ничего иного мне в голову не пришло.

— Здесь не за что просить прощения, Нэй… Просто… Я попробую сложить стихи и превратить твою историю в балладу. Ты не против?

— Конечно нет. И я с большой радостью выслушаю ее в вашем исполнении.

— Договорились! — Принцесса вскочила и улыбнулась. — Все, сир Вэйлорд, я упорхнула к себе.

— Доброй вам ночи, моя принцесса. — Он поднялся и поклонился.

— И тебе. — Она взяла подсвечник и торопливо направилась к двери. Выходя, она чуть обернулась и шепнула: — Подари миру улыбку, милый волк.

После ухода принцессы Вэйлорд взял надкушенное ею яблоко, уселся на подоконник и стал при свете луны разглядывать подаренную ладанку. Внизу, примерно там, где располагалась большая беседка, оплетенная виноградными лозами, брякнули струны лютни. Доев яблоко, Вэйлорд швырнул огрызок в ту сторону. Звук расстроенных струн смолк.

— Люди в этом замке обычно спят по ночам, — сделал Вэйлорд замечание скрытому темнотой и зарослями музыканту.

— Но только не ты, возведенный, не так ли? — послышался зловещий голос, похожий на скрежет железа.

Он принадлежал единственному человеку, из чьих уст прозвище «возведенный» звучало не как оскорбление, а иначе.

— Как всегда в полнолуние. А отчего ты не спишь, Гильом?

— Старые раны не дают. Они, похоже, тоже бодрствуют в полнолуние, как и некоторые волки.

— Тем лучше, у меня к тебе есть разговор.

— Кому-то надо отрубить голову? С некоторых пор, волею Хлодвига, казнить можно только на основании его письменного указа, подкрепленного его же печатью.

— С чего ты взял, что мне нужна чья-то голова?

— Я палач. А что еще может понадобиться деснице государя от королевского палача? Не хочешь же ты, чтобы я тебе исполнил балладу!

— Оставайся на месте, сир Блэйд. Я сейчас спущусь.

— Вина прихвати.

— Непременно.

Назад: ГЛАВА 3 Ассамблея лордов и человек на стене

Дальше: ГЛАВА 5 Всадник, два духа и старая башня

ГЛАВА 4 Три князя, шепот братьев по мечу, юный принц и полнолуние

* * *

* * *

* * *

* * *

ГЛАВА 4
Три князя, шепот братьев по мечу, юный принц и полнолуние