Воскресенье 7 мая

Тусклый свет, падающий из оконца под потолком, трепещет на поверхности воды и отражается от мраморных колонн, уходящих в тусклую воду. Дрожащие тени мерцают вокруг юной девушки, чье обнаженное, расчерченное улицами тело принимает отблески света и превращает их в движение сияющих перьев. Перьев, опадающих с подземных крыльев.

Подземный бассейн в Ботодоме, Дворце Гамбо, вычищенный и отремонтированный нелегальными жильцами. Раннее-раннее утро, воскресенье, все спят, кроме одинокого пловца.

Дрожат тени, и плавает Бода.

Отмечает свой день рождения.

3:50 утра, воскресенье. Телефон вырвал меня из нервного сна. На другом конце линии – голос Голубя…

– Приезжай в отделение, Сивилла.

– Ты же знаешь, мне туда нельзя. Что случилось?

– Крекер исчез. Давай сюда.

Я проверила, как дела у Сапфира, а потом спустилась к «Комете».

Крекер сидит в машине напротив дома Сивиллы Джонс, пьет маленькими порциями «бумер», просто чтобы держать себя на грани. Ничем нельзя пренебрегать после двух проваленных попыток порадовать Персефону.

«Как далеко смогу я зайти?» – спрашивает он себя. «До конца, Вафля», – отвечает он. Высвобождает пистолет из кобуры.

Пыльца плывет во тьме, золотая и вездесущая.

В доме Сивиллы включается свет.

– Вот оно как!

Парадная дверь открывается, и Сивилла Джонс идет по аллее к своей машине. Крекер смотрит на нее с другой стороны улицы.

– Блядь. Куда она собралась? – бормочет он. – В такую рань?

Он поднимает пистолет и прислушивается к нежному жужжанию – это автоприцел ловит идущую женщину, хорошего копа. Палец Крекера пытается нажать на спуск, но соскальзывает.

– Бля!

У него не получается. В любом случае не сейчас. Он не может перестать видеть в ней копа и женщину, которую знал много лет.

Незнакомцев убивать проще.

Крекер решает сначала дойти до конца другой дороги, той, которая ведет к Белинде.

Томми впустил меня в полицейский морг, туда, где на полу грудой мертвого мусора лежал робо-Шкурник.

– Что с ним случилось?

– Кто-то воткнул нож в его схемы, – сказал мне Голубь.

– Вполне возможно.

– Зачем?

– Может, он увидел что-нибудь лишнее. Следишь за мыслью?

– Пытаюсь.

– Голова Шкурника была включена далеко за полночь. Он был хорошим робокопом.

– Она еще там?

– Давай посмотрим.

Мы открыли голову Шкурника и нашли там записи. Видео оказалось неразборчивым, но саундтрек рассказал нам все, что надо. Качество было паршивым: через статику умирающего мозга Шкурника прорывались лишь отдельные глухие звуки. Звучит голос Крекера, но так, словно он говорил сам с собой. В одном месте Крекер назвал собеседника Персефоной.

– Он встречался здесь с цветочной девочкой?

– Может, она зашла в гости, – предположил Голубь. – Давай слушать дальше.

Стало очевидно, что записывающие центры Шкурника работают на пределе. Робосхемы брызнули последними искрами, и голос Крекера оплыл мутным крещендо. Последние слова, которые мы разобрали: «Мне надо убить Сивиллу и Белинду». Крекер произнес их как автомат, повторяющий приказ.

Я не знала, что сказать.

– Думаю, девочка сообщила ему, где живет Гамбо.

– Откуда она-то знает?

– Думаю, она движется сквозь цветы Манчестера. Последняя информация Шкурника умерла в треске проводов.

– Что теперь делать, Том?

– Надо найти Белинду раньше Крекера.

Мы отправились в тюрьму Карцерного пера. У поворота на кладбище стоял одинокий тюремный смотритель, опустившийся донельзя робопенсионер по имени Боб Клатч.

– Что такое? – прошамкал он с набитым ртом (он ел яичницу с беконом).

Я назвала ему сегодняшний коп-код и представила Томми Голубя как Томми Маски, давно потерянного брата Бенни Маски, получившего на полную подушку. Полной подушкой на жаргоне называют прижизненное заключение в виртовой тюрьме.

– У нас нет приема посетителей, – прочавкал Клатч сквозь полупережеванные куски мяса.

Тогда я объяснила, что это запрос мэрии, которая в связи с крайней необходимостью в деле Маски готова пойти на нарушение принятого порядка. Свиные глазки забегали от меня к Томми Голубю и обратно, Клатч даже прекратил жевать.

– Мне надо проверить, – сказал он, потянувшись к копоперу.

Тогда я совершила то, чего не делала с детства, – я послала свою Тень к смотрителю и заставила его мне поверить. Я заставила его поверить: вогнала в него новое осознание. Это было откровенным нарушением теневых законов, но даже хороший коп должен иногда преступить черту. Лицо Клатча на секунду смялось.

– Да, конечно, – пролепетал он. – Разрешите вас проводить.

Мы (я, Том и Клатч) шли вниз сквозь соты опечатанных ящиков, прокладывали путь сквозь холодный воздух, восстающий против внешней жары. В каждом ящике лежало по спящему заключенному. Подушечные дела хранились в самых нижних ярусах тюрьмы, и Боб Клатч вел нас туда вдоль стены контроллеров, которые управляли системами жизнеобеспечения. Это были механизмы, сохранявшие жизнь заключенных, пока те смотрели перьевые сны. Наконец Клатч нашел ящик, помеченный «Бенджамин Маски», вытащил его и открыл. Мы увидели спящий полутруп, на лице которого застыла мучительная гримаса. Из его рта торчало черное перо. Я вытащила перо из губ заключенного и повернулась к смотрителю.

– Что вы тут себе позволяете?

Лицо Клатча пошло волнами мяса, но смотритель быстро взял себя в руки.

– Ничего не знаю, – пробурчал он.

– Это черное перо.

– Никогда его раньше не видел. Не знаю, кто его туда сунул.

Общеизвестно, что смотрители иногда заменяют перья во рту заключенных с разрешенных синих и спокойных на смертельные черные. Так поступают с растлителями малолетних, убийцами копов, анархистами и прочими гадами и подлецами. Смотрители меняют голубое перо на черное, и это значит, что жертва в своем тюремном сне будет жить внутри вечного кошмара. Томми Голубь принял вид оскорбленного родственника, а я добавила к этому впечатление о себе, как о важном копе.

Клатч смылся от нас искать хорошее голубое перо, чтобы заменить черное, и пока он ходил, я спросила Томми Голубя, что у нас с перьевым поиском. Но у него уже характерно остекленел взгляд, как будто он погрузился в виртпутешествие.

– Держись, Том, – сказала я. – Давай соблюдать закон, насколько это возможно.

Томми вернулся и стал ждать, пока притрюхает Клатч с голубым пером и кучей извинений за свою ошибку. Клатч передал перо «Томми Маски», который сунул его в рот, вынул, и смотритель наконец-то мог втиснуть синее перо в рот заключенного. От нового пера лицо Бенни Маски расплылось в улыбке, и в этот момент Томми Голубь прыгнул в поток и погрузился в сон заключенного. Я уже была матерым экспертом в посылании своей Тени в сон, так что мы опустились в эту ячейку вдвоем с Томом, тень и вирт, в поиске улик…

…погружаясь в блаженство и цифры… цифры и блаженство… цифры захватывают блаженство, так что весь мир становится похож на математическую формулу… блаженство от свежесунутого пера… он был полон экстаза, этот долгий парад чувственности… цифры были масками на разных частях территории сна… замки на перьевых дверях… Том влечет меня вниз, в хоровод цифр, пытаясь прорваться… цифры сжимают кольцо вокруг нас, как уличная бригада, блокируют наш полет… пелена цифр, сквозь которую мы не можем пройти… Томми Голубь не может сдвинуться с места, но я толкаю Тень в формулу, вбиваю дым между символов… я использовала все, что могла… все свои ресурсы… почувствовала себя слабой и униженной, но вот появился разрыв между номером один и номером семь, и сквозь этот разрыв я послала свои пальцы из дыма… лицо Бенни Маски всплыло, извиваясь и матерясь…

– Какие мудаки приперлись?

– Это копы…

– Блядь, это противозаконно…

– Убийство тоже, Бенни…

– Уебывайте из моего сна…

– Наслаждаешься новым сном, Бенни?

– Нельзя не признать, он гораздо лучше, чем последнее существование. То было черным депрессантом. Господи! Чувство, как будто меня режут на части, а потом сшивают обратно. И такая хуйня – целую вечность. Мило с вашей стороны, копы, что вы разобрались с этим смотрителем. Н-да, голубое перо отличное…

– Дурной сон может вернуться, Бенни… в любой момент…

– Леди коп, пожалуйста…

– Слушай сюда, мы ищем адрес Гамбо Йо-Йо…

– Он убьет меня, если я его выдам…

– Что он может теперь тебе сделать?

– Это по его просьбе я убил, знаете ли, и это он поставил вокруг меня этот кондом из цифр, так что я не могу назвать его…

– Что он может тебе здесь сделать? Ты в полной безопасности. Подумай над этим…

Молчание Бенни Маски, пока он взвешивает варианты…

– Хорошо, я готов, только если вы гарантируете мне свободу от черного пера. Я хочу спать в мире…

– Мир твой…

– Хорошо, получайте. Ботодом, Земляничные поляны.

– И все?

– Все, что я знаю.

Я чувствую, как Томми Голубь приготовился к выходу.

– Подожди минутку, Том. Я чувствую еще кое-что.

– Сивилла, мы получили то, за чем пришли.

– Еще не все; у него остались кое-какие секреты. Вновь погружаюсь в цифры Бенни Маски, следуя их изгибам до самого корня. Там, среди этой алгебры, вижу имя Крекера. Список преступлений, которые Бенни совершил для шефа полиции, а потом накрыл темными сетями.

Жалкий пиздюк.

Мы с Томом вышли обратно в Карцер, имея на руках местонахождение Гамбо и доказательства вины Крекера. Сказали Бобу Клатчу: или он навсегда оставит во рту Бенни официальное голубое перо, или мы сообщим властям; Клатч перебрал в уме все варианты, осознал и взорвался дождем аллергических слез и соплей.

Мы вернулись в «Комету»; Томми подключился к иксерской карте и получил отказ на запрос о Земляничных полянах. Мол, нет такой улицы.

– Что теперь? – спросила я.

Перед нами ехала полицейская машина. Том попросил меня включить сирену, и копмашина прижалась к обочине. Том вышел из «Кометы» и пошел к копам. Предъявил свой коп-код.

– Как вас зовут, констебль?

– ПиСи Бретингтон, – ответил водитель.

– Одолжите мне на минутку ваше перо.

– Нет проблем, инспектор Голубь, – ответил дорожный коп. – А что вы делаете на улице? Достал Вирт?

Констебль засмеялся.

Но Томми не обращал на него внимания. Он засунул перо себе в глотку и вызвал Колумба по волне карты.

КАКОГО ХУЯ НАДО?

В голосе Колумба явственно слышалась ярость, и Том не удержался от улыбки.

– О… прошу прощения, Колумб, что помешал вам, – сказал он, глубоко кодируя свой голос.

КАКИЕ ВОПРОСЫ, ПИСИ… ПИСИ БРЕТИНГТОН, ТАК?

– Точно, Колумб. Я хотел попросить определить одно место.

ТЫ ВСЕ ЕЩЕ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО МНОЙ?

– Естественно. Вы же Король кебов.

ТЫ НЕ СЛУШАЕШЬ ГАМБО ЙО-ЙО?

– Сроду не настраивался на эту пиратскую дрянь.

ОН РАСПРОСТРАНЯЕТ ОБО МНЕ УЖАСНЫЕ СЛУХИ.

– Он просто врун. Колумб, детка, ты найдешь мне место? Земляничные поляны? Там творится какая-то фигня, а я не могу вспомнить, куда поворачивать – налево или направо.

НЕТ ТАКОЙ ДОРОГИ – ЗЕМЛЯНИЧНЫЕ ПОЛЯНЫ.

– Пса в душу, опять ложный вызов.

НЕ ОТРУБАЙСЯ, ПИСИ БРЕТИНГТОН. ЕСТЬ КОЕ-ЧТО. СЕЙЧАС ПОДКЛЮЧУСЬ К КАРТЕ… НАШЕЛ. ЗЕМЛЯНИЧНЫЕ ПОЛЯНЫ – НОВАЯ ДОРОГА.

– Насколько новая?

ЕЙ ДЕВЯТЬ ЛЕТ.

– Девять лет. Не сказать, что совсем новая.

НЕ НОВАЯ? СТРАННО.

В голосе Колумба слышна еще уловимая дрожь сомнения.

– Там есть Ботодом, на Земляничных полянах?

СЕЙЧАС ПОДКЛЮЧУСЬ… НЕТ, НЕТУ. НЕТ ТАКОГО ДОМА.

– А что вообще там есть?

СЕЙЧАС ПОДКЛЮЧУСЬ… НА ЗЕМЛЯНИЧНЫХ ПОЛЯНАХ НЕТ ПОСТРОЕК.

– Есть что-нибудь по Ботодому?

СЕЙЧАС… ДА, НАШЕЛ БОТОДОМ, ЗАРЕГИСТРИРОВАН В АРДВИКСКОЙ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЗОНЕ… НИЧЕГО ОБЩЕГО С ЗЕМЛЯНИЧНЫМИ ПОЛЯНАМИ, ЖИТЕЛЕЙ НЕТ. В ЧЕМ ПРИКОЛ, ПИСИ БРЕТИНГТОН?

– Похоже, у меня тухлый след, Колумб. Небось какой-нибудь виртер.

Томми закончил сеанс связи и пошел обратно, к моей машине.

– Поехали, Джонс. Ардвикская зона.

– Думаешь, это было умно, Том?

– Думаю, у нас фора в несколько минут.

Я бросила «Пылающую комету» вперед.

Белинда плавает в подземной воде; ее обнаженная плоть полностью покрыта вытатуированными улицами. Только на лице у нее нет карты. Она только что закончила обривать налысо голову и лобок, на бортике бассейна лежат тюбик бритвенного ваза и «жиллетт» для женщин. Рядом с ними стоит стакан, который Белинда взяла на кухне Гамбо, еще недавно наполненный «апельсиновым елеем», а теперь пустой. И ее рюкзак, внутри которого отдыхает бутылка «бумера», позаимствованная у Кантри Джо. Белинда – словно плавучая карта на волнах отчаяния. Этой ночью Ванита-Ванита отвезла ее в Волшебном Автобусе на Элдерли-эдж. Там Белинда подобрала Тошку, слегка помятого и поцарапанного после приключений в Черном Меркурии. После того как они пересекли границу, Белинда напряглась и застыла за рулем, но загруженная Гамбо Кривая дорожка сработала отлично: Белинду в упор не замечали сотни икс-кебов, мимо которых она проезжала. Они вообще не регистрировали ее присутствие. Она стала тайным драйвером. Гамбо злился на нее за то, что она стреляла в Колумба, он сказал, что эти пули им еще дорого обойдутся. Но в то же время его немало впечатлил рассказ Белинды про рай в Вирте.

– Наука открыла Эдем! – вопил он.

Белинде надо было вести передачу в 7:00. Она не могла сопротивляться. Не Гамбо загнал ее в угол, она сама себя загнала. Она устала. Устала удивляться и путешествовать, устала от дорог, уходящих в никуда. Она нашла убийцу Койота, но ничего не смогла сделать. Гамбо облазил все возможные волны в городе, пытаясь найти след девочки по имени Персефона, и не нашел ничего. Перед Виртом оказались бессильны даже пули. Каким образом молодая никудышная дронт может бороться со снами? Ей пришла в голову мысль, что она плывет по краю. Прочь от края, низвергнуться в сон, от которого нет пробуждения!

Крекер едет к тайному дому хиппи Гамбо. Персефона нашла этот дом на цветочной карте, показала на зеленых улицах. Теперь он обрел цель, Персефона назвала жертву – Белинда Джонс. Девушку необходимо искоренить. Он провалил первую попытку, но теперь ему дан приказ яркими цветами. Девушка, которую он должен убить.

Пальцы его правой руки конвульсивно играют с застежкой кобуры в кармане, левая рука лежит на руле.

5:30. Где-то на Гайд-роуд Крекер поворачивает направо – на грязную, заросшую дорогу к ардвикской промзоне. Он паркуется в месте под названием Уигли-стрит. Перед ним под красным утренним солнцем раскинулась заброшенная ржавая паутина железнодорожных веток. За рельсами сгрудились дома ардвикской зоны. Воздух одиночества овевает разрушенные заводы и призрачные склады. Ботинки Крекера стучат по тротуару. Один цветок из его награды приколот к лацкану. Он сорвал этот цветок с кожи Персефоны и теперь воображает, что это ее запах ведет его вперед – Персефона в цветке; она подсказывает, куда идти. В кармане пистолет, разум Крекера разрывается на куски от воображаемых пуль. На пути встает громада Ботодома: все двери и окна покрыты цветами невероятной красоты. Внутрь здания нет прохода, каждая дверь намертво запечатана. Крекер слышит какой-то шум за углом переулка. Идет вдоль здания к внутреннему двору. Здесь на открытом пространстве собралась стая псов-бродяг хищного вида. У Крекера появляется отчетливое ощущение, что копам тут не рады. Работа превращается в кошмар. Потом он чувствует, как Персефона в глубине его души куда-то его тянет – часть шефа полиции всегда открыта для ласк лепестковой девочки. Цветок на его лацкане истекает влагой, увлекая его вперед. Этим способом Персефона приводит его к наглухо закрытой двери в переулке.

Здесь Крекер ждет.

Вокруг Колумба разворачивается город, расходится лучами из центра его сознания. Это Улей Манчестера. Последние несколько часов у Колумба были проблемы. Во-первых, в его сердце застряла пуля из Реала, выпущенная Белиндой. Это неприятно, не больше, но сейчас ему совсем ни к чему отвлекаться. Все, что ослабляет его, ослабляет карту. К тому же из-за этого ублюдка Гамбо против него, похоже, ополчился весь город. Естественно, иксеры остались верны до последнего, просто люди больше не хотят на них ездить. Ну, это изменится, когда новая карта будет готова; никуда не денутся, придется ездить, и Колумб получит немало денег. Сканируя карту, он видит шефа полиции Крекера, как тот едет по Ардвику; коп-волна Крекера переведена в стелс-режим. Что там задумал этот дурачок? По идее он должен обеспечивать безопасность Персефоны. Должен вернуть назад такси-беглянку. Колумб не может действовать, пока этой машины нет. Еще он видит вирткопа по имени Томми Голубь. С ним теневой коп Джонс, женщина, которая вчера влезла в его дела. Что там с этим Крекером, он что, не может держать игроков под контролем? Ему отказала его природная дальновидность? Джонс и Голубь едут в одной машине, и тоже в Ардвик. Что там такое? Колумб рассчитывает совместные траектории Крекера и Голубя и получает точку их пересечения: Ботодом. Этот коп, как там его звали, ПиСи Бретингтон, несколько минут назад тоже спрашивал про Ботодом. И еще эта новая дорога, Земляничные поляны. Зачем Совет ввел в систему новую дорогу девять лет назад, а потом так ее и оставил? Ни домов, ни построек – вообще ничего. Из-за этих раздумий Колумб просматривает Земляничные поляны в увеличении. Нет ничего: улица пустынна. Колумб вызывает власти, соединяется с неким Дэвидом Гледдерсом из Отдела градостроительства. Гледдерс не сразу признает Колумба, жалуется, что слышал о нем кучу гадостей. Колумб посылает по перу в ратушу выжигающую волну.

– Черт! Ты что творишь? – кричит Гледдерс. – Больно же.

ДАЛЬШЕ БУДЕТ ТОЛЬКО ХУЖЕ, ДОРОГУША.

– Что тебе надо?

Колумб просит Дэвида проверить новую улицу под названием Земляничные поляны, заложенную девять лет назад.

– В смысле, как в «Битлз»? Уважаю «Битлов»!

КОНЧАЙ ПИЗДЕТЬ НЕ ПО ТЕМЕ, ВОЛОСАТИК!

Дэвид возвращается с отрицательным ответом: такой улицы в списках нет. Колумб благодарит его и снова увеличивает Земляничные поляны. На краях карты что-то зудит, Колумб никак не может разобрать. Вызывает все улицы, построенные после полян, обнаруживает, что все они уже забиты жильем и бизнесом. Единственная пустая – Кривая дорожка, заявленная только вчера. Он снова переходит на поляны и делает суперувеличение – это съедает память у системы икс-кебов, но драйверам придется смириться. Земляничные поляны еще больше приближаются к Улье-разуму. Колумб сейчас живет внутри всех чисел, составляющих улицу. На него падает холодная тень, рожденная на гранях формулы. В сознании он может пройти по всей пустынной улице, но на некоторых числах чувствуется легкий шум. Колумб делает еще одно увеличение, вытягивая больше ресурсов икс-кебберской системы, и находит на карте крошечную зону тьмы. Еще увеличение – но узелок никак не сдается; похоже, вокруг этой темноты стоит кондомный барьер. Колумб не может прорваться к знанию. Это огромный удар по его самолюбию – до этого момента он думал, что владеет всей картой. Снова пытается прорвать барьер. Ничего. Пустота. Тьма. И тут иксеры начинают требовать больше ресурсов. Свич велит им спокойно подождать, пока он решит проблему. Снова увеличивает поляны. Выбирает ближайшую свободную машину, записанную как «Золотая лань», и посылает ее за мнимым пассажиром на Земляничные поляны. За пятнадцать секунд такси добирается туда и сообщает:

– Тут никого нет, Свич. Вокруг одни поля. Нет никакой дороги. Куда ты меня послал?

Колумб просит драйвера постоять на месте, пока он снова увеличит карту. Земляничные поляны зарегистрированы на карте как ответвление Вересковой дороги в Рамсботтоме, в забытой богом деревушке на северной границе. Колумб дает драйверу точные координаты Земляничных полян и просит проехаться по всей улице.

– Здесь только трава, говорю тебе, – отвечает драйвер. – Ты хочешь, чтобы я ехал по траве?

ДАВАЙ, БЕЗ РАЗГОВОРОВ, – отвечает Колумб и потом наблюдает на карте, как икс-кеб медленно прокладывает путь по несуществующей улице Земляничные поляны. Машина доезжает до того места, где числа начинают шуметь, и исчезает. Колумб паникует, вызывает драйвера на волне, в ответ – тишина. Колумб еще не решил, что делать, и тут машина появляется снова, на другой стороне шума. В системе звенит голос драйвера:

– Господи, Свич! Что это было? Все отказало! Я вызывал тебя, а ты не отвечал. Вся блядская карта не отвечала!

Колумб приказывает драйверу успокоиться и снова вернуться в эту темноту. Драйвер начинает возмущаться, но Свич напоминает ему иксерский кодекс верности: отправляться в путь, куда бы ни вела карта.

И В ЭТОТ РАЗ, – говорит Колумб, – СТРЕЛЯЙ ИЗ ВСЕХ ПУШЕК.

– Что?

ДАВАЙ, БЕЗ РАЗГОВОРОВ.

Такси возвращается в темную область карты, и Колумбу приходится подождать несколько нервных секунд: наконец, из темного узелка начинает вырываться пламя. Свич рассчитывает траекторию всех зарядов: каждый из них слегка отклоняется от расчетного пути. Колумб движется сквозь формулу, возвращая расчетную траекторию к фактической. Числа начинают крошиться. ЕСТЬ! Колумб запрашивает имя икс-кеба в этой зоне, получая в ответ «ВОЗОЛОЛТАШЕЯБНЫЙ АВТОЛБУСАНЬ». Накладывает фильтр, вычитает слова «Золотая лань», в остатке – Волшебный Автобус. КЕБ-БОЖЕ! Это имя машины Гамбо Йо-Йо, которая, как считается, летает по воздуху. И Волшебный Автобус питается знанием Свича, теперь он это чувствует. Волны системы-Улья просачиваются в форму нарушителя. Колумб выделяет пустую улицу и нажимает кнопку «удалить» в своей голове. К его восхищению, улица не исчезает, а съезжает по карте к ардвикской промзоне. Там улица оседает около весьма популярного в последнее время Ботодома, а потом пропадает. Волшебный Автобус стоит около Ботодома, того самого, о котором недавно спрашивали копы.

ЗДЕСЬ-ТО И ЖИВЕТ ГАМБО ЙО-ЙО.

Потом Свич движется по карте, пока не находит Кривую дорожку – последнее добавление к сети. Находит там еще один темный узелок. Вызывает Дэвида из ратуши, получает «не было такой загрузки» и начинает искать пути внутрь этого незаконного кондома. На этот раз ему хватает пяти секунд, чтобы получить имя «Фаэтон». Он проделывает то же самое «выделить – удалить», как и с Полянами, и смотрит, как Кривая дорожка движется через карту и оседает позади Ботодома. Фаэтон припаркован около Волшебного Автобуса.

ПОПАЛАСЬ МАШИНА-БЕГЛЯНКА!

Схема завершена.

6:19.

Содержание пыльцы достигает 2000.

Колумб вызывает кнопку с надписью «ЦВЕТОЧНАЯ КАРТА БЕРЛИКОРНА» в своем Улье-разуме и нажимает ее.

Активация…

По всей улице, где мы ехали, люди наполняли носы пыльцой и разбрызгивали вокруг послания наслаждения. Я видела целующихся любовников. Последнее время люди не целовались, боялись худшего; нежно потереться друг о друга респираторами – на большее мало кто отваживался. Теперь молодежь снова делила дыхание, вопреки всему отпустив на волю страсть. Я повернула на Эштон Олд-роуд, справа от нас проплыли омерзительные дворцы гибнущей промышленности. Люди танцевали на крышах заброшенных домов, посреди растущих там цветов. Ликующее чихание. Лучи раннего утреннего солнца прочертили радугу в облаке приветственных соплей…

Ааааааа…

Аааааааааааааааа…

Ааааааааааааааааааааааааааа…

Воздух сжался в тугое мгновение ожидания. Влажное и скользкое было оно, это мгновение, и солнце, казалось, по краям поросло шерстью, слипшейся в иглы. Словно огромный шар золотой пыльцы, висело оно там, над горизонтом.

Затишье перед…

И когда мы с Томми Голубем ехали по Олд-роуд в Ардвик, на тайную квартиру к Гамбо, я услышала звук миллионов вздохов. И взрыв. Взрыв слизи.

Шторм…

На часах в машине было 6:19. Содержание пыльцы – 1999. Щелчок, цифры меняются – и неожиданный, жестокий взрыв. Солнце содрогнулось; «Комета» накренилась.

– Ничего себе… – послышался голос Тома.

Чихобомба.

Аааааааааааааааааааааапппппччччччччххххххххххиииииииииииииии!!!!!!

Пять, и десять, и пятьдесят раз.

Койот слышит мощное чихание. Он лежит в двух метрах под землей, но звук долетает даже туда, пробуждая Койота от черно-зеленого покоя. Слизь тяжелым дождем обрушивается на его могилу и памятник. Приглушенный взрыв заставляет дрожать корни и червей вокруг него. Койот – сам корень. Похоже, снова пришло нужное время года, сезон плодов. Он начинает расти. Чих пробуждает его потоки. Он собирает свой мозг из ганглиев твердых корней, переплетенных в тугой комок: корни связаны в единую систему и передают информацию через сок.

Но его заставляет расти не только чихание. Кто-то еще побуждает его проснуться. Чье-то скрытое присутствие.

Он не знает, кто он, что он, где он и даже зачем он. Только то, что он хочет выбраться из этой деревянной коробки.

Это несложно.

Он соединяет свои клетки с клетками гроба, принуждая доски раскрыться, подобно цветку. Он и есть цветок. Он должен вырваться на воздух, к солнечному свету. Ему необходим рост.

Стебель Койота проталкивается через почву и вырывается на поверхность. Его встречают только пробивающееся сквозь туман солнце и брызги соплей из города. Сойдет. Койот глубоко впивается в землю, ощущая, как его пятнистые лепестки разворачиваются на свету. Койот испытывает самое странное желание в своей жизни: он хочет пчелу. Кого-нибудь, кто соберет пыльцу с его шерсти, с его лепестков. Лепестки? Шерсть? Он сам не знает, что он такое. Лепестки и шерсть. Сойдет.

Все больше и больше его стеблей выбирается из грунта. Они объединяются в зеленые ноги. От стеблей ветвятся цветы, черные и белые лепестки, сцепившиеся в форме прежнего тела Койота. Где-то в дебрях его растительного сознания сохранилась модель; из лепестков собирается идеальная копия того, чем Койот был раньше. Его тело – комбинация флоры и фауны, цветы и плоть пса. И человек. Глубоко в этом букете спрятан тонкий след человеческой сущности. Он концентрирует все внимание на этой частичке. Это то, чем он должен стать.

Цветы волочатся за ним. Танцуют… танцуют. Он смутно вспоминает язык пассажирки, свою последнюю поездку. Как она забрала его вниз, в мир зелени. Теперь он снова свободен, но все еще чувствует в своем сознании ее пальцы. Он слеплен из того же теста, что и она. Она хочет его себе.

Нет, не себе. Кому-то, очень похожему на нее.

Койот борется против цветка. Понимает, что не может одержать победу.

Он даже не знает, что делает и почему он это делает. И даже как он это делает. Только то, что он должен это сделать. Он – пес, растение, человек. Он всё, что когда-либо знал, и он – карта того, чем должен стать.

Сила корня берет над ним верх. Койот погружается глубоко в себя и возвращается со словами «Малыш сэр Джон».

«Кто это, бля?»

«Спаси мою жену».

Эти слова приходят из самого глубинного корня.

«Пошел на хуй».

Койот срывает сам себя; черно-белый пятнистый растительный пес шагает по кривым кладбищенским дорожкам. Теперь он видит, где он: начинает функционировать его карта. Южное кладбище. Он растет, и карта меняется. Это нормально, он может меняться вместе с ней. Он поворачивает цветущую голову налево, выискивая на новой карте место, куда надо ехать. Центр Манчестера. Почему так?

«Бода».

Ветер приносит лепестки с этим именем. Бода? Кто это был? Его последняя… последняя что? Последняя пчела? Последняя пушистая сука? Последняя пассажирка? Последняя девушка? Он выйдет на меченную мочой тропу. Ему нужен солнечный свет – это его мясо и его заказ. В нем есть знание того, что он страшен, первый из нового рода. Новый способ существования. Пока сойдет и просто дорога.

Форма роста.

Далматинские лепестки.

Заказ Боды – его солнечный свет.

БЕЛИНДА, МЕНЯ ЗАСАСЫВАЕТ НАЗАД.

Эти слова по Тени доходят до Белинды, когда она плавает в мраморном бассейне.

Слова Тошки.

БЕЛИНДА, МЕНЯ ЗАСАСЫВАЕТ НАЗАД. КОЛУМБ ДОБРАЛСЯ ДО МЕНЯ. БЕЛИНДА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.

Это последние слова Тошки.

Как раз в это время взрывается Чихобомба. 6:19. Цветок, который она притащила из Вирта, качается на воде между ее ног. Вдруг на воде появляются волны, накатывают и отражаются от ее бедер и откатываются назад, смешиваясь с теми, что идут следом. Белинда с интересом смотрит на образовавшийся хаотичный узор, думает, что это совсем как запись землетрясения, которую она видела по телевизору. Но это Манчестер, не ТокиоКо и не ФранцисКо. Она нервно оглядывается, но в остальном подземный дворец мертвенно спокоен. Тут она слышит звук взрыва, отдаленный залп мягких ядер. Сопли попадают в подвальное окно.

Тыц! Тыц! Тыц!

Удары…

Шлеп… шлеп… шлеп…

Заряды смачно бьют в стекло, и Белинда от страха запускает собственные волны по воде, дернувшись от шума. Она смотрит на окно, пытается понять, отчего шум, но тут прилетает очередная порция соплей, и ей становится страшно. С потолка сыплется штукатурка. Надо срочно выбираться из бассейна. Окно покрывается слизью; бассейн погружается в пушистую тьму. С улицы раздаются приглушенные крики. В темноте Белинде ужасно одиноко. Что пошло не так?

Белинда с головой уходит под воду. Закрывает глаза, медленно плывет, пока ее разум не начинает тонуть. Так здорово погружаться в водянистый сон. Краденая орхидея тычется ей в бедра, и это словно нежный лепестковый поцелуй.

Цветок следит за тобой, Белинда.

Текущие мысли…

Надломленное сердце…

«И слезу задушив, завтра утром, Джо, я продолжу жить…»

Эхо ее милого голоса заполняет мраморное пространство. Это песня животных, и травы, и цветов, и воздуха. Утро разорвано воем сирен. Аварийные действия. Город умирает. Стоит ли что-нибудь спасать? Она все равно не может вернуть Койота. Не может даже отомстить за его смерть.

Еще одна капля в чаше…

Что хорошего может быть в ее жизни без него?

Белинда, ты даже толком не узнала его…

Она не слушает.

Капает яд. Она вспоминает; похоже, думает Белинда, что, когда она прошла сквозь Волшебную Стену, этот шаг был признанием ее мертвой части…

Вспоминает…

Сцена на кухне. Дотаксишная. Белинда слушает с верха лестницы…

Отец и мать сидят за столом и спорят. Отец называет мать плохим словом – зомби, сукой из ада. Проклинает за то, что та приносит в мир только трупы. Мать называет его мясом, простым мясом, чистым мясом.

«Все, чего вам, чистым мальчикам, надо – еще больше чистоты. Терпеть не можете бардака». Слова ее матери.

«Эта девка – смерть». Слова отца. Эта девка, в смысле она… Белинда. Это Белинда – смерть. Для нее это слишком. Она спускается по лестнице. Бьет отца прямо в лицо. Как в замедленной съемке, отец падает без сознания на кафельный пол.

Вспышка гнева. День, когда она начала уходить. Уходить от семьи. Время исчезать, бежать, пройти все грани жизни. На девять лет «Икс-кеб» стал ее семьей. Теперь и это ушло. Больше для нее нигде нет места.

Капает яд…

Может быть, пора. Пропасть зовет. Потому что, в конце концов, разве Тень – это не след смерти на жизни? Может, пришло время завершить эту схему.

Белинда смотрит на рюкзак, лежащий на бортике бассейна, и отводит глаза. Снова смотрит. Наконец, тянется, расстегивает застежку. Открывает рюкзак. Распутывает тьму. Достает бутылку – подарок, украденный у Кантри Джо.

«Бумер».

Белинда, дочь моя…

Ты открываешь бутылку. Наливаешь немножко в грязный стакан и снова закрываешь бутылку пробкой, кладешь ее обратно в рюкзак. Одна доза – для оттяга, две дозы – для сорванной крыши. Три – для чистой и сексуальной смерти. Открываешь рюкзак, отвинчиваешь пробку, наливаешь третью дозу. А потом держишь бутылку над стаканом, пока та не опустела. Должно хватить.

Еще одна капля в чаше, наполнявшейся всю жизнь.

Чистая и сексуальная смерть.

Это твое желание?

Как же прекрасно твое тело, дочь моя! Бледная белая кожа, покрытая путаницей карты Манчестера. Все улицы и все названия вписаны в изгибы твоего тела. Ты соскальзываешь в воду еще глубже. Несколько минут нежишься в теплом бассейне, а потом берешь стакан.

– Похоже, я иду к тебе, Койот.

Ты говоришь это вслух теням и клочкам тумана, встающим над водой.

А потом ты подносишь стакан к губам, Белинда. Пьешь…

Время на панели было 6:19. Содержание пыльцы – 1999. Щелчок, цифры меняются – и неожиданный, жестокий взрыв. Солнце содрогнулось. «Комета» накренилась.

– Что за черт… – Голос Тома.

Чихобомба.

Аааааааааааааааааааааапппппччччччччххххххххххиииииииииииииии!!!!!!

Пять, и десять, и пятьдесят раз.

Царство соплей взрывается и обретает собственную жизнь. Носовая Хиросима. Каждый житель города дает залп из ноздрей. Без респиратора и без жалости. Сопли падают дождем на стекла. Эштон Олд-роуд. Взрыв толкает машину вперед, добавляя километры на спидометре, и вот я уже превышаю скорость.

Тыц! Тыц! Тыц!

«Пылающая комета» покрыта зеленой дрянью. Я не вижу ничего впереди.

– Где мы, бля? – кричу я.

– Приплыли, – говорит Томми Голубь.

– Что это?

– Новая карта.

– Но мы уже почти на месте. Мы почти добрались до Ардвика.

– Не думаю, что мы сможем…

Я резко бросила машину вправо. И остановилась в Намчестере, у Первой крепости.

– Чего?

– Бля.

– Что мы тут делаем?

– Приплыли, Сивилла. Прорывается новая карта.

Перед нами две машины смешались в кучу металла и мяса. Люди кричали и вываливались из дверей.

– Я слышу, как смеется Колумб, – говорит Томми, и я поворачиваю «Комету» от свалки.

Прошла секунда.

И мы вернулись к моему дому на Виктория-парк.

Я изумленно кручу руль, отчаявшись найти дорогу в Ардвик.

Секунда…

И мы на Уоллей-рендж, около дома моей дочери. Там еще груда машин, влетевших друг в друга. Дорожные копы бегут помогать пассажирам.

– Плохо дело, Том, – сказала я. – Мы никуда не доедем.

– Нет. Дорога есть, – ответил он. – Должна быть дорога. Мы сейчас в виртовой карте. Вот и все. Езжай дальше.

– Мне это не нравится.

– Просто поезжай.

И вот мы уже в Боттлтауне – и стекло трещит под колесами, пуская радугу осколков. Я остановила машину. Я слышала, как во весь голос кричат люди из блестящих домов.

– Так мы никуда не приедем, Том.

– Мы во сне, вот и все. Мы в мифе.

– Что это за миф?

– Забудь про расстояния и направления. Мы должны найти нить повествования.

– Эта дело не по мне.

– По тебе. Просто используй свою Тень.

– Моя Тень чувствует себя крысой в лабиринте.

– Это миф про Джона Берликорна, Сивилла. Разве ты не видишь? Чего Берликорн хочет меньше всего?

– Том, ты несешь какую-то чушь.

– Чего он боится больше всего на свете? Подумай. Он человек, который живет только в мифе.

– Иммунных…

– Дронтов. Они – единственные, кого он не может заразить. Единственные, кто не может вжиться. Дронты – его самый большой страх. Вот почему он встроил в аллергические реакции желание убивать дронтов. В этом мифе, написанном под нас, он меньше всего хочет, чтобы дронты объединились. Он действительно пытается не дать тебе встретиться с твоей дочерью.

– Что значит…

– Есть что-то такое в вашей встрече… Ты и твоя дочь… не знаю… Берликорн увидел в вас потенциальную угрозу. Сивилла, думаю, мы его раскусили.

– Но что мы можем, Томми? Он контролирует миф. Мы сквозь него не проедем.

Сквозь заляпанное соплями лобовое стекло я вижу одинокую машину, влетевшую в стену. Водитель бредет прочь, держась за голову.

– Вирт-Христос! – Том шлепнул рукой по панели.

– Что там? – спросила я.

– Боже, ну я и дурак! Берликорн не может дотянуться до тебя, Сивилла. Он действует через меня.

И с этими словами Томми Голубь открывает дверь «Кометы» и вылезает.

– Том? Ты куда пошел?

– Дальше ты одна, Сивилла.

– Том?

– Просто езжай.

Я посмотрела, как он пошел помогать раненой женщине, а потом выключила разум, отпустив на волю Тень. В моей дымке тут же протянулся мерцающий лучик света. Словно дымка была вечнотекучей картой, а свет был моей любовью. Надо всегда идти за огнем. И я увидела, увидела всех дронтов Манчестера, включающихся в какой-то тайный план. Время принимать бой. Даже моя дочь… наконец пора играть роль…

Я бросила «Комету» вперед и повернула на третьем повороте направо.

Прошла секунда…

И я приехала в ардвикскую промзону.

Крекер воспринимает носовой взрыв как приветствие. Демон соплей заполняет переулок, и здания трясутся от вибрации. Он слышит крики и снаружи, и изнутри. Персефона показала ему настоящую, верную дорогу. Она предупреждала его о взрыве. 6:19 утра. Новая карта. Содержание пыльцы – 2000. Цветочный маршрут был жарким и мучительным, но ему вновь придется пройти по этому пути, припадая к лепесткам девочки всякий раз, когда она позволит. Персефона была так ласкова с ним, так соблазнительна для мужчины, в чьих жилах течет больше Плодородия 10, чем крови, разве он может противостоять ее наслаждениям?

Лепестки к лепесткам, открываются и закрываются – его долгая дорога к успеху.

Он выходит посмотреть на неразбериху перед домом Гамбо. Лагерь в руинах: псомужики и сукобабы разных пород носятся как угорелые, некоторые пытаются помогать раненым на земле, другие просто ищут укрытие. По удушающей жаре летают крики и мат. Черная женщина с прической афро нагнулась над одной из жертв. Мужчина с длинными всклокоченными волосами и в блестящих штанах идет сквозь хаос, размахивая руками и изрыгая безумные взрывы смеха. Крекеру кажется, что это должен быть сам старый добрый хиппи Гамбо, мозги у которого прочистились из-за провала.

Крекер отступает назад, слушаясь цветка Персефоны.

Боковая дверь разорвана на части взрывом соплей. Крекер раздвигает остатки и, легко ступая, входит в огромную подземную комнату, наполненную тенями и водным пространством, ограниченным мраморными стенами.

Молодая девушка плавает в воде, сорванный цветок прелестной окраски колышется между ее ног. Сама Персефона плавает между ног Белинды, вот как она привела его так далеко, так близко.

Белинда…

Цель дня. Хорошая цель. На этот раз он сделает все правильно.

Крекер ступает в тени…

Белинда, у губ твоих – стакан яда. Половину ты уже проглотила. Крыша едет, мощно и красиво. Приход зовет тебя завершить начатое, испить трип до конца.

Смерть терпелива. Что ей несколько лишних секунд твоих размышлений? Стакан вновь возле рта. На язык падают первые капли. Очень возбуждающе.

Огонь возбуждения.

Шум из дальнего конца бассейна…

Бля!

Белинда прислушивается, мечтает, чтобы посетители убрались, кто бы они ни были. Это Гамбо или Ванита? Они что, не видят, что девушка пытается покончить с собой? Думают, это так просто?

– Кто там? – кричит Белинда.

– Полиция, – отвечает голос. – Без глупостей.

Белинда ждет пять секунд. А потом…

– Что вам нужно? – вглядывается она в тени, среди которых дрожит тонкая, высохшая фигура…

– Не волнуйся, Белинда. Мы знаем, кто убил твоего дружка-пса. Мы знаем, что это не ты. Семь секунд. Голос кажется знакомым.

– Я тоже выяснила, кто убил его, – говорит Белинда. – Персефона при помощи Колумба.

– Ты очень умная девочка, – отвечает голос. – Хорошо, что мне придется убить тебя.

Наши разные жизни сближаются. Моя дочь плавает в бассейне, обнаженная и отрешенная от карты. Крекер, шеф полиции, идет на свет, потея, как мокрая рана. Он садится на край бассейна, опускает ботинки в воду. Цветок Персефоны бьется лепестками о бедра Белинды. Полупустой стакан «бумера» снова стоит на бортике бассейна. В кармане Крекера затаился пистолет. Все части на своих местах. На сцене появляюсь я. И Колумб – он раскрывает свою новую карту. Этот подземный плавательный зал, этот мерцающий зал, моя дочь в центре, такая притягательная в тенях и мраморе. Кольцо странных желаний вокруг нее стягивается, как отдаленные улицы, которые сходятся друг с другом, стоит сложить карту.

Над миром все еще висит зеленая грозовая туча слизи. Внутри только заикание призраков из заляпанного соплями окна, единственного источника света.

– Снова ты, – говорит моя дочь. – Тебя зовут пассажир Девиль.

– Уже нет, уже нет, – улыбается Крекер. – Просто маскировка. Меня зовут Крекер, шеф полиции.

Его цель кажется такой нежной – мерцающая под водой карта; от ее вида «Казанова» тяжестью обрушивается в чресла. Крекер не может отвести взгляд от цветка, плавающего между бедер девушки, того, что привел его сюда. Он ревнует цветок, ищущий наслаждения на стороне, и чувствует, как взгляд Персефоны с узоров лишайника на древних мраморных стенах царапает его кожу. Все, что надо сделать, чтобы удовлетворить любовницу, – вогнать пулю в цель. Но он боится смерти – и собственной, и чужой. Естественно, он убивал преступников, ничтоже сумняшеся забирал их жизни, но вот так, невинного, такого же страдальца? Он – и сотворить такое?

– Зачем ты пришел? – спрашивает Белинда.

– Мне надо убить тебя.

Белинда смотрит на него в упор.

– Я тоже этого хочу, – говорит она.

– Что?

– Все просто. Я хочу, чтобы ты убил меня.

– Но почему?

С него градом льет пот.

– Потому что это правильно.

Разум Белинды сейчас чист и холоден.

Крекер ошарашенно делает шаг назад. Его здорово проняло. Простой человек, простые мысли. Он тащит из кармана пистолет, запутывается в ткани, и ему приходится тянуться второй рукой, чтобы освободить его. Потом никак не может высвободить курок.

– Извини… прости меня… – бубнит он. – Извини… Никак не могу… Вот! Пошло!

Наконец пистолет поднят. Из-за собственной неуклюжести Крекер чувствует себя почти нормально. Эта нормальность придает ему смелости. Он больше не пытается самоутвердиться. Может, в этот раз он сумеет удовлетворить Персефону. Он вытягивает руку с пистолетом вперед, так далеко, как только может. Барабан дрожит, ловит крохотные вспышки света из залепленного окна.

Белинда улыбается.

– Ну что, ты готов? – спрашивает она.

– Я… я попытаюсь.

– Тогда вперед. Сделай все как следует.

«Будь мужчиной. Будь же наконец мужчиной» – вот что говорит ему девушка. Несмотря на Плодородие, пульсирующее в его крови, будь же, наконец, мужчиной! Пистолет пляшет в руке. Левой рукой он берется за правую, чтобы успокоить дрожание и прицелиться. Все равно дрожит.

– Ты смеешься надо мной, – говорит Крекер.

– Нет. Я пытаюсь тебе помочь. Мы ведь хотим одного и того же?

Белинда берет с края бассейна стакан с «бумером». Держит его перед лицом.

– Это «бумер». Знаешь, что это? Крекер кивает.

– Ты его пробовал?

Крекер пробовал, но она все равно говорит ему:

– Одна – для оттяга, две – сносят крышу, третья – жди чистой, сексуальной смерти.

– Ты хочешь убить себя?

– Если ты мне не поможешь.

– Прошу…

– В этом стакане больше пяти доз, и две я уже выпила. И чувствую себя сейчас очень хорошо, очень сексуально. Ты меня не хочешь?

Пистолет движется сквозь тьму, пытаясь нацелиться на нее. Крекер не может поймать цель. Он боится девушку.

– Прошу… Я… – говорит он. Трясет пистолетом. – Думаю, тебе не стоит…

Белинда опускает язык в стакан. На крошечную долю секунды позволяет «бумеру» обжечь свои нервные окончания.

– Не…

Белинда наклоняет стакан, пока край пленки «бумера» не доходит до губ.

– Этого ты хочешь?

– Нет! – рвется голос копа. Он встает у бортика бассейна. – Нет… да… я… бля! Прошу… все не так! Я просто хотел… не надо никому умирать. Никому… – Крекер слышит, как Персефона кричит у него в голове. – Пожалуйста, – говорит он. – Не делай этого.

– Мы оба этого хотим.

Тень Белинды никогда не была такой текучей.

Крекер потеет. Чихает. Но цель укоренилась, у него появился мотив. Пистолет лежит в его пальцах ровно и точно. Если бы он мог разорвать эту схему – пальцы, рукоятка, курок, свежая кожа молодой девушки! Может, тогда он стал бы свободен от всех проблем. Запах Персефоны кричит на него. Ее вонь заполняет подвал. Все, что ему надо сделать, – нажать на спуск, завершить эту историю. Белинда наклоняет край стакана. Крекер прыгает в воду, как небольшая бомба, и прорывается сквозь тяжесть воды к Белинде.

– Прошу, Белинда… не убивай себя!

Я еду на своей «Комете» в эту запутанную историю. 6:22. В новой карте даже время стало текучим. Старые правила отменены. Карта забита нарушенными дорогами. В тот день случилось двадцать пять аварий, порожденных новыми переплетениями корней города. Но я освободилась от этой структуры: я вела по Тени.

Между заводами бежит грязная дорога. По краям все спокойно и тихо. Заброшено и отдано призракам, но чем ближе я к центру затерянного промышленного города, тем больше этот город похож на Вавилон. К «Комете» бежит кричащая женщина: ее одежда разорвана, а лицо покрыто слизью. Я вывернула руль, чтобы избежать столкновения, и женщина отскочила от левой стороны капота. На несколько секунд упала на дорогу, но я не затормозила. Надо думать о дочери, теперь она – моя единственная цель. Бедная женщина, пошатываясь, встает. Я продолжаю свой путь, пока не въезжаю на открытое место между складами и хранилищами. Здесь разбит лагерь бродячих псов: хаос из куч костей, железных скульптур и вигвамоконур. Все вокруг покрыто блестящей глазурью носовых выделений, земля покрыта телами, женщина, обладательница титанической афро, помогает жертвам землетрясения. Должно быть, это Ванита-Ванита. Я остановила «Форд комету» и подошла к Ваните, которая пыталась дать стакан с чем-то одному из раненых. Собакомужик отказался, и тогда Ванита выпила сама и, нагнувшись, поцеловала пса, передав лечебную микстуру изо рта в рот. Я вынула пистолет из кобуры, но при виде этого акта милосердия он показался ненужной тяжестью в руке.

– Ванита-Ванита? – спросила я.

Она бросила на меня взгляд, полный покорности. Увидела пистолет и приняла меня за ту, кем я и была: за ублюдочного копа, за то, против чего она восставала всю жизнь. Я видела, как в ее глазах гаснет огонь бунта. Она посмотрела на склад, около которого стояли икс-кеб и раскрашенный фургон под названием Волшебный Автобус. Слово «Ботодом» над дверью частично затянули цветы, и казалось, что там написано Бо д… Все здание было покрыто зеленой сетью цветов. Эфирное перо взлетело с крыши, и я почувствовала Тень Белинды, борющейся с соблазном.

Время стремилось к законченной системе, и утренний воздух был наполнен желтой жарой, пыльцой и соплями.

Я вжала палец в интерком на двери. Металлический собачий голос ответил:

– Кто здесь?

– Полиция, – сказала я. – Открывай давай.

Главный вход раскрыл обе двери, как неторопливый любовник. Невольный вдох – и я иду сквозь зону гостиной Ботодома. Меня тащит вперед злость, чувствующая Тень Белинды внизу, под полом. Там не все в порядке. Портье оказался лысеющим робопсом, затянутым в респиратор; он съежился за стойкой, вцепившись в копию «Дайджеста обнаженных сук».

– Чего надо? – прорычал пес.

– Ключ от подвала, пожалуйста, – ответила я, сверкнув значком.

– Подвала нет.

Я ткнула пистолет в рожу пса:

– Может, тогда выроем его вместе, сявка?

Пес-портье высунул длинный розовый язык из пасти, пытаясь глотнуть свежего воздуха. Оглянулся на дверь за лестницей. Левой лапой снял ключ со щитка за его спиной.

– То, что просила, – прорычал он.

Стоило отвести пистолет, как он выбежал за дверь на всех четырех. Когда я вставляла ключ в дверь под лестницей, я все еще чувствовала его зловонное дыхание, принесенное пушистым ветром. Я шла на запах Белинды.

Снизу послышался голос, мягкий и потный:

– Кто там в дверях?

– Никого, – крикнула я. – Просто твой оживший кошмар.

– Да ну! А конкретнее?

– Теневой коп Сивилла Джонс.

– Черт!

– Ну что, ништяк?

– Бля!

Внизу возникла паника.

Я иду по темным ступеням, две за раз, три за раз.

Радиоволны…

Цвета в черном воздухе, как отправленные сообщения. Лихорадочные запахи бьют в нос. Царапанье и дыхание. Отблески голубых огней передатчиков. Радужные красные перья летят по волнам паники. Темные ароматы. Сладость. Сладость и страх. Я растворялась в этих цветах. Провода и искры. Ритмы шестидесятых из радио. Мой взгляд проникает во тьму – и хиппи Гамбо собственной персоной встает с перьев.

– Ты арестован, Гамбо, – говорю я.

– Ну надо же! – отвечает он. – Ты в одиночестве, коп-леди.

– Где Белинда?

– Бог ее знает.

Он шагает ко мне, и его длинные, грязные волосы мотаются из стороны в сторону.

– Какая теперь разница? Ты что, не понимаешь, этот ебнутый мир уже разрушен. Что вы, копы, теперь будете делать? Арестовывать сны? – Гамбо засмеялся. – Реальности пиздец.

– Сейчас мне плевать на мир. Мне нужна моя дочь.

– Я ее тебе не отдам.

– В чем дело, Гамбо? Если действительно все кончено, против чего ты сейчас борешься?

– Я любовник, а не борец, а новому миру все равно понадобится говноискатель.

– Я все еще коп, а ты все еще нарушаешь законы радиовещания.

– Я заберу тебя в статику.

У него в руках электронный нож, подключенный к оборудованию. На лезвии дрожит огонь. Я приставила пистолет к его голове, но пират даже не шелохнулся. Через Тень меня звала Белинда, и я попыталась послать ответный сигнал. Гамбо выбросил вперед руку.

Живот обожгло болью.

Я махнула пистолетом, мелькнув им мимо головы хиппи. В результате в ране слегка повернулось лезвие; я чувствовала перьевые волны, вторгавшиеся в меня из него. Ощущение, словно с тобой кто-то говорит, глубоко внутри. Как будто меня наполняют перьевые голоса. Лезвие хаоса. Я выстрелила в сердце оборудования Гамбо, и тогда боль уменьшилась. Гамбо побежал к своим схемам, вопя на гаснущие лампы. Он начал щелкать переключателями как безумный, а перья под его прикосновениями становились кремовыми. Гамбо кричал на умирающих волнах, рассказывая миру, что он еще борется, еще хочет рассказать все людям снов.

– Гамбо вызывает мир! У меня на хвосте копы! Не верьте их лжи. Мы еще можем найти друг друга на карте. Старый добрый хиппи будет верить в вас…

Я защелкнула на Гамбо наручники и приковала его к стальной скобе в полу. Потом я шла по подземным коридорам и зажимала рану в животе, преследуя Тень моей дочери, а сияние воды отражалось от мраморных стен.

Я шла по лабиринту из камня, пока передо мной не появилась запертая дверь. Почувствовала за ней Тень Белинды, пульсирующую болью, а потом Тень чужака – блестяще-красную, расцвеченную злостью и страхом. Мужская дымка. И намерение: грозная потребность убить. А потом имя этой Тени: Крекер. Я вытащила тюбик дверного ваза, выдавила немного в замок, а потом сунула туда копключ. Замок чуть-чуть скользнул, механизм недовольно скрипнул. Еще немного ваза, этого скользкого освободителя, – и один точный удар. Дверь с треском открылась.

Ступени вниз. Кричу:

– Полиция! Без глупостей!

Тени любовной схватки. Мех. Крики. Прошу… Мат. Боже! Неожиданный укол в Тени Крекера, когда он достиг кульминации. Мои ноги сами нашли дорогу.

Картина, в которую я спустилась: моя дочь делает хороший глоток вина, ее обнаженное тело плавает в толще мерцающей воды, шеф полиции тюленем идет к ней, держа пистолет в вытянутой руке. Тени танцуют от страха и наслаждения. На секунду я погружаюсь в кайф моей дочери, и тут меня накрывает боль. Не представляю, что делать, кроме как кричать: «Стоять!» Больше всего я похожа на копов из мыльных опер. Очень действенно. Крекер медленно пробирается по воде к Белинде. С его тощего тела льются тени. Пистолет собирается проделать огромную дыру…

Я это сделала. Справилась с работой. Моей единственной коповской работой. Выстрелила в шефа.

В последний момент, сбивая прицел, вмешались правила. Рука Крекера с пистолетом на мгновение стала крылом, а потом, когда он погрузился в воду, распалась, разбрызгивая кровь. Голова моей дочери исчезла под водой. Стакан покачался на поверхности, черпнул воды и медленно отправился за ней. Я прыгнула в бассейн, чтобы прижать тело Белинды к себе, вытащить наверх ее тело, покрытое картой…

– Белинда…

В ответ – тишина. Ее глаза светятся наслаждением, она сейчас далеко отсюда. Крекер у бортика жалко повизгивает, гонит ногами волну, а рука окрашивает воду красным.

Я резко поворачиваюсь к нему.

– Заткнись на хуй! – кричу я. – Ты арестован, Крекер!

Крекер панически закатывает глаза, его Тень скачет от огня. Он не может прекратить дергаться, пускать по воде красные волны. Он еле двигает обмякшими губами…

– Это был «бумер», – выдыхает он. – «Бумер». Она приняла «бумер». Слишком много «бумера». Я пытался…

– Это правда?

Я повернулась к Белинде, протянула руку к тонущему стакану.

– Я пытался остановить ее, – сказал Крекер. – Вот и все. Извини, Джонс. Мне очень жаль. Меня заставил Колумб. Он шантажировал меня… мои преступления… куча преступлений… что мне было делать?

Все течет спокойно и медленно, как плохие воспоминания о только что случившемся. Борьба за жизнь. Поражение.

Поражение…

Я держу в руках дочь, прижимаю ее к себе, хочу вдохнуть жизнь в ее спокойную плоть. Ее глаза на секунду вспыхивают, а потом закрываются. И ее Тень уплывает прочь, в окрашенную кровью воду. Я легко подняла ее, совсем как в детстве, когда она падала в садике около дома. Крекер вырывается на поверхность, баюкает разбитую руку здоровой, кричит мне:

– А как же я?! Как же я?!

Я вынесла Белинду из подвала, прочь от грустного шума, прочь со склада. Ее тело… дыхание призрака. Жизнь моей дочери вытекает медленными волнами.

Длинные ноги Койота несут его вприпрыжку по Принцесс-роуд к центру Манчестера. Он больше не страдает от аллергии. Пока он бежит, карта постоянно меняется, но это не пугает его цветочную душу. Он сам чувствует себя дорогой, частью этого нового мира. Койот стал цветком; дорога раскрывается перед ним распустившимся бутоном. Это путешествие, о котором он всегда мечтал. Но для полного счастья не хватает еще чего-то – машины. Запах цветения из Плат Филдз-парка заставляет задние стебли Койота вцепиться в тротуар. Перед ним прорастают цветы. Койот идет сквозь их ароматы, добавляя их ртам собственное сладкое послание. Только тогда он осознает. «Можно совсем по-другому: я могу свободно перемещаться. Цветок во мне еще растет, еще учится. Это несложно. Никто не должен меня видеть. Я могу просто… знать… просто расти…»

И тогда Койот просто разворачивает себя в новую цветочную карту Манчестера, перемещая свои узоры от стебля к стеблю. Он погружается в растительную жизнь, снова и снова наблюдая, как сменяются сезоны в растениях, встреченных на пути. Это крутейший маршрут в его жизни. Койот – Цветочный пес вызывает себя из лепестков, и листьев, и шипов, изменяя всякую зелень в черно-белое растение. Зерно сэра Малыша Джона все еще растет в недрах его тела, купается в соке; он чувствует его там. И весь длинный и растущий путь человек, спрятанный в корнях, пытается направить Койота в другую сторону. Койот не обращает на него внимания, по крайней мере пытается: на самом деле все, что он может сделать, – загнать человека в самый дальний стебель.

Город открывается узорам Койота.

Как же он изменился! Койот помнит город как темное место влажных желаний – теперь мир стал растительным и тугим. По зеленым венам Манчестера Койот может путешествовать куда угодно. Цветы волнами ниспадают с каждого здания, побеги увивают фонарные столбы. Розовый дождь цветов падает на площадь Альберта, ярко подсвеченный лазерами с крыши ратуши. Город опустел, как в карантине. На улицах остались полицейские машины, но они двигаются, как заблудшие души, прорывают утро воплями, вышивают шумовой узор своими сиренами. Видит он и несколько икс-кебов: только эти машины делают какие-то успехи. Койот выцветает свою форму из кустика, растущего на краю сквера. Затем он проталкивает себя по лишайнику, захватившему тротуар, по мху, поросшему на стенах, через пыльцу, несомую ветром по воздуху Манчестера. Всеми этими путями он движется во двор отделения полиции на Боттл-стрит, где, как древние чудовища, за проволочной решеткой стоят конфискованные машины.

Здесь Койот находит свою первую любовь. Свой Ян.

Черное такси.

Возвращается всё: и откуда он появился, и куда ему двигаться дальше.

В окне отделения Койот видит свет, за столом сидит одинокий коп. Он протягивает свою сущность через соки ивы, которая нависает над закрытыми воротами, в загон для машин, капает на бетон, превращает стебли в сильные, быстрые ноги, которые несут его к отделению. Теперь он знает, что усилием воли может менять свою внешность, может лепить маску из цветов. Он знает, что должен выглядеть как коп. Койот выдвигает глаз на зеленом стебле, чтобы заглянуть в окно. С этой позиции он несколько секунд наблюдает за копом и осознает, кем ему надо стать. Он стучит в стекло побегом своего тела. Коп поднимает глаза от книги. В ноздрях у него затычки, рядом на столе респиратор. За две секунды лицо Койота перерастает в новую форму. Потом он пускает одну из ветвей, чтобы постучать ею в дверь отделения, имитируя звук неотложного вызова. Коп со вздохом откладывает книгу, встает из-за стола, идет к двери, открывает.

– Тебе чего? – спрашивает он копа, стоящего в тени дверного проема. – Нужна машина? На фига? Кто-то выплатил штраф?

Коп в дверях не отвечает. Его лицо в тени.

– Забей, приятель. Тут по всему городу проблемы, а я в середине любовной сцены.

Фигура в дверях выходит к свету, открывает свое лицо.

– Боже всемогущий! – восклицает коп. – Нет, нет! Боже, нет!

Потом он падает и, не сумев перевести дыхание, замолкает. Он дотягивается до пистолета в кобуре…

Койот входит внутрь отделения.

Копу кажется, что он проваливается в дурное зеркало. Он кричит, пистолет выпадает из пальцев, скользкий от внезапно выступившего пота.

– Кто ты? – умудряется он спросить. Койот отвечает:

– Я – это ты, конечно.

Койот превратил лепестки в идеальную копию лица копа.

Коп не может поднять взгляд.

– Блядь! – Вот его единственный ответ. – Сгинь, уйди отсюда!

Падает назад…

Койот выстреливает ветвеобразную руку, несколько раз бьет копа в лицо, пока тот не падает на пол без сознания. Таксоцветочный пес сбрасывает форму копа. Теперь он просто перетекает, растет. Веточки его лап дотягиваются туда, где на гвозде висит связка ключей. Они-то ему и нужны. Он бодро выходит из ворот, пробует все ключи, пока не находит нужный. Вырывает проволочные ворота из тугих объятий замка. Потом движется туда, где его ждет черное такси.

Черное такси!

Он метет своими листьями по виниловому рисунку, создавая касаниями мягкую музыку. Это кажется прелюдией. А потом Койот преобразует веточку во впечатанную в память форму ключа, поворачивает замок, открывает дверь, проскальзывает внутрь.

Он дома.

Формирует веточку в точную копию ключа зажигания, выжимает сцепление, включает двигатель. Он полон сока. Бензина. Машина пенится жизнью. Он выстреливает ею – и город взвивается водоворотом цветов. Койот воет, превращает дорогу в жидкость, так, чтобы он мог проскользнуть по ее горлу. К Боде, где бы она ни была. Его последний известный шанс на любовь. Его инь. Он найдет ее, даже если это займет остаток его жизни, его второй жизни.

Сделай все как следует, такси-цветок.

Я прижимала к себе Белинду так крепко, как будто могла втиснуть ее в новую жизнь. Я несла ее из темноты на свет, а жидкий дым капал вниз, утекал сквозь пальцы. Больничная пустота. Манчестерская королевская больница. Добраться туда сквозь разбитые машины и перекрученные улицы было кошмаром. Только то, что моя Тень вцепилась в эту историю, позволило мне добраться так далеко. Кто-то в белом забрал у меня мою дочь. Моего второго ребенка… может, мое проклятие висит и над моей блудной дочерью? Может, я обречена быть матерью смерти? Снова потерять дочь – я пыталась не допускать этой мысли. В животе пульсирует боль. Я смотрела на Белинду, пока та не исчезла в белом коридоре, потом упала на больничный пол. Лентами дыма накатила тьма…

Проснулась. Другая комната, другой мир…

Белинда. Кровать. Приборы. Но от нее осталось так мало. Так мало…

Доктор искал глубоко внутри ее плоти сигналы – какой-нибудь маленький спрятавшийся кусочек жизни. Он уже зашил рану в моем желудке, сделанную Гамбо Йо-Йо. В любом случае это была поверхностная рана. В том смысле, что сейчас все было не важно, кроме жизни моей дочери.

Нечего ни сказать, ни сделать – только обнять раскрытое тело дочери так крепко, чтобы выдавить из плоти подобие дыхания. Только видимость. Белинда умирала: я перестала чувствовать ее Тень. Все пошло прахом: я, мир, мое дело. Приборы излучали грустную медленную волну.

Мой ребенок…

Стягиваю простыни с ее комы…

– Помогите ей! Помогите ей, доктор!

– Делаем, что можем, констебль Джонс, – слышится спокойный голос врача.

Я сорвала простыни с постели моей дочери… Обняла ее.

Обняла ее до смерти.

Дочь… дочь…

– Спасите ее. – Я повернула лицо к доктору, который углубился в возню с приборами. – Спасите ее, пожалуйста!

– Констебль Джонс… Трясу ее. Трясу Белинду.

– Я убила ее. Это я виновата. Я неверно прочла Тень! Это… Боже… Никогда так не бывало… Прошу! Спасите ее, пожалуйста!

Доктор казался бесстрастным.

Трясу и проклинаю.

Ответа нет. Держусь за Белинду. Держусь за воздух. Приборы стучат в тишине. Моя дочь умирает…

– Ее больше нет с нами, – говорит доктор.

«Прошу, нет…»

Я ушла глубоко. Глубже не бывает.

Плыву…

«Белинда… Белинда… Белинда…»

Моя Тень ворвалась в тело Белинды в поисках корня. Я шла по мертвым районам города. Ее лишенное карты тело. Покинутое Тенью. Я увидела клубок «бумер»-змей, свернувшихся вокруг ее сердца.

«Белинда… Белинда…»

Этот момент… самый плохой во всей истории…

«Не отдам!»

Я послала в нее собственную Тень – загоняя ту глубоко в вены, в сердце, в мозг, в кожу. Во всю Белинду.

«Ну же! Давай! Хоть раз выдави из себя каплю любви…»

Крошечное движение… ее шея…

«Прошу…»

Я текла сквозь слои мускулов, надеясь найти последний сохранившийся след дыма. Но встречала только мертвую плоть, остановившееся сердце, сжавшийся мозг. Сознание Белинды уступило место призраку. Никакой надежды. Никакой надежды…

Я вогнала себя еще глубже в нее, отдала ей свою Тень, разрубив последний узел своей любовью. Моя Тень покинула меня, оставив лишь дыру внутри.

«Это тебе, неблагодарная девчонка! Охуительного тебе дня рождения!»

Белинда вдохнула…

Тенепад.

В тот день моя девочка умерла на моих руках.

А потом снова начала дышать. Это было тихое дыхание, но самое лучшее, какое я слышала. Она снова начала дышать.

«Белинда, прими этот дар твоей душе. Прошу, живи! Пожалуйста, живи, мой тупой замученный воин!»

Ее глаза открылись. Я чувствовала, как их открывают изнутри. Во мне больше ничего не дымилось, я отдала всё – но Белинда открыла глаза. Оно того стоило. Я знала, что оно того стоило.

Мое тело иссыхало, лишившись Тени; я чувствовала себя, как опустевшее мясо. Новорожденная Белинда оттолкнулась от меня.

– Мама! – закричала она.

Это было мое имя. Ее имя.

Моя Тень ушла в ее тело взамен той, что она потеряла. Я стала собственной дочерью, призраком поселившись в ее коже. Белинда не знала, с кем говорить: с собой или с матерью. Мы стали единым целым, слова были излишни.

В реальном мире Белинда вышла из комы, вскрикнула один раз, назвала мое имя, а потом вновь с глухим стуком упала на кровать.

Реальный мир? Что это теперь? Мое холодное тело, сидящее в твердом пластиковом кресле? Какая-то манчестерская больница? Моя дочь, борющаяся за вторую жизнь? Это Реал? Я слишком далеко зашла, чтобы обращать на него внимание. Я смотрю вокруг опаленными глазами, болит живот, мозг регистрирует реакцию пациента на последствия того, что телесную систему заставили ожить. Мое собственное тело стало бесчувственным и ритуализированным, испытывало острую нехватку эмоциональных реакций на внешние ощущения. Доктор ушел из палаты, уверенный, что дело безнадежно. Может, так оно и было. Я действительно текла тонкой дымкой сквозь согретые внутренности моей дочери.

– Во бля, – сказала Белинда, прямо сквозь плоть. – Ты внутри меня.

«Я в тебе, дочь».

Ее воспоминания заполняют мою Тень; я принимаю их как свои собственные. Ее самоубийство… Боже, мне стало дурно. Как ей вообще могло прийти в голову забрать собственную жизнь? Мои гены ее настолько не устраивали? Я была такой плохой матерью?

– Что ты делаешь? – закричала Белинда, пытаясь вытолкнуть меня прочь из своего тела.

«Спасаю тебе жизнь, тупая сука. Что за дела с передозом „бумера“? Ты что, хочешь на тот свет?»

– Съебни из моего тела.

«Мы теперь навсегда вместе. Больше никаких секретов…»

– Зачем ты это сделала?

Я чувствовала, как тело дочери пытается отторгнуть меня спазмами мускулов. Но я крепко вцепилась. Вцепилась в…

«Любовь? Может, любовь. Не знаю. Пойдет такой ответ?»

Тело Белинды вокруг моей Тени словно покрылось инеем.

– Не хочу, – сказала она. – Не нужна мне любовь.

«Думаешь, есть выбор?»

Я смотрела на мир глазами моей дочери. Видела маленькую больничную палату. Одинокая женщина сидит за кроватью собственной дочери, и взгляд ее исполнен ужасной пустоты. Белинда через Тень рассказала мне все – о своей потерянной любви к таксопсу и обо всех своих обреченных попытках, о том, как она потеряла свой икс-кеб Фаэтон. И что на нее свалилось слишком много, жизнь стала слишком горька. В ответ я отдала ей все свои секреты, как я делала все, что могла, чтобы вернуть ее. Между нами больше нет секретов. Ну, остался один.

«Я совсем не рада тому, что потеряла тебя, знаешь?» – говорю я ей.

– Надо думать. Зато я рада, что потеряла тебя.

«Почему ты так со мной поступаешь?»

– А почему бы и нет?

Она пожала плечами. Я почувствовала изнутри, как она пожимает плечами.

«Ты была бы мертва, если бы меня тут не было».

– Я и хотела умереть, – ответила Белинда, спокойная, как смерть. – Я и так мертва. Думаешь, это жизнь?

«Господи!»

– Что ты будешь теперь делать, Сивилла? Теневой коп без Тени совершенно бесполезен. Похоже, тебе хана.

«Я спасла тебе жизнь…»

– Спасибо, блядь, большое, паразит.

«Может, назовем это симбиозом?»

– Иди на хуй.

– «Может, хватит материться?»

– Ох, Сивилла, мамочка ты моя. Уверена, ты можешь остановить меня. Ты же теперь – моя душа? Думаешь, я хочу жить с чужой душой? Даже с душой собственной матери?

«Я отдала тебе всё».

– У тебя остался один секрет.

«Мне кажется, не стоит».

– Ты что-то от меня еще скрываешь.

«Не хочу делать тебе больно».

– Хуже, чем есть, все равно не будет. Давай, рассказывай.

«Сейчас не время».

– Помоги мне, пожалуйста, мама.

Я не могла противиться такой просьбе. Черный занавес задрожал.

Если до сих пор я скрывала от Белинды Сапфира и его историю, так зачем же было отдавать ее во власть этой боли сейчас? Она ничего не знала о старшем брате. И это открытие несло ей только боль. Может, моя дочь хотела боли? Она отдала моей Тени свои чувства: там был намек на любовь, как будто мы стали единым целым и Белинда была готова принять всё. Белинда была как такси, которое умерло бы без последнего пассажира.

И я рассеяла щит. Секунду мысли вяло текли, а потом вспыхнули знанием.

Наши чувства слились.

Сапфир в футляре, Белинда.

Мозг Белинды ухватился за историю.

– Расскажи мне о Сапфире.

«Сапфир – так зовут моего сына. Это самое светлое имя, какое я смогла для него найти».

– Я – твой единственный ребенок.

«Не совсем. Есть еще один».

– Что?

«Его зовут Сапфир. Он на год старше тебя. Он от случайного любовника».

– Почему ты скрывала это от меня?

«Мне было стыдно. Отец Сапфира был матросом на Нью-Манчестерском судоходном канале. Ему достались не те волны реки и не те волны меня. Моего тела. Я была для него портом. Моряк был моим первым любовником. Я не знала, как реагировать, кроме как забеременеть. Мой живот обманул мою Тень».

– На что ребенок!.. На что он был похож?

«Отвратительный. Монстр, полумертвая тварь».

– Зомби?

«Да. Назовем это так. Но он мог видеть сны! Как я могла отказаться от такого ребенка? Я поселила его в твоей старой спальне».

– А власти разве его не выгнали?

«Было дело. Но он вернулся ко мне. Он прелестный, очень нежный. Он поймал попутку. Снова нашел меня».

– Ненавижу тебя.

«Сапфир – красавец, по крайней мере в моих глазах, и я его очень люблю. Он чуть меньше метра ростом».

– Боже! Противно.

«Полметра в ширину. Взрослый».

– Пиздец.

«Он плоть от плоти моей, Белинда. Он мой. Никто не заберет его у меня. Сейчас он умирает… от аллергии. Если со мной что-нибудь случится… присмотри за Сапфиром. Он твой брат. Ты это понимаешь?»

– Что будешь делать, Сивилла? Теперь, когда ты осталась без Тени?

«Моя Тень стала твоей, любимая».

– Бля!

«Белинда! Прекрати материться! Прошу… извини, просто…»

– Ладно. Ты все-таки моя мать.

«Да. Господи, как же давно это было…»

– Оставь меня одну.

«Не в этой жизни, дитя мое».

Множество дорог, которыми мы прошли, чтобы попасть в этот миг: я, разделенная надвое: одна часть – в Белинде, в ее мертвом теле, оживленном моей Тенью, другая – в опустошенном мешке мяса. И как на аукционе, тело уходит по высшей ставке. Поэтому я знаю всю историю моего ребенка – я захватила ее воспоминания. Присвоила их.

И так я покинула тело моей дочери, оставив ей свой шепот, источник ее жизни. Это была не жизнь после смерти – это была просто смерть, уцепившаяся за жизнь. Разве это преступление? Мое другое «я», мое подсознание, склонилось над телом Белинды, наблюдая, как к ней возвращается дыхание. Я позвала доктора. Он смотрел так, словно увидел на своих приборах Бога – с экранов текли волны света. Прямо за ним стоял Томми.

– Сивилла, ты в порядке? – спросил он.

– Томми, ты добрался через карту!

Я была рада его видеть, но меня угнетали более важные заботы.

– Я взял такси. Они еще ездят по городу. Но драйверы сильно злятся, Сивилла. Меня привез сюда Роберман. Он хотел…

– Томми, я занята.

Я протолкнулась мимо него к двери.

– Сивилла, я волновался. Они сказали, что Белинда умерла.

Пусть поудивляются.

Я не гордилась тем, что сделала. Не была счастлива, ничего такого. Я умерла. Сделала то, что хотела сделать Белинда. Убила себя. Более или менее. Какая разница? Промежуток между секундами? Моя Тень ушла от меня. Чем я стала? Вакуум внутри мешка сухой кожи. Я не чувствовала ничего хорошего, только нежную ласку моей Тени, хранящей жизнь Белинды.

Я двигалась как холодная робоженщина. Мое тело плыло по коридорам больницы: пассажир любого сна, который меня захватит. Томми Голубь пошел за мной в палату Зеро. Его спящее тело было закрыто в аппарате, машина поддерживала в нем жизнь. Я уже знала это чувство. Коснулась его лба призрачной рукой, шепнула, что буду любить его вечно.

– Роберман отвез меня во Дворец Гамбо, – сказал Томми. – Мы нашли его и Крекера. Они оба арестованы. Хочешь повидаться с боссом?

Спокойное путешествие в палату Крекера. Шеф лежал, перевязанный и накачанный транками. Я приветственно плюнула в его мучнисто-белое лицо.

– Крекер выдал все, – продолжил Том. – Он заключил неудачную сделку с Джоном Берликорном через Колумба. У босса была тайна – история преступления. Колумб знал об этом. В обмен на молчание Крекер согласился приютить жену Берликорна. Ее зовут Персефона, так? Она – причина аллергии. Крекер посадил ее в коп-фургон в Александра-парк после того, как она убила Койота. Угадай, где поселил ее Крекер? Очуметь, в отделении полиции! Цветочная девочка живет в морге, шкафчик 257. Очевидно, она привезла с собой чемодан земли из райского пера. Крекер считает, что она не может жить без этой земли, по крайней мере долго, так что в их плане есть слабое место.

Мне нужно было на воздух. Пока я плелась наружу, Томми Голубь шел сзади меня и спрашивал, все ли со мной в порядке. Я не отвечала. Села в «Комету».

– Я уже сообщил в отделение, Сивилла, – сказал Том, опускаясь на пассажирское сиденье. – Может, уже поздно.

Боже, всегда уже поздно! Но когда мы ехали по Оксфорд-роуд, нас обогнало черное такси. За рулем я заметила черно-белого пятнистого пса-драйвера. Я увидела призрака. Том возился со своим пистолетом, так что он упустил это видение. Я ничего ему не сказала, но внутри начала отслеживать отсветы плана. Я ехала на автопилоте, руки лежали на руле, как перчатки, пока моя настоящая сущность, моя Тень, отдыхала в Белинде, совсем как та отдыхала в постели. Но с появлением Койота у меня появились цели и желания. Если я смогу поместить все детали головоломки в нужные места, то, возможно, у нас есть реальный шанс нанести ответный удар Вирту. Я смогу сохранить жизнь Сапфиру.

Снаряженные по уши копы сбились в кучу около двери морга и отчаянно принимали мужественные позы, но я видела над противогазами нахмуренные брови и нервный пот. Коридор ощетинился страхом. Новая карта довела их всех до ручки. Все время поступали донесения об автокатастрофах. Десятки людей, по нашей информации, жертвы аварий, уже погибли. Икс-кебы еще ездили, но путешествовать никто больше не хотел. Колумб на кеб-волне не отвечал. Копы не знали, что им делать, кое-кто уже снял значок. Томми Голубь взял на себя руководство, и я была этому рада: мое тело было слишком пустым для физической драки. Томми отрегулировал ремни респиратора, а потом выбил кодовый замок на двери морга. Голубь зашел в комнату, затем я, а следом и остальные копы. Комната была наполнена пыльцой, шарообразными организмами, которые плавали везде, как будто захватили воздух. По стенам ползли влажные побеги. С потолка капала вода. Голубь подошел к шкафу 257. Около его дверцы витал запах плодородия.

– Это замок Крекера, Томми, – сказала я. – Нам нужен код.

– Расслабься, Джонс. Сейчас все будет.

– Какая-то виртовая фишка?

– Еще проще. Я выпытал его у Крекера. Томми Голубь улыбнулся мне, а потом набрал код.

Отступил назад.

Две секунды…

Ящик с нежным вздохом выскользнул наружу, и из его утробы полилось зловоние Эдема, мертвого и разложившегося. Плотские копы отскочили от этого смрада. Том снял пистолет с предохранителя и двинулся к ящику.

– Осторожно, Том, – сказала я.

– Да ладно тебе, Си, – ответил он. – Я же Томми Голубь. Лучший вирткоп в городе. Ребята, прикроете?

Ряд респираторов согласно кивнул. Зажав пистолет в обеих руках, Томми Голубь вглядывается в крышку ящика.

Потом раздается крик.

«Том! Назад!»

Раздался крик, словно один за другим обрывают все цветы мира, – и длинный, толстый растительный побег поднялся из ящика, на мгновение переплелся в пространстве, а потом воткнул заостренный шип в левый глаз Томми.

Я выпустила в толстый стебель шесть пуль, другие копы тоже стреляли. Комната наполнилась дымом и вонью пороха. Стебель разлетелся в щепки, и, когда замолчали пистолеты, сквозь тугую тишину поплыли тысячи черных лепестков. Конфетти на похоронах. Томми Голубь лежал на полу с окровавленным лицом. Сзади закричал коп. Другой уже звонил доктору. Я опустилась на колени рядом с Томми и осторожно взяла его голову в руки.

– Томми… я здесь… скажи что-нибудь…

Он пробормотал что-то в ответ.

– Что? Том? Что ты сказал?

– Роберман…

– Что?

– Роберман… иксер… хочет помочь нам найти Колумба… карта…

– Томми, доктор уже едет.

– Найди Колумба… убей его… сверни карту…

– Я пойду дальше, Томми. До самых истоков.

– Твоя дочь…

– С Белиндой все нормально, Томми. Все нормально. Мы теперь вместе. Мы – именно то, чего боится Берликорн. Помнишь?

– Ради меня… постарайся…

С этими словами он закрыл глаза. Его тело в моих руках внезапно потяжелело.

– С тобой было хорошо работать, Томми Голубь. Я встала. Появился доктор, опоздавший на две секунды. Я подошла к ящику. В земле виднелась вмятина в форме девочки. Плотские копы бессмысленно бродили вокруг, потрясенные и испуганные. Один из них сблевал. Другой спросил, мертва ли цветочная девочка. Я чуть ли не ткнула его носом в ящик.

– Я хочу, чтобы эту землю залили охуительно мощной химией. Ебаным гербицидом! – Он взвизгнул. – Ты все понял? – Он повизжал еще.

Наружу.

Старый верный «Форд комета» ждал моей ласки. Начался дождь, на окна машины падали мягкие капли воды. Я запустила двигатель. Наверное, Персефона смотрела и смеялась с высоты цветочных лоз, когда ее семя рассыпалось по дорогам. А я положила этому смеху конец. Пока моя Тень вела меня через карту, передо мной умирал долгий поток светлых красок. Прошла секунда – и я остановилась около отеля под названием «Олимпия» в центре Манчестера. Отель был двадцать семь этажей в высоту. Я въехала в комнату двадцать один, зарегистрировалась как Джейн Смит. Заказала бутылку джина «Бомбейский рубин». И пятидозовую бутылку легального «бумера». Сказала клерку, что это не все мне, не беспокойся, я жду гостей. Угрюмая робосука принесла мне заказ. Вместо чаевых я отдала ей пистолет. Его сила и его присутствие меня тяготили. Стрелять из него мне уже не светило.

– Иди убей кого-нибудь плохого, – сказала я горничной.

Она вышла со злой улыбкой. Оставшись одна, я выпила три дозы чистого «Бомбея» из отельного бокала. Потом открыла окно, чтобы посмотреть на город. На мой умирающий город. Манчестер. Миллионы цветов, сад на небесах. Жирный желтый туман тек по воздуху.

Я легла на грязную постель и провалилась в глубокий сон. Для битвы мне понадобятся все силы.

Сон без снов.

Когда я проснулась, на отельных часах голубело 11:09 вечера. Я закончила все, что могла закончить на земле. Моя жизнь теперь принадлежала Белинде. Она присмотрит за Сапфиром. Я плеснула в стакан джина, а потом добавила туда пять доз «бумера», нащупав в отдаленном сознании Белинды ее поэму: «Одна доза – для оттяга, две дозы – для сорванной крыши. Три – для чистой и сексуальной смерти». Пять – полный пиздец.

Я выпила «бомбей-бумерный» коктейль одним махом.

Неожиданный удар в голову – и чувства уступают место прикосновениям блаженства. Меня мощно вставило. Влагалище потекло. Вот это точно было бог знает когда. «Во что ты играешь, милашка, зачем повторяешь свою дочь? У тебя нет собственного выхода? Тебе не стыдно?»

«Бумер» ласково тянул меня вниз.

«Наверное, ты права».

Вышагиваю, как танцор, через открытое окно на край сна. Но стоило мне заглянуть в бездну, как проснулось странное, дурное чувство, едва преодолимое – желание прыгнуть. Манчестер возбуждал мою душу. Я оттолкнулась.

На стенах, мимо которых я летела сквозь ночной воздух, распустились цветы. Пятна красок. Путешествие было наполнено пыльцой, я ощущала, как пыльца борется с гравитацией. Это было длинное и медленное падение в золотистость. Тротуар приближался, чтобы поздороваться со мной, печальным и сладким отельным бокалом.

Падаю дальше и дальше, как гнилой плод с ветки. Тротуар выстелен мягкими цветами. Слава богу, он недостаточно мягкий.

Смерть приветствует меня.

Это история, рассказанная мертвой женщиной. Не жизнь после смерти – просто смерть, уцепившаяся за жизнь. Так я пробудилась от физической смерти, в теле Белинды. Белинда проснулась вместе со мной. Я чувствовала ее пальцы, вцепившиеся в жаркие влажные простыни. Ее голос кричал в мою Тень:

– Что ты делаешь?

Седьмое мая плавно переползало в восьмое.

«Тсс. Тсс. Тише, дитя мое…»

– Куда ты дела свое тело?

«Его забрал „бумер“».

– Бля! Зачем?

«Для тебя это годилось…»

– То было сто лет назад. Тогда я была слабая.

«Теперь ты сильная. Я внутри тебя».

– Я тебе не рада. Говорила же…

«Твое право выбора умерло. Теперь я твоя мать».

– Иди на хуй.

«У нас еще есть дело, Белинда. Нам придется драться с Джоном Берликорном. Только мы можем это сделать. Не спрашивай как, я сама не знаю пока. Я только знаю, что нам надо быть вместе. Что скажешь?»

– Я не хочу быть с тобой вместе! – кричит Белинда. Ночная сестра заходит в комнату, думаю, она хочет спросить, что случилось. Вместо этого она говорит, что за Белиндой Джонс приехало такси и ждет внизу на стоянке. Белинда посмотрела на меня, я на нее. Словно зеркало смотрится в зеркало – озадаченный взгляд бесконечности.

– Может, это Роберман? – спросила меня Белинда.

«Может, он».

Но я знала, что это не он.

Естественно, сестра не слышала наших дымных разговоров. Она не могла увидеть мою жизнь внутри пациента.

– Он не представился? – спросила Белинда сестру. Та ответила, что нет, не представился, только заявил, что Белинда должна тащить свою задницу в такси или ее отшлепает толстая пушистая лапа.

– Точно Роберман, – сказала Белинда.

– Естественно, вы можете уйти, – добавила сестра. – Только подпишите бумаги. Приборы говорят, с вами все отлично.

Моя работа, есть чем гордиться.

– Пошли! – заявила Белинда сестре. Мы отправились на первый этаж, где дочь подписала все, что надо, и мы вышли в насыщенный пыльцой воздух. Было видно, как летают гранулы, ищут в наших ноздрях удовольствия, но находят только холодную могилу.

– Нет здесь никакого икс-кеба, – сказала дочь мне, но я просто позволила ее глазам сместиться чуть влево, туда, где в тени вяза ждал темный силуэт. Сквозь нашу общую Тень потекли волны недоверия. Под деревом стояло старомодное черное такси. Из окна махала черно-белая лапа. Я почувствовала, как Белинда глубоко вздохнула.

– Мама, это Койот! Как это? Он же мертв!

«Вообще-то я тоже».

– Ты знала? Знала, что он вернется за мной?

«Я на это надеялась».

Койот уже выбрался из черного такси. Он улыбался. Светло и лучезарно.

«Ты как, собираешься его поцеловать, Белинда? Он ждет».

Белинда подбежала к черному такси, и Койот закружил ее в танце радости. Белинда назвала его сукиным сыном. Койот назвал ее плохим игроком на сердцах собакомужчин, и оба они засмеялись. У меня не было выбора, кроме как присоединить свою Тень к их судорогам. Они поцеловались. Я чувствовала поцелуй изнутри. Он длился полторы минуты.

– Койот! Черт! – закричала Белинда. – Как ты умудрился вернуться?

– Как Лесси, Бода, знаешь такую? – сказал таксопес.

– Меня теперь зовут Белинда. Кто эта Лесси?

– Ты не была в Вирте Лесси? Ну конечно. Лесси – милая виртопесья героиня, собака, раскрывающая преступления. Время шло. Настоящая звезда умерла. И ее заменили. Без проблем. Они сделали виртоклона. Волшебного. Я такой же. То, что ты видишь, Белинда… Койот Два. Сиквел. Я правильно назвал имя? Белинда? Похоже, ты изменилась. Койот остался прежним. Теперь он растительный пес. Прикинь, я могу расти, во как!

– Ты стал отлично говорить, Кой.

– Надо думать. Я красноречивое растение. Хочешь куда-нибудь поехать?

– Да, пожалуйста, – ответила Белинда.

– В Боттлтаун, навестить мое семя.

– Карлетту? Легко, но потом я хочу, чтобы ты отвез меня на пустоши Лимбо. Э… на Блэкстоун-эдж. – Я чувствовала, что Белинда не рада произносить эти слова, потому что это я, ее мать, говорила через ее тело. – Туда, где ты подобрал Персефону, Кой. Э… ты можешь?

– Койот теперь может доехать куда угодно, но в чем высший смысл?

– Я хочу при лунном свете, Койот. Я хочу, чтобы ты занимался со мной любовью на вересковой пустоши.

Вот теперь я окончательно шокировала Белинду, и даже Койота захватила врасплох такая прямота.

– О да! – провыл он. – Хочу туда ехать. Мне нравится твоя идея.

У меня появилось чувство, что моя история наконец-то приходит в порядок. Если Койот теперь действительно был частью растительного мира, у меня было предчувствие, что он в своем новом состоянии сможет доставить нас к Джону Берликорну. Но пока мне надо играть спокойно, поддерживать диалог в случае, если Белинда начнет сомневаться.

«Давай это сделаем, Белинда». Убеждаю.

– Идет. Э… Койот, у меня есть кое-какой багаж. – Снова мои слова, не ее, она их просто произнесла.

– Грузи багаж на борт, Белинда. Никаких проблем.

– Э… Багаж не здесь. Пока нет. Надо заехать, его забрать. – Голос Белинды дрожит.

– Ясное дело. Откуда?

– Виктория-парк. – Мой голос в устах дочери.

– Без проблем. Один собачий вдох отсюда по новой карте.

Белинда забирается на заднее сиденье койотового черного такси, волоча за собой мою Тень. Устраивается на кожаном сиденье и командует Койоту давить сок педалью.

Полночь.

– Ну что, куколка, поехали! – воет Койот перед тем, как вогнать свою машину в смачный исход по Оксфорд-роуд. – Ууууу! Как Лесси, детка! Догоняешь?

Мы догоняли.