Часть III
Сломанный кенозис

Синклер рухнул в обморок с удовольствием. Даже каким-то блаженством. После удара по голове на заправке он провалился в беспамятство не сразу. Сознание возвращалось на несколько мгновений. Он помнил, как его заковали в наручники, как волоком протащили до грузовика. Рядом кинули его вещмешок. В какой-то момент он очнулся уже на дне кузова и понял, что связан по рукам и ногам. Хлеборобы здорово подстраховались, не пожалели веревки. Когда начал ворочаться, снова накидали в голову. Теперь Синклер отрубился надолго. Обморок хорош тем, что ничего не снится. Синклер давно разучился спать как нормальный человек. Сон каждый раз превращался в пытку, в бесконечный сеанс общения с тем, Другим. Иногда Синклер про себя называл Другим, иногда Темным Братом. Но чаще всего никак не называл. Во сне контроль ослабевал. Темный Брат забирался под кожу и шептал всякое. Иногда шептал, иногда посылал видения, теплые и красочные. Часто общение происходило без слов, на уровне эмоций. Темный Брат посылал ему ворох образов, Синклер отвечал своим, сколько было сил. Каждый раз он боялся проиграть и проснуться другим.

Иногда Другой шел на уловки. Он приходил не каждую ночь, давал отдохнуть, чтобы после обрушиться с новой силой. Но часто хитрил. Насылал образы, издалека похожие на нормальный сон. Затем врывался в него, превращал воду в вино, а молоко в кровь, выворачивал логику сна наизнанку, заставлял деревья расти из облаков, вынимал у детей глаза и менял их на стариковские, вынуждал всех улыбаться одинаково – одними губами. Скручивал и раскручивал сон, как ленту Мёбиуса.

Из-за этого Синклер стал бояться даже обычных, нормальных снов. Он нигде не чувствовал себя в безопасности. Нормально поспать удавалось, только если сильно напьется или получит по голове. Часто два этих состояния удавалось совмещать.

Еще он хорошо спал под колокольный звон. И хорошо спал последние пару дней, когда они с Горбачом и Лизой уходили из Красноармейска. Синклер не знал, что именно сыграло роль, но ночные атаки Другого ослабли.

Так что механический обморок он воспринимал как бонус. Такую короткую анестезию перед бесконечной операцией. Словно посидеть на дорожку. Хорошо иногда ничего не чувствовать, ничего не знать, ни на что не влиять, просто немного отдохнуть. Он успел почувствовать щекой, что пол кузова грузовика холодный и шершавый. Это было приятно. Успел ощутить тряску – его куда-то везли, и это тоже было приятно. Хорошо, когда тебя кто-то везет.

Он очнулся еще раз и не понял, сколько прошло времени. Тянуло табачным дымом, кто-то негромко матерился за бортом грузовика. Кажется, они встали. Уже приехали или что? Синклер хотел посмотреть, есть ли кто в кузове, но решил пока не шевелиться. Хорошо отдохнуть в темноте, но голова и так уже сильно болела. «Я все-таки не железный», – подумал Синклер. Он попытался прислушаться к происходящему за бортом. Там ругались и ссорились.

– Ты больной, да? Ты нормальный вообще человек или конченый? Ты проверить не мог? – спрашивал один голос, молодой и быстрый.

– Я проверил. Все хорошо было, – ответил другой, флегматичный и пожилой.

– Хуле мы стоим, если хорошо?

– Было хорошо, а стало плохо.

– И хуле ты проверял тогда?

– Когда проверял, было хорошо. Теперь плохо стало.

– Ты прямо бесишь меня. Ты вообще понимаешь, что у нас в кузове эмиссар лежит?

– Понимаю, – ответил пожилой.

– Давай херню свою крути быстрее.

– Если будешь на меня орать, я ее никогда не откручу.

– Хуле? – спросил молодой.

– Я расстраиваюсь, когда на меня кричат. Работаю медленнее. Помолчи, пожалуйста. Не ругайся матом, дай поработать спокойно. Или я тебе этим ключом яйца отверну. Это не чинится.

Обладатель молодого голоса заткнулся. Кажется, отошел. Он снова начал материться, но уже тихонько, в сторонку. Щелкнула зажигалка. Молодой нервничал и курил без остановки. Синклеру тоже захотелось курить.

– Володя, ссы быстрее! – крикнул молодой. – Ты где вообще есть?

«Если механик-водитель чинит грузовик, то он не Володя, – подумал Синклер. – Стало быть, Володя – другой боец из конвоя. Ну, правильно, по уставу. Значит, в кузове никого больше нет». Синклер попробовал поворочаться, но понял, что дело дрянь – спеленали его намертво. Он так и не понял, кто эти парни. Скорее всего, Хлеборобы. «Значит, князь или Коршун выслал засады. А я попался, как непуганый идиот. Расслабился с этими детьми, забыл, как работать надо. Раскис, как хлеб в молоке. Глупо, непростительно. Себя подставил и их подставил. Кстати, где они?»

В борт грузовика стукнуло, будто на него упало что-то тяжелое. Тихий матерок молодого перешел в кашель. Кашель быстро закончился. Синклер услышал звук падающего тела. Механик-водитель при этом продолжал равнодушно скрипеть ключом в недрах грузовика. «Час от часу не легче», – подумал Синклер. Некоторое время за бортом шуршали. Кажется, кто-то обыскивал упавшего бойца. Звякнул борт грузовика. Синклер пытался посмотреть, кто там лезет, но не смог перевернуться.

– Вот ты какой, – сказал незнакомый голос. – А то я тебя рассмотреть не успел толком. Так и не подумаешь, что опасный.

– Синклер, это мы! – сказала Лиза. – Да дайте сюда ключ, я ему наручники сниму! Вы не видите, как ему неудобно?

Синклер улыбнулся. Хорошо, что никто этого не видел, потому что он лежал лицом к стене. Синклер так редко улыбался, что забыл, как это делается. И главное – зачем делается. Обычно вместо улыбки у него выходила корявая гримаса. Не улыбка, а мимическое недоразумение. Жаль, что никто не видел. Лиза расстегнула наручники. Она шумно потребовала у человека с незнакомым голосом нож, чтобы разрезать веревки. Тот отказался и сам разрезал веревки. Синклер поднялся, размял затекшие руки и ноги. Горбач стоял рядом с машиной. В руке был пистолет, но палец не лежал на крючке. Видимо, все спокойно. Он увидел Синклера, обрадовался, сделал к нему шаг и замер, словно застеснялся. Синклер немного подумал и аккуратно похлопал его по плечу. Этого было достаточно. Обладатель молодого голоса лежал у грузовика без сознания. Рядом стоял пожилой человек в синей куртке механика и грустно смотрел на него. Вытирал от масла разводной ключ ветошью.

– Филин, помягче нельзя было? – спросил механик.

– Куда уж мягче? Скажи спасибо, что не убил. Я его как спать уложил, по горлышку – раз. Ну, говорить не будет неделю или две, но потом очухается. Оно же нам и хорошо, как считаешь? Ты бы торопился, кстати. Вторую половину только во Владимире заплачу, – сказал незнакомый Филин.

Теперь Синклер смог разглядеть его получше. Он смотрел, пока Филин шептался с водителем-механиком. Вскоре тот кивнул, достал из кабины складной велосипед и уехал дальше по дороге. Филин был одет в форму Хлеборобов, причем в обычный солдатский жилет без нашивок и шевронов. «Или он простой боец, или, наоборот, боец вовсе не простой, раз может позволить себе ходить вот так. Вариант третий – он вообще не боец, – подумал Синклер. – Слишком экономные движения, слишком профессиональный взгляд».

Улыбчивый, с богатой мимикой. Невысокий, но гибкий и крепкий. Аккуратная борода, под ней круглое лицо. Располагающее к доверию, пожалуй. Такой может быть кем угодно: пекарем, писарем, батальонным бухгалтером, убийцей, княжеским поэтом.

В лесу крикнула птица. Синклер заметил, как за долю секунды изменилось лицо Филина. Насколько экономно он развернулся в одну пятую оборота, как сузились глаза, как напряглись мышцы на шее, а ноги слегка согнулись, словно Филин был готов к прыжку. Так же быстро он расслабился и снова заулыбался.

«Убийца, тренированный агент, бывший телохранитель или даже боевой архангел княжеского уровня, – подумал Синклер. – Это и впрямь становится интересно».

– Рад познакомиться, к вашим услугам, много наслышан, – сказал Филин и протянул Синклеру руку.

Тот не стал ее пожимать.

– Понимаю, – сказал Филин. – Чего тут непонятного. Мы еще мало знакомы, а руки каждому жать – скоро рук не останется.

Синклер посмотрел на Горбача и Лизу. Горбач выглядел смущенным, словно напортачил и ждал, когда за это придет наказание. Лиза, наоборот, вся светилась. «Она правда рада, что я нашелся», – подумал Синклер. Очень странное чувство. Оно понравилось Синклеру.

– Коротко мне. Какого хрена? – сказал он.

– Коротко расскажу по дороге. Мы едем во Владимир, – сказал Филин.

– С тобой. Не поеду.

– А если я кое-что интересное предложу? – спросил Филин. – Грубо вы так. Я же вам жизнь спас. И ваши юные спутники уже имели возможности оценить мое благородство и чистоту намерений.

– Ты лжец. Ты агент. Вижу по рукам, – равнодушно ответил Синклер.

– Агент? Конечно, вы опытный мужчина, вас не обманешь. Лжец? Может быть, но вам я не лгал. Я вообще против любой лжи, кроме тактической. Правда, Синклер, зря вы отказываетесь. Я знаю много такого, что будет вам интересно. А вы, уверен, можете сообщить много любопытного для меня, – сказал Филин.

– Сам узнаю, – сказал Синклер. – Спасибо. Надеюсь, в последний.

Он подхватил вещмешок из кузова грузовика. Специально встал таким образом, чтобы оказаться между Лизой, Горбачом и агентом. Филин понял незамысловатый маневр, усмехнулся.

– Да ради бога. Я вам даже ключи от грузовика отдам, – сказал он.

– Спасибо. Еще раз. Заведу так, – сказал Синклер.

– На самом деле она не сломана, если вдруг.

– Так и понял.

Он махнул рукой Горбачу и Лизе, указав на кабину грузовика – садитесь. Когда они уселись, еще раз коротко посмотрел на Филина. Тот стоял, меланхолично жевал травинку и глядел, как последние лучи солнца исчезают за горизонтом.

– Долго эта дуэль взглядами будет продолжаться? – спросил Филин. – Это вы так торгуетесь? Ну прекратите, дорогой вы мой человек. Откажетесь – жалеть будете. Вам не интересно, почему вас схватили? Не интересно, почему я вас освободил? Почему князь уже почти наверняка во Владимире – неинтересно?

– Схватили. Потому что засада. Думать нечего. Князь во Владимире. Прошел маршем. С летучим батальоном. Орехову-Зуеву все. Не успели подготовиться. Я идиот, но недолго. Освободили меня. Значит, враг князя. Все понятно. Бывайте.

– Маловато вы знаете, – сказал Филин недовольно.

– Мне хватает, – сказал Синклер. – Спасибо.

Он развернулся и пошел к кабине, где уже сидели Лиза и Горбач. Шел медленно. Не потому, что торговался. Просто хотел держать ситуацию под контролем. Мало ли что на уме у этого агента. Синклер понял, что испытывает страх, и обрадовался. Не за себя, потому что за себя бояться нечего. Он испытывает страх за кого-то другого. Как же это хорошо. Он даже испытал легкое подобие благодарности к Филину, который, сам того не подозревая, подарил это чувство.

– Синклер, – позвал Филин. – Ладно, ладно, убедили вы меня, зайду с козырей. Серьезный козырь! Вам должно понравиться.

– Слушаю, – сказал Синклер.

– Во-первых, через Орехово-Зуево просто так не пройдете, нужна маскировка, я знаю людей.

– Я тоже. Знаю людей.

– Времена поменялись. Мои знания актуальнее. Город оккупирован, там все на шухере, ушки на макушке. А вы вообще клановый преступник. И, я извиняюсь очень, немного эмиссар.

– Я не эмиссар.

– Ну, самую чуточку. Вы широких достоинств мужчина, это вас совсем не портит.

– Чтоб вас. Дальше, – потребовал Синклер.

– Вам нужен Коршун и князь. Князь напуган. Он думает, вы идете его убить. А Коршун организовал засады.

– Дальше, – сказал Синклер.

– Я давно работаю по Хлеборобам и знаю лазейки. Без меня вы не доберетесь до князя.

– Зачем он мне? – спросил Синклер.

– Ой, ну прекратите, да? Мы же взрослые люди, профессионалы, все понимаем. Коршуна вы точно хотите убить, я читал отчет о том, что было в Красноармейске. Я понимаю, что у вас атрофирована, так скажем, часть эмоционального спектра. Но отомстить вы хотите?

– Допустим.

– Я помогу подобраться к Коршуну на расстояние удара саперной лопатки по кадыку.

– Я сам смогу.

– Не сможете, – уверенно сказал Филин. – Вам понадобится много времени. Прийти во Владимир. Все тайно, все скрытно. Узнавать детали, готовить операцию, очень много работы. Не представляете, как сейчас князь и его мастера пекутся за свою жизнь. Они, если можно так сказать, в стрессе из-за быстрого переезда и сопутствующих обстоятельств.

– Я не тороплюсь, – сказал Синклер.

«Мне надо дойти до Владимира, передохнуть и понять, насколько сильна волна, – подумал он. – Если сильна, то бежать дальше. Если нет, то пристроить куда-то детей… детей? Пристроить куда-то ребят, залечь на дно и понаблюдать. Коршун никуда не убежит».

– Боюсь, вы торопитесь.

– Почему?

– Очень скоро от Владимира ничего не останется. По крайней мере, Хлеборобов там не будет.

– Думаете, волна?

– Про волну не знаю, – сказал Филин.

– Есть сведения? Князь разрушит город? Пойдет дальше?

– Едва ли. Ему наплели, что волна остановится около Орехова-Зуева. Князь собирается делать там новую столицу, во Владимире. На самом деле никто не знает, когда остановится волна. Даже княжеские юродивые в ужасе. Говорят какую-то чушь, все эксперты, но никто ничего не знает.

– Тогда что случится? – спросил Синклер. – Скорее давайте. Вы балабол.

– Случимся мы, – ответил Филин и поклонился.

– Кто мы?

– Храбрецы. Город возьмет клан Храбрецов. Мы вырежем Хлеборобов. Всех. Ничего вы не успеете, – сказал Филин.

– Зачем? Откуда здесь Храбрецы?

– Я мог бы рассказать, но вы же торопитесь, – сказал Филин с грустью в голосе.

– Садитесь в машину, – сказал Синклер.

Бак был заправлен почти под завязку.

Поездка обещала быть спокойной. Дорогу впереди зачистили. Филин рассказал, как Хлеборобы шли от Красноармейска – безжалостным маршем, опаснее самой волны Стазиса, от которой бежали. Оказалось, что князь даже не стал тратить время на переговоры со Щипачами. Сразу протаранил ворота и взял город штурмом. Значимых потерь избежал. Синклер любил водить военные грузовики. Они плохо управлялись, в них трясло, как черт знает где, они бешено жрали топливо. Но за рулем приходило нездешнее спокойствие. Можно было ненадолго представить, что все нормально. Все по-старому. Наслаждаться мешали только трупы на обочине. Филин объяснил, что редкие патрули Щипачей уничтожали без вопросов и разговоров. Патрульными по умолчанию считались все, кто встретится на дороге.

Синклер отправил Горбача и Лизу в кузов, а Филина посадил рядом с собой. Во-первых, надо было поговорить. Во-вторых, он ему не доверял. О каком доверии может идти речь? Это агент-провокатор. Профессиональный, улыбчивый убийца. Некоторое время ехали молча.

– Как вам погода вообще? – спросил Филин. – Знаете, ноябрь, а еще вроде как тепло. Не правда ли, чудесно, когда теплая осень?

Синклер посмотрел на дорожный знак. Там сообщалось, что Орехово-Зуево уже близко. На знаке болтался висельник – милый привет от Хлеборобов. «Я уже и подзабыл, какие они приятные люди», – подумал Синклер.

– У меня кончились темы для светских бесед, – сказал Филин. – Вы действительно такой нелюбопытный или используете психологический шантаж молчанием?

– У вас. Темы кончились. Не верю, – сказал Синклер.

– Правильно делаете. Болтать на любые темы я могу часами, иначе в доверие не войти. Но мне почему-то кажется, что с вами социальные трюки не пройдут.

– Почему? – спросил Синклер.

– Вы сломанный. Вас как будто били кистенем по суставам. Снять плащ, и вы в разные стороны рассыплетесь. Снаружи вроде человек, а внутри одно крошево. Знаете конфеты с дробленым орехом? Вот вы как конфета.

– Спасибо.

– Это не комплимент, – сказал Филин. – С вами рядом физически тяжело.

«Я знаю, – подумал Синклер. – Если даже рядом тяжело, то, что творится внутри, ты и представить не можешь». Бестолковая метафора Филина его немного расстроила. Как и тот факт, что по сути Филин был прав.

– Давайте о деле, – сказал Синклер.

– Это мы завсегда пожалуйста. Можно на «ты»? Так быстрее будет.

– Нет. Почему быстрее? Те же слова.

– Ладно, черт с вами, проще согласиться, чем объяснить, – сказал Филин. – Что вас интересует в первую очередь?

– Храбрецы. Откуда Храбрецы?

– Штаб-квартира в Горно-Алтайске. Но вообще клан под Новосибирском. Знаете, горы там всякие. Клан спокойный, торговый, – сказал Филин.

– Знаю, – сказал Синклер. – Откуда здесь. Алтай очень далеко.

– Этого я пока сказать не могу. Я мог бы наврать, но не уверен, что вы поверите. Странно, потому что обычно я вру без каких-либо проблем. А с вами не хочется.

– Верю.

– Вы постоянно такими рублеными фразами говорите? – спросил Филин. – Для эффекта? Интересничаете?

«Я долго вообще не мог говорить, – подумал Синклер. – После Исхода. Сейчас я давлю по два-три слова, редко четыре, когда волнуюсь. Словно в горле камень или кто-то душит. Так что скажи спасибо и за три слова, балабол».

– Хотя вряд ли, – сказал Филин, подумав. – Извините. Едва ли вы из таких людей. Вам хочется говорить нормально, но вы не можете, правильно?

– Про Храбрецов. Зачем здесь, – сказал Синклер, оставив вопрос без ответа.

– Чтобы занять Владимир.

– Зачем вам Владимир? – спросил Синклер.

– Мне лично вовсе не нужен. Пропади он пропадом, терпеть не могу вольные города. Никакой организации, порядка не хватает. Но нам нужно закрепиться поближе к Москве. Изначально планировали забрать Красноармейск, но он скоропостижно провалился к черту в место, о котором при детях не говорят. Я сам шел с обозами оттуда.

– Давно при князе? – спросил Синклер.

– Хлеборобов? Не очень. Но связями оброс, успел даже сделать кое-какую карьеру. Ваш князь любит казнить, а у меня с фантазией хорошо. Конец ему скоро, князю вашему.

– Помогал вешать, – сказал Синклер и поморщился.

На этом месте Филин покраснел и, кажется, разволновался. Он посмотрел на Синклера с презрением. Лицо стало напряженным.

– Я никогда не убиваю просто так, – сказал он. – Запомните это, или мы не сработаемся. Я не сделал ничего, что способствовало бы смерти невинного человека.

– А казни советовал, – сказал Синклер.

– Только уже приговоренных! – сказал Филин быстро. – Их бы все равно убили, князь или его безопасник. Я не советовал, чтобы убить кого-то вместо того, чтобы… черт, заговорился даже.

«Он действительно разволновался», – с удивлением подумал Синклер.

– Не буду говорить, что я не убийца. Людей я убивал, иногда даже хороших. Потому что так надо было. Но никогда лишней крови не лил, – сказал Филин. – А князю Хлеборобов я давал советы по казням, чтобы помочь людям.

– Помочь казнить. Хороша помощь, – сказал Синклер.

– Смотрите-ка, он и иронизировать умеет, – сказал Филин. – Отключите сарказматор, вам не идет. Хотя я и не думал, что вы поймете. Я давал советы, чтобы люди чувствовали как можно меньше боли. Нас учили работать с нервной системой. Меньше боли, больше боли. Но я подавал это зрелищным образом, чтобы князю нравилось.

– Все равно умирали, – сказал Синклер.

Филин замолчал и поправил жилет, стянул его, словно стало прохладно. Задумчиво провел правой рукой по предплечью левой.

– Хотите, кое-что покажу? – спросил он.

– Сделайте милость, – сказал Синклер.

Орехово-Зуево приближалось. На горизонте стояли угасающие столбы дыма. Даже не столбы, а дымные облака. Видимо, для порядка пожгли остатки на складах и топливняки. И еще что-нибудь, что хорошо горит и далеко видно. Хлеборобы такое любят. Хлеборобы – показушники, им нравится, когда все боятся. И их все боятся. «А еще разрушенный и подожженный город может затормозить волну Стазиса, – отметил Синклер про себя. – Эффективно и рационально, в духе Коршуна». Филин закатал рукав свитера на левой руке. От локтя до запястья шли параллельные порезы и исчезали под перчаткой. Они напоминали лесенку, которую рисовал ребенок. Только дети не рисуют лезвием по коже. Некоторые порезы были накрест перечеркнуты другими. Получались крестики. Синклер успел заметить шесть или семь крестиков.

– Что это? – спросил Синклер.

– Зарубки.

– Я вижу. Зачем?

– Я вырезал их, когда убил первого человека. По службе. Он был предателем, сливал налево информацию по нашим караванам. Непонятно зачем. Платили ему и так неплохо. Но он посчитал, что это хорошая идея – сливать торговые маршруты и графики, данные о конвое, места привалов. На караваны в итоге нападали, конечно. Клан терял деньги, товар, репутацию и людей. Парень, который сливал инфу, был плохим человеком. Из-за него умерло много хороших людей, – сказал Филин.

– Контр или полевой? – спросил Синклер.

– Я? Я универсал, – сказал Филин. – Это неважно. Слушай дальше. Я его вызвал на разговор, в пивную, в отдельный кабинет. Мол, обсудить всякое. Он не знал, что спалился. Я его отравил, а потом выбросил за кабаком, в переулке. Подстроил, что вроде как он допился до смерти.

– И что? Порезы зачем? – спросил Синклер рассеянно.

– У меня двенадцать детей. Когда новый появляется, я режу новую ступеньку на лесенке. Когда человека убиваю – ступеньку перечеркиваю. Это лесенка, по которой я иду, пока есть ступеньки. Если все ступеньки зачеркнуты, я никуда не дойду.

– Сложно, – сказал Синклер.

– Иначе никак.

– К чему?

– К чему рассказал? Чтобы ты не думал обо мне плохо.

– Какая разница?

– Есть разница.

– Дружить собрался? Зря, – сказал Синклер.

– Дружить не собирался, зачем мне с тобой дружить? Просто лучше человека понимать, чем не понимать, верно?

«На взаимную откровенность напрашивается, – подумал Синклер. – Очередной психологический прием. Небось и про порезы все выдумал. Каждому разную историю про них рассказывает, чтобы ключик подобрать».

– Думаешь, я тебя на откровенность вызываю. Нет, не вызываю, можешь молчать себе дальше, – сказал Филин.

– И это трюк, – резюмировал Синклер. – Лучше про Храбрецов.

– Это был мой зять, – сказал Филин. – Тот парень.

– Понятно.

– Когда он умер, старшая дочь в Катуни утопилась, – сказал Филин спокойно. – Я даже не знал, что она его так сильно любит. За что любит? Подлец ведь был, прости господи, подлец редкий вообще. Если бы я пьяный замерз, может, и не утопилась бы, а тут здрасте-пожалуйста.

– Зачем рассказываешь? – спросил Синклер.

Ему стало неуютно. Он прибавил скорости. Орехово-Зуево уже приближалось.

– Спросить хочу, – сказал Филин. – Я эти зарубки сделал вот. По числу детей, правильно? Одну перечеркнул, когда предатель замерз.

– Допустим, – сказал Синклер.

– А потом дочь в реке. Это как считать? Одну ступеньку стереть или не трогать? Или на следующей зарубку поставить, за двоих считать?

– За двоих, – сказал Синклер. – И стереть.

– Тебе просто говорить.

– И остальные сотри. Все равно уже, – сказал Синклер. – Не поможет.

– Почему?

– По кочану. Неважно уже. Гореть тебе.

До въезда в город оставалось совсем немного, пришлось сбросить скорость и притормозить. Раньше Орехово-Зуево лежал южнее Горьковского шоссе, но город сместился на север, чтобы взять под контроль магистраль. «Это его в итоге и сгубило», – подумал Синклер.

– Езжай, не бойся, там на главных воротах сейчас поста нет, – сказал Филин. – Только быстро езжай, через центр прямо, по Горьковскому лети. Если остановимся, могут вопросы начаться. Тогда сложнее будет.

У главных ворот в Орехове-Зуеве действительно никого не было. Одна вышка обрушена, сами ворота лежали сбоку, проломленные таранным ударом. Не было Щипачей – оно и понятно. Не было клановых солдат Хлеборобов – зачем охранять вход, который сами только что снесли? Не от кого охранять.

За второй вышкой стояла девочка. Бедно одетая, в серое пальто и шапку-ватрушку. Хлеборобовскую потеряли или местная? Какая уже разница. Девочка увидела грузовик и неуверенно помахала рукой. В другой руке у нее был поводок с пластиковой бутылкой, внутрь которой насыпали песок. Поводок обхватывал бутылочное горлышко, словно собачий ошейник. Девочка снова помахала рукой грузовику, а потом присела, погладила бутылку по боку и что-то ей сказала.

– Езжай быстрее, – сказал Филин. – Газу дай, черт, кому говорю!

– Зачем? – удивился Синклер.

– Газуй, бестолочь тупая, богом тебя заклинаю!

Девочка снова помахала. Не дождавшись ответной реакции, она пошла к грузовику. Бутылка волочилась за ней по грязи, подпрыгивая на камнях. Из нее на ходу сыпался песок – видать, дырявая. Девочка улыбалась и шла прямо к кабине. – Да езжай же ты! – закричал Филин.

– Ребенок идет. Может, помочь надо, – сказал Синклер.

– Это не ребенок, мудак! – заорал Филин.

Он толкнул Синклера, дернул рычаг коробки передач и ударил по газу. Синклер стряхнул Филина с себя обратно на сиденье, но останавливаться не стал. Видимо, не зря человек так психанул. Он посмотрел в зеркало заднего вида. Девочка перестала улыбаться, погрустнела. Бутылку она взяла на руки и гладила, что-то шептала ей, словно успокаивала. Поняла, что Синклер на нее смотрит. Еще раз помахала рукой, развернулась и ушла, продолжая гладить бутылку.