ГЛАВА 18
Письмо, видение, снова письмо
Принц Леон окончательно потерял покой. Все мысли и чувства его занимала Инара, прекраснейшее из созданий. Поединки с Харольдом Нордвудом он проигрывал быстро и понимал, что это вспыхнувшие чувства к императорской наложнице сделали его слабым, однако ничего не мог с собой поделать. Ее глаза, ее робкая улыбка и божественный лик стали смыслом его жизни. Он и не замечал, какая тоска охватила Шатису. Войдя вечером в его покои, рабыня не бросилась на него с объятиями и поцелуями. Лишь сказала тихо, что письмо передано.
— Могу ли я быть еще чем-то полезна вам, мой принц? — отстранение добавила Шатиса, глядя мимо Леона, на пуховую перину, которую еще недавно они вдвоем усердно мяли.
— Она сказала что-нибудь?
— Нет. Просто приняла письмо.
— Благодарю тебя. Можешь быть свободна.
Похоже, именно такой ответ был самым неприятным для Шатисы. Она ушла, а Леон смотрел в пол и думал о письме. Не написал ли он чего-нибудь лишнего? Или, быть может, наоборот, не нашел правильных слов, чтоб Инара поняла его? Опять и опять он перебирал в памяти слова, что писала на тассирийском языке под его диктовку Шатиса:
«Моя Арпелия. Позвольте мне так величать Вас, но не оттого, что Ваше имя мне не по нраву. Напротив, Инара, Ваше имя ласкает мой слух и вызывает дрожь во всем теле. Но Арпелия — значит, что Вы для меня богиня красоты и женственности. Ведь именно это имя принадлежит самой прекрасной из дочерей Первобога. Но я ничуть не удивлюсь, если окажется, что Вы своей красотой превосходите даже ее.
Позвольте мне принести извинения за то, что Вам пришлось стать свидетельницей неприятной сцены — смертельной схватки с пленником, в которой я вышел победителем. Это не лучшее зрелище, недостойное Ваших прекрасных глаз. Но это мужское ремесло и дело чести. Я не желал бахвалиться перед Вами или кем бы то ни было другим. Ваш господин дал мне право решать судьбу пленников, и я предложил им свободу. Неразумный пленник ответил мне оскорблением, я вызвал его на честный поединок и даровал ему чистую и достойную смерть. Я знаю, что Вы думаете. Смерть, какая бы она ни была, это все-таки смерть. Уверять Вас в обратном, объясняя рыцарский кодекс, принятый в моей стране, я не намерен. Я намерен еще раз попросить у Вас прощения за увиденное Вами.
Но закончить свое письмо я желаю иными словами и об ином. Я желаю выразить Вам восхищение Вашей красотой. Я желаю, чтоб Вы знали обо мне главное. Где бы ни был я и где бы ни были Вы, в этой жизни или в другой, я навсегда буду Вашим верным и покорным рыцарем. Склоняю колено пред Вами, Богиня.
Будьте счастливы и никогда не ведайте печали.
Искренне Ваш. Леон Эверрет».
Леон даже не заметил, что Шатиса, выписывая последние слова аккуратными вензелями, тихо плакала. Он не замечал ничего. И теперь думал о том, не было ли лишних слов в том письме или, напротив, не оставило ли оно еще большее непонимание в сердце Инары.
Наступившая ночь не принесла облегчения. Принц понимал, что уснуть не сумеет и время до нового дня, когда он сможет вновь занять себя тренировками и хоть как-то отвлечься, будет тянуться невыносимо долго. Даже усталость не поможет ему заснуть. Мысли об Инаре гораздо сильнее. Сам не ведая зачем, он вышел из своих покоев и побрел по лестнице наверх — тем же путем, как и вчера, когда шел за Шатисой в предвкушении того, как увидит прекрасную императорскую читэнэри. Та ночь была для него волшебством. Но сейчас он брел один в пустоту новой ночи, думая увидеть лишь луну, уже почти полную. Оказавшись наверху, он похлопал по плечу соломенное чучело лучника и проворчат:
— Что, приятель, тоже не спится?
Затем он долго смотрел на свет в окнах покоев наложниц и на террасу, представлял, что Инара стоит там и взирает на него бездной своих черных глаз. Но терраса была пуста. Леон вздохнул и уставился на мерцающие звезды. Вот и Полярная. Одна, единственная. Путеводная. А вот и луна. Интересно, о чем или о ком тоскует, если вообще тоскует, Вэйлорд, глядя на нее в полнолуние?
— Задал бы ты мне сейчас трепку за то, что я посмел влюбиться в наложницу императора, старый волк. — Принц ухмыльнулся.
Взгляд его снова опустился на террасу. И сердце замерло, дыхание перехватило — там была она!
Опираясь на перила, Инара смотрела на него, чуть освещенного лунным светом.
— Я, видно, совсем обезумел, если она мерещится мне столь ясно… — прошептал соломенному чучелу Леон.
И понял, что никакое это не видение. Словно почувствовав его тоску и зная, что эта тоска приведет его на вершину башни, она вновь оказалась на том самом месте, где впервые предстала пред его взором без вуали.
— Инара, — негромко произнес он волнующее его имя.
Девушка улыбнулась и помахала ему ладонью. Затем он услышал глубокий и в то же время невероятно нежный голос:
— Леон…
Принц вздрогнул. Тысячи стрел пронзали его сердце. Он услышал ее голос. И этот волшебный голос произнес его имя! Как же хотелось сейчас, чтобы выросли крылья и можно было перемахнуть через ту пропасть, что разделяла галерею и башню. Как же невыносимо было, что он не может обнять ее, прижаться своими устами к ее…
Инара улыбнулась, и вдруг в ее руках возник клочок пергамента. Она показала пальцем на пергамент, затем на Леона. Он понял: это его письмо. Он закивал ей, обхватив руками одну из тонких колонн свода и борясь с искушением совершить самоубийственную попытку перепрыгнуть к своей возлюбленной.
Инара снова улыбнулась, затем вдруг прикрыла глаза, поднесла письмо к своему лицу и… поцеловала пергамент.
— О боги, — выдохнул Леон, опустившись на колени. — Этого не может быть…
— Леон, — повторила императорская наложница.
Затем поклонилась ему, помахала ладошкой и скрылась в покоях.
Он снова не помнил, как возвращался. Но, упав на свою постель, Леон понял, что мрачное смятение отступило, словно взмах ее ладони развеял ненастье.
Наследный принц Гринвельда улыбнулся, глядя в потолок своей спальни, прошептал ее имя и уснул прямо в одежде.
На следующий день он не уступил сиру Нордвуду ни одного поединка. Леон был весел и полон сил. Он подбадривал грустного сквайра Брекенриджа и справлялся о здоровье Ники. Он позволил Кристану проводить с ней сколько угодно времени. Похлопывал по плечу Уильяма Мортигорна и даже не отпустил в его адрес ни одной колкости. Принц Леон чувствовал себя самым счастливым человеком во всем мире. Он понятия не имел о том, что происходит за Срединным морем, далеко на севере, в его королевстве. Не знал, что Хлодвиг Эверрет убит, а похоронивший его Вэйлорд загнал уже второго коня, мчась в королевским замок со страшным известием.
Леон уже не думал о доме. Для него не было ничего важнее Инары.
И ночью он помчался, перепрыгивая через пять ступеней, наверх. Поприветствовал соломенного стражника и напряженно уставился на пустую террасу. Потом ждал. Ждал долго. Так долго, что душу снова стали наполнять мрачные мысли, ревность, злость и растерянность. Но она появилась. Инара вышла к нему. Она снова улыбалась и произносила его имя с нежным тассирийским акцентом. И они обменивались воздушными поцелуями, не имея возможности ощутить прикосновение друг друга.
«Желанная и недоступная. Что может быть горше. Но ее сердце со мной. Ее мысли со мной. Как и мои с ней», — думал он, любуясь красотой возлюбленной.
* * *
Леон проснулся позже обычного. Он бы крепко спал и дальше, но возле его кровати нарочито громко кашлянул сир Харольд Нордвуд.
— Проспали не только завтрак, но и утренний спарринг, ваше высочество, — усмехнулся он. — Какое бесстыдство, непохожее на моего принца.
— В чем дело? — сонно проворчал Леон. Этой ночью он немало времени провел на башне, любуясь Инарой, звездами и полной луной.
— Его божественное величество император Шерегеш устами своего пхекеша и при помощи оскопленного переводчика Кергелена просят нас сегодня не тратить силы на тренировки.
— Почему? — удивился принц, поднимаясь с постели.
— Завтра уходит охотничий караван на юг, в земли пеших драконов. Караван придворных охотников императора.
— А нам что за дело до этого?
— Шерегеш решил устроить нам очередное развлечение — охоту на пешего дракона. Если повезет, то это даже, возможно, будет тиранодракон. Ну или, на худой конец, драконий лев. Еще неизвестно, что опасней. Тиранодракон огромен и могуч, но его поступь слышна за милю. Драконий лев меньше, не крупнее слона, но более быстр и хитер.
— Да к тринадцатому эти их забавы, Харри. Не желаю я связываться с этими исчадиями ада.
— Видишь ли, принц. — Нордвуд вздохнул, присев на край постели. — Охота на пеших драконов является древней привилегией знатного сословия Тассирии. И этой охотой в нашу честь они выказывают свое уважение в первую очередь твоему высокому происхождению. Если ты откажешься, это будет оскорблением, нанесенным императору.
Помрачневший принц подошел к окну, растирая ладонью лицо.
— Проклятье, — тихо прорычал он. — Как же утомили меня эти условности и правила.
— Ничего не поделаешь. Это входит в твои обязанности посланника нашего королевства.
— Император со своим окружением тоже едет?
— Нет. Я слышал, сам Шерегеш побаивается охоты на драконов. Правда, об этом стараются не говорить. За такую болтовню и головы лишиться можно. К тому же… Видишь ли…
— Что? — Леон обернулся. — Ну, говори уже.
— В первые ночи после полнолуния назначена инициация.
— Не понял. О чем ты?
— В грядущие три ночи на своем ложе император будет делать из своих девственных наложниц женщин.
Леона будто окатили ледяной водой, да еще ударили бревном по голове в придачу. Инара окажется в постели с этой мерзкой жабой…
— Леон, послушай. Я все знаю.
— Знаешь что? — голосом обреченного на вечные муки простонал Леон.
— Я видел, как ты ночью стрелой мчался наверх. Потом я видел ее на верхней террасе дворца. А тебя на площадке лучника. Если так будет продолжаться, то вскоре об этом узнает весь дворец. Ты хоть понимаешь, в какую беду можешь вовлечь всех нас, себя самого и эту бедную девочку? Речь идет не только о нескольких человеческих жизнях и судьбах. Здесь за тебя в ответе будет весь Гринвельд.
Леон уселся рядом, уронив лицо в ладони и сдерживая яростный крик.
— Мой принц, возьми себя в руки, — продолжал сир Нордвуд. — Ты когда-нибудь станешь королем Гринвельда. А она — наложница императора Тассирии. И наши государства должны жить в мире. Этому не должно помешать твое вожделение…
— Это не вожделение, болван…
— Что ж, тем хуже. — Харольд покачал головой. — Но если речь идет о высоких чувствах, то тем более ты не должен омрачать эти чувства кровью, которая может пролиться, если ты забудешь, кто ты и зачем ты здесь. Готовься к охоте, мой принц. Мы должны ехать. Мы пустим чудовищу его холодную кровь, и это отрезвит тебя. Да и полезно будет побыть какое-то время вдали от этого дворца, с его обитателями и обитательницами. Мы выступаем на рассвете.
Сир Нордвуд поднялся и направился к двери.
— Подумай вот еще над чем, Леон, — обернулся он, прежде чем выйти. — У Шатисы уже несколько дней глаза на мокром месте. Похоже, что не только наложница нашего милашки Брекенриджа влюблена в своего нового господина. Шатиса находит утешение в объятиях своей сестры Морены, которая выслушивает ее стенания. Но Морена — моя наложница, ко всему прочему. И я вынужден мириться с тем, что по этой причине моя постель пуста.
— Так это Шатиса все разболтала? — выдавил принц.
— Она посмела только сказать, как больно ей лишиться твоего внимания. Все остальное я узнал сам. Подумай над этим, Леон. И распахни перед ней свои объятия. Она милое создание. И доступное к тому же. Но не смей более желать то, что тебе принадлежать не может.
Охранитель ушел. Леон мрачно смотрел на свои кулаки, мечтая разбить кому-нибудь физиономию. Кому-нибудь такому, царственному и богоподобному.
Сегодня надо непременно подняться на башню. И она непременно выйдет к нему. Он не сомневался в этом. Но радости не будет. Он будет прощаться с Инарой. И не важно, как долго предстоит пробыть на охоте. Он будет прощаться с невинной девой, которой она перестанет быть к его возвращению, отдав свое тело на поругание императору.
