Они долго шли пешком. Вскоре Владимир скрылся за спинами. Крувим хотел было обернуться на родной город в последний раз, но передумал. Зачем? Пусть с ним. Наверное, уже дотла догорел. Пусть горит. Нечего там любить. Иногда Дмитрий вел его мимо крупных трасс, перелесками и рощами, проселочными дорогами. Крувим вяло думал, что это опасно. Всех с детства учили, что между городами можно двигаться только по крупным дорогам, потому что всегда есть шанс нарваться на диких эмиссаров и кукол. Однако Дмитрию, кажется, плевать на это.

Идти предстояло долго. Крувим никогда не бывал в Москве, но понимал, что пешком за один день не добраться. Когда они остановились на привал, он хотел спросить про еду, но снова промолчал. Утром он встал раньше Дмитрия и увидел возле тента, который они разбили на ночь, мешок с едой.

Кто-то принес сюда ночью мешок с едой. Причем этих кого-то было много. Трава возле ночлега примята, словно здесь бегали десятка полтора людей. «Бегали или танцевали», – подумал Крувим.

– Куда мы идем? – спросил он на второй день.

– Я говорил. В Москву, – ответил Дмитрий.

– Кто принес еду?

– Добрые люди.

– Какие добрые люди здесь могут быть? – спросил Крувим. – Здесь никто не живет.

– Добрые люди. Есть везде, – ответил Дмитрий.

– Это куклы принесли, – сказал Крувим.

– Ты споришь? – удивился Дмитрий.

– Я не спорю. Но мне же можно задавать вопросы?

– Был не вопрос. Утверждение. Спорное.

Крувим замолчал. Дмитрий тем временем разобрал мешок с едой. Там оказались несколько мятых банок консервов, кочан капусты, пять или шесть картофелин и даже варенье в жестяной тубе. Крувим вспомнил, как мама рассказывала ему про такое варенье. Его ели космонавты в космосе. Люди садились в большой грузовик, взрывали его снизу и улетали так высоко, что успевали поесть, пока падали вниз. Их было жаль. «Что они вообще там забыли, там же нет ничего», – подумал Крувим.

Дмитрий протянул ему варенье в тубе. Крувим помедлил, но взял. Попытался открутить колпачок, но под ним была фольга. Едва возникший интерес пропал. Крувим снова почувствовал апатию. Он отложил тюбик, взял картошку и сжевал ее сырую и с кожурой. Желудок забить, и ладно.

Он вспомнил, что Дмитрий проигнорировал первый вопрос. А этот вопрос был важнее второго.

– Зачем мы идем в Москву?

– Там Отец, – сказал Дмитрий.

– Твой отец? – спросил Крувим. – Он живет в Москве? Там же не осталось людей.

– Он не человек, – сказал Дмитрий.

– Кукла? Эмиссар?

– Сам ты кукла, – неожиданно зло ответил Дмитрий и замолчал.

– Прости. Ты не кукла. И он тоже.

– Зачем мы идем туда? Просто повидаться с ним?

– Не просто, – сказал Дмитрий.

Он взял палку и стал рисовать на земле. Крувим увидел круг, а в нем – треугольник.

– Ты слышал. Эйлеров путь? – спросил Дмитрий.

– Нет, – сказал Крувим. – Эйлер – это вроде князь какой-то?

– Действительно. Откуда. Цикломатика графов. Что такое треугольник?

– Что-то, у чего три угла, – сказал Крувим.

– Треугольник – простейший граф. Три вершины. Три ребра. Граф.

– Что за граф? Граф как Лев Толстой?

– Извини, – ответил Дмитрий, помолчав. – Да. Слишком сложно. Много требую. Откуда тебе. Поешь нормально, пожалуйста. Консервы возьми. Идти весь день. Подумаю, как проще.

Крувим взял банку консервов. Это оказалась сайра, которую он ненавидел. На самом деле наплевать. Но как ее открыть? Дмитрий, заметив затруднение, протянул Крувиму нож. Тот вздрогнул, отшатнулся и выронил банку.

Дмитрий не сразу понял, в чем дело. Но потом догадался, спрятал нож. Жестом попросил банку. Уголки его губ опустились. Он смущенно опустил уши своего шлемофона. Почему-то застеснялся.

– Прости, – сказал он. – Сам открою.

Он быстро и аккуратно вскрыл банку и передал ее Крувиму. Они поели по-солдатски – почти на ходу и без соли. Дмитрий не торопил, но Крувим заметил, как он нервничает, и съел сайру быстро, не почувствовав вкуса. Он по-прежнему был слегка заторможен. Рыба провалилась в желудок, как в колодец. Когда снова заговорили, время перевалило за полдень. Солнце обошло круг и светило им в спины.

– В Москве – центр Стазиса, – сказал Крувим.

– Я знаю.

– Ты так и не сказал, почему твой отец там оказался и зачем мы туда идем, – сказал Крувим.

Дмитрий остановился. Он развел руками, словно хотел обнять все вокруг.

– Что видишь вокруг? – спросил Дмитрий.

– Лес, – ответил Крувим. – Село старое. Вон там колодец. Это раньше была мельница, по-моему.

– Лес, лес. Деревья видишь. Лес нет, – сказал Дмитрий.

– Это какая-то загадка?

– Тест на мышление. Образное. Что видишь вокруг?

– Не знаю, – сказал Крувим. – Мы между Москвой и Владимиром. Дорогу вижу? Вижу путь? Вижу нас на пути?

– А еще. Более широко.

– Вижу… Территорию?

– Допустим. Что с Территорией?

– Ей плохо, – сказал Крувим. – Она болеет.

– Болеет чем?

– Стазисом, – сказал Крувим. – Она болеет проклятием. Я вижу Стазис вокруг.

– Вот, – сказал Дмитрий. – Они думают так же. Огромная ошибка.

– Кто – они?

– Люди, угрожающие Отцу, – сказал Дмитрий. – Давай еще шире. Стазис. Что было до него?

– Я не помню, что там было. Я еще не родился, кажется. Или совсем маленький был.

– На самом деле. Неважно. Важно другое, – сказал Дмитрий. – Мало кто помнит. Когда он начался. Каждый говорит разное. Стазис смешал воспоминания. Ради блага.

– Стазис – благо? – спросил Крувим.

– Не сам по себе. Благо – как часть цикла.

– Какого цикла?

– Цикла прихода. В Тысячелетнее царство.

Дмитрий ускорил шаг, хотя они и без того шли быстро. Если бы Крувим не знал его, он бы подумал, что тот нервничает.

– Какое царство? – уточнил он, догоняя его.

– Тысячелетнее. Дело в том. Что я один знаю. Что такое Стазис. Это Великая скорбь. Которую надо пережить. После которой наступит. Великое благо. Все мертвые вернутся. Живыми. Те, кто был верен. Останутся хозяевами здесь. И Отцу решать. Кто был верен. Я – верен. Я разгадал его волю. Стазис – его сон. Сон нельзя прервать. Иначе все плохо. Цикл сначала.

– То есть надо просто подождать, и Стазис закончится? И все станет хорошо? И все… вернутся? Вообще все?

– Нельзя просто ждать, – сказал Дмитрий. – К Отцу идут люди. Они хотят убить. Или разбудить. Надо остановить.

– А я тебе зачем для этого?

Дмитрий резко остановился.

– Думаешь, ты. Не имеешь значения? – мягко спросил он.

– Я не знаю.

– Вспомни треугольник. Три вершины. Отец. Я. Ты. Нужно для ритуала. Доказать преданность. Доказать, что понимаем.

– Но почему именно я? – спросил Крувим.

– Поешь хорошо, – сказал Дмитрий. – Я увидел потенциал. Ты достаточно честен. Достаточно смел. Достаточно… несчастен. Ты имеешь значение. Никогда не верь. Тем, кто говорит. Что ты не имеешь значения.

Дальше шли молча. Крувим решился вновь спросить, когда устраивались на ночлег, вбивали колышки для тента, стелили пенки и спальники. Прошлой ночью Дмитрий забыл постелить пенку, но, кажется, ему было все равно, на чем спать. Ни малейших признаков простуды.

– И все-таки, – спросил Крувим. – Кто он? Мне важно. Мне важно понять.

– Нечто гораздо больше. Чем ты и я. Нечто, создавшее мир, – сказал Дмитрий.

– Бог?

– Это звучит странно, – ответил Дмитрий, подумав.

– А кто еще может создать мир?

– Владелец кошмара, – сказал Дмитрий. – Может, ты прав. Может, Бог. Мы должны спасти. Сон Бога.

Внезапно стало душно, хотя время приближалось к ночному. Крувим подумал, что это от усталости. Он перестал воспринимать усталость как нечто неприятное и досадное. Она стала ему нравиться. Усталому не надо ничего решать, волноваться. Особенно если волноваться нечем.

– Ты обещал, что я смогу играть. Хорошо играть и быть готовым к смерти, – сказал Крувим неожиданно.

– Ты не заметил. Перемен. Уже сейчас? – спросил Дмитрий.

– Каких?

– Ты нормально говоришь. Дикция выправилась.

Крувим сначала даже не понял, о чем речь. Какая еще дикция, к черту? Казалось, проблемы с дикцией были в прошлой жизни. Хотя они и были в прошлой жизни. Он действительно стал говорить без дефектов. Только говорить почему-то тяжелее.

– Это только начало, – сказал Дмитрий.

– А играть?

– Ты поймешь. Как играть. Надо дождаться. Надо спасти Отца. Ему грозит опасность.

– Зачем мне спасать какого-то отца, если я даже мать не смог спасти? – спросил Крувим зло. – Зачем мне твоя дикция, если мне больше не с кем поговорить, кроме тебя?

Он чувствовал внутри нарастающий протест и даже обрадовался этому. Впервые за несколько дней он почувствовал что-то, кроме пустоты и усталости от пустоты. Гнев? Пусть гнев. Пусть протест.

– Не отца, а Отца, – сказал Дмитрий. – Ты будешь третьим. Вершиной треугольника. Это свобода. Это безграничная свобода. То, чего хотел. Но самое главное. Это спасение. Единственное спасение для всех.

– Объясни нормально, – потребовал Крувим. – Объясни, чтобы я понял! Говоришь, мне терять нечего, что надо избавиться от привязанностей. А ты тогда что такое? Ты меня разве не привязал?

– Дурной, – сказал Дмитрий и улыбнулся половинкой рта. – Кто кого привязал? Куда привязал. Вон дорога. Иди, куда хочешь. Я не держу. Твоя воля закон. Только посмотри снаружи. Что там есть.

Крувим вышел наружу и увидел, что у тента стоит гитара – новая, свежая. Она даже внешне выглядела прекрасно настроенной. На несколько секунд у него перехватило дыхание от радости. На несколько прекрасных секунд он забыл все, что пережил за последние дни.

Потом он заметил, что гитара крепко привязана к молодому тополю веревкой. Сзади подошел Дмитрий, похлопал по плечу. Посмотрел на гитару с недоумением, покачал головой – кроличьи уши шапки качнулись в такт движению.

– Странно, – сказал он. – Зачем привязали? Никто бы не украл.

– Куклы принесли?

– Одни куклы на уме. Нет никаких кукол, – сказал Дмитрий. – Странно, странно. Веревка. Зачем?

– И как мне ее? – спросил Крувим.

Дмитрий протянул ему нож, которым раньше открывали консервы. Внимательно посмотрел в лицо, прежде чем вложить нож в руку.

– Возьми. Веревку разрезать, – сказал он и улыбнулся.