Книга: Пыльца
Назад: Пятница, 5 мая
Дальше: Воскресенье 7 мая

Суббота, 6 мая

Белинда, наши истории сходятся вместе, все ближе и ближе, ближе к моменту, когда они сольются в одну.
Километры, километры и километры; волны психоделического света на теряющемся в дыму потолке. Волны музыки. Система играет «Земляничные поляны», и Бода отдается ласковому потоку. Ванита-Ванита, чувственная темнокожая хозяйка с выдающейся во всех отношениях фигурой и полуметровой прической афро, вся уходит в танец этой северной страсти. Она обнимает Боду за талию и скользит вместе с ней вниз…
Темная комната полна сияющих перьев, в нее спускается Бода. На влажных стенах – яркие разноцветные пучки. Повсюду на полу коробки звукового оборудования со вскрытыми корпусами, вывалившимися проводами, соединенными друг с другом. Провода свиваются, как стебли, в сложном любовном узле. Некоторые подключены к старому аккумулятору, другие – к электросети, остальные цепляются за провод, прикрученный к патрону для лампочки на потолке. Сам Гамбо Йо-Йо сидит внутри клубка и присоединяет белый и голубой провода к красному. Искры. Бода чувствует в своей Тени жар: в ее дым толчками входят знания. Под потолком гуляют мягкие потоки воздуха от четырех вентиляторов на стойках, и в этих потоках плавают перья разнообразных цветов, как осколки сна. Белинде не по себе среди этого движения. На монтажной плате вырастают язычки лучистого огня. Гамбо Йо-Йо гасит пламя плевком. «Битлы» включены на такой громкости, что кажется, будто вся комната пульсирует в едином ритме. То тут, то там вспыхивают созвездия огней – как светомузыка. На стенах переливаются случайные изображения, высвеченные старомодными кинопроекторами. Ванита-Ванита отпускает Боду, не сумев разбудить в ней танец. Резкий ритм качает тело Ваниты-Ваниты, захватывает целиком. Бода чувствует себя забытым незваным гостем. В лиловом тумане висит запах «бумера».
Все какое-то нереальное.
Гамбо Йо-Йо – это волшебник средних лет, весь в морщинах, спрятавшийся за спутанной копной грязно-светлых волос. Он одет в лиловые широкие штаны и вывернутую ветхую рубашку. Пока молчит. Его обмазанные вазом губы не отрываются от трубки, ведущей к шару бурбулятора, где пузырится жидкий «бумер». Бода чувствует запах сладкой жидкости, когда она превращается в дым, прикасаясь к Тени. Ей хочется вобрать этот запах в себя, и когда Гамбо отрывает ото рта трубку и предлагает ей, она без колебаний принимает его дар.
В мир нисходят Мир и Любовь.
– Полегче, полегче… – Голос Гамбо витает где-то далеко. – Это мощная штука. Сделай пару глотков и все.
Этот нелегальный сорт – крепкий коктейль опасности и блаженства. Сознание Боды блуждает по лабиринту наслаждений. Гамбо что-то говорит ей, но из-за наркотика и музыки слов не разобрать. Может, что-то о ее прошлом?
Мир-водоворот. Цвета и вспышки сливаются в гармонию любви. Бода уже не понимает, где она. Комната шатается, полная света, тепла и перьев.
– Я не знаю, кто я, – полуотвечает она. – Это загадка.
Гамбо поводит руками в воздухе медленным танцевальным движением, как в тайцзи, и громкость музыки немного уменьшается. Теперь Боде удается его расслышать.
– Замечательно… ода… тебя ведь не сгружали, йо-йо? – Без радиофильтров голос Гамбо высокий и дребезжащий, убитый слишком большими дозами наркотиков и блаженства.
– Я не знаю, что там было, – отвечает Бода, возвращая Гамбо трубку. – Отключилась, когда кеб освободился. Я теперь совсем одна. Ничего не помню.
– Да, крепко тебе выебали мозги.
– Я не помню даже, как меня зовут. Даже какая у меня фамилия.
– Дотаксишное погонялово? Нет проблем. Я скажу.
– Ты знаешь?
– Ну конечно, суперсладкая. Погоди. Запись почти кончилась… – Гамбо щелкает переключателем на старом студийном микрофоне и начинает комментарий, пока затихает музыка. Самодельные усилители частот преобразуют голос в густой бас, несмотря на одолевающие Гамбо порывы к чиханию. А прежде чем заговорить, он засовывает в рот сине-серебряное перо:
– Извините. У нас были «Битлз», а теперь с вами Гамбо Йо-Йо с особыми новостями. Сегодня со мной на волне в гостях таинственная звезда. Сейчас мы послушаем «Пинков», альбом «Волынщик у врат зари», весь целиком, люди, а старый Док пока поболтает со своим гостем. Наш автобус вернется к вам как можно скорее с последними известиями про беглого иксера. Ооооопа! Кажется, тут я проговорился. Истинная правда, обожаю распускать язык.
Ванита-Ванита опускает иголку на дорожку в виниле. Настоящий проигрыватель времен шестидесятых, компактный, чувствительный, басовые частоты усилены с помощью наворотов, описанных в номерах «Популярной вирт-механики». Провода от развернутой задней стенки деки ведут к усилителям с перьями, воткнутыми в некоторые разъемы. На стенах комнаты волнами света переливаются высокие частоты и басы. На шкаф с пластинками водружен самодельный счетчик пыльцы, собранный из радиоламп и перьев. Показание: 1594 и продолжает повышаться.
– Ты поняла, что делать? – спрашивает Гамбо.
– Ну, я же здесь.
– Вам следует выразить некоторое уважение, мадам, – говорит Ванита. – Не многих принимают во Дворце Гамбо.
Бода не знает, что сказать. Музыка оплетает ее стягивающими волнами наслаждения. Она никак не может поверить, что знаменитое хай-тековое звучание Гамбо достигается на железе такого низкого качества, и говорит ему об этом. Гамбо, кажется, и не собирается отвечать; его крыша уже улетела в неведомые дали. Он медленно покачивается, как змея.
– Гамбо любит как проще, – сообщает ей Ванита, танцуя в новом, более свободном ритме.
– Зачем нужно это сине-серебряное перо?
– Это Вишневый торчок. Собственное изобретение Гамбо. Понимаешь, он в полном улете двадцать четыре часа в сутки. Будь уверена, он без перерывов торчит с тысяча девятьсот шестьдесят шестого, а тогда он еще даже не родился. Вишневый торчок помогает ему на минутку затормозиться.
– О Боже!
– А ты думала наоборот, ага?
– Он в самом деле может мне помочь, Ванита?
– Детка, гораздо лучше, чем кто-либо другой. Гамбо слушал их разговор, лежа на полу; его глаза смотрели в другой, тихий мир. Теперь пальцы Гамбо лениво тянутся к перу Вишневого торчка. Он облизывает его и говорит:
– Все, что ты тут видишь, Бода, – настоящая техника шестидесятых. Конечно, вся переделанная под футуристические стандарты, но все-таки я считаю, что это потерянное десятилетие было самым лучшим. Ты что-нибудь знаешь про те времена, иксер?
– Не очень много.
– Это было время хэппенингов, время цветов. Время перемен. Поэтому мне так нравится аллергия, несмотря на ее опасность. Цветы возвращаются, мир начинает шевелиться. Город, блядь, наконец пустил сок.
– Ты не мог бы рассказать о моем прошлом?
– Сейчас доберемся. Йо-йо! Аааааааапчхххххи!!!!
– Gesundheit («Будь здоров», – нем.), – говорит Ванита-Ванита.
– Спасибо. Красота. – Гамбо поводит руками, и спроецированные изображения переходят в длинные цепочки слов послания, которое появляется на стене. История Боды. – Я стырил это из кеб-архивов. Интересное чтиво, сладкая… – И Йо-Йо снова отключается.
Бода читает на стене свое прошлое. Настоящее имя: Белинда Джонс. Особенности: Тень и дронт. Дата, место рождения. Мать: Сивилла Джонс. Профессия матери: теневой коп.
– Моя мать – коп.
Гамбо снова колбасит. За него говорит Ванита:
– Она на самом деле теневой коп. А теперь в программе дочь копа. Гамбо оно в кайф, точно тебе говорю.
– Мы жили на Виктория-парк?
– Кеб-архивы никогда не врут. Бода смотрит на Ваниту.
– Ну… очень редко, детка.
– Моя мать еще живет там?
– Легко можно выяснить, Бода. Или лучше называть тебя Белинда?
Секунда на размышление.
– Белинда.
– Белинда, Белинда! – кричит обдолбанный непогрешимый Гамбо. – Зашибись! С возвращением. – Гамбо вновь отводит руки, и иксерская история растворяется в музыке «Пинк Флойд».
– Не волнуйся. Узнать Гамбо – значит сразу его полюбить, – говорит Ванита. – Ну, и какие ощущения?
– В том-то и проблема… что я не могу разобраться. Такое чувство, что я растратила всю жизнь на воспоминания ни о чем. Хочется, чтобы со мной была карта. Без нее я все время чувствую себя потерянной.
– Поэтому ты и пришла к нам?
– Я хочу найти убийцу Койота. Теперь это мое дело. И чтобы сделать его, мне понадобится карта.
– Что ты успела узнать?
– Так на самом деле вы не думали, что я убийца?
– Гамбо знает, что ты не убийца, Бода. Он прошелся по архивам «Икс-кеба». Официальное подтверждение от Гамбо. Колумб обманул копов.
– Смерть Койота как-то связана с пыльцой.
– Мы знаем,
– Колумб тоже.
– Тем лучше. Гамбо подозревает, что Крекер тоже приложил к этому руку.
Появляется фотография Крекера, спроецированная на дрожащую стену из головы Гамбо.
– Я его знаю, – говорит Белинда. – Пассажир сказал, что его зовут Девиль. Это Крекер?
– Да. Начальник копов.
– Крекер пытался убить меня.
Гамбо отрывает губы от трубки ровно настолько, чтобы проорать: «Бешеный свиненок!» Белинда не обращает внимания:
– Почему они хотят меня убить, Ванита?
– Ты просто слишком много знаешь, Белинда.
– Я ничего не знаю. Я совсем одна.
– Теперь нет. Ты нужна Гамбо.
– А ты всегда говоришь за Короля хиппов?
– Сама-то как думаешь?
– Я пришла сюда по своей воле, Ванита. И не для того, чтобы слушать этот… этот обдолбанный хипповский треп.
Ванита умолкает. Гамбо булькает бурбулятором, стекло которого искривляет и вытягивает его лицо. Потом чихает.
– Будь здо…
– Ванита, отстань!
Это Бода, она сама от себя такого не ожидала. Она переступает через клубок проводов к месту, где сидит Гамбо. Она выдергивает трубку у него изо рта, хватает из воздуха перо Вишневого торчка – хрустят пальцы, жгучая боль, перья щекочут кожу. Все равно.
– Белинда, стой…
Цветной голос Ваниты. Все равно. Перо должно отправиться куда следует. Белинда тыкает им в рот Гамбо. Он давится и отплевывается, но она заставляет его глотать.
Глубже.
– Мне сказали, что аллергия появилась из мира Вирта под названием Пьяный Можжевельник. Это так? Гамбо! Это так?
– Точно как я думал. – Глаза Гамбо слезятся от внезапного возвращения в реальность.
– Объясни мне, что такое Пьяный Можжевельник.
– Это зеленое райское перо. Очень редкое. Гамбо ни одного не видел уже много лет.
– Что значит «райское перо»? Ну!
– Пошла ты!
– Гамбо…
– Ванита, не встревай. – Дальше снова с Гамбо: – Мы помогаем друг другу или как? Может, мне напустить на тебя Тень? А? Хочешь? Попробуешь теневой трах?
– Нет, нет… пожалуйста… В Можжевельнике можно оставить свой разум после смерти. Ты можешь жить там вечно, во сне. Это преисподняя, где правит некто Джон Берликорн. Там он живет со своей молодой женой, Персефоной.
– Персефона – последний пассажир Койота.
– Точно! Вот оно.
Белинда отпускает Гамбо. Ванита подходит успокоить его.
– Все нормально, Ванита. Суперклево. – Он поворачивается к Белинде и фокусирует на ней взгляд: – Потому тебя и хотели убить, драйвер. Ты слишком много знаешь о сонном семени. Вирт вторгается в наш мир, а Персефона – источник аллергии. Колумб – путь, по которому приходит пыльца.
– Значит, Колумб убил Койота, когда он доехал до места?
– Может быть, сейчас важнее остановить проникновение Вирта. Опасность смертельная, каждый раз, когда кто-то чихает, он ставит еще одну подпись под нашим приговором.
– Мы что-нибудь можем сделать?
– Ааааааааапчхххххххи!!!!! Простите. – Гамбо вставил перо Вишневого торчка обратно в рот, чтобы еще раз глотнуть реальности, и продолжил: – Нужно, чтобы ты встретилась с Колумбом.
– Ты можешь это устроить, Гамбо? – спрашивает Белинда.
– Можно устроить, но это опасно. Хочешь рискнуть?
– Хочу.
– Первый шаг – снова подключить тебя к карте Улья.
– Я готова.
Рот Гамбо искривляется в черной от травы ухмылке, которую не может скрыть даже занавес его волос. Потом он смотрит на большие морские часы в нише на стене. Они показывают 11:42. Гамбо сдвигает настройку так, что рисунок музыки «Пинк Флойд» превращается во множество черно-желтых насекомых, которые ползают по стенам.
– Это иксерская карта, – говорит он.
– О Господи.
– Но сначала… эфир…
Зеро Клегг позвонил мне в субботу утром, без пяти двенадцать, и спросил, слушала ли я в последнее время Гамбо.
– Все, все, можешь не говорить, – сказал он, прежде чем я успела вставить хоть слово. – По твоей реакции, Си, сразу понятно, что нет.
– А что он передает? – спросила я. – Список всех известных муняшек? – За ночь, как обычно, было обнаружено полдесятка трупов мунят.
– Хуже.
– Говори.
Зеро притих. Это было необычно. Что-то не так. За сто пятьдесят два года жизни со мной происходило множество странных и неожиданных вещей, но слова, которые я услышала в тот день по телефону, навсегда останутся в самых глубинах моей Тени. Зеро поставил мне запись утренней передачи Гамбо Йо-Йо, с 11:42 до 11:45. В начале записи слышалась затихающая музыка, потом, когда музыка еще не успела кончиться, включался голос. Говорил не Гамбо, более того, голос был женский…
«Жители Манчестера, с вами на волне Гамбо беглый иксер Бода. (ЧЕТЫРЕ СЕКУНДЫ ТИШИНЫ.) Теперь меня зовут Белинда Джонс. Это мое дотаксишное имя. Я не убивала Койота и никогда бы не сделала ничего подобного. „Икс-кеб“ дала ложные сведения о моем кебе: в тот момент его не было рядом с Алекс-парк. Колумб пытался меня подставить. Может, я чересчур много знала о его секретных планах, а может, просто слишком любила Койота. У меня так и не получилось об этом сказать. Его рано отняли у меня, так рано… (ДВЕ СЕКУНДЫ ТИШИНЫ.) Я решила расследовать, кто на самом деле его убил. В том рейсе, который стал для него последним, Койот вез пассажирку по имени Персефона. Этот заказ Койоту устроил Колумб. Королю кебов помогают копы. Сам Крекер… Крекер пытался убить меня. Плохо старался, копанутый придурок. Персефона – девочка десяти или одиннадцати лет. Возможно, она – причина аллергии. Если у вас есть какая-то информация, звоните Йо-Йо. Он передаст это мне. (ДВЕ СЕКУНДЫ.) Содержание пыльцы 1607 и продолжает расти. (ПЯТЬ СЕКУНД.) Сейчас Гамбо поставит „Помнишь ли ты свою маму“ (Она стоит в тени) „Роллинг Стоунз“. Специально по просьбе Сивиллы Джонс из манчестерской полиции. Как тебе последний матч по виртболу, Сивилла? (ДВЕ СЕКУНДЫ.) Слушайте мои следующие новости через час. Я уступаю место Мику и его группе. (ТРИ СЕКУНДЫ.) Э… Гамбо, ну как?»
Теперь второй голос – Гамбо: «Все нормально, малышка. Ааааааапчххххиииииииии!!! Извините. Продолжение разговора с нашим беглым иксером сегодня в час дня. Оставайтесь с нами, понятно?»
Потом началась музыка, Зеро выключил запись и взял трубку. Но он ничего не сказал. Я слушала его тяжелое хриплое дыхание в темноте моей сжавшейся до дрожи Тени. Он чихнул в трубку и сказал:
– Понимаешь, что это значит? Твоя дочь у Гамбо.
– И что, Зеро? Я хочу вернуть ее.
– По-моему, важнее разобраться с аллергией.
– Это по-твоему.
– Успокойся, Дымка.
– Она моя дочь, Зеро. Я годами ее искала.
Клегг снова умолк. Я услышала, как он чихнул куда-то в сторону, потом снова заговорил:
– Ну ладно, Джонс, договоримся так. Я приведу к тебе Томми Голубя, и мы…
В этот момент я повесила трубку. Дай ему косточку, он и… и так далее. Похоже, среди далеких предков Зеро была чистокровная ищейка.
Все меня раздражало, из головы не шли видения летающих перьев. В спальне кричал сын. Я отправилась удовлетворять его потребности. Хотя это нужно было скорее мне, чем ему: просто попытки помочь моему первенцу приносили мне какое-то облегчение. В комнате были заткнуты все щелки, но пыльца уже успела проникнуть внутрь. Из хилого тела, покрытого жесткой коркой застывшей слизи, вырывалось приглушенное дыхание (я изо всех сил пыталась счистить эту корку, но всегда появлялась новая, мокрая и скользкая). Я боялась, что ему осталось не больше нескольких дней. Здесь нужно объяснить, что для неполноценных существ смерть – вовсе не то же самое, что для настоящего живого. Для смертных она враг, и они сражаются до последнего вздоха. Напротив, НПС, когда приходит время, чувствуют нечто похожее на любовь: наконец прекращается борьба между несовместимыми началами их родителей. Жизнь и смерть сливаются в томном поцелуе. И все, что нужно после, – позволить темной стороне души отвести тебя в постель. Их постель – могила, на этом ложе они родились, на нем же и умрут. Что отделяет Сапфира от момента, когда он уйдет? Вдох? Чих? Очередной скачок содержания пыльцы? У меня нет выбора, я должна найти способ помочь ему. То, что все щели в комнате законопачены, на самом деле нужно только мне, особенно сейчас, когда я услышала, какую песню поставила для меня дочь. Помнишь ли ты свою маму, вот она, стоит в тени? По телу пробежала дрожь, рябь по дыму. Я настроилась на волну Гамбо и опять услышала, как он хвастается, что отныне Бода остается в его тайном убежище, «где копы никогда не сумеют ее найти. С перерывами в час она будет рассказывать Манчестеру историю своей необыкновенной жизни. Специально для „Радио Йо-Йо“, покажем нос всему Северо-Востоку». На этом месте он от души засмеялся, и от его смеха я просто взбесилась.
Потом я села и, чтобы успокоиться, взяла початую бутылку красного вина, оставшуюся с прошлой ночи. Всего за двадцать минут я ее прикончила, а еще за пятнадцать успела основательно распробовать и вторую. При этом я выкурила по крайней мере тридцать «напалмов». Вкусив всех запретных плодов, я сладостно опускалась в объятия Диониса. Казалось, весь сахар у меня в крови превратился в алкоголь. Моя Тень захлебнулась и утонула в вине. Надпись на пачке «Напалма»: «КУРЕНИЕ ЛЕЧИТ ДУШУ – ЛИЧНЫЙ ИИСУС ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА».
Первый раз в жизни «напалмы» мне не помогли.
В час я снова включила «Радио Йо-Йо», надеясь услышать рассказ Белинды о своей жизни, о моей жизни. Наверное, я достигла крайней степени отчаяния.
Гамбо Йо-Йо усмехался сквозь свои космы.
– Отличная передача, Белинда. Для новичка. Теперь смотри. Черт, последний раз так здорово мне было уже черт знает сколько лет назад.
Тут мы снова перенеслись в 11:46 утра все той же субботы.
Гамбо и Белинда остались наедине, Ванита исчезла в каком-то длинном коридоре. Гамбо хорошо дало по мозгам Вишневым торчком, он стал почти нормальным, тыкает в стены, на которых мерцают таксишные дороги:
– Это карта Улья в рабочем состоянии. Желтые точки – кебы, черная сетка – дороги. – Гамбо трогает настройку, и плоскость карты разворачивается на сто восемьдесят градусов. – Разве не замечательно? Мы можем наблюдать ее под любым углом, из любой точки. Следи за дорогой, драйвер.
Теперь Белинда летит по Оксфорд-роуд, почти как раньше внутри Тошки. Только вид с высоты.
– Где Колумб? – спрашивает она.
– Колумб – вся эта штука в целом. В чем и его слабость, понимаешь?
– Почему? – Белинда заинтригована.
– Свич стал чересчур силен. За деревьями не видит леса, за кебами – дороги.
– Знаешь, что он делает какие-то серьезные изменения в карте?
– Вот это как раз меня и раздражает. Мы же оба как бы доставщики – и Гамбо, и Король кебов. Связь – это сила. Каждый из нас принял обязанности по установлению связи между людьми, а этот мудак берет и использует связь в своих целях. Так что, Белинда, нам надо по-быстрому все сделать, ага?
– А что ты можешь сделать?
– Смотри… – Гамбо снова щелкает переключателями, изображение концентрируется на одном из икс-кебов. – Видишь этот кеб, Белинда? – спрашивает он. Белинда кивает. – Это мой кеб. Кеб Гамбо Йо-Йо. Волшебный Автобус.
– Такого кеба нет, – говорит Белинда. – Официально. Но все-таки этот старый хипповский кеб тут. Ты же видела снаружи Волшебный Автобус?
– Видела.
– Это мой икс-кеб.
– Не может быть.
– Ты же видишь, что может. Смотри… – Гамбо берет управление, и хиппи-кеб на карте сворачивает налево, с Оксфорд-стрит на Витворт.
– Но кто его водит? – спрашивает Белинда.
Гамбо смеется:
– Я. Никто. Это мнимый кеб. Как раз от него я получаю сведения о карте. Колумб даже не знает, что существует такое волшебное такси.
Белинде кажется, что от того, что она узнала, ее голова сейчас взорвется: это знание противоречит всем ее представлениям о карте.
– Это неправильно, – стонет она.
– Именно. И я могу сделать то же самое для тебя с Тошкой. – Гамбо снова смотрит на часы. 11:52. – Но нужно начинать быстрее, – говорит он ей. – Ну что, Белинда? Ты хочешь обратно на карту?
– Да, да, начинай. Хочу.
Гамбо исполняет соло на грохочущей древней пишущей машинке – провода от ее обнаженных внутренностей любовно вплетаются в общий клубок. Гамбо протягивает руку и не глядя берет из воздуха серебряное перо, не обращая внимания на пробивающий чих. Он сует перо в рот, всасывает внутрь, потом вынимает. Вставляет мокрое перо в разъем покореженного трансформатора. На стене поверх иксерской карты появляется бегущая строка: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛЕТУЧЕЕ СЕРЕБРО. ПРОБНАЯ ВЕРСИЯ. БУДЬТЕ ДОБРЫ, ЗАПЛАТИТЕ ЗА РЕГИСТРАЦИЮ».
– Шли бы вы на хуй, – заявляет Гамбо. – Информация должна быть бесплатной.
Он что-то настраивает, пока на фоне карты не появляется всплывающее меню, и говорит Белинде:
– Каждое утро в 11:59 карта получает обновление от Совета. Этот момент можно использовать. Через эту дверь мы и пройдем. – Пальцы Гамбо танцуют по клавиатуре. – Аааааааапчххххххиииии!!!!! Извиняюсь. Бля, эта аллергия меня убивает. Скажи-ка мне название для новой улицы.
– Что?
– Белинда, я не шучу. Времени будет мало. Давай, новое название…
– Кривая дорожка, – отвечает Белинда, и из темноты возникает название.
– Есть.
Гамбо открывает на изображении карты дополнительное окно. Ровно 11:57. Пробегает пальцами по клавишам. В окне видно, как совмещается с картой новая улица под названием Кривая дорожка. В другом окне у Гамбо открыта база данных властей. В поле окна втиснуты все последние обновления карты. Гамбо располагает окно Кривой дорожки над окном Совета. Потом объединяет их. Теперь Кривая дорожка зарегистрирована как новая дорога, которая сегодня должна быть открыта.
– Не волнуйся, – говорит он Белинде. – Все наши данные зашифрованы по-черному. Скажи мне икс-кеб номер Тошки, пожалуйста.
Белинда называет номер, потом Гамбо Йо-Йо перетаскивает иконку икс-кеба с панели над изображением. Он объединяет иконку с номером и помещает ее на мнимую улицу Кривая дорожка. Уже 11:59, и Гамбо с Белиндой молча смотрят, как карта всасывает в себя обновления из Совета.
– Ну вот, драйвер, – говорит Гамбо. – Ты на связи. Белинда придвигается к изображению. По карте Улья носятся ярко-желтые иконки. На востоке от города, в месте, где раньше не было ни одной дороги, появилась новая улица – Кривая дорожка, и на этой улице торчит затемненная иконка ее собственного кеба, Тошки, который ждет драйвера. Гамбо объясняет, что иконка темная, потому что настоящий Тошка сейчас не на карте, но, как только она проведет его через границу, этот значок, как и остальные, станет живым и ярким, только особенного цвета.
– Мы с тобой сможем разговаривать через ту же систему, – говорит он. – И мистер Великий Свич нас ни черта не услышит.
Гамбо смеется. Белинда спрашивает его, как все это работает.
– Да очень просто: троянский конь. Ты вписываешь в обновление новую улицу, мнимую, и ставишь там свой кеб. Колумб считает, что улица вот она, а на самом деле ее не существует. И твой кеб катается по этой невидимой дороге. Такая вирусная улица. Мой Волшебный Автобус живет на улице Земляничные поляны. Там же на карте находится и этот дом… Земляничные поляны. Вот почему власти не могут узнать мой адрес. Кебы, копы, власти – Гамбо на всех на них плевать. Карта снова твоя, Белинда.
– Спасибо, – благодарит Белинда Гамбо, чувствуя, как ее голову вновь заполняет знание. – Но она не приближает меня к Колумбу. Ты обещал кое-что большее.
– Есть один способ.
– Рассказывай.
– С возвращением, любовь моя.
Гамбо смотрит за спину Белинды. Белинда оборачивается. В проеме стоит Ванита-Ванита, держа за руку девочку. На девочке купальный костюм, а волосы блестят от воды. Забрызганные перья тут и там запутались в мокрых локонах.
– Она была в бассейне, Гамбо, – говорит Ванита.
– Зашибись. Даже заебись.
– Блаш… – говорит Белинда. – Это ты?
– Это я.
– Ты знаешь Гамбо?
– Я всех знаю, Бода.
– Белинда… меня зовут Белинда.
– Шиза. Одна на всех. – Блаш держит черное перо между роняющих капли пальцев.
– Черный Меркурий? – спрашивает Белинда.
– Мое сокровище.
– Сокровище всего мира, – объявляет Гамбо.
– С ним можно добраться до Колумба? – спрашивает Бода, подумав, что, наверное, так же Койот разговаривал с Королем кебов.
– Сделать это можешь только ты, детка, – отвечает Гамбо. – Ведь ты у нас отличный драйвер.
В час дня я настроилась на волну Гамбо, надеясь снова услышать голос дочери. Но вместо нее был пират-хиппи, который наказал мне сидеть на месте и слушать…
– Люди, люди, люди! Слушайте и скажите всем знакомым. Сегодня в два мы собираемся вместе поймать волну. Мы заберемся в Вирт и будем искать причину аллергии и способ от нее избавиться. Ага, именно так. С нами будет путешествовать сама Белинда Джонс, экс-икс-кеб-драйвер. Она хочет поймать Колумба во сне. Мы думаем, что это Колумб направляет аллергию из мира под названием Пьяный Можжевельник, то есть Колумб берет ее пассажиром и на нем она добирается сюда. Бода поведет свой дикий кеб к источнику всей мерзости. Там она предъявит Колумбу счет за все его преступления. Оставайтесь с нами и скажите всем. Это все равно что полет на Луну. Такое происходит впервые. Задраивайте люки. Ведь вы в курсе, что только со стариной Гамбо можно улететь так далеко.
Я выключила радио.
Моя Тень словно сгустилась. Да как же Белинда может попасть в Вирт? Ведь она дронт, Неведающая. Если только ее поведет за собой кто-нибудь вроде Томми Голубя, человека-перо. Но пойдет ли моя дочь на такой риск?
По всему Манчестеру люди собираются послушать новости. Слушают в барах и магазинах, у газетных киосков и в супермаркетах. Даже на улицах громкоговорители откуда-то сверху вещают голосом Гамбо Йо-Йо, вырывая всех из обыденности. Его путешествие заставило людей выйти из домов. Им стало все равно. Вот они стоят группами, все в респираторах, чихают в окружении цветов.
Гулкий голос разносится из репродукторов на вокзалах Пикадилли и Виктория. Пассажиры откладывают отъезд, боясь пропустить передачу.
В Боттлтауне склонились над радио Твинкль и Карлетта. Они знают, что Блаш связалась с Гамбо и что она как-то участвует в их путешествии. Твинкль обнимает Карлетту, вытирает девочке-щенку нос, когда та чихает.
Зеро Клегг слушает радио у охранников Первой башни в Намчестере. Томми Голубь сидит рядом с ним на плюшевом диване.
Крекер дома, его окружают дети, поднявшие ужасный визг и шум. Он кричит, чтобы все заткнулись, блядь, и не мешали слушать…
13:15.
Радио…
Люди выстраиваются на Маркет-стрит и Пикадилли-гарденз. Почти все они в респираторах. Цветы покрывают каждую машину, каждый дом. Припаркованные бампер к бамперу машины наполнили улицы ослепляющим сиянием нагретого хрома. «Радио Гамбо» включено в тысячах точек по всему городу. У некоторых слушателей во рту перья Гамбо, но большинство предпочитают слушать вместе с другими. Коллективный опыт. Никто не смеет шевельнуться, боясь что-то пропустить.
На пустыре перед Дворцом Гамбо собирается племя пёстафари; они застывают на месте, некоторые на двух лапах, некоторые на четырех. Ветерок нехотя треплет покрышки раггамаффинских типи. Горит костер. На огне поджаривается шмат мяса размером со свинью. Веретенообразные скульптуры, воздвигнутые в честь какой-то мутантной собачьей богини, злобно косятся на яркое солнце. Старые фургоны и разбитая «Скорая помощь» поставлены по дуге, кончающейся раскрашенным «транзитом» с надписью «Волшебный Автобус». Это машина самого Гамбо, а собаколюди – его последователи и защитники. И у всех до середины спины свисают толстые дредлоки с ползающей по ним живностью. Все молчат. Бо`льшая часть племени носит респираторы, поднятые на лоб очки время от времени поблескивают на солнце. Все они слушают передачу из громкоговорителя на стене Дворца Гамбо.
Внутри Ванита-Ванита ведет Белинду за руку в комнату на втором этаже Дворца. Дверь открывается в темноту.
Внутри, там колонки, играет музыка Гамбо, тихо, тихо…
Глаза Белинды постепенно привыкают к темноте. Чуть слышное чавканье. На полу перед ней шевелится что-то мокрое.
Дух зомби.
От входа и до самого потолка у противоположной стены комната полна полуживыми. Раздутые тела. Исчадия Манчестера. Их ноздри извергают комки слизи.
– Боже мой! – вырывается у Белинды. Голос Ваниты:
– Гамбо дает приют отчаявшимся.
– Спаси… пожалуйста, спаси нас, – раздается низкий голос зомби. Он напоминает Белинде о Бонанзе – зомби, который помог ей сбежать из отеля Кантри Джо в Лимбо.
13:30.
В самом центре своей паутины дорог медленно шевелится Колумб, Король кебов, и ждет, ждет, ждет…
На Динзгейт и Кросс-стрит, Оксфорд-роуд и Уилмслоу, Рокдейл-роуд и Принцесс, Ист-Мос-лейн и Блэкфрерз собираются тысячи людей, слушают музыку, доносящуюся сквозь двери магазинов и опущенные стекла остановившихся машин. Где-то в этой путанице и Роберман – и на кеб-волне, по которой трахали его мозги, теперь звучит песня, вездесущая песня.
13:45.
Белинда Джонс уже болтает голыми ногами в бассейне, свернувшемся кольцом в подвале Дворца Гамбо. Дитя Вирта Блаш тоже тут, тоже с голыми ногами. Блаш объясняет Белинде, что если выбрать правильный путь и не сворачивать с него, то все, что должно произойти, произойдет.
– Ты особенная, Белинда, – говорит она, болтнув ногой. – Ты очень похожа на Койота. Шизово наивная. Но сильная, бешеная. Вы оба отличные драйверы и подошли бы друг другу. Конечно, вам уже не быть вместе, но это значит, что остается только как-то отомстить.
– Я слабая, Блаш, – говорит Белинда, а вода плещет вокруг лодыжек, словно холодные руки, которые хотят схватить Белинду и утащить вниз. – Не знаю, выдержу ли я этот трип. Я боюсь Вирта.
– Ты боишься, я боюсь, да весь Манчестер просто шизеет со страха. Только разве у тебя есть выбор? По-моему, нет. Ты одна из лучших, Белинда, просто ты еще не поняла. Ты, я, Гамбо и Черный Меркурий; если ты видишь какой-нибудь лучший способ навестить Колумба, можешь мне о нем рассказать.
Тишина. Только неспешными волнами ходят по подвалу глубокие тени, да плещется вода вокруг лодыжек героя поневоле.
13:50.
Гамбо ставит «Дорз», «Riders in the Storm» – и печальная, тягостная мелодия поднимается из радиоприемников и громкоговорителей и облаком нависает над городом…
Гамбо и Бода: двое всадников сна.
Кто еще поможет городу?
Время остановилось, солнце застыло в одной точке. Мир Манчестера вращается вокруг пиратского пера и ждет спасения.
13:52.
Кто-то звонит Зеро Клеггу. Он зол, потому что звонок прервал его ожидание, но только один человек из его знакомых до сих пор пользуется телефоном.
– Ты, Дымка? – спрашивает он.
– Я, – отвечает Сивилла.
– Чего тебе?
– Можешь найти Томми Голубя?
– Он тут рядом.
– Дай ему трубку.
– Сивилла, что случилось?
– Я согласна, Зеро.
В тайном Дворце Гамбо в руке у пирата-хиппи перо Черного Меркурия. Движения Гамбо высекают снопы искр из горы электрооборудования. Белинде хочется отбежать от искр и в то же время приблизиться к ним. Ее Тень разрывается. Время 13:56.
– Так, все! – кричит Гамбо. – Отправляемся. Его глаза не отрываются от Черного Меркурия. Даже сквозь пленку слез и слизи в них просвечивает нечто порочное. Красноречивое свидетельство ушедших шестидесятых, когда свободная любовь имела право на существование.
– Какое красивое перо. Я хочу тебя, перышко.
– Гамбо, мне страшно, – говорит Белинда. Я ведь дронт.
– Да. Но малышка… – он похлопал Блаш по голове. – Она сама перо. Она поведет твою Тень. Добрый драйвер и хозяйка перьев, скользящие сквозь Вирт. Вы очаровательная пара. Ну давай, драйвер, ты же нас всех заставила слушаться. Я все время буду с тобой. И все, кто живет в Манчестере, тоже. Я буду добрым сказочником. Просто помни закон Хобарт: если отобрать что-то у Вирта, Вирт отберет что-нибудь у тебя. – Гамбо чихает. – Ладно, люди, давайте уже выясним, из-за кого появилась эта аллергия. Ванита?
Ванита целует Гамбо, забирая перо у него из рук. Он щелкает какими-то переключателями, принимая еще дозу Вишневого торчка, чтобы прочистить мозги, и наклоняется к бакелитовому микрофону.
– Люди Манчестера! Вы все собрались? Вы изголодались по любви? Это были «Дорз» с песней «Riders in the Storm». Время – ровно два, к вам пришел доктор Гамбо и принес лекарство от всех хворей. Аллилуйя! У меня тут отличная команда. Тут Ванита-Ванита за пультом. Тут рожденная Виртом Блаш. Тут беглый драйвер Белинда Джонс. И, конечно, с нами мои дорогие слушатели. Оседлаем ураган!
Ванита скармливает Черный Меркурий щели в стеке электроники, залечивает его коктейлем Гамбо и потом протягивает Блаш. Белинда посылает в Блаш свою Тень, и одновременно девочка проталкивает черное перо глубоко в горло. Дорожная муть, в которой проявляется новый мир. Чувства расплываются по городу. Жители внимают им с помощью Гамбо.
– Говорит Йо-Йо. Я беру вас с собой в поход первооткрывателей, в чужой мир планеты Икс-кеб. Впервые на радио. Прямо сейчас, друзья мои. Полный, окончательный и бесповоротный улет. И кто же сыграет саундтрек к нашей авантюре лучше, чем этот парень? «Лиловый туман»! Веди нас, Джими.
Томми Голубь протянул ко мне руки. Нахлынуло отвращение. Тень забилась. Она едва не оставила мое тело – настолько силен был испуг, даже комната яростно закачалась. В нее проникли сны.
– С тобой ничего не случится, Сивилла, – сказал Томми Голубь. – Аллергию ты никак не подхватишь. Понятно?
– По хрену мне аллергия.
– Сивилла, не бойся…
– Да не боюсь я, блядь!
Но внутри у меня все дрожало. Моя Тень будто распадалась. Гамбо Йо-Йо все еще говорил по радио. Это пират забирал мою дочь в реальность Вирта. Он говорил про грандиозный прорыв – впервые дронт посещает мир снов. Сравнивал его с полетами на Луну, с открытием новой страны. «Один маленький шаг для девушки – один гигантский прыжок для рода дронтов».
– На самом деле ты не попадешь в Вирт. Ты пошлешь мне свою Тень. Затем я перенесу свое тело в Вирт. В моем теле будет твой разум. Если все пойдет по плану, мы вместе окажемся в Вирте. В Пьяном Можжевельнике. Но дыра закрыта чем-то вроде односторонней мембраны: она выпускает наружу пыльцу, но внутрь не пропускает ничего. Я пытался. Она оттолкнула меня. Это было больно. Я рассказываю тебе сейчас, чтобы ты знала, чего можно ждать. Думаю, мне удастся провести внутрь твою Тень. Я думаю, что ты достаточно… ну… достаточно дымчатая. Туманная, понимаешь?
– Но мне страшно…
– Я буду рядом.
– Не будет никаких проблем, нет? – Это Зеро сказал Томми Голубю. – Уверен? Это же райское перо, не хер собачий. Вдруг она там умрет? Ты делал раньше такое… такую хрень с тенеобменом? Потому что если…
Я едва слышала их сквозь туман, пока моя Тень боролась со страхом.
– Мы будем наблюдать за вашим проходом через следящие перья, – я не сразу поняла, что теперь Зеро говорит со мной. – Если что… мы сразу вытянем вас туда. Ладно? Нам будет тяжело тебя потерять.
Какие-то эпизоды жизни, образы Белинды и Сапфира. Мои дети…
– Начнем.
И я потянулась к разуму Томми Голубя, позволяя дымным пальцам бегать по нему в поисках места, за которое можно схватиться. В ответ Голубь крепко уцепился за меня, и я закружилась в рассеянном свете – бритвенно острые вспышки желтого и красного жалили мою Тень. Ощущение такое, будто грызешь кусок стекла. Я сразу попыталась вырваться, оборвать неприятные ощущения, но Томми держал меня за горло.
– Спокойно, Сивилла, – сказал он. – Все в норме. Мы проходим. Держись.
Его перистые руки сжали мои, и мы устремились вниз, в царство мифов.
Мой самый первый сон.
Мои крылья.
Мы с Томми Голубем осторожно проплыли через свет и погрузились в темноту. Он успокаивающе говорил:
– Не волнуйся. Я здесь. Я рядом. Мы идем. Уже скоро. Спокойно. Никаких проблем. Уже скоро. Уже скоро.
Я не успевала думать… эта темнота… не отдалась… иные, такие странные существа двигались… в темноте… в моих мыслях… лики боли и утраты… быстрее, не поймать… их мир и мой мир… становились одним…
Я подняла руку к лицу, но не почувствовала ничего. Ни пальцев, ни рук, ни плеч, ни тела, ни головы, ни лица, ни голоса – только настойчивое сознание того, что я еще существую. Дверь открывается. Открывается. Дыра. Она дышит. Дверь дрожит. За дверью другая дверь, и Томми Голубь тянет меня вниз, к дырке в небе.
– Аллергия вылезает отсюда, – говорит Томми Голубь. – Это Пьяный Можжевельник.
Я чувствую музыку. Она как лиловый туман. Я уже не понимаю, кто я, где я и зачем, только падаю… всё падаю… всё падаю… все падаем… все. Но… Господи! Дыра слишком мала, в нее не протиснуться и червю. Сначала я подумала, что это фокусы перспектив, пока потом не поняла… черт! Я же к ней вплотную! В Вирте нет перспективы. Голубь!!! Что мы… Не успела закончить вопрос. Мою голову проталкивали в дыру. Желтые пылинки проплывали через щель. Разгорелась боль. В мое дымное тело пришли мысли Томми: «Я не говорил тебе, как путешествовать по теням, Сивилла? Вся боль – иллюзия». Ну ладно, хорошо, что я это узнала, но переход между мирами все равно напоминал попытку протолкнуться в щель в горячей плоти. Страшно, как посадка на Луну. Моя голова выскочила в другой мир.
Я увидела сад. Сад… Я видела его раньше…
Темнота рассматривала меня. Шорохи сухих листьев. Пыльца, липнущая к коже… Последний мощный толчок вирткопа – и боль стала проходить, оставила потеки на стенках… и унялась совсем.
Первые чувства Белинды – отвращение и отторжение; это перо проникает слишком глубоко, чтобы принести удовольствие. По ее Тени шумно проносится Хендрикс. И карта, по которой она идет, совершенно не похожа на то, как она представляла себе Улей: дороги зеленые и извилистые, как корни дерева. Белинда – пассажир, а Блаш – Майк Меркурий, и вирткеб по имени Тошка танцует в живой структуре. Итак, карта сплетена из корней, а город – цветок, сосущий соки из карты. Вот оно, новое знание. Однако на самом деле икс-кебом управляет Блаш, а Белинда – просто пассажир на этой волне. Но по крайней мере она вернулась на карту, даже на вирткарту, чувствует, как кожаный салон Тошки окутывает ее усыпительным наслаждением. Она чувствует, как кеб вздрагивает от удивления, когда снова наплывает знание:
ЧТО ПРОИСХОДИТ, ХОЗЯЙКА? – говорит Тошка. – МНЕ КАЗАЛОСЬ, Я ПРЯЧУСЬ В ЛИМБО.
Белинда велит ему перестать разговаривать и ехать дальше.
КОНЕЧНО. КТО ЗА РУЛЕМ? – спрашивает Тошка.
– Ее зовут Блаш. Можешь ей доверять.
ПОНЯЛ, НО КУДА МЫ ЕДЕМ?
– Мы едем по Вирту, Тошка. К центру карты.
Затем на линии появляется голос:
ГОВОРИТ ГАМБО ЙО-ЙО. ВЫЗЫВАЮ БЕЛИНДУ. ГАМБО ЙО-ЙО ВЫЗЫВАЕТ БЕЛИНДУ. МЫ ВЕДЕМ ТРАНСЛЯЦИЮ НА ВЕСЬ МАНЧЕСТЕР. КАК СЛЫШНО, БЕЛИНДА?
– Слышу тебя нормально, Гамбо.
РАССКАЖИ НАШИМ СЛУШАТЕЛЯМ, КАК ПРОХОДИТ ПУТЕШЕСТВИЕ.
– Уважаемые слушатели, пока все идет хорошо.
ОТЛИЧНЫЕ НОВОСТИ.
КТО ЭТО? – спрашивает Тошка. – ЧТО ЭТОТ ГАМБО ДЕЛАЕТ НА МОЕЙ ВОЛНЕ?
– Тошка, заткнись и езжай.
Я ЕДУ.
Но куда? Крутые дороги ведут в темные джунгли. Солнце исчезло за облаком грязи. Белинда ничего не может разобрать на карте. Куда ей ехать? Тут корни мирового древа. Через дыру в карте просачивается пыльца. Жгучая вода. Капает сок из зеленых луковиц. Вокруг смыкается душный черный воздух. «Господи-такси, мы под землей», – думает Белинда. Мы под Манчестером. Сидящий сзади драйвер направляет кеб к отверстию в карте руками Блаш.
Карта из корней раскрывается вокруг центра, у которого нет никакого центра. Спираль из побегов и перьев. На сиденье водителя смеется Блаш:
– Шиза! В Реале я даже не умею водить. Но Белинда чувствует виртошноту. Слишком много снов для той, что раньше не видела ни одного.
– Где мы, Тошка? – спрашивает она.
ХМ… НЕ УВЕРЕН, БЕЛИНДА-ДРАЙВЕР. Я НЕ ПОНИМАЮ ЭТУ ДОРОГУ. У МЕНЯ ПОКАЗЫВАЕТ БРОД ДЛЯ ПЕРЕГОНА БЫКОВ ЧЕРЕЗ РЕКУ МЕДЛОК (то есть Оксфорд). МЫ В МАНЧЕСТЕРЕ?
– Мы в Виртчестере, Тошка.
ЧЕРТ.
– Кажется, мы на Оксфорд-роуд, Тошка. То есть нет, забей. Кажется, мы под Оксфорд-роуд.
ПОДОЖДИ, ВВЕДУ ДАННЫЕ. ТАК… МЫ НАПРАВЛЯЕМСЯ К ЦЕНТРУ ГОРОДА. ПЛОЩАДЬ АЛЬБЕРТА ИЛИ ГДЕ-ТО РЯДОМ. ИНФА НЕУСТОЙЧИВАЯ, ДРАЙВЕР.
– Знаю. Держись курса.
БЕЛИНДА, ГОВОРИТ ГАМБО. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ ТЕБЯ РАССТРАИВАТЬ, НО, СУДЯ ПО МОЕЙ КАРТЕ, ТЫ ПРИБЛИЖАЕШЬСЯ К УЧАСТКУ ПОД БУТЛ-СТРИТ. ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАМ?
– Конечно. Отделение полиции.
ДАВАЙ Я ТЕБЯ ВЫТАЩУ.
– Спасибо, не нужно. Мы едем до конца.
ЙО-ЙО-МОЁ!
Кеб вгрызается в землю. Вокруг неприступная темнота, спрессованная и горькая, и только дыра в земле, из которой вылетают частицы пыльцы. Корявые корни-дороги. Спереди жестоко чихает Блаш, руль прыгает в ее трясущихся руках.
– Гамбо, я не удержу машину! – кричит она.
УЖЕ СКОРО. СПОКОЙНО, МАЛЫШКА.
По стеблю скорей – в сплетенье корней.
Белинда видит, что все дороги Виртчестера начинаются и заканчиваются у участка земли впереди В почве играют черви, превращая изгибы своих тел в слова, которые можно прочесть Тенью…
НАРУШИТЕЛЬ, НАЗОВИТЕ СЕБЯ. ЭТОТ МИР В ЧАСТНОМ ВЛАДЕНИИ.
Голос Колумба.
Белинда пробирается веточкой дыма в кеб-систему Тошки, поворачивает его колеса в другую сторону, чтобы он ехал прямо на опасность. К кебу липнет пыльца, и скоро он весь оказывается покрыт мелким порошком. Порошок набивается в воздухозаборники, забивая систему органикой. Тошка чихает…
АААААААПЧХХХХХИИИИИИИИИИИИИИИИ!!!!!!
Белинда первый раз слышит, как чихает кеб.
БЕЛИНДА-ДРАЙВЕР… – говорит он. – У МЕНЯ КОНЦЕНТРАЦИЯ ПЫЛЬЦЫ 1764. Я ЕЛЕ ТЕРПЛЮ.
НА САМОМ ДЕЛЕ 1766, ФАЭТОН-КЕБ, – передает Гамбо Йо-Йо. – БЕЛИНДА, ВЕЛИ ЕМУ ЕХАТЬ ДАЛЬШЕ, И ВСЕ.
НЕ СЛУШАЙ, – отвечает Тошка. – ТУТ ХОДА НЕТ.
– Езжай, Тошка. А то я могу и рассердиться.
Кеб на мгновение сбрасывает скорость, переключаясь на сверхпередачу, и корни с червями в грязи превращаются в размытые пятна.
БЕЛИНДА, Я ТЕБЯ ТЕРЯЮ! – кричит Гамбо.
Молчание.
Белинда под землей, и она одна. Джими Хендрикс отстал. Гамбо, Ванита, Блаш… все остались позади. Только кеб Тошка по-прежнему верен дороге.
Мир вокруг сжатый, темный и сырой. Насекомые копошатся в переплетенной корнями почве, которая создает для них дороги. Слышится шум растущих цветов. Он напоминает Белинде треск, который она услышала по телефону, когда позвонила по номеру, данному Койоту. Кривые корни прорастают к ее такси, разбивают стекло, хватают ее, и, когда она цепляется за отросток, чтобы оттолкнуть его, в тени мелькает видение. Она видит Манчестер, весь затянутый туманами и дождями, и на каждой дороге мерцают линии карты – они становятся толще, как растущий плющ. Тысячи черно-желтых муравьев снуют по сети корней, как по дорогам. По ним ездила и сама Белинда, И она вдруг понимает, что муравьи – это икс-кебы. И у каждого реального икс-кеба есть двойник здесь, на вирткарте. Отсутствие Тошки на реальной карте означает, что и из сна выпадет частичка: вот почему Колумб так отчаянно ищет колесницу Белинды. Зеркалу нечего отражать. В бытность драйвером Белинда часто размышляла об истинной природе карты, представляя ее как огромный массив чистой информации. Ни разу ей не подумалось, что карта может быть органическим виртуальным созданием.
Тенеудар.
Внезапно кеб высвобождается из корней и давления черной земли. Теперь он едет в сияние и свет нового солнца. Белинда проезжает по солнечной сельской дороге, где все дышит миром и свободой. Как в раю.
Дождь падает на темный пурпур цветка. Эхо. Отзвуки. Где-то в пространстве голос Тома:
– Добро пожаловать в Пьяный Можжевельник, Сивилла. Здесь я слеп. Что ты видишь?
Я вижу зеленый мир под черным небом. Лес. Цветущие джунгли секса. Цветы оплетены плющом. Черным, таким черным плющом. Сочащиеся влагой цветы. Облачка золотой пыльцы вылетают в темноту в поисках любовников. Множество пылинок плывет к дыре в настиле леса. Тот же самый мир, что я мельком видела в последних секундах жизни Койота, зомби, Ди-Фрага, – только он превратился из изумруда в эбеновое дерево. Демон раскинул руки над раем, накрыв цветы темным саваном. Попробую описать это, как сумею: я висела вверх ногами в черном лесу, зацепилась ногой за самую длинную ветку дуба, застряв ногой в развилке. Надо мной только грозовое небо, которое обрушивало потоки воды на поверхность листьев с такой силой, что они прогибались вниз, к земле. Мое тело окружала плотно сплетенная паутина прутиков и веток, маска листьев и темно-фиолетовых цветов. К коже прижимаются заостренные шипы. Голова свешивается между нижними ветками в окружении подгнивших плодов, растущих на плюще. Ниже небольшой разрыв в плотном покрове. Прямо под ним – дыра в земле, через которую уходит пыльца. Из этого прохода льется музыка, нота за нотой, пылинка за пылинкой – курс обмена. День превратился в ночь. Луна печально светит на поляну, где под ее взглядом трепещет море цветков щирицы.
Дождь.
Мое имя Сивилла Джонс. Сивилла Джонс. Снова и снова повторяю про себя, чтобы не забыть, что я есть. Этот ненадежный мир…
Я всматриваюсь в инвертированный театр внизу, как перевернутая вуайеристка. Зритель-извращенец. Представление разворачивается по приближающимся друг к другу линиям сюжета. Если бы мне только удалось написать о нем…
В нескольких метрах на другом дереве – мальчик в такой же ловушке, запутался в ветвях. Шипы впиваются в его плоть. Искаженное лицо кажется мне знакомым. Вокруг его тела обвивается змей. Цветки тянут кровь и роняют капли на лесную подстилку – красные на зеленом.
– Помогите, – говорит малыш. Его голос глушат листья, залепившие рот, и сжимающиеся темные объятия змея. Щеки мальчика изъедены личинками. Он плачет.
– Ты кто? – спрашиваю я.
– Брайан Ласточка… Помогите мне, пожалуйста!
Ну конечно. Та фотография, которую мне показывал Зеро.
– Я пытаюсь. Тебя перенесло сюда?
– Да… Обмен.
– На кого?
– На Персефону… Ее зовут Персефона… Цветочная девочка… Пожалуйста, леди, помогите мне, я хочу домой.
– Где сейчас Персефона? Ты знаешь? Толстые кольца змеиного тела слегка сдвигают вдоль друг друга, и ветки сходятся ближе. Ласточка громко кричит:
– Помогите, пожалуйста… Пожалуйста… Я не знаю, что делать. Голос Томми Голубя пропал, дырка в небе, через которую я попала сюда, уже затянулась, как зажившая рана. Я одна в зеленом перьевом мире, о котором ничего не знаю, в мое тело вонзаются шипы, а мальчика в метре от меня сейчас раздавит насмерть. Мерзкий змей проползает по лицу мальчика. Крупинки пыльцы лезут в рот, липнут к ногам, прожигая кожу. Жирный змей разнимает одно кольцо, чтобы посмотреть на меня…
У гадины человеческое лицо, лицо молодого человека.
Облако мух жужжит вокруг его извивающегося тела.
Порыв ветра трясет ветки, их хватка ослабевает – и Брайан падает с высоты трех метров на травяную подстилку, но змей бросается и хватает его за лодыжки, а потом просто оставляет его болтаться в пяти сантиметрах от земли. Человекозмей смеется, раскачивая мальчика в просвете между деревьями, как часовой маятник. Я тянусь к мальчику изо всех сил. Пытаюсь оторвать змея от его тела.
«Сивилла!»
Я слышу, как Том кричит мне в Тень, орет, что сон разрастается, окно закрывается, – но разве можно оставить несчастного малыша одного в дьявольском саду?
– Я пришла за тобой, Брайан, – прокричала я. – За тобой. Посмотри сюда. Я коп…
Но у меня нет ни пальцев, ни рук, ни языка, ни головы, ни тела, ни сердца, чтобы схватить его и прижать к себе. Я просто перезревший плод на терзаемом ливнем дереве.
Черный, как сажа, змей закрепил Ласточку узлом жесткой плоти и потянулся вверх. Наконец его человеческое лицо оказалось прямо перед моим.
– Могу ли я узнать, что вы тут делаете? – Его голос так же мрачен, как и лес, из которого он возник.
– Мое имя Сивилла Джонс. Я коп. Вы арестованы. – Естественно, вмешались полицейские рефлексы, и я сначала произнесла слова, а потом поняла их абсурдность.
– Правда? Изумительно. – Острые зубы человеко-змея приближались к моему перевернутому лицу, а раздвоенный язык ласкал мои губы. Я не могла отодвинуться.
– По подозрению в незаконном обмене человека, – продолжала я (голос ослаб из-за пыльцы, безуспешно искавшей мои губы), – и в незаконном внесении в реальность запрещенных сущностей. Хотите что-нибудь сказать? Должна предупредить вас, что все, что вы скажете, может быть использовано против нас при… при… судебном…
Язык змея гулял по моей левой щеке, озабоченное выражение на его лице сменилось недовольством.
– Полицейссский Джонссс… вы сссама прелессть, – голос издавал сплошные шипящие. – Вы пытаетессссь арессстовать сссэра Джона Берликорна в его сссобственных владениях! Великолепно! Вы многого доссстигли, но у вассс всссе еще нет ответа. О, безнадежносссть! Как заманчиво ее наблюдать. – С этими словами он осторожно обернул кольца вокруг моей оголенной шеи и начал сжимать.
Кровь бросилась мне в голову, свет в лесу померк.
Боль.
Боль и черная сила. Вот что такое смотреть в глаза Джону Берликорну. Вот чем кончается мир. Жизнь уходила из меня.
И полетел мой одинокий голос… Затерялся. Затерялся среди цветов. Лес сомкнуло вокруг, лаская, связал ноги плющом, человекозмей сжал шею в петле мускулов и связок. Змей откидывает голову назад, на мгновение застывает под дождем и надвигается, чтобы укусить…
«Пожалуйста… нет…»
Шея зажата в кольце плоти, ноги исколоты шипами. Зубы. Из плода капает кровь.
«Сивилла?»
Голос.
«Сивилла, ты там? Я пытаюсь тебя вытащить. Вся боль – иллюзия».
Голос Тома так далеко, так поздно, ведь челюсти змея уже смыкаются вокруг шеи.
И отсекают мне голову.
Она падает…
Белинда ведет Тошку по узкой дороге между бесконечно раскинувшимися полями, где волнами дышит море пшеницы и ячменя. Лепестки и пташки сверкают и поют на зеленых изгородях и беседках. Каждый листик и цветок отблескивает солнцем, кажется, весь мир раскрашен яркими красками. Вдалеке вокруг усадеб и коттеджей играют дети; радостно визжит преследуемая свинья.
Кеб пробирается через зелень и золотой свет, Белинда правит, Тошка радуется новой, свежайшей дороге. Обоих, драйвера и машину, наполнила безмятежность.
В стране, где плод с древа познания еще не сорван, они освободились от всего знания.
Впереди на дороге, прислонившись к дереву с густой листвой, стоит юноша девятнадцати лет с золотыми волосами, подняв над дорогой руку с оттопыренным большим пальцем.
Стопщик.
Раньше Белинда никогда не подвозила автостопщиков, но сейчас ей кажется, что остановиться и подобрать его – то, что нужно. Тошка считает так же.
Кеб останавливается, и молодой путешественник забирается на заднее сиденье. Кеб уезжает по лиственному проходу между тенью и светом. Белинда спрашивает имя пассажира…
– Драйвер Бода, добро пожаловать в мир Вирта, – отвечает пассажир. – Хотя, конечно, с некоторого времени ты называешь себя Белиндой.
– Ты Колумб? – спрашивает Белинда.
– Так приятно, Белинда, – говорит пассажир, встретить тебя во плоти после стольких лет ласки. Так оно и было, понимаешь? Вызывать твою колесницу – как делать мягкий массаж, и я очень сочувствую твоему несчастью. Меня расстраивает, что тебе больше не нравится выбранное мною имя. Поэтому я появляюсь перед тобой в своем единственном человеческом теле.
– Пошел ты, Колумб! – кричит Белинда. – Ты убил Койота.
Кеб въезжает на солнце.
– Мне выходить, драйвер, – говорит Колумб. – Останови здесь.
Белинда останавливает кеб у деревянных ворот, за которыми тянется поле. Колумб выходит из кеба и спрашивает Белинду, что он ей должен за поездку. Белинда отвечает: жизнь ее любимого. Тогда Колумб просит драйвера следовать за ним в поля, где, возможно, ее ожидает более сто`ящая плата.
Белинда идет.
И среди бескрайнего поля золотых колосьев Колумб рассказывает Белинде, что этот плодородный мир и есть пример реальности, которой будет править Вирт.
– Неужели ты не захочешь помочь такому превращению? – говорит Колумб Белинде. – Разве новый мир не прекрасен?
– Это Лимбо? – спрашивает Белинда.
– Вовсе нет, – отвечает Король икс-кебов. – Это будущее Манчестера. На такой земле будет стоять Манчестер, когда Вирт придет в город. Разве не красота? Ни преступлений, ни грязи. Нет нищеты, нет трат на соцобеспечение.
– Да. Красота, – признает Белинда. – Но где люди?
Мириады корней стягиваются к ее ногам.
– Люди слишком заняты развлечениями, чтобы показываться нам.
Колумб срывает цветок. Орхидею. Он разглаживает ее лепестки. Небывало огромные лепестки, шесть штук, свернутые, как сложенная карта. Мясистые тычинки созрели для любви. Колумб запускает язык в чашечку цветка. Кажется, орхидея отзывается на его касания, твердеет и наливается соком. Его язык появляется обратно, покрытый пыльцой, которая поднимается вверх в солнечном свете и направляется к маленькому отверстию в крыше неба. Воздух густ и влажен, и на свету поблескивают шарики пыльцы. Белинде трудно дышать. В горле пересохло.
– Колумб, ты убил Койота! – кричит она. Корни затягиваются туже.
Колумб не обращает на нее внимания.
– Разве он не красив, этот цветок? – говорит он. – Посмотри только, как разлетается пыльца! Ты же видишь, скоро она покроет весь город золотом. Посмотри, она покидает цветок!
– Я хочу убить тебя. – Растет новая карта, драйвер. Карта пыльцы. Ты же видишь, как она сходит шелухой с тычинки. Это член Джона Берликорна. Он был ко мне очень добр. Уверен, ты даже не слышала о нем, так ведь? Невежественная дура. Ты недостойна узнать всю историю. Слишком долго карта строилась по реальности. Теперь реальность будет возникать из карты. Для этого я и создал «Икс-кеб», с помощью Берликорна. Дорога через Вирт. Теперь она почти пройдена. Я изменю этот город навсегда, драйвер. Он будет моим.
Чем сильнее Белинда дергается, тем сильнее затягиваются корни вокруг ее ног.
– Я не твой сучий драйвер, Колумб! – посреди всеобщего цветения кричит она, вспоминая о своей цели.
Колумб смеется.
– Должен похвалить тебя за то, что сумела забраться так далеко, Белинда. Но боюсь, я не могу тебе позволить идти дальше. С новой картой люди Вирта найдут путь в реальность. Истории вернутся домой. И это будет красиво. Все, что сейчас в голове, скоро окажется снаружи. Грезы… Грезы оживут! Ведь что такое жизнь человека, его тело? – Всего лишь хранилище снов. Неужели ты не видишь логики? Если бы не сны, вы, люди, оставались бы приматами. Пожалуйста, уважайте свои творения. Больше мы ничего не требуем. Неужели это так сложно? Когда моя новая карта ляжет на ваши унылые улицы, вы все падете ниц и благословите меня. Я заставляю ваши фантазии цвести, а вы только жалуетесь. Ничтожества. Меня тянет блевать. Сны, сны имеют смысл!
– Зачем ты убил Койота? – Вот все, что может сказать Белинда.
Глаза Колумба на секунду вспыхивают и снова темнеют.
– Что тут скажешь? Кто-то может пройти по пути, другие нет. Кто-то будет жить, а кто-то умрет. Разве я в ответе за эволюцию? Дорога достается лучшим.
Изо рта Колумба вылетает капелька слюны и приземляется на орхидею.
– Нет, нет… Я был невежлив. Несмотря на все твои проступки, Белинда, я тебя глубоко уважаю. Ты всегда была одним из моих любимых драйверов. Сам факт того, что тебе удалось вернуться на карту, не обладая моим знанием… Превосходная техника. Я должен извиниться за смерть твоего друга. После этого Пасторального сна Персефона слегка погорячилась.
– Персефона? Пассажир Койота…
– Персефона – жена Берликорна. Она несет городу новую карту. Твоего черного драйвера можно назвать доставщиком. Он стал кем-то вроде Иоанна Предтечи. Он войдет в историю. Это была его роль в жизни. У всех нас есть своя задача.
И Колумб показывает Белинде ладони. На каждой ладони – рваная дыра. Из обеих ран течет кровь.
– Койота убила Персефона? – спрашивает Белинда. – Так?
Корни поднимаются с поля, чтобы привязать ее руки к телу тяжелыми плетьми.
Колумб смотрит в сторону. Снова замечает:
– Кто-то умрет, – и больше он ничего не говорит.
– Где мне найти Персефону? – требовательней спрашивает Белинда.
– Ты сможешь найти зернышко на гектаре поля?
– Ты подстроил смерть Койота, Колумб, а потом пытался повесить вину на меня.
– Ты должна понять характер ситуации, – оборачивается Колумб к Белинде. – Ты должна выбрать, Белинда, между старым миром и новым, между унынием и счастьем. Что ты выбираешь?
– Я любила Койота. – Белинде удается высвободить из хватки корней одну руку.
– Белинда, я прошу тебя вернуться на карту. Она – твой дом. Вне карты ты несчастна, ведь так? Ведь реальная жизнь оказалась довольно жестокой?
Свободной рукой Белинда роется в глубине сумки.
– Я отдала «Икс-кебу» девять лет жизни, Колумб. Ты предал меня.
– Белинда, ты мне нужна.
Белинда вынимает из сумки кольт и стреляет 6ез промедления, еще и еще, пока барабан не опустошается. Пять блестящих пуль вылетают из ствола и несутся к Колумбу.
– Белинда…
Моя голова без тела. Летит… Черно-зеленый мир вращается, пока моя голова, кувыркаясь, падает в сад. Дыра в небе затянулась. Томми Голубь исчез окончательно. Даже во время падения я вижу, как дыра в земле гостеприимно расширяется, как рана встречает пулю. Еще одна дверь. Моя голова хлопнулась в окружение цветов. Шипы прокололи кожу.
Моя голова пролетела сквозь стену Вирта в темноту…
Сквозь огромный клубок корней, как сквозь сжатую подземную карту родного города.
В невыносимо зловонную грязь, и оттуда на яркий желтый свет. Солнце. Равнины любви. Запах рая. Я запуталась в цветах и травах, мое тело, казалось, состояло из чистого воздуха и дыхания Тени. Вдалеке в траве стояли двое. Я потянулась к ним и обнаружила Короля кебов Колумба и собственную дочь, неуправляемую Белинду.
Любовно приблизилась.
Покров корней, облако пыльцы. Мокрый язык орхидеи. Там была моя дочь, вся опутанная вьюном, который был и дорогами города. Один из стеблей туго обвился вокруг ее шеи. Пять пуль сонно-медленно летели от нее к юноше с золотыми волосами, имя его Тени было Колумб. Моя летающая голова двигалась в том же похоронном темпе.
«Мама…»
Слова, идущие от Тени к Тени.
«Помоги, пожалуйста. Он делает мне больно».
Пять пуль вяло поблескивали в полете.
– Кто тут у нас? – спросил Король кебов. – Еще один посетитель. Да, Колумб популярен.
Он поймал одну медлительную пулю левой рукой, другую правой и выкинул обе. Пули ушли в небо этого нового зеленого мира, прокладывая путь в другую историю. Третья пуля прошла в нескольких сантиметрах от тела правителя кебов и точно так же растворилась в воздухе. Четвертая ударила Колумба в незащищенную зону на груди, оставив в коже небольшое отверстие, из которого выплеснулась ярко-оранжевая кровь. Он засмеялся и потом слегка поморщился, как от слабого, но все-таки неприятного ощущения. Парящие пылинки, кажется, чуть-чуть колыхнулись, когда пуля нашла цель, словно были тесно связаны с ним.
– Ты об этом пожалеешь, Белинда, – медленно сказал он, и в его глазах отразилось намерение убить мою дочь. Пятая, последняя пуля все еще летела к нему миллиметр за миллиметром. Он собрал все силы и повернул пулю в призрачном воздухе, направив ее точно мне в голову. Пуля двигалась, как сонная черепаха.
– Колумб, не трогай ее! – Это крикнула Белинда. Из ниоткуда пробился дрожащий голос Томми Голубя: «Сивилла, где ты? Мой вирт весь изранен».
«Я с Колумбом, Голубь, – ответила я. – Центр карты. Райский город. Забери меня».
«Это непросто».
«Ну попробуй хотя бы».
Пуля была в десяти сантиметрах от моего лица. Белинда умоляла Колумба не убивать меня.
– Она тут ни при чем, Колумб. Все это только между нами. Одновременно она послала мне через Тень: «Извини, мама. Прости, что так получается».
Дорогая моя…
Пуля была в пяти сантиметрах от меня, а я не могла пошевелиться. И тогда я услышала голос Гамбо Йо-Йо, шедший через корни Тени к Белинде.
БЕЛИНДА, НАКОНЕЦ-ТО ТЫ ВЫШЛА НА СВЯЗЬ. СЕЙЧАС Я ВЫТАЩУ ТЕБЯ ОТТУДА. ГОТОВЬСЯ.
И в ту же секунду Томми Голубь приласкал меня пальцами-крыльями…
(Поцелуй пули на коже.)…вытаскивая мою голову обратно в реальность.
(Поцелуй продолжается.) Белинда, ты жестко приземляешься во Дворце Гамбо. Блаш кричит на тебя, размахивая пером.
– Ты его испортила! – визжит она. – Испортила мой Черный Меркурий! Посмотри, что ты наделала! Ты его скремила!
Блаш почти плачет от злости. А черное перо теперь совсем кремовое и совсем мертвое. Кремовый – цвет использованных перьев, которые уже не могут перенести тебя в сон. Белинда хочет сказать ей, что это Колумб скремил черное перо. Таким образом он закрыл им дверь. Но как это сказать?
В твоей руке цветок, Белинда. Смертоносная орхидея. Ты взяла ее с собой из Черного Меркурия. У нее шесть лепестков. Пять из них серебряные, как пули, шестой рябит куском карты Манчестера. Ты раздвигаешь лепестки, чтобы открыть рыльце и тычинку – щелку и член. Тычинки набухли пыльцой, даже пока ты смотришь в глубь завитков, они сваливаются с пыльников. Пыльца дрейфует в воздухе, исследует твои ноздри, не находит там для себя места и отправляется прямо к Блаш. И к Гамбо. И к Ваните-Ваните. Ко всем в комнате. Они устраивают драку за респираторы с криками и воплями.
Белинда, цветок светится серебром, и карта у тебя в руках. Смерть Койота – впустую. Убийца еще на свободе. И свирепствует аллергия. Новая адская карта. Тяжелая рука сжимает цветок…
Ты чувствуешь укол понимания, едва Гамбо бросает на тебя взгляд из-под респиратора.
– Святой Мик, детка! Ты что-то принесла с собой! Ты сорвала цветок в Вирте. Понимаешь, что это значит?
Понимаешь. Ты даже не помнишь, как принимала перо, но понимаешь, что произошел обмен. Ты ищешь в сумке атлас, но находишь только пустые пакетики из-под арахиса и вязаную шапочку.
Ты оставила Вирту пять серебряных пуль и карту Манчестера.
Пузыри. Пузыри пены. Слова. Плеск. Это я? Кто-то другой? Как это я говорю, у меня же нет головы? И где я вообще? Дома, на Виктория-парк? Темнота, Зеленоватая. Колючки. Пузыри слов. Головы нет. Просто плод. Черный сад. Шипы колют меня. Моя голова. Головы нет. Я умерла? Мне заглянули в Тени. Темнота. Потом зелень. Летают два светящихся червячка. Мои глаза, вот они. Головы нет, но глаза тут? Я расту? Расцвела? От поцелуя пули. Эти светящиеся червяки заполняют все.
«Дайте мне…»
Дайте мне открыть глаза.
Надо мной склонился Зеро и забулькал через респиратор:
– Как ты вообще, Сивилла? Ты вообще тут?
Его тело опухло от аллергии, я не могла вспомнить слов.
– Ты тут, Дымка? – повторил он. – Зря мы все это затеяли?
Я уже вернулась, руки исследовали морщинки на лице, чтобы удостовериться, что оно есть. Я лежала на своей кровати, меня тряс отходняк.
– Я… Я не знаю… – Я отчаянно пыталась заговорить, но голос как будто остался в Вирте.
– Блядь, Сивилла! Ну, ты узнала хоть что-нибудь? Ну типа буду я жить вечно или как?
И это все, что ему было нужно? Вылечиться? Справедливость растворилась в дурном воздухе, который он втягивал в ноздри.
– Посмотри перьезаписи, – сказала я.
– Когда ты прошла в дыру, запись прекратилась, Джонс. Томми Голубь не смог туда заглянуть. И молись на его талант – он перепробовал все возможное, чтобы вытащить тебя. Теперь очередь за тобой, Дымка.
– Там была Белинда. Моя дочь… и Ласточка. Брайан Ласточка, пропавший мальчик… тоже был там. Ужасно, Зеро… ужасное место. Кебы тоже там. Там был Колумб. Там рай, на том месте, где стоял Манчестер.
– Ты о чем вообще? Пес-Христос! А что-нибудь от аллергии? Что-нибудь?
– Девочка… Персефона… это она.
Зеро издал в респиратор могучий чих, на который из спальни отозвался Сапфир.
– Что за хрень у тебя в той комнате, Сивилла? – спросил Зеро. – Как будто весь этот ебаный мир чихает.
В тот же день позднее, у меня за столом, Зеро упился дешевым вином, свесил голову. Томми Голубь возится с едой в своей тарелке. Я снова и снова обдумываю подробности погружения в Вирт.
– Плохо дело, – сказал Том. – Я тоже испугался. Не думаю, что у нас есть шанс.
Перед этим я открыла им свой секрет. Показала сына. Моего зомби. Зеро делано возмущался, но на самом деле они отнеслись к этому нормально. Все мы трое уже далеко ушли от правил копов, что тут значит еще один зомби-нелегал?
– Это серьезное виртпроисшествие, Сивилла, – говорил Томми Голубь. Эта аллергия… – Он положил кусочек мяса в рот, немного пожевал. – Аллергию послал Джон Берликорн. Он настоящий дьявол.
– Расскажи мне об этом Джоне Берликорне, – попросила я. Все, что я могла вспомнить из своего путешествия, я уже рассказала. Зеро замкнулся и ушел в алкогольный ступор, Голубь погрузился в вязкую депрессию.
– Он – тот змей, что укусил тебя в саду, – ответил Голубь. – Он появляется во множестве разных форм. Все они ужасны.
– Давай разберемся. Он просто существо из Вирта, так? Персонаж из сказки. Из мифа, который придумали мы, люди. Как он может причинить нам вред?
– По-моему, ты не понимаешь природу Вирта. Благодаря мисс Хобарт сказки ожили.
– Благодаря создателю Вирта? – Первооткрывателю Вирта. Пойми. Вирт был всегда и только ждал, пока мы его обнаружим. Джон Берликорн – одна из наиболее старых и известных сказок. Одна из лучших. Поэтому у него много имен. Зеленый человечек. Плодородие. Болотное чудище. Рогатый демон. Его языческий образ был украден христианами и превращен в рогатого дьявола, Сатану, змея, Люцифера. В древнегреческих мифах его называли Гадесом. Его изгнали в подземный мир. Из-за этого Джон Берликорн до сих пор ненавидит нас.
– Но он просто часть Вирта, так? Он нереален. Я не понимаю.
– Вирт хочет стать реальностью. Он – живая система. Он существует даже тогда, когда мы возвращаемся из снов. Таким его сделала мисс Хобарт. Джон Берликорн живет внутри пера с названием Пьяный Можжевельник. Это райское перо. Загробный мир. Место, куда попадают наши воспоминания после смерти. Поэтому мы можем жить после смерти в Вирте. Туда могут попасть только мертвые.
– Я смогла.
– Да. На несколько секунд. Тень – это след смерти в живых. А еще у тебя иммунитет к цветам. Они ничего не могут тебе сделать даже там, Сивилла, и я думаю, теперь это им известно.
– Пыльца – это Персефона? Жена Берликорна? Она вызывает аллергию?
– Верно. Богиня по имени Деметра – мать Персефоны. Она – существо смешанной природы: проводит половину жизни в Реале, половину в Вирте. Мне кажется, она хочет, чтобы Персефона могла жить в реальном мире, в Манчестере. Она хочет, чтобы у ее дочери был собственный мир.
– Естественно.
– Деметра хочет создать империю своей дочери, а мир только и ждет, чтобы его взяли, особенно с тех пор, как стал так изменчив. Я думаю, Джон Берликорн согласился на обмен и теперь использует свою жену, чтобы пробраться в реальный мир. Он хочет начать жить за пределами мифа. Новая карта, которую создает Колумб, может быть для него точкой входа.
– Это же бред.
– Конечно. Но так и происходит. Вирт прорывается наружу. Если у них получится…
– То что?
– То сны захватят мир.
– Видение, которое Колумб показал моей дочери?
– Колумб – тоже смешанное существо. Он живет частично в Вирте, частично в реальном мире. На грани. Он племянник Берликорна. Колумб играет ту же роль, что Гермес в мифах. Он посланник, бог путешествий. Судя по тому, что ты мне сказала, он – путь, которым приходит аллергия.
– Аллергия – новая карта?
– Каждая пылинка – новая улица. Если карта будет окончена, город уже не освободить. Город изменится, чтобы соответствовать карте. Реальность будет подчинена сну, а не наоборот. Мы перестанем понимать, где мы. Вот дом твоего друга в двух минутах ходьбы. Миг – и до него десять километров. Хаотическая карта. По этой новой карте перейдут сны. Сны захватят нас. Мы станем как заблудившиеся дети.
– Не знаю… новый мир был очень красив.
– Конечно.
– Белинда выстрелила в Колумба. Она ранила его. Пыльца немного рассеялась.
– Если бы не Колумб, пылинки не знали бы, куда им лететь.
– Значит, если мы убьем Колумба…
– Да, возможно. Но теперь он будет защищаться. Использует несколько доступных ему способов. Он сделает кремовым Черный Меркурий, который твоя дочь использовала, чтобы найти его, а потом спрячется в самой дальней части карты. Колумб неуловим: он создает карту, а значит, лучше всех знает, как на ней можно спрятаться.
– А Крекер?
– Слабое звено. Подозреваю, что он заключил какую-то сделку с Колумбом. Вспомни, Крекер помешан на власти и на сексе. В нем внутри сидит Казанова. Думаю, начальник понимает, что он уже залез слишком далеко. Его работа заключалась в том, чтобы доставить Персефону в город и охранять ее. И убрать всех свидетелей. Вот он и хотел убрать вас с Белиндой. Вы слишком много знаете. Поэтому он отчаянно пытается повесить на вас должностное преступление. Крекер провалился, и теперь он страшится наказания Персефоны.
– Как ты думаешь, где Персефона?
– Не знаю. В безопасном месте. Уж об этом Крекер позаботился.
– Я ничего не понимаю, Том. Это слишком. Фантазии захватывают реальность? Какая-то бессмыслица.
– Население Вирта не ищет никакого смысла. Они – существа сна, запомни. Они ищут действия. Сначала дело, потом слова.
– Они хотят убить мою дочь. Боже!
– Она стала основной угрозой. Особенно после того, как вырвалась с новой карты.
– Нужно найти ее, Голубь… Клегг… Слышите?! Мы должны найти Белинду раньше, чем существа из Вирта. Нужно узнать, где ее держит Гамбо Йо-Йо.
Клегг наконец поднял голову и посмотрел на меня мутным взглядом.
– Это, наверное, уже без меня, Дымка. Мне очень хреново.
– Зеро, ты сейчас можешь делать все, что хочешь. Крекер больше не может приказывать.
После моих слов Клегг умолк и уткнулся глазами в стакан вина.
Тут я увидела, как на него обрушились все беды последних дней. Всю жизнь он был верен хозяину настолько, что готов был убивать невинных людей. Его последняя попытка ослушаться Крекера привела к очередной неудаче и окончательно сломила его. Теперь, оказавшись в одиночестве, Зеро не знал, как поступить.
– Как твои расследования насчет Гамбо? – спросила я. – Узнал что-нибудь?
– Ничего.
– Да ну! Ты что, забыл, как быть копом?
– Когда я им был?
– Зеро!
– Ладно, ладно. Я подал заявку на получение спецразрешения.
– Какого?
– Доступ в Карцер.
– Зачем?
– Помнишь Бенни Маски?
– Напомни.
– Его послали в Карцер два года назад по обвинению в убийстве. Четыре пожизненных подряд. Мы всегда знали, что Бенни был компаньоном Гамбо Йо-Йо, но пока шел процесс, он все время скрывал сознание за этой непробиваемой кондом-маской. Мы пробовали все разрешенные методы получения показаний через перо-свидетеля, но ты же знаешь, как власти относятся к этой пытке?
– Никак?
– Вот именно.
– Но ты все-таки надеешься туда попасть?
– Уже нет. Я говорил с властями.
– И что? Никакого ответа?
– Еще хуже.
К заключенному разуму из карцерного пера не мог получить доступ никто. Несколько лет назад были приняты новые законы о личной свободе; поскольку вирт-тюрьмы создавались исключительно для борьбы с переполненностью мест заключения и насилием, являвшихся прямым следствием недостаточного финансирования со стороны правительства, специальным предписанием было установлено, что все заключенные имеют право на мирный и, более того, приятный сон в Вирте Его Величества. «Пугающие или необычные видения, – гласил закон, – не должны посещать разум заключенного, отбывающего наказание сном». Далее было оговорено, что никто не может получить доступ к сознанию заключенного во время отбывания срока, «даже с целью предупреждения правонарушений или охраны национальной безопасности».
– Ничего не получится, – сказал Зеро. – Для этого надо сломать Карцер.
Время шло, все молчали. Зеро оторвался от стакана.
– Какие у нас шансы, Том? – протянул он. – Как избавиться от аллергии? От этой новой карты?
– Думаю, никак. Для этого нужно добраться до Джона Берликорна.
– И как до него добраться? – спросила я.
– Да никак. Пьяный Можжевельник хорошо защищен. Чтобы попасть в райское перо, тебе пришлось бы умереть. Такой ритуал, Сивилла; Как со Святым Георгом английским. Нужно умереть, а потом родиться заново в Вирте.
– Хочешь сказать, у нас уже ничего не получится? – спросил Зеро.
– Не только. Я боюсь за Манчестер, за весь мир. Всю реальность. Боюсь, что реальный мир обречен.
– Что?
Это Зеро.
– Я не вижу никакого выхода. Дверь закрыта.
В 16:00 нам позвонил Джей Лигаль из Манчестерского университета. Что-то у него там такое, на что нам стоит посмотреть. Я решила пойти, Томми тоже. Зеро, однако, заявил, что у него есть более важные дела.
Итак, Том и я поехали на встречу с Лигалем в университете. Вирт и Тень. Ехать было просто – после того как Гамбо и Белинде не удалось уничтожить источник аллергии, улицы опять обезлюдели. Лигаль взволнованно бегал туда-сюда по корпусу, ни на секунду не оставляя респиратор. На его пути повсюду раскрывались странно перекрученные цветы.
– Что случилось? – спросила я.
– Давайте я вам покажу.
Второй полет за этот день – на этот раз в вертолете, принадлежащем факультету. Кабина была заполнена приборами. Вел Лигаль. Мы с Томом втиснулись на пассажирское место. Мы поднялись в воздух над городом; присутствие вирта меня уже не напрягало. Наверное, я уже вылечилась или что-то в этом роде.
– Лучший способ изучения изменений в растительном мире – осмотр территории с воздуха, – говорил Лигаль. – Эти приборы используются для наблюдения за распространением видов растений. Посмотрите вниз. Что вы видите?
Я посмотрела в иллюминатор. Подо мной мозаикой раскинулись улицы Манчестера. Было ясно видно, как носятся, меняя форму, облака пыльцы.
– Похоже, движение беспорядочное, – сказала я.
Лигаль засмеялся.
– Так и должно быть. Пыльца разносится ветром, а ветер, естественно, дует куда придется. Посмотрите так.
Он передал Тому и мне очки, подключенные к системе анализа информации вертолета. В них было видно, что распределение пыльцы четко подчиняется определенной системе.
– Вирт-Христос! – выдохнул Том.
– Вот-вот, – сказал Лигаль. – Эту пыльцу разносит не ветер.
Когда я посмотрела сквозь очки, стало очевидно, что облака пыльцы растягиваются точно по линиям, каждая из которых соответствует одной из манчестерских улиц.
Так разворачивалась новая карта.
В 16:37 того же дня Зеро Клегг явился в отделение. Без стука он вошел в кабинет Крекера и положил на стол заявление об уходе, не сказав бывшему хозяину ни слова. В 16:40 он уже вышел на улицу и направился через парковку к своей машине. Позже дежурный припомнит, что движения песокопа были очень медленными по сравнению с его обычной бодрой походкой. Тогда он посчитал, что так на него действует аллергия.
Дежурный видел, что, перед тем как сесть в машину, Клегг снял респиратор.
В 17:30 я вернулась домой, одна. Лигаль посадил вертолет, и Том сразу ушел домой. Нам, в общем-то, не о чем было говорить. Мы совершенно не в силах были повлиять на события.
За неполные последние сутки линчевали еще десять дронтов.
Я ухаживала за Сапфиром со всей возможной нежностью, выпила еще вина и повалилась спать на диван. Мне снились сны, наполненные зеленым. Да нет, не сны, какие у меня могут быть сны? Просто остатки впечатлений от путешествия в Вирт. Моя Тень никак не могла вернуться из жарких, сырых, темных пространств. В лесу моя дочь попала в ловушку: вокруг нее толстые змееобразные стебли оборачивались. Я ничем не могла ей помочь. Сквозь сон плыли узоры из пыльцы – изображения, которые я видела на образцах Лигаля и когда летала над городом. Смерть моей дочери отметил похоронный звон. Телефон прервал мои грезы. Глаза попытались сфокусироваться на часах. Из комнаты звал Сапфир. Часы тоже, размытые цифры 7:42. Сейчас еще суббота?
Что еще может произойти за один день? Я взяла трубку. Звонил Голубь…
– Клегг попался псам.
Господи!
В Манчестерскую королевскую больницу. «Пылающая комета» оставляла на дороге шлейф дыма. Не хочу ни о чем думать.
Зеро лежал на опрятной койке, лицо его было закрыто кислородной маской. Он был такой красивый, просто спал и смотрел в какой-то другой мир. Над ним дежурили врач и ветеринар.
– Вы что-нибудь ему сделали? – требовательно спросила я.
Они смогли только промолчать.
– Сивилла…
Томми пытался заговорить со мной. Выглядел он коп-дерьмово.
– Что произошло? – спросила я.
– Он снял респиратор.
– И…
– Его поймали уличные псы.
Дерьмо. Полное дерьмо. Зачем ему это понадобилось? Зеро Клегг. Лучший песокоп всех времен. Ладно, пусть уличные псы считали его предателем. Но зачем доводить до такого?
– Он появлялся в отделении в 16:37, – сказал Голубь.
– И?
– Сказал, что пойдет домой, в свою конуру.
– Клегг не мог назвать свой дом конурой.
– Сивилла, Клегг подал заявление об уходе.
– Что?
– И когда уходил, снял респиратор.
– И его никто не остановил?
– Сивилла… Что они могли сделать? Ходить без респиратора – это не преступление.
– Вот это зря.
– Мы нашли его в семь. Кто-то позвонил. Неизвестный. Что мы могли сделать, Сивилла? Он сам так хотел.
– Ну конечно!
– Сивилла!
– Вы допустили, чтобы его поймали.
– Не мы. Это был его выбор. Он отправился прямо в Боттлтаун. Он знал, где живут уличные псы. Кто знает о них больше Клегга? Никто. Мы думаем, он искал большую стаю. Ты же знаешь, как они его ненавидят. Они повалили его на землю. Чихали ему в лицо. Мы думаем, он хотел умереть.
– Но он еще жив, – ответила я, посмотрев на койку Зеро.
Он лежал, дышал очищенным воздухом.
– Шкурник делал продувание легких, Сивилла, – сказал Голубь. – Пробовали все.
Я посмотрела туда, где стояли врач с ветеринаром. И Шкурник тоже, со своей роботизированной мимикой.
– Ты это сотворил, Голубь, – сказала я. – Мог бы этого не допустить.
– Сивилла Джонс…
Я уже собралась наговорить Томми всякого, но какой-то звук со стороны койки заставил меня наклониться над Зеро.
– Дымка… – послышалось низкое рычание.
– Я тут, – сказала я. – Я Дымка.
Но его шерсть, и голос, и лай, и глаза ушли в ничто.
«Нет! Пожалуйста, нет…»
Он потерял сознание у меня на руках.
И я отправилась в глубокий тенепоиск. Отчаянно погружаясь в последние мысли Зеро, через шерсть и кости, молекулы, гены, надеясь найти утешение.
Поиск…
Падает Тень.
…Я парю внутри его тела… здесь… глубоко… Зеро весь пес… совсем пес… рычание и шерсть… шерстяной луг… я шагаю по лугу… там, впереди, пес роет яму в земле… передние лапы работают с бешеной скоростью… я подхожу к нему, зову по имени… Зеро смотрит на меня…
«Дымка? Что ты тут делаешь?»
«Я думала, ты захочешь поговорить, Зеро».
Зеро снова начинает копать, не обращает на меня внимания… в нем не осталось ни следа человека… только древний голос внутри песьего тела…
«Где же она? Где-то я ее зарыл…»
Он перестает копать… двигается вбок… начинает снова…
«Что ты хотел мне сказать, Зеро?»
«Где она? Где?»
«Что ты ищешь, Зеро?»
«Кость. Я зарыл ее тут… много лет назад… Где она? Ничего не могу найти».
«Зеро?»
«Оставь меня в покое. Дай мне найти ее».
«Ты умираешь, Зеро».
Он отходит от последней ямы… перешагивает… копает… снова… потом останавливается… он смотрит на меня…
«Как это, Дымка?»
Ну что же я с ним делаю? Глаза мне застилают слезы.
«Ты умираешь, Зеро. Я провожу тенепоиск. Тебе осталось жить несколько секунд…»
«Мне… осталось… несколько секунд?»
Его глаза пробегают от меня по шерсти на лугу, вырытым ямам, местам, где будут новые, и снова ко мне.
«Неправда это. Я ищу кость, которую зарыл. Где она? – Он снова начинает копать. – Мне нужно найти ее».
«Кто это сделал?»
Он смотрит на меня.
«У нас мало времени, Зеро».
«Меня не так зовут», – отвечает он.
«Хорошо. Зулу».
Он гавкает на меня смехом, а потом его голос уходит в пустоту. Его глаза уставились в мои. Я вижу очарование того старого Зеро, спрятанное глубоко под шкурой пса.
«В самом деле конец, Дымка?»
«Очень скоро».
«Грустно, наверное».
«Ты мне не скажешь, кто напал на тебя?»
«Стая, полная ненависти к копам. Но они не виноваты».
«Продолжай».
«Я сам виноват. Я хотел, чтобы это случилось. Ну ладно, где же эта кость, которую я зарыл? Должна быть где-то тут, – его глаза сужаются, осматривая шерстяной луг. – Ну вот, теперь я ее никогда не найду».
«Значит, не найдешь, З. Клегг. Зачем ты это сделал? Не скажешь мне?»
«Ради тебя, Джонс. И Голубя, и Белинды, и всех чертовых людей в Манчестере. Я думал, что выбрал правильный маршрут. Думал, что нашел ответ…»
«Что случилось?»
«Как тогда Голубь говорил, что нужно умереть, чтобы попасть в райское перо. Ну, я просто снял респиратор, поехал в Боттлтаун, я там знаю хорошего дилера. Имен не называю, ладно? Он был моим осведомителем. Я купил у него копию Пьяного Можжевельника. Отдал целое состояние. Я вышел из дома, сжевал это перо, как пес. А рядом стая песопареньков громила мою машину. Я подошел к ним, изобразил арест, применил силу. Ты же меня знаешь, Джонс, я не хотел умирать спокойно».
«Не сработало?»
«Сработало ровно настолько, чтобы я понял, что Пьяный Можжевельник меня не примет. Я даже убить себя не сумел. Черт, прости меня, Си. Прости…»
«Ничего, Зулу. Правда. Я тебя верну, обещаю…»
«Я как-то вдруг устал. Хочется немножко полежать на лугу. Ладно, Дымка?»
«Нет, не ладно».
Я заглянула глубоко в его душу, нашла там, в глубоких слоях, кость и точное место, где он ее закопал.
«Кость вон там, Клегг», – показала я. Клегг стал рыть в том месте и вскоре поднялся с большой сочной костью в лапах; он снова улыбался.
«Я нашел, Дымка! Нашел кость!»
«Отлично, Клегг. Хочешь ее съесть?»
Он сжимает челюсти, дробя кость острыми зубами. Высасывает костный мозг, размазывает его по губам. Я говорю, что должна вернуться на поверхность, но буду ждать его там.
«Дымка, я тебя люблю», – говорит он.
И он целует меня, измазав мне губы жиром, и от этого у меня бегут мурашки по коже.
«Если я вообще отсюда выберусь, Дымка, то, наверное, захочу на тебе жениться».
Конечно, я убежала от этого чувства.
Теневзлет…
Оставляю человекопса скитаться.
Но даже покинув поле зарытых костей и снова придя в себя в больничной палате, я не смогла не унести услышанное с собой. Зеро признался мне в любви?
Куда катится этот мир?
Я велела врачам не снимать с Клегга маску и хорошенько за ним присматривать. Он лежал в коме. Голубь хотел узнать, что с ним делается. Я сказала, что песокоп Зулу Клегг борется за жизнь.
Потом я вышла из палаты, пошла по коридорам, под хмурое небо, молясь, чтоб Зеро достались вкусные кости, молясь за всех, кто отдал жизнь за мечту. За чужую мечту. Или, может быть, за мечту отдать все, что у тебя есть, ради друзей и других.
Вот черт. По-моему, в Тени Клегг попросил меня выйти за него замуж.
Пылинки прочерчивали ночной воздух, каждая частичка летела по одной ей известной дороге через город. Линии, которые они рисовали, расплывались в моих глазах. Зеро Клегг, глупый ты пес! Почему ты сказал об этом так поздно?
Отделение. Суббота. Полночь. Одинокий коп вбивает код на двери в морг. Как всегда, когда до него доходят мощные эманации от хранящихся внутри тел, он чувствует новый прилив крови к пенису. Изо всех сил он старается побороть желание. Прошлой ночью он уединился здесь и получил незабываемые ощущения, после которых тело скрутил жестокий приступ вины. И теперь еще кебнутая тенеблядь, которая называет себя Белиндой, пробралась на новую карту. Она узнала о Колумбе. Она рассказала секрет Гамбо Йо-Йо, и он передал его всему городу. А ведь этот коп был так осторожен. Заметал следы. О черт, что же ему делать? Особенно после того, как все узнает его новая хозяйка. От цветочной девочки ничего не утаить. Если бы он только не заключил этот договор. И все же нужда вела его, и кровь уже устремилась к пенису.
Дверь морга отодвигается, веет прохладой.
Коп шагает в комнату.
Робо-Шкурник трудится над телом новой жертвы аллергии. Его глаза-камеры поворачиваются на звук открывающейся двери.
– Крекер, что вы тут делаете?
– Я… Я просто… – Крекер не знает, что придумать. Присутствие Шкурника раздражает его ведомую похотью систему.
– Да? – спрашивает Шкурник.
– Я хотел проверить некоторые предположения насчет аллергии.
– Я тоже. Этот мальчик – последний пострадавший, – Шкурник нажимает скальпелем на твердую плоть. – Тут несколько примечательных аномалий.
– В самом деле?
– Смотрите, Крекер. Пыльца прорастает в его яички. Подойдите, посмотрите поближе.
Крекер подходит к столу. Берет из стального лотка скальпель.
– Пыльца сливается с его спермой. Какое-то новое…
Крекер втыкает скальпель в пластиковый живот Шкурника. Линзы вращаются как бешеные, как камера, издыхающая от недостатка света.
– Крекер? Что вы… – Голое Шкурника растягивается до металлического гула.
Крекер крутит лезвием, пока провода, измазанные роболимфой, не вываливаются наружу. Он разрезает проволочки и забирается достаточно глубоко, чтобы достать до нервного центра.
– Никогда ты мне не нравился, Шкурник, – говорит Крекер. – Куча говенного пластика.
Шкурник падает под стол горой мяса и электроники.
Крекер начисто вытирает скальпель о штаны и переводит глаза на закрытый шкаф с номером 257, где лежит его хозяйка. Он чувствует непреодолимое желание соединить свою похоть с ней, чтобы получить такое же удовольствие, как прошлой ночью. Каждую ночь одно и то же: чувство вины, боль и вновь удовлетворение извращенных желаний.
Шкурник уже забыт.
В нечистом воздухе морга плавает пыльца.
Коп чихает и проклинает бога, с которым заключил сделку. Колумб обещал ему невосприимчивость к пыльце. Все время влажные глаза Крекера пристально смотрят на шкаф. Он чувствует тепло, идущее от земли внутри. Последняя жалкая попытка не подчиниться зову – и вот он кладет руки на замок шкафа, набирая одному ему известный код. Мохнатые пчелы жужжат в морге в напряженном ожидании. Я тут ни при чем, убеждает он себя, глядя, как шкаф выезжает из стены. Он чихает еще раз. Меня зовет сама природа. Как я могу отказаться от ее благословения?
Лепестки раскрываются.
Крекер смотрит на девочку, спящую на земляной постели…
Лепестки раскрываются. Ее имя Персефона. Ее тело скрыто пластами черной земли. Видно только ее лицо, выглядывающее из почвы наружу. Цветы растут у нее изо рта, из ноздрей; каждая плавная линия ее обнаженного тела – цветущий сад. Она покоится в жирной земле, но на самом деле ее тело везде, где что-либо растет. Она – изысканный розовый куст в Виктория-парке рядом с Сивиллой Джонс. Она сочный мясистый цветок орхидеи, который Белинда принесла из ее родного мира. Она в лишайнике, который прилепился к стенам тайного Дворца Гамбо Йо-Йо. Как дома она чувствует себя в цепляющихся за памятник на могиле Койота цветах, которые питает смерть, пока они, дрожа, пытаются выжить. Ее сознание едино со всеми растениями города; она создала для себя карту из цветов, и она – каждая улица, каждый корешок, каждая дорога и каждая ветка на этой плетеной карте. Воистину сейчас она на вершине счастья. Она свободна от матери и мужа. Наконец, ее не заботят смены перьевых сезонов. Она так далеко ушла из родного мира – в Манчестер, потом в Александра-парк и в конце концов к этому мокрому темному убежищу. И в этой питательной темноте она разрослась и расцвела, как цветочный пожар всех оттенков зеленого. Но только этот новый мир наполняет ее цветочной грустью. Она чувствует, как по краям листа карты появляются следы болезни. На окраине города возникает гниение, распространяется плесень. Мир восстает против нее. Нет, не мир, его природа. Обыкновенная природа наносит ответный удар. Реальность. Она умирает здесь, медленно и постепенно. Вот ее темный мир открывается. Она чувствует взгляд любовника на своем теле. Персефона раскрывает лепестки ему навстречу. Показывает ему самые сокровенные бутоны.
Как жар забирается в ее тело, как она ласкает свои лепестки пальцами, липкими от сока! Как они, ярко-красные, искрятся росой! Как они накрывают друг друга, все шесть! Дитя Персефона позволяет одному из них упасть с головки цветка. Она посылает его по воздуху себе в рот. Секунду лепесток лежит на ее длинном фиолетовом языке. Потом влажный нежный рот закрывается. Она чувствует, как любовник смотрит на нее.
Девочка, поедающая лепестки сияющего цветка.
Она чувствует, как солнце спускается по ее горлу. Ее пальцы ложатся между ног, там, где губы раскрываются внизу шелковистого живота, как цветок, и на них выступает роса. Как семя увлажняет ее губы и как пристально ее любовник наблюдает за этой влагой.
Лепестки раскрываются и закрываются…
Теперь скользкий язык Персефоны облизывает толстую сочную ножку тычинки. Золотые крапинки поднимаются в воздух морга. Ее вытягивает длинный язык, кончиком, покрытым пыльцой, касается переносицы и убирает язык обратно.
Зеленые цветы-глаза.
Язык оставляет на лбу желтое пятнышко – такой же знак замужества, как проглоченные зернышки граната. Ее муж, Джон Берликорн, дал ей проглотить девять гранатовых зернышек. «Эти зерна свяжут нас с тобой, – сказал он, – навсегда». Он говорил с ней на темном языке и иногда сильно гневался на нее, если она следовала правилам недостаточно строго. Но все же, несмотря на гнев и страх, она ощущала, что любит мужа больше, чем мать, как и должно быть.
Она лежит в земляной постели Крекера, ей всего одиннадцать, но иногда она чувствует себя древней старухой, которая продолжает стареть, охотно участвуя во многих-многих жизнях в разных эпохах. Оставаясь в собранной в Манчестере земле, она настраивается на все цветы, собирает признания в любви со всех лепестков и изо всех бутонов, ее ноги, раздвигаясь, поднимаются из земли. Ее губы опять готовы принять насекомых. Обе, нижняя и верхняя, измазаны нектаром. Пчелы ползают по всему ее телу, медлительные и одурманенные запахом. Они трут язычками все ее складочки и собирают на себя пыльцу из ее цветочной вульвы. Щекочут. Щекочут и сосут. Питаются. Ее лихорадит от их движений по коже, таких возбуждающих. Персефона отдается ощущениям, встречая их пищей – нектар за пыльцу, пыльца за нектар. Маленькие сделки, скрепленные соком девочки.
Пусть они, жужжа, летят на карту цветов.
Откусив от корня, попробовав ягод, облизав стебель… теперь она готова. Чувствуя сок, стекающий по губам, и росу на лепестках… теперь она готова. Раскрывшись, как цветок, истекши нектаром из матки и напитав им пчел; покрыв язык пыльцой, рожденной в саду ее тела… девочка теперь готова. Так считали ее мать и муж.
И теперь Крекер, любовник, смотрел на нее, мокрую. Она так соблазнительно колышет лепестками, и мужчина опускается на нее, жужжа пчелой. Коп потеет и чихает. Капельки влаги падают на открытое лицо Персефоны. Она с благодарностью принимает их, пробуя лепестками потный дождь. Она питается, мужчина – ее пища. Его мокрое грустное человеческое лицо кажется озабоченным, но она ощущает, как нарастает его возбуждение. Персефона наслаждается его напряженностью. Она складывает лепестки в слова, понятные его мелкому уму.
– Что тебя тревожит, дорогой? – спрашивает Персефона. Тонкое худое лицо копа в сомнении морщится, но ему остается только качать головой вперед-назад, вперед-назад, словно показывая, что сам он ничего не стоит. «Как жалки эти создания из плоти», – думает Персефона. Печально, что одному из них она вынуждена дарить счастье. Ей нужны некоторые его способности.
– Можешь мне рассказать. Я твоя удача, – выстраивает Персефона свои лепестки. – Ты ведь знаешь, что не сможешь сопротивляться мне. Расскажи обо всем своей возлюбленной. Может быть, тогда я поступлю с тобой по-доброму.
Она ненавидит говорить таким образом. Это ее унижает.
– К нам идут, моя драгоценная, – отвечает Крекер.
– Это я уже знаю. Скажи мне что-нибудь новое.
– Ее зовут Белинда, – продолжает Крекер. – Она спрашивала о Койоте, драйвере черного кеба. Колумб сказал ей, что ты убила его.
– Ты не можешь с ней справиться?
– Я пытаюсь, Персефона, – коп чихает. – Ты обещала мне, что я не буду чихать.
– Ты не должен себя ослаблять. Случайно не собираешься сбежать от меня?
– Нет. Конечно, нет.
– Помни о своем соглашении с Колумбом. Тебе ведь не захочется сердить его?
Вопрос простой, и она четко складывает его лепестками. Нужно остановить их дрожание. Она не хочет, чтобы коп знал о ее страхах. Потому что впервые за все время пребывания в этом мире Персефона обеспокоена. Она почувствовала девушку по имени Белинда на карте. Попыталась запустить свое зеленое щупальце ей внутрь, чтобы понять, кто она. И обнаружила какую-то помеху. Персефона не могла прорасти в нее. Девушка – темный нарост на цветочной карте, плотно сжатый бутон, который никогда не откроется. У нее иммунитет.
– Я не хочу его сердить, – говорит Крекер. – Просто я говорю тебе, что боюсь. Кто-то нас обнаружил. Персефона, мне страшно. Я боюсь, что Белинда знает о нас… о нашем…
– Я хочу, чтобы ты позаботился о ней, дорогой.
– Я? Как позаботиться? Я… Что ты имеешь в виду?
– Искорени ее.
– Только не надо снова, пожалуйста. Я уже пробовал один раз. Не получилось. Тогда я отправил за ней хорошего полицейского. Но даже этот преданный пес провалил дело.
– Иди ко мне, дорогой. Дай мне обнять тебя. Скоро я покажу этому несчастному городу свою силу.
– Что это значит?
– Продолжай наблюдать, мой садовник. Я накачаю людей наслаждением. Завтра я создам себе новый дом. Мелочная жизнь людей этого города переменится. Их захватит сон. Эта Белинда скоро исчезнет с лица земли, поверь мне. Мои цветы найдут ее. А потом ты сделаешь свое дело, потому что я не могу ее тронуть. И ее мать, Сивилла Джонс. Ты должен убить их обеих. И я не прощу еще одной ошибки, слышишь?
– Понял.
– Что ты понял, сладость моя?
– Что ты не простишь мне ошибки.
– Что ты должен сделать?
– Убить Сивиллу и Белинду.
– Ты должен закончить их историю.
– Закончить их историю.
– А потом мы будем в безопасности… и станем наслаждаться друг другом. Иди ко мне, почувствуй, как ты мне нужен.
Лепестки раскрываются и закрываются…
Крекер забирается в шкаф. Он не может остановиться. Благоухающая любовница раскрывается перед ним. Ее живот показывается из земли. В вагине растет цветок. Его лепестки, розовые, влажные, раскрываются и закрываются. Рыльце разделяется на две половинки. Крекер опускается на нее, погружая пенис в тугое отверстие. Лепестки Персефоны сжимают его член, открываясь, закрываясь, открываясь, закрываясь… Естественный ритм, происходящий из самой земли, выжимает сок из ствола. Крекер в раю.
Рай цветет и пахнет потом.
Южное кладбище. Суббота. Полночь. Могила Койота. За деревьями дышит темнота. Каменный памятник псу-драйверу совершенно покрылся цветами. Они прячут изображение, лепят из своих лепестков другое. В могильной почве много питательных веществ, отданных разлагающимся телом.
Подарок Белинды, орхидея.
Из могильного холмика пробивается новый росток. На нем мгновенно распускается искрящийся цветок. Лепестки сливочно-белые с темно-темно-коричневыми пятнами.
Назовем его цветик-далмацветик. Да пребудет с тобой дорога.
Назад: Пятница, 5 мая
Дальше: Воскресенье 7 мая