– Теперь нам надо. Пойти в твой город, – сказал Дмитрий.

Крувим стоял на поляне, залитой лунным светом. За периметром в мертвой зоне вышек шестого сектора Владимира. Рядом с незнакомым человеком в летном шлемофоне, который только что разбил его гитару. Едва ли не самое дорогое в жизни. Он все еще держал разбитую гитару за гриф, а обломок деки жалобно качался на струнах. Крувим почувствовал, что ему очень холодно. С востока потянуло неприятным запахом.

– В мой город? Зачем? – растерянно спросил он.

– Ты споришь.

– Нет, просто спрашиваю.

– Я тоже.

– Мы пойдем в мой город и будем делать что? Сейчас ночь, все же спят. Мне же можно задавать вопросы?

– Конечно, можно, – сказал Дмитрий. – Просто напомнил. Вопросы можно. Спорить нельзя. Пойдем. Все расскажу.

Они ушли с поляны, где остался лежать обломок гитары. Другую часть Крувим зачем-то нес с собой. Он оглянулся на свое любимое секретное бревно, куда раньше часто приходил грустить и размышлять. А сегодня ночью пришел с брагой и гитарой, пел песни, жутко напился. Думал даже не возвращаться, потому что зачем городу человек, который никому не нужен и никем не любим.

Крувим вновь подумал о скорости, с которой протрезвел, когда подошел Дмитрий. Как ему стало спокойно. Какие разумные и верные слова говорил этот странный человек в шлемофоне летчика со смешными висящими ушами. Как пообещал научить его петь. Ничего из случившегося не казалось ему странным. Наоборот – после истерики над гитарой он понял, что все происходит абсолютно правильно.

Дмитрий улыбнулся ему. Уголки рта скривились несимметрично, словно Дмитрий изображал нечто, что сам не вполне понимал. Глаза оставались неподвижными. «Наверное, у него была контузия, – подумал Крувим. – Он похож на военного. Может, в бою пострадал. У Ермоловых, которые через два дома живут, отец пришел после войны с кланом Сапожников, три дня сидел под гранатометным обстрелом, теперь у него все время губа дергается. Суп ест – половина мимо льется».

Они шли по влажной от ночной сырости траве к тайной дыре в периметре сектора, причем вел Дмитрий. Словно знал этот город и этот сектор. Может, он местный? Никогда таких шлемофонов не видел.

– А вы местный? Вы прямо к дырке в заборе идете, откуда знаете?

– Не местный. Бывал здесь. Но родился далеко.

Они подошли к тайной бреши периметра, аккуратно между двух вышек. Забор выглядел внушительно. Он состоял из бетонных панелей с ромбами, был укреплен арматурой, колючей проволокой, ржавыми шипами по верхней кромке. Периметр во Владимире строили на совесть.

Крувим посмотрел на луну и прикинул время. Где-то через пару минут здесь будет обход. Надо схорониться в кустах и пропустить его, иначе будет много проблем.

– Эй, тут сейчас обход будет. Надо переждать, иначе поймают. Мне десять суток ареста, а вас сразу застрелят, потому что вы не местный, – сказал Крувим.

– Не застрелят.

Дмитрий на ощупь отыскал слабое место в заборе, отогнул кусок рабицы, отодвинул кусок плиты и фанеру, покрашенную под железо. Пригнулся, пролез сквозь дыру и поманил Крувима за собой. Тот бешено замотал головой:

– Вы чего, совсем! Если поймают чужака у периметра, это все! Тут же военное положение! Мне конец, а вам совсем конец будет! – зашептал Крувим.

Дмитрий снова улыбнулся своей кривой улыбкой, но на этот раз неподвижным остался другой уголок рта.

– Все нормально.

– Да нет же!

– Лезь, – сказал Дмитрий и перестал улыбаться – резко, за долю секунды.

На Крувима повеяло холодом, знакомым еще с разговора у бревна. Едва не плача от страха, он пригнулся и пролез под забором. На той стороне Дмитрий взял его за плечо, и Крувим успокоился.

В этот же момент справа заблестели фонари. Стандартный патруль, двое бойцов. Крувим метнулся в другую сторону. Вернее, попытался метнуться – Дмитрий по-прежнему крепко держал его за плечо. Крепко, словно каменная статуя.

– Нас убьют, нас сейчас расстреляют, – сказал Крувим.

– Смотри.

Патрульные приближались. Лучи фонарей перестали метаться хаотично, замерли. «Заметили нас», – понял Крувим. В ночной тишине металлически лязгнула затворная рама автомата. Один из бойцов дослал патрон в патронник.

– Уважаемые, – негромко позвал Дмитрий. – Есть разговор.

Его услышали. Крувима ослепили фонарем – из-за этого он не смог разглядеть лица патрульных. Не исключено, что это его знакомые. Патрульные специально светили в глаза, чтобы дезориентировать и лучше рассмотреть. Им так положено при обнаружении субъектов третьей категории. «Третья категория – это неизвестный субъект без опознавательных клановых либо городских знаков, не относящийся к существам Стазиса и условно неагрессивный», – вспомнил Крувим. Это хорошо, потому что субъектов из всех остальных категорий неизвестных патрульным разрешено стрелять на месте. Оно и спокойнее.

– Вы находитесь на территории города Владимира. Сообщите клан и имя. Передайте в руки моему коллеге транзитные или гостевые документы. Представьте себя, или будете убиты согласно законам вольного города, – сказал один из патрульных.

Дмитрий покачал головой и нахмурился, словно ему сообщили что-то удивительное. Он по-прежнему держал Крувима за плечо.

– Я местный, я просто гулял! Я на Волковской живу! – крикнул Крувим, но тут Дмитрий сильнее сжал ему плечо, и он заткнулся.

– Нельзя у периметра гулять в темное время суток в состоянии военного положения. Если местный, должен бы знать. За это полагается дисциплинарное наказание в виде ареста от пяти до десяти суток и соленые плети в количестве от пяти ударов, – сказал патрульный.

– Мелкий местный, а у дылды что с документами? Слышь, колокольня, чего застыл, как будто срать хочешь? Лицо у тебя странное, мне не нравится, – добавил второй боец.

«Этот второй парень официоз не любит», – подумал Крувим.

– Документы есть, – ответил Дмитрий. – Но я хочу. Задать вопрос.

– У него еще вопросы есть, вот какой обмудок деловой, – сказал второй патрульный.

Дмитрий продолжал улыбаться одним уголком рта. Он посмотрел на Крувима и шепнул: «Смотри».

– Егор, прекрати. Задавайте свой вопрос и одновременно готовьте документы. Постарайтесь быстрее и помните, что вы на прицеле, – сказал первый патрульный.

Второй боец промолчал, но для убедительности побряцал автоматом.

– Вопрос простой. Вы устали.

– Что?

– Вы устали. Вы хотите отдохнуть. Подойдите ко мне. Здесь отдохнете, – сказал Дмитрий.

Крувим услышал глухой звук, а затем еще один. Это автоматы патрульных упали в траву. За ними упали фонари. Дмитрий отпустил Крувима и слегка оттолкнул в сторону. Разоруженные бойцы подошли к Дмитрию, бессмысленно улыбаясь. Крувим хотел что-то крикнуть, но в горле словно застрял еж. Не хватало воздуха, а мир вокруг замедлился, словно попал в серый сироп. Даже лучи валяющихся в траве фонарей стали менее яркими. Происходящее превратилось в сон – из тех, что бывают под утро, когда невозможно понять, проснулся ты в реальности или еще нет. Ты словно парализован и нечем дышать, а рядом кто-то стоит и смотрит. Но кто?

– Мы устали. Мы хотим отдохнуть. Расскажи, как отдохнуть, – сказали патрульные вместе.

– Вы молодцы, – сказал Дмитрий. – Я расскажу. Как отдохнуть. Сначала. Возьмите автоматы.

Он стоял перед патрульными, положив руки им на плечи, смотрел в глаза ласково и доверительно, словно священник с благословением.

– Сначала. Возьмите автоматы, – сказал Дмитрий умиротворенно.

Патрульные стали шарить в траве. Подняли оружие, встали в караульную позу – пятки вместе, приклад у правого бока, цевье у левого плеча. Патрульные смотрели на Дмитрия ласково и преданно.

«Словно на родного отца», – подумал Крувим.

– Не надо, – сказал он.

– Что? – спросил Дмитрий.

– Не надо.

Он не знал, что собирается сделать Дмитрий. Когда патрульные встали под караул, у Крувима вновь появился голос. Еле слышный, сиплый, но уже свободный от паралича. Крувим не знал, что его новый друг собирается сделать с бойцами, но очень испугался.

– Не убивай их, – попросил он. – Не трогай, отпусти.

– Ты решил. Что я их убью, – спросил Дмитрий.

– Ну, ты сказал… взять автоматы… Ты же какой-то маг или фокусник? Что ты с ними сделал?

Все это время Дмитрий не отрывал взгляда от зачарованных патрульных. Он разговаривал с Крувимом, продолжая улыбаться бойцам своей половинной улыбкой. «Словно половина человека улыбается, а вторая половина не понимает, зачем это надо», – подумал Крувим.

– Взять автоматы. Чтобы не валялись. Убивать зачем.

– Я думал, ты велишь им застрелить друг друга. Не надо так делать.

– Не собирался. Просто зачем. Оружию лежать? Фонари тоже заберут, – сказал Дмитрий.

– Я просто не понял, я испугался…

– Это ничего. Это нормально. Бояться нормально, – сказал Дмитрий. – Теперь заткнись. Ты мешаешь.

Он вновь обратился к патрульным, которые ждали дальнейших распоряжений:

– Друзья. Возьмите фонари. Вы устали. Идите в те кусты. Ложитесь валетом. Спите до утра. Вы должны отдохнуть, – сказал Дмитрий.

Бойцы медленно, не переставая улыбаться, подобрали фонари. Они пошли к кустам ломаным, неуверенным шагом.

– Я не убиваю, – сказал Дмитрий, когда патрульные улеглись в кустах в провокационной для караульных у периметра позе.

– Точно?

Крувим впервые за все время беседы почувствовал, что имеет дело с кем-то действительно другим. Это не просто контуженый философ, не странный бродяга-завиральщик с оригинальным талантом оратора, не сектант и не сумасшедший. Это что-то совсем нездешнее.

– Без нужды. Не убиваю, – сказал Дмитрий.

– Ты эмиссар, – сказал Крувим.

Он почувствовал, что снова чувствует желейную дрожь в коленях. Горло начало схватывать. Сейчас эмиссар убьет его, и будет мало за дурость. Его надо убить тысячу раз за это. За то, что поверил чужаку, хотя всех детей у периметра с детства учат не верить никому. За расхлябанность, за глупую веру, за тупость и бесхарактерность, за то, что навлек на город огромную беду.

Крувим попытался собраться с силами. Если побежать в сторону кустов, то можно попробовать схватить автомат и расстрелять его. Конечно, он не успеет. Конечно, его сейчас убьют. Или того хуже – зачаруют, наведут морок, обратят в куклу.

– Конечно, нет, – сказал Дмитрий. – Какая глупость.

– Ты врешь!

– Подожди.

– Петь про смерть! Что за бред! Не бояться смерти! Гитару сломал, сука! Тебе просто в город надо было попасть, и теперь ты тут всех убьешь! – заорал Крувим.

Он сам не понял, зачем заорал. Наверное, чтобы нагнать в себя ярость. Весь день с самого начала был проклят. Сначала его предали, потом обманули, а теперь все кончено, и последнее, что можно сделать, – это попытаться искупить свою бесполезность и поднять тревогу. Крувим побежал к ближайшей вышке, но споткнулся и рухнул в траву. Попытался встать, но почувствовал на плече руку в кожаной перчатке, сквозь которую шел холод.

– Подожди, – сказал Дмитрий. – Я не эмиссар. Не глупи. Я не враг.

– Ага, конечно, – сказал Крувим и заплакал.

– Ну, началось.

– Ты мне сейчас тоже морок наведешь, и я пойду к этим, третьим лягу, да? – спросил Крувим.

– Голову включи. Их не убил. Тебя тем более. Ты мой ученик. А я не убийца.

– Но эмиссар.

– Нет, – сказал Дмитрий и вздохнул. – Выгляжу странно. Умею странное. Но это болезнь. Я не эмиссар.

– Докажи, – потребовал Крувим.

– Как. Паспорт показать. Чему ты поверишь.

– Не знаю.

– Я тоже.

– Если не эмиссар, то кто ты такой?

– Я ученый, – ответил Дмитрий, немного подумав. – Я изучаю Стазис. Силы, которые ведут. Людей, которые в нем. Людей, которые склонны.

Крувим встал из травы, сердито отряхнул колени. Штаны испачкались, их не отстираешь уже.

– Ты успокоился? – спросил Дмитрий.

– Штаны испачкал, – сказал Крувим.

– Испугался?

– Сам ты испугался! Травой испачкал, а не это!

«Я только что хотел броситься на эмиссара и сдохнуть, а теперь о штанах переживаю. Я только что думал про гибель города и сразу про то, что трава не отстирывается. Наверное, я успокоился», – подумал Крувим.

– Я кое-чему научился. Пока изучал Стазис, – сказал Дмитрий. – Да, я странный. Но я не эмиссар. Это как контузия. Сам не понимаю. Но подумай. Будь я эмиссар. Не убил бы стражу? Как думаешь?

– Не знаю. Убил бы?

– Что ты знаешь. Об эмиссарах?

– Что в школе рассказывали, – сказал Крувим. – Они холодные. Они опасны, когда ходят в группе. Они двигаются, как будто кости переломаны. Они выдавливают людям глаза. Я так и не понял зачем.

– Я похож? Я выдавил глаза?

– Да вдруг ты умный эмиссар? Вдруг ты порченый? Есть же такие.

– Ты их видел?

– Нет, но в школе рассказывали. Они молчаливые, тоже холодные, но маскируются как-то… о них вообще мало знают, они редкие.

– Если я холодный. И замаскированный. Какого беса. Я с тобой вожусь? – спросил Дмитрий.

Крувим промолчал. Он не знал.

– Давай так. Если не веришь. То иди домой. Спать ложись. Но запомни. Что упустил шанс. Мог стать учеником. Мог научиться многому. Не бояться смерти. Проживешь пустую жизнь, – сказал Дмитрий. – Дело твое.

– Так и зачем ты со мной возишься? – спросил Крувим.

– Увидел потенциал. Так что? Уходишь? Остаешься?

– Остаюсь.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Ты мой ученик. Ты должен пройти. Три испытания.

– Как в сказке, – сказал Крувим. – И какие испытания?

– Одно уже прошел. Два осталось. Сейчас мы идем. К твоему дому. Там расскажу.

Они покинули зону у периметра. Опасные места Крувим знал. Вскоре прошли за вторую крепостную стену и выбрались к окраинным улицам. Небо понемногу светлело, и с холма уже можно было разглядеть Золотые Ворота. Они блестели даже ночью.

Если видишь Золотые Ворота, значит, ты в безопасности. Сюда эмиссары не добирались даже во время Сосновского нашествия. Лучшие городские бойцы получали титул Златовратных и соответствующую нашивку на жилет или куртку. До двенадцати лет Крувим мечтал о такой же нашивке. Потом перестал.

– Так что там с глазами? – спросил Крувим.

– Глазами эмиссаров, – уточнил Дмитрий.

– Глазами, которые эмиссары давят. Всегда рассказывали, что они давят глаза. Но зачем? Никогда не понимал. Просто любят давить? Они вообще что-нибудь любят? Ты же изучал Стазис.

– Изучал, – согласился Дмитрий. – Глаза – это просто.

– Просто давить любят, да?

– Смотри, – сказал Дмитрий. – Представь, что эмиссары. Имеют свои представления. О мире. Как он устроен. Откуда произошел. Что вообще происходит. Представь. Что они племя. С верованиями, с богами.

– Значит, они все умные?

– Нет, – поморщился Дмитрий. – Это для простоты. Они не племя. Но представь.

– Ну, представил.

– Эмиссары верят. Верили бы. Будь они люди. Что оказывают услугу.

– Оказывают услугу, когда давят глаза? – спросил Крувим.

– Да. Они делают так. Только из уважения. Хотят спасти. Таким образом.

– Господи, страх какой. Кому такое спасение нужно, от чего?

– Спасают. От безумия. Они верят. Что безумие передается. Через глаза. Убрав глаза. Они тебя успокаивают. Не дают сойти. В безумие.

– Я бы лучше в безумие сошел, чем без глаз остался, – сказал Крувим. – Слепым страшно жить.

– Они давят. До смерти, – успокоил Дмитрий. – Это просто символика. Знак уважения.

Они спустились с холма и двинулись к улице, на которой жил Крувим. Патрули ходили редко, потому что многих пустили на усиление периметра. Крувим знал все закоулки, а Дмитрий ходил тихо, как мышь. Они добрались без проблем.

Перед домом Крувима росли яблони. Старый одноэтажный сарай с туалетом во дворе, но зато с отдельным колодцем – большая роскошь. Бедный, старый, но это был его дом. Жили плохо, но участок всегда ухожен, и яблони плодоносили. «Надо бы поправить забор», – мимоходом подумал Крувим.

– Пришло время. Второго испытания, – сказал Дмитрий.

Он чувствовал себя почти спокойным. Объяснения Дмитрия выглядели разумно. В самом деле, стал бы эмиссар тратить на него время? Объяснять что-то? А люди за периметром разные, умеют разное. Крувим никогда не был далеко за границами, но во Владимир часто приходили кочевники. Заикание, проповеди и гипноз – не самые страшные и странные вещи на свете. А холод… Крувим почувствовал, что решил не думать о холоде.

– Что мне нужно сделать? – спросил Крувим.

– Убить свою мать, – сказал Дмитрий.

– Что?

– Убить свою мать, – сказал Дмитрий.

Сперва Крувиму показалось, что он ослышался. Он замотал головой, словно пытался стряхнуть с нее паутину. Но Дмитрий стоял неподвижно, слегка улыбался половинкой рта и ждал реакции.

– В каком смысле – убить свою мать? Что это значит? – спросил Крувим. – Вы… ты что такое несешь? Ты вообще, в смысле, это что?

– Как думаешь, – ответил Дмитрий.

– Думаю, что надо было гнать тебя от того бревна и патруль звать, – сказал Крувим без эмоций. – Ты… ты бес. Ты сумасшедший, ты с ума сошел в своем Стазисе. Вот… вот что я думаю.

– Плохо думаешь. Мало думаешь. Сначала чувствуешь. Потом думаешь. Плохо. Надо вместе, – сказал Дмитрий.

Он не выглядел разочарованным, но улыбаться перестал. С другой стороны, он всегда таким выглядел, понял Крувим. Он всегда выглядел никаким, словно доска для рисования. На ней можно что-то нарисовать, а потом стереть одним движением. Нарисовать можно что угодно, хоть мелом много не нарисуешь. Но доске всегда все равно. Он доска-притворщик.

– Убить свою мать. Что скажешь, – повторил Дмитрий.

Он показал на дом Крувима рукой. Потом зачем-то подвернул уши своей шапки летчика, словно приготовился внимательно слушать ответ. На востоке медленно вставало солнце, Дмитрий стоял спиной к солнцу, и контур его головы неожиданно подсветило первыми лучами. Вокруг нее возникло розовое сияние и стало похоже на нимб. Из-за света оставшиеся в тени черты лица словно смазало, они слились с ушастой шапкой в единую фигуру. На секунду Крувиму показалось, что на него смотрит человекоподобный кролик со сломанными ушами.

– Я лучше тебя убью, – спокойно сказал Крувим. – Пошел вон. Я тебя задушу, бес бешеный. Я тебе этим обломком гитары башку разобью насмерть.

– Уже лучше. Мне нравится, – сказал Дмитрий и улыбнулся.

Он почесал щеку и шагнул в сторону дома. Рассветный нимб вокруг головы пропал, и Крувим вновь увидел лицо Дмитрия. Обычное лицо. Немного каменное, но обычное человеческое лицо. Он увидел мешки под глазами, морщины на лбу, короткую щетину на подбородке. В этот момент Дмитрий улыбнулся обоими уголками рта, и Крувим вздрогнул.

– Думай дальше, – велел Дмитрий. – Убить свою мать. Как начался разговор. Что у тебя в руках. Ты меня слушал. Или нет.

– Я никогда не убью свою мать.

– Разве что тупостью, – согласился Дмитрий. – Ладно. Ты не тупой. Просто злю.

Крувиму стало обидно. Он подумал, что этот странный человек опять пытается играть с ним в какие-то странные игры. Хочет услышать ответ, а не чтобы Крувим пошел в дом и действительно, по-настоящему убил свою мать. Это же какая-то чушь, почему ему показалось, что он всерьез? Крувим никогда никого не убивал, даже представить себе не мог, как это делается. Видел смерть несколько раз, но это всегда было что-то далекое, из другого мира. Оказывается, этот другой мир не так и далек.

– Это второе испытание? – спросил Крувим.

– Я не буду. Предупреждать тебя заранее. Когда какое испытание, – сказал Дмитрий. – Итак, вопрос. Убить свою мать. Что думаешь. Как ответишь.

– Я думаю, я должен сделать что-то символическое. Чтобы символизировало… отказ.

– Молодец. Дальше.

– Отказ от того, что дорого? Правильно?

– Может быть. Хорошо, отказ. От чего. Зачем. Ради чего.

– Не знаю, – сказал Крувим.

Он приуныл и присел на траву рядом с домом. Попытался поставить рядом гитару, машинально прислонил ее к почтовому столбу рядом с забором своего дома. Но слишком задумался. Из головы вылетело, что гитара сломана и гриф держится на деке только струнами. Гитара упала с отчетливым звуком. Дмитрий вздохнул.

– Есть все. Чтобы ответить, – сказал он. – Посмотри на нее.

Крувим посмотрел на погибшую гитару.

– Убить свою мать – значит отказаться от прошлого ради свободы и чего-то большего, – сказал он. – Значит, как бы… перестроить свой фундамент, да? Правильно?

– Правильно.

– Но я не хочу. Неужели нельзя без этого? Почему нельзя как-то по-другому перестать бояться смерти? В смысле, ну, как ты говорил… научиться петь по-настоящему.

– Неправильно. Еще раз. Бояться смерти нужно.

– Да, да, бояться, но быть готовым к ней, я помню, – перебил Крувим. – Никак иначе нельзя? Я не хочу вот так.

– Тогда я ошибся, – сказал Дмитрий. – Несколько часов назад. Ты хотел умереть. Но боялся. Теперь жить боишься. Всего боишься. Смешно. Смешно и жалко. Ладно, я пойду.

Он без лишних слов пригнул уши своей шапки, развернулся и побрел от дома. Побрел не в ту сторону, откуда они пришли, а в другую – к Золотым Воротам. Словно хотел пройти город насквозь. Крувим несколько минут смотрел ему вслед, пока Дмитрий не скрылся в рассветной дымке.

– Смешно ему. Жалко ему, – пробормотал он. – А мне гитару, может, жалко. Козел. Надо больно.

Он почувствовал, как в голове закружилось. Как будто присутствие Дмитрия убрало его опьянение, а теперь оно вернулось в самом пакостном виде – уходящее и тошнотное. Во рту появился мерзкий привкус перегара от браги, виски заломило. Очень хотелось пить. Это было слишком странное приключение. Оно по определению не могло закончиться чем-то значимым. «Хотя это относится ко всему в моей жизни», – подумал Крувим. Он достал из колодца ведро воды, напился, остатки вылил на голову и сразу пожалел об этом. На улице все-таки ноябрь, холодно.

В ведре осталось немного воды. Он выплеснул их под яблоню, которую они сажали вместе с матерью и отцом. От отца осталась только эта яблоня и клановая офицерская куртка, которая была Крувиму велика. Раньше он надеялся, что вырастет, раздастся в плечах и сможет надеть ее, не выглядя клоуном. Но годы шли, и становилось очевидно, что статью он пошел не в отца. Он всегда будет слишком мал для этой куртки.

Он вошел в дом. Старался идти тихо, чтобы не разбудить мать, а то придется объяснять, где пропадал и почему так сильно пахнет брагой. Объяснять все равно придется, но хоть поспать можно сперва.

Он аккуратно приоткрыл дверь в спальню матери, чтобы удостовериться, что она спит.

Но ее там не было.

Только аккуратно застеленная кровать – мать никогда не позволяла себе встать, не застелив постель, и лечь спать, не вымыв посуду. Цветок в горшке, который слепил Крувим на уроке труда, вышитая ими вместе занавеска на окне, книжный шкаф, где хранились дневники отца. Читать их было запрещено. Всегда, сколько помнил.

Матери не было нигде.

Крувим пробежался по дому, проверил туалет, умывальню, заглянул даже в погреб. Сейчас пять часов утра, куда она могла уйти? За молоком? Но молоко привозят в шесть. К соседям? Соседи спят. Может, у подруги заночевала… да какие у нее подруги, ей же не шестнадцать лет.

Крувим несколько раз бессмысленно обошел дом, заглянул даже на задний двор и в сарай. Потом набрал еще воды и вылил на голову. В сарае он зачем-то прихватил с собой топор. Просто на всякий случай, тяжелая штука в руках придавала уверенности.

Именно таким – с топором в руках, с бешеными глазами, с мокрыми волосами и перегаром – его и застал староста района Василевский. Он зачем-то постучался, стоя у калитки, хотя Крувим прекрасно видел его из-за забора. И Василевский его видел.

– Ты, значит, пришел, – сказал он смущенно.

– Пришел, а что? – ответил Крувим настороженно.

– Чего? – переспросил староста, и Крувим немедленно вспомнил, что не умеет нормально говорить и люди понимают его только со второго или третьего раза.

Странно, что всего за несколько часов общения с ученым из Стазиса он забыл об этом. Дмитрий ни разу не переспросил его, не пропустил мимо ушей невнятную речь. Словно слушал чем-то еще, не только ушами.

– Ты топор-то положи, зачем тебе, – спросил староста.

– Хорошо, – сказал Крувим, стараясь говорить отчетливее. – Что случилось? Вы чего в такую рань?

– Ждал, пока ты придешь, – сказал Василевский. – Ты, в общем не переживай, все нормально будет.

– В смысле?

– Маша пропала. Мария Константиновна. Пошла тебя ночью искать. Ей сказали, мол, тебя у периметра в шестом секторе кто-то видел, она туда и ушла. И пропала, вечером еще. Но ты не бойся, она, наверное, устала и прикорнула где-то, сейчас мужики проснутся и пойдем дальше искать, патрулям передали, все нормально будет, – сказал Василевский и спрятал глаза.

Крувим выронил топор, и тот ярко блеснул рассветным солнцем, чуть глаза не обжег. Крувиму показалось, что он слышит чей-то аккуратный, вежливый смех.

Только не понял чей.