Победа и инаугурация Кливленда, однако, оказались для него единственными хорошими новостями. Республиканская политика предыдущих четырех лет принесла свои плоды, и разбираться с ними предстояло Кливленду. Щедрость республиканцев относительно пенсий истощила запасы казначейства, а тариф Мак-Кинли, призванный восполнить эти запасы, вздул свои ставки так высоко, что импорт упал и общий доход снизился.

Когда запасы казначейства упали, финансовое сообщество уверовало, будто только золото способно стать безопасным вложением богатства, и каждый пытался поменять то, что у него было, на золото. Тут в Великобритании рухнул важный банковский дом, так что британские инвесторы также кинулись сбрасывать свои американские бумаги и гнаться за золотом ради безопасности.

И раз уж все подряд жаждали золота, а золота в нужном количестве просто не существовало, чего можно было ждать? Результатом стала «паника 1893-го». Фондовый рынок обрушился 27 июня, и к концу года около 500 банков и более 15 000 других компаний обанкротилось.

(А пока все это происходило, Кливленда коснулась личная трагедия. У него развился рак во рту, и большую часть левой стороны его верхней челюсти пришлось удалить и заменить на искусственный орган из твердой резины. Это держалось в тайне от американской публики, потому что Кливленд полагал, будто доверие в обществе еще больше пошатнется и усилится паника, узнай кто-нибудь о его болезни. Истина так и не открылась вплоть до 1917 года, когда он уже давно умер. Но были и светлые стороны: второй законный ребенок Кливленда, дочь, родилась 9 сентября 1893 года. И оказалась единственным президентским ребенком, появившимся на свет в Белом доме.)

Кливленду, для которого золото как символ финансовой стабильности было почти фетишем, основным виновником паники казался Акт о приобретении серебра Шермана, принятый при Гаррисоне и вынуждавший правительство ежемесячно обменивать золото на серебро. Полагая, что отмена этого акта позволит казначейству удерживать золото и восстановить свой остаток и что только так вернется процветание, Кливленд созвал конгресс на специальную сессию.

В конгрессе преобладали демократы, но довольно многие из них представляли сельскохозяйственные и добывающие штаты, и им требовалось «свободное серебро». В этом деле они не поддержали президента, так что Кливленду пришлось выдержать жестокую схватку, прежде чем он наконец ухитрился отменить акт 1 ноября 1893 года.

Привело это к двум вещам. Во-первых, процветание не вернулось, и американская экономика оставалась в депрессии весь второй срок Кливленда. И потому никакой выгоды от своих действий он не получил. Вместо этого «серебряные демократы» обвиняли его и относились к нему с такой же враждебностью, с какой относились бы к настоящему предателю.

Во-вторых, Демократическая партия раскололась практически сразу, как сумела восстановиться из застоя Гражданской войны и Реконструкции. Ее отбросило в новый застой, из которого она толком не могла выбраться в течение сорока лет.

Раскол Демократической партии, восставшей против Кливленда, не позволил утвердить желаемый им тариф, и в 1894 году, пользуясь длящейся депрессией, республиканцы восстановили контроль над обеими палатами пятьдесят четвертого конгресса — 45 к 39 в Сенате (плюс шесть популистов) и 244 к 105 в Палате представителей (плюс семь популистов).

Поскольку отмена Акта о приобретении серебра Шермана не привела к увеличению казначейского золотого остатка, правительство решило предложить на продажу за золото процентные облигации, чтобы хоть так воссоздать свои запасы. Платить пришлось бы больше, чем занимали, однако была надежда, что к моменту выплаты вернувшееся процветание принесет кучу денег, которые и помогут справиться с нагрузкой.

Тем не менее облигации покупать не спешили, и в конце концов Кливленд был вынужден отдать эту работу частным банкирам, особенно Джону Пирпонту Моргану (род. в Хартфорде, Коннектикут, 17 апреля 1837 года), который в те дни олицетворял для американского народа саму суть больших денег. Морган сумел распродать облигации и обеспечить казначейство 65 миллионами долларов в золоте, но и для себя и других банкиров собрал прибыли на полтора миллиона. Все это убедило многих демократов (впрочем, едва ли их теперь нужно было убеждать), что Кливленд продался Уолл-стрит.

В любой депрессии больше всего страдают люди, которые потеряли работу и обречены воровать, попрошайничать или умирать от голода. В XIX веке правительство не чувствовало ответственности за этих несчастных. Заботиться о них предоставляли частным благотворителям, а такая благотворительность славится неадекватными практическими взносами и суперадекватными моральными наставлениями.

Зимой 1893/94-го безработные начали сбиваться в жалкого вида «армии». Одна из них стала известной под водительством «генерала» Джейкоба Зеклера Кокси (род. в Селинсгроу, Пенсильвания, 16 апреля 1854 года). В годы депрессии он жил в Массилоне, Огайо, где управлял добычей песчаника. Ему пришла в голову идея собрать большую группу безработных и устроить марш на Вашингтон, чтобы он обратился в конгресс за помощью. Конгресс, надеялся он, выпустит потом 50 000 000 долларов в бумажных деньгах и создаст общественные работы для незанятых. 1 мая 1894 года около 20 000 человек, назвавшиеся «армия Кокси», стекались в Вашингтон с различных направлений.

Хотя марш и вызвал страх в сердцах консерваторов, которые уже представляли себе массовое восстание отбросов общества, он обернулся фиаско. Только около 600 людей проявили упорство, добравшись до Вашингтона и пройдя по Пенсильвания-авеню. А потом, когда Кокси попытался произнести речь со ступеней Капитолия, его арестовали за нарушение прав владения, и вот к этому-то все и свелось. Кокси прожил еще более полстолетия и умер в Массилоне, Огайо, в возрасте девяноста семи лет.

Более серьезным оружием в руках тех трудящихся, кто еще сохранил работу (пусть и с мизерной зарплатой и под постоянной угрозой сокращения), была забастовка. В 1894 году около 750 000 рабочих бастовали, и почти всегда правительство — во имя закона и порядка — вмешивалось, чтобы забастовка прекратилась.

Самая серьезная забастовка началась в Чикаго, где у Джорджа Пуллмана была выстроена целая империя, производящая спальные вагоны. Пуллман и его акционеры получали от дела огромные прибыли, а вот рабочие — нет. В 1894-м Пуллман обезопасил прибыли акционеров, урезав зарплаты рабочим. Жили они в «модельной деревне», за которую он взимал ренту, и рента не понизилась. В результате урезанные зарплаты только-только могли покрыть ренту, а на такие безделицы, как еда, не оставалось практически ничего. Когда рабочие стали возражать, Пуллман отказался обсуждать этот вопрос.

Забастовка началась 10 мая 1894 года, и ее поддержал Американский железнодорожный союз под руководством Юджина Виктора Дебса (род. в Терре-Хоте, Индиана, 5 ноября 1855 года). Постепенно в нее втянулись четверть миллиона железнодорожных служащих в двадцати семи штатах и территориях. Движение на железных дорогах Севера было парализовано.

Пуллман на компромисс не шел, и было понятно, что придется что-то делать правительству. Кливленд мог бы занять положение арбитра или же предложить, чтобы обе стороны приступили к переговорам, — но в то время это казалось непредставимым. Под предлогом необходимости защитить доставку писем Кливленд приготовился послать в Чикаго армейский полк после того, как федеральный суд издаст предписание по поводу забастовки, делающее ее продолжение незаконным.

Тогдашним губернатором Иллинойса был Джон Питер Альтгельд, родившийся в Германии в 1847-м. В возрасте одного года его привезли в Соединенные Штаты родители, убегавшие от репрессий, которыми закончилась неудавшаяся революция 1848 года. Он был честным человеком, который 26 июня 1893-го, уверенный, что анархисты Хеймаркета были невиновны и не предстали перед честным судом, помиловал троих уцелевших. Однако честность в политике редко считается ценностью, и следствием этого поступка была ясность: его никогда уже не изберут на публичную должность опять — ну, его и не избрали.

Но летом 1894-го он еще был губернатором и возражал против того, чтобы Кливленд использовал армейские части, настаивая, что национальной гвардии Иллинойса достаточно для поддержания закона и порядка. Кливленд не послушал его, однако, напротив, последовал рекомендации своего главного юридического советника Ричарда Олни (род. в Оксфорде, Массачусетс, 15 сентября 1835 года), который служил юристом на железной дороге и входил в совет директоров одной из дорог, затронутой забастовкой настолько, что он едва ли мог быть беспристрастным в этом вопросе. 3 июля 1894-го Кливленд направил 14 000 солдат в Чикаго и еще больше — в другие места.

Забастовка, до той поры здравая и мирная, тут же обернулась жестокостью; в ближайшие дни тридцать четыре забастовщика погибли. Но забастовка прекратилась, Железнодорожный союз разгромили, рабочих отправили на их рабочие места существовать на грани выживания, а 14 декабря 1894 года Дебса на пол года посадили в тюрьму.

Дебс, начинавший как нормальный консерватор, обратился к социализму. Социализм как политическая сила возник в феврале 1848-го, когда два немца — Карл Маркс и Фридрих Энгельс — обнародовали цели этого движения (публичное и общественное владение средствами производства и распределения) в «Коммунистическом манифесте».

В Германии социализм появился в 1860-х, во Франции и Великобритании — в 1870-х. В Соединенных Штатах капиталисты (те, кто предпочитал частное владение средствами производства и распределения) считали его чем-то вроде иностранного извращения, и только после больших забастовок 1890-х ему удалось как-то закрепиться за океаном.

Социализм так и не смог стать слишком влиятельным в Соединенных Штатах, говоря языком множества людей, очарованных его принципами. Однако же его идеи всегда беспокоили тех, кто контролировал американское правительство и экономику, и в свой черед многие из этих идей принимались.

Единственным светлым моментом эпохи оказался прием в Союз еще одного штата. Юта была домом для мормонов, убежавших сюда от религиозных гонений в Иллинойсе в 1847-м, когда местная территория еще считалась испанской. Соединенные Штаты завоевали регион в 1848-м, после Американо-мексиканской войны, а в 1850-м официально назвали его Территория Юта (от индейского племени юта).

С того времени она созрела как штат по части населения и развития, но ее членство неизменно отклонялось, поскольку Мормонская церковь допускает полигамию (когда мужчина женится более чем на одной женщине), а это в принципе пугало американцев.

В 1890 году, после того как намного менее подготовленные территории стали штатами, Мормонская церковь отреклась от полигамии, и механизм принятия наконец запустился. 4 января 1896 года Юта вступила в Союз как сорок пятый штат.

Соединенные Штаты продолжали развиваться и технологически. В апреле 1893 года свой первый автомобиль построил Генри Форд (род. в Гринфилде, Мичиган, 30 июля 1863 года). Другие создавали автомобили и до него, но это именно Форд в течение следующих пятнадцати лет разработал концепцию сборочной линии и массового производства. Она и позволила Соединенным Штатам, а потом и миру вступить в автомобильный век.

Что до меньшего масштаба, 6 августа 1890 года в Оберне, Нью-Йорк, случилось первое применение электрического стула для казней. Технология дотянулась и до этого уголка социальной жизни.

Пока в 1890-х продолжались беспорядки, Соединенные Штаты снова стали интересоваться внешним миром.

Еще со времен Гражданской войны Соединенные Штаты были поглощены заполнением своих внутренних пространств, победой над индейцами, развитием технологии. Даже к концу XIX века территория страны все еще ограничивалась североамериканским континентом, не считая крошечных островов Мидуэй в центре Тихого океана.

С другой стороны, за те же самые десятилетия европейские государства разрослись за моря — в Азию, Африку и район Тихого океана, и как-то было принято считать, что у них есть на это право, потому что белый европейский человек по сути своей выше людей с более темным цветом кожи и, естественно, должен управлять. (Когда некая страна утверждала свое господство над чужими народами, возникала «империя» — от латинского слова «imperium», — и те, кто считал происходящее верным, назывались «империалистами».)

Такие взгляды казались «научными» благодаря трудам английского социолога Герберта Спенсера, который применил к обществу теорию эволюции, впервые выдвинутую английским натуралистом Чарльзом Робертом Дарвином в 1859 году. Но если Дарвин говорил об изменениях в видах живой природы, медленно происходящих в течение миллионов лет, если он предлагал огромное количество доказательств в пользу своих воззрений, то Спенсер рассуждал об изменениях в обществе, которые предположительно произошли за несколько веков, и приводил совсем мало реальных тому доказательств.

Спенсер прицепился к фразе «выживание сильнейших» и в 1884 году, к примеру, настаивал, что людям, непригодным к работе или отягощающим общество, нужно позволить умереть, а не оказывать им помощь или благотворительность. Подобные меры, очевидно, покончили бы с недееспособными и усилили бы нашу расу.

Это была ужасная философия, с помощью которой получилось бы оправдать наихудшие порывы человека. Нация-завоеватель смогла бы сокрушить своих врагов (как американцы сокрушили индейцев), потому что так «лучше», и доказала бы, что так «лучше», потому что она сокрушила своих врагов.

На деле использование остатков своего гуманизма белыми европейцами обставлялось как благородный жест: находящиеся на верхней ступени белые как бы протягивают руку помощи неразвитым жителям других континентов, нанимая их слугами и позволяя питаться объедками со своего стола. В 1899 году английский поэт Редьярд Киплинг сказал, что это «бремя белого человека».

В Соединенных Штатах нашлось немало тех, на кого повлияла философия Спенсера и кто мечтал, чтобы страна помогла распространять блага империализма. Особенно потому, что «конец фронтира» в 1890-м, казалось, почти не оставил каких-то домашних задач перед необузданной американской энергией.

Соединенные Штаты, однако, после Гражданской войны допустили снижение уровня своих вооруженных сил (было безопасно под защитой двух океанов, контролируемых надежным и дружественным британским флотом), так что они с трудом справились с неорганизованными индейцами и не сумели эффективно вмешаться в третьеразрядные склоки в Латинской Америке. И вряд ли они смогли бы стать соперником Великобритании и Франции на старых континентах.

В то же время существовал обширный Тихий океан, по которому были разбросаны тысячи островов, сметаемых в свой карман европейскими государствами. Воссоздавая свой флот заново, Соединенные Штаты осознали, что некоторые из островов, подобно атоллу Мидуэй, могут пригодиться как угольные базы и гавани для их кораблей. Более того, было желание стать на равных с европейскими «великими державами», что означало прежде всего обретение колоний, чтобы показать, как это будет «хорошо для выживания» Соединенных Штатов.

Даже в 1890-х не все острова были безусловно оккупированы. Скажем, имелось Самоа — группа из четырнадцати островов примерно в 8200 километрах к юго-востоку от Лос-Анджелеса. Общая площадь островов насчитывала около 3000 квадратных километров — немного больше, чем территория Род-Айленда. Основную долю этой площади занимали два крупных острова, ныне известные как Западное Самоа. Среди мелких островков Восточного Самоа крупнейшим был Туту ила, размерами примерно 135 квадратных километров, то есть где-то в два с половиной раза больше Манхэттена (на который он еще и похож очертаниями). В центре этого маленького острова существовала изумительная гавань, а на ее берегах стояла деревня Паго-Паго.

Первым из европейцев Самоа навестил голландский исследователь Якоб Роггевен в 1722 году. Первым американцем был мореплаватель Чарльз Уилкс в 1839-м, сообщивший о наличии гавани. После его посещения к островам устремились британцы и германцы, и германцы опередили. К 1870 году большая часть архипелага принадлежала им. Однако в 1872-м Соединенные Штаты и местный правитель Паго-Паго подписали договор, давший американцам исключительный контроль над гаванью как над угольной базой.

Разумеется, и британцы, и германцы заняли иные части береговой линии Самоа, чтобы устроить угольные базы для своих кораблей, и несколько лет Самоа управляли все три страны вместе. Взаимоотношения их не были ровными, поскольку представители каждой из сторон интриговали против двух других, и все пытались использовать самих самоанцев в качестве пешек.

Германия объединилась в Германскую империю под властью короля Вильгельма I, ставшего кайзером, но случилось это только в 1871-м. Благодаря объединению Германия превратилась в самую могущественную и вооруженную страну в Европе (по крайней мере, на суше), однако на империалистический банкет за морями она опоздала. Когда ей тоже захотелось показать, что она вполне «годится» для того, чтобы обзавестись колониями, большая часть эксплуатируемых регионов земного шара уже была поделена между Великобританией и Францией, и небольшие области принадлежали Португалии, Голландии, Италии и даже Бельгии. Германии почти не осталось места, и оттого-то она была еще агрессивнее в тех зонах, что пока были для нее доступны.

Одной из таких зон оставалось Самоа, и не вызывало сомнений, что Германия намерена завладеть всей группой островов. Великобритания, богатая колониями, согласна была смириться в обмен на уступки где-нибудь на других тихоокеанских островах. А вот Соединенные Штаты, в равной степени запоздавшие и голодные, на уступки были не готовы.

Избрав агрессивную тактику, германцы выдворили в 1888-м самоанского короля и посадили над островитянами марионеточного правителя, зависящего только от них. Некоторые самоанцы взбунтовались — и нашли поддержку Соединенных Штатов. Страсти накалились в Апии, порту на северном берегу одного из крупных островов; в начале 1889-го там собралось семь враждебных кораблей — три немецких, три американских и один британский.

Могло разразиться полномасштабное морское сражение, не вмешайся сама природа. 16 марта 1889 года на остров обрушился ураган, и спаслось только британское судно. Немецкие и американские корабли либо затонули, либо были выброшены на берег с большими людскими потерями. Это остудило соперников, 14 июня все согласились вернуться к трехстороннему управлению, старый король вернулся на трон. А в целом это была победа Соединенных Штатов.

По ходу этого конфликта именно республиканцы в основном высказывали воинствующие, империалистические взгляды, выступая за основание американской колониальной империи. А демократы в основном не хотели расходов и опасности неопределенности и войны. Они предпочитали иметь дело с собственной обширной континентальной территорией и оказались «антиимпериалистами».

Спор между империалистами и антиимпериалистами стал еще более жарким в связи с Гавайскими островами в центре Тихого океана, примерно в 3400 километрах к юго-западу от Лос-Анджелеса и почти столько же к северу от Самоа. Восемь Гавайских островов были значительными по площади, самым крупным являлся сам остров Гавайи размерами 10 500 квадратных километров (вдвое больше штата Делавэр). Все восемь островов вместе занимали 16 500 квадратных километров и были слегка побольше, чем Коннектикут.

На третьем по размеру острове Оаху, площадь которого составляет 1550 квадратных километров (где-то вдвое больше пяти районов Нью-Йорка), находилась замечательная гавань. У ее акватории стоял город Гонолулу.

Первыми из людей добрались до Гавайев полинезийцы, которые в первом тысячелетии нашей эры гребли на своих каноэ по просторам Тихого океана и совершали самые отважные путешествия, которые только можно совершить без магнитного компаса. В Гавайи они прибыли около 400 года и в течение тринадцати столетий жили там в своем нежном климате, не соприкасаясь с внешним миром, за исключением случайных контактов с другими жителями Тихого океана.

Закончилось это 18 января 1778 года, когда английский исследователь, капитан Джеймс Кук, высадился на острова. Он назвал их Сэндвичевыми, в честь лорда Сэндвича, которому как раз случилось тогда быть Первым лордом Адмиралтейства. Капитан Кук вернулся на следующий год и в развернувшейся заварушке между моряками и гавайцами 14 февраля 1779-го был убит (и, вероятно, съеден).

В ту пору острова были разделены между несколькими вождями, но один из них (к моменту возвращения Кука ему исполнилось только двадцать) постепенно побил всех остальных и к 1809 году объединил архипелаг под своей рукой, назвавшись Камеамеа I. И до конца XIX века Гавайские острова оставались королевством потомков Камеамеа.

Многие страны давно интересовались Гавайскими островами в качестве места стоянки во время торговых путешествий на Дальний Восток, и Соединенные Штаты не отставали. Еще в 1820-м американские миссионеры приехали на острова и обратили значительное число гавайцев в протестантскую версию христианства.

К Гавайским островам рвались Франция и Великобритания, и Соединенные Штаты с трудом удерживали обеих от аннексии. Не позднее 1850-х, когда американцы только начинали распространять свое влияние на Тихий океан, уже звучали требования занять острова. Этому упорно сопротивлялся король Гавайев Камеамеа IV. А потом началась Гражданская война, и внимание Соединенных Штатов было отвлечено надолго.

После Гражданской войны давление снова стало нарастать, и 30 января 1875 года Соединенные Штаты подписали взаимный договор, по которому гавайский сахар ввозился в страну без пошлин, а гавайцы обещали не передавать своей земли третьей стороне. В 1887-м договор был расширен, и Соединенные Штаты получили право использовать гавань Гонолулу как военно-морскую базу. (Гавань начали называть Перл-Харбор, «жемчужной», поскольку нашли в ней устрицы с жемчугом.)

Влияние американцев на Гавайские острова замечалось там все сильнее, и немало гавайцев были этим возмущены. В 1891 году на трон взошла Лидия Лилиуокалани (род. в Гонолулу 2 сентября 1838 года) и постаралась организовать жесткий ответ гавайцев. 14 января 1893-го она пыталась заменить конституцию, которая была придумана американскими поселенцами для собственной защиты, на такую, которая дала бы ей самовластные полномочия и сделала гавайцев ведущей силой на их собственных островах.

Американцы оказались готовы. Под водительством Сэнфорда Балларда Доула (род. в Гонолулу 23 апреля 1844 года) они потребовали защиты Соединенных Штатов от того, что они описывали как угрозу их жизни и собственности. Американский посланник в Гонолулу Джон Ливитт Стивенс (род. в 1820-м) был пламенным империалистом, и он начал действовать сразу же. Более 150 вооруженных людей высадились в Гонолулу с крейсера «Бостон».

Лилиуокалани, понимая, что не может сопротивляться Соединенным Штатам на поле боя, немедленно отказалась от своих требований, но было поздно. Доул объявил ее низложенной и основал Республику Гавайи под собственным руководством. Стивенс быстро признал эту республику как законное правительство островов.

Тут же развернулось движение за аннексию Гавайев Соединенными Штатами. Выиграй Гаррисон выборы 1892 года, так бы обязательно и произошло. Говорят, договор об аннексии уже был готов, но не успел заработать до инаугурации Кливленда на второй срок.

Антиимпериалист Кливленд отозвал договор, уволил Стивенса и попробовал вернуть к власти Лилиуокалани. Однако Доул не согласился на реставрацию режима, а Кливленд не хотел использовать силу против американца и в пользу неамериканца, в то время как многие в стране, если не большинство, вовсю сочувствовали Доулу.

Гавайи остались республикой, ее правительство официально возникло 4 июля 1894 года. Соединенные Штаты признали его 8 августа, и Доулу пришлось теперь ждать, пока политические перестановки в Соединенных Штатах не позволят произвести аннексию.

Накачивание американских мускулов на Тихом океане подкормило американскую воинственность на континенте.

В 1823-м Соединенные Штаты приняли «доктрину Монро», в которой было заявлено, что европейским странам более не будет позволено вмешиваться во внутренние дела народов Американского континента. И много лет спустя Соединенные Штаты не сумели бы провести в жизнь эту доктрину, но попыток ее действительно серьезно нарушить оказалось всего несколько. У европейцев повсюду хватало дел, и их устраивала (в частности, Великобританию) возможность экономического доминирования в регионе — а его-то доктрина не запрещала.

Самым большим нарушением «доктрины Монро» стала французская оккупация Мексики в те годы, когда Соединенные Штаты были заняты Гражданской войной. А когда война закончилась и Соединенные Штаты заставили Францию уйти, этот триумф сделал доктрину почти священной в глазах американцев. В некоторых аспектах Соединенные Штаты начали поступать так, будто Латинская Америка оказалась частью американской империи, что сами латиноамериканцы с негодованием отвергали.

Единственным участком Южной Америки, который находился под контролем европейцев в последние годы XIX века, была Гвиана в центре северного побережья этого континента. Изначально ею владела Голландия, но потом ее разделили на три части. Самая западная с 1814 года управлялась британцами, восточная — французами. Только центральная часть по-прежнему оставалась голландской.

Британская Гвиана на западе была крупнейшей, площадью 215 000 квадратных километров (примерно со штат Юта). «Доктрина Монро» обещала невмешательство американцев в регионах, которые на тот момент уже принадлежали европейцам, так что Британская Гвиана оставалась Британской.

К западу от Британской Гвианы находилась Венесуэла, получившая свою независимость от Испании в 1811-м. Граница между ними так и не была проведена. В 1841 году британский географ нарисовал пограничную линию, согласно которой самая северовосточная точка Британской Гвианы оказалась в устье реки Ориноко, главной водной артерии Венесуэлы. Венесуэла выразила протест, однако, поскольку это место было джунглями, где жили одни лишь дикарские племена, поднимать шум сочли бессмысленным.

С течением лет, однако, в области обосновались поселенцы, а в 1877-м пошли слухи, что там нашли золото. Венесуэла заволновалась, не собирается ли Великобритания вцепиться в устье Ориноко и таким образом управлять страной. Она потребовала себе большую часть территории Британской Гвианы, надеясь получить хоть что-то и все равно остаться в плюсе, на что Великобритания ответила лишь такими же раздутыми требованиями.

В 1887 году Венесуэла и Великобритания разорвали дипломатические отношения, и Венесуэла, осознавая, что сама она беспомощна, пожаловалась Соединенным Штатам на своего соперника, который нарушает «доктрину Монро», пытаясь подчинить себе независимое латиноамериканское государство. Соединенные Штаты попробовали стать арбитром в этом споре, но Великобритания неуклонно отказывалась от американского предложения — и это рассердило американцев.

К тому моменту, как Кливленда выбрали президентом во второй раз, в 1893 году, ситуация начала накаляться. В Соединенных Штатах появились грубые антибританские памфлеты, и обе палаты конгресса приняли единодушные резолюции, побуждающие Великобританию согласиться на арбитраж. Тем не менее Кливленд хранил спокойствие, и когда Великобритания отправила вооруженных людей в один из городов Никарагуа, чтобы получить компенсацию за действия против британских граждан годом ранее, Кливленд и в этом случае ничего не сделал на основании того, что оккупация была временной.

Пресса со всех сторон ополчилась на Кливленда, обвиняя его в малодушии и боязни выступить против британского высокомерия. Демократическая партия опасалась катастрофы, и все начали требовать от Кливленда что-то сделать с Венесуэлой. С явной неохотой он попросил своего госсекретаря Уолтера Квинтина Гришама (род. в округе Гаррисон, Индиана, 17 мая 1832 года) подготовить соответствующую ноту. Никто не знает, что успел сделать Гришам, потому что почти сразу после этого он умер, 28 мая 1895-го. На его место Кливленд назначил Ричарда Олни, юридического советника, который помог ему при помощи судов и армии прекратить пуллмановскую забастовку. Теперь у него была возможность применить такую же сокрушительную тактику во внешней политике.

Олни подготовил ноту и 20 июля 1895 года отправил ее американскому послу в Лондоне для передачи британскому правительству. В ней он обвинил Великобританию в нарушении «доктрины Монро», которая, по его мнению, является частью «американского публичного права». Это нарушение, заявил он, оправдывает американскую интервенцию. И еще добавил: «Сегодня Соединенные Штаты фактически правят на этом континенте, и их указ — закон для всех, ограничивающий их вмешательство». Более того, он пояснил, что Соединенные Штаты не боятся войны, поскольку «их безграничные ресурсы вкупе с изолированным положением делают их хозяином ситуации, практически неуязвимым для всех остальных». Практически он потребовал от британцев дать ответ конгрессу, собирающемуся на следующую сессию в декабре.

Язык ноты был груб и бесконечно радовал американских империалистов, однако Великобритания вряд ли бы смогла согласиться на такое без унижения. Британцы осознанно не отвечали, пока не собрался конгресс, а не отвечая — не уступали ни на дюйм. На деле они выразительно подчеркивали тот факт, что «доктрина Монро» не имеет силы в международном праве и просто является односторонним американским заявлением.

Кливленд и Олни пришли в ярость, и Кливленд попросил дать ему право учредить международную пограничную комиссию, которая уладила бы спор, и возможность силой обеспечить исполнение ее решений. Конгресс предоставил Кливленду полномочия, и публика в основном аплодировала. В воздухе сильно запахло войной.

Но затем события приняли неожиданный оборот. В Южной Африке нарастали трения между британцами и республикой буров к северу от их владений на южной оконечности этого континента. 29 декабря 1895 года один чересчур самоуверенный британец предпринял рейд на территорию буров. Он потерпел поражение, и новый германский кайзер, молодой и агрессивный Вильгельм II, послал бурам поздравительную телеграмму.

Великобритания неожиданно для себя поняла, что наибольшей опасностью была Германия. Война с Соединенными Штатами за кусочек джунглей на другой стороне мира, чем бы она ни закончилась, предоставит Германии и Соединенным Штатам шанс объединиться против Великобритании. Как по мановению волшебной палочки, британская бескомпромиссность испарилась, и начались улыбки и разговоры об арбитраже.

Был учрежден арбитражный трибунал, и британское благоразумие в смысле новой линии поведения скоро стало очевидным. Решение арбитража оставило британцам 90 процентов спорной территории. Оно почти полностью совпало с границей, обозначенной в 1841-м, однако с небольшими изменениями в пользу Венесуэлы на юге и, самое важное, перемещением границы обратно от реки Ориноко на севере. Венесуэле пришлось считать себя удовлетворенной.

Победили и Великобритания, и Соединенные Штаты. Великобритания сохранила основную часть территории, а Соединенные Штаты добились признания «доктрины Монро». Вдобавок подтвердился прецедент с «Алабамской распрей». В любом разбирательстве между Великобританией и Соединенными Штатами решением стал арбитраж, а не война.

В действительности пограничный спор в связи с Венесуэлой имел важные последствия, которые не смогла предвидеть ни одна страна. Это был последний спор Соединенных Штатов и Великобритании, сопровождавшийся угрозой войны. Столетие с четвертью регулярных тревог (включая два реальных конфликта) подошло к концу, а в XX веке Соединенным Штатам предстояло объединяться с Великобританией против общих врагов во множестве случаев.

В то же время, хотя венесуэльский инцидент счастливо завершился, нельзя было сказать, что у Соединенных Штатов не осталось других международных проблем, причем и тех, что поближе к дому. Надвигался конец столетия, а Испания по-прежнему владела Кубой. Однако 24 февраля 1895 года, в момент наибольшего обострения венесуэльской пограничной дискуссии, разразился новый кубинский мятеж, и он был ужаснее того, что состоялся еще при администрации Гранта.

Причина нового мятежа оказалась двоякой. Во-первых, коррумпированная и неэффективная власть Испании тяжело отражалась на кубинцах. Во-вторых, экономически Кубу контролировали Соединенные Штаты, скупая почти весь ее сахар и владея почти всей ее важной собственностью. И это значило, что американская депрессия 1890-х катком прошлась и по кубинскому благосостоянию.

И испанцы, и кубинцы дрались со всей страстью. Испанцы прислали 200 000 солдат под командованием генерала Валериано Вейлера, желавшего сокрушить мятеж при помощи жестокости. Он организовал концентрационные лагеря для людей всех возрастов и обоих полов, согнал туда почти всех подряд и обращался с задержанными без всякого милосердия.

Что касается кубинских повстанцев, их единственная надежда в длительной перспективе состояла в американской интервенции. Думая об этом, они умышленно распускали слухи о разрушении сахарных плантаций и фабрик, куда так сильно вкладывались американцы. Они надеялись, что американцы придут, чтобы спасти свою собственность.

Многие американцы так и хотели. Антииспанские настроения были сильны, и раздувал их новый подход в журналистике.

За подходом стоял Уильям Рэндольф Херст (род. в Сан-Франциско, Калифорния, 29 апреля 1863 года), сын владельца золотой шахты, прослужившего один срок в качестве сенатора от Калифорнии. Молодой Херст заинтересовался журналистикой, и для начала отец купил ему в 1880-м газету «Сан-Франциско экзаминер». В 1895-м Херст приобрел «Нью-Йорк монинг джорнал» и вступил в состязание с ранее основанной газетой «Нью-Йорк уорлд» Джозефа Пулитцера (род. в Венгрии 10 апреля 1847 года).

Состязание между газетами было отчаянным и неустанным. Цена каждой упала до одного цента, и каждая боролась за внимание читателей, как только могла. Чтобы привлечь публику, Херст пускал в ход сенсационные статьи, иллюстрации, журнальные блоки, крупные заголовки и пристальное внимание к преступности и псевдонауке. Входила в моду цветная печать, и в 1896-м были придуманы раскрашенные комиксы. В первом таком комиксе, «Желтый парень», преобладал желтый цвет, и оттого новый способ Херста создавать газету стал называться «желтой журналистикой».

Во внешней политике Херст выражал крайние взгляды и был ярым империалистом. Он призывал к войне с Великобританией в связи с Венесуэлой и к войне с Испанией в связи с Кубой. Действия армии Вейлера осуществлялись по заказу, чтобы Херст о них мог что-то ужасное опубликовать: обычная смесь вымысла и правды не устраивала его в должной степени.

Тем не менее Кливленд не поддавался на призывы и не позволил Соединенным Штатам втянуться в конфликт, так что кубинский вопрос, как и гавайский, должен был подождать новых выборов.

Казалось, эти выборы уже в кармане у республиканцев. Нескончаемые трудные времена наверняка бы оттеснили демократов от власти, ведь партию, находящуюся у руля, всегда проклинают за любые спады в экономике. И будто этого гандикапа недостаточно, Демократическая партия разделилась на «золотую» и «серебряную» фракции, увлеченно борющиеся друг с другом. Вообще-то даже слышались рассуждения о том, что эта партия распадается, а главными оппонентами республиканцев станут теперь популисты.

При подобных обстоятельствах республиканцы могли себе позволить выдвинуть только того, кто считался абсолютно надежным, кто до конца стоит за «золотой стандарт» и кто без сомнений станет делать то, что необходимо для бизнеса. В этом отношении, как считали республиканцы, Кливленд был неплох, но партия желала также и такого кандидата, на которого можно рассчитывать как на империалиста.

Политик из Огайо Маркус Алонсо Ханна (род. в Нью-Лисбоне, Огайо, 24 сентября 1837 года) полагал, что такого человека он точно знает. С 1890-го он работал с Уильямом Мак-Кинли, которого прославил его тариф, и тщательно готовил земляка к президентству. Были в Республиканской партии и более влиятельные люди, однако некоторая мягкость была желательна в президенте, чтобы не сомневаться, что он склонится в правильную для коммерции сторону.

Когда национальный съезд республиканцев собрался в Сент-Луисе, Миссури, 16 июня 1896 года, Ханна так умно, хитро и изворотливо общался с делегатами, что Мак-Кинли выбрали с первой попытки. Вице-президентом предложили стать близкому другу Мак-Кинли Гаррету Аугустусу Хобарту (род. в Лонг-Бранче, Нью-Джерси, 3 июня 1844 года).

7 июля в обстановке суматохи собрались демократы. «Серебряные демократы» обвиняли, а «золотой демократ» Кливленд стал изгоем в собственной партии. Съезд даже не принял обычной резолюции с выражением благодарности за достигнутые им успехи.

Взамен того большинство делегатов сплотилось вокруг лозунга «свободное серебро» (чеканка монеты из серебра в неограниченных количествах), и раздавались громкие речи против финансовой элиты на Северо-Востоке — против Уолл-стрит и больших городов, против богатства, торговцев, спекулянтов.

Блэнд, известный по Акту Блэнда — Аллисона, был признанным лидером «серебряных демократов», и ожидалось, что его и выдвинут. Однако на политической сцене появилось новое лицо, Уильям Дженнингс Брайан из Небраски (род. в Салеме, Иллинойс, 19 марта 1860 года). Он проработал в Конгрессе с 1890 по 1894 год, а потом редактировал газету «Омаха уорлд-гералд».

8 июля Уильям Дженнингс Брайан произнес речь, которая завершила дебаты о платформе партии. Речь была тщательно подготовлена, и Брайан репетировал ее до тех пор, пока она не стала абсолютно идеальной для данного случая. Как будто не тратя усилий, произнес он ее так, что в большой аудитории слышались низкие органные тона (и это было до появления «системы публичных выступлений»). Никто не слыхал такого голоса после великих дней Дэниела Уэбстера пол столетия назад.

Брайан осторожно играл с аудиторией, защищая серебро и сельское хозяйство, пока не достиг крещендо в своей последней фразе, предупреждая сторонников «золотого стандарта»: «Вам не нужно опускать на голову рабочего класса этот терновый венец, вам не нужно распинать человечество на золотом кресте». Аудитория после этих слов буквально обезумела.

«Речь о золотом кресте» Брайана с легкостью стала наиболее эффективной из тех, что когда-нибудь произносились на любом выдвигающем кандидатов съезде до того или после того. До этой речи никто, ни один человек (за исключением, возможно, самого Брайана, который знал, что планируется) не рассматривал оратора в качестве возможного президента. Хотя бы по той причине, что он слишком молод — всего 36, — и ранее ни один его сверстник (только на один год старше минимального возраста для кандидата) никогда не выдвигался ни от какой крупной партии.

Однако внезапно он стал «парнем-оратором с берегов Платт» (река Платт протекает через Небраску в сторону Миссури), и сочувствие к нему страшно выросло. С пятого голосования он набрал необходимые две трети голосов делегатов и был номинирован. Блэнд так и не понял, что его подвело.

Чтобы сбалансировать список кандидатов, на должность вице-президента демократы выдвинули банкира с Запада, который ухитрился поддержать серебро. Его звали Артур Сьюэлл (род. в Бате, Мэн, 25 ноября 1835 года).

«Золотые демократы», стоявшие за Кливленда, не смогли переварить Брайана. Они откололись и назвали собственных кандидатов, но это, как выяснилось, на гонку не повлияло.

Что до популистов, которые с надеждой ждали, что перехватят амплуа крупной партии, то выдвижение Брайана и полная зацикленность демократов на вопросе серебра крайне изменили для них ситуацию. Оставшись без повода для возмущения, популисты обнаружили, что своего «конька» у них нет. 22 июля они собрались в Сент-Луисе и без энтузиазма признали Брайана еще и собственным кандидатом, однако выдвинули в вице-президенты Томаса Эдварда Уотсона (род. в округе Колумбия, Джорджия, 5 сентября 1856 года). Они ведь не могли согласиться на банкира, какими бы «серебряными» ни были его взгляды.

Но это не помогло. После такой многообещающей кампании 1892-го популисты умирали. Еще дюжину лет они продолжали выдвигать кандидатов, но со стороны электората интереса к ним было все меньше. Тем не менее свое предназначение Популистская партия выполнила, поскольку причиной ее смерти стало то, что ее темы постепенно оказались перехвачены крупными партиями, а со временем превратились в общепринятую часть американской жизни.

Кампания 1896-го отличалась контрастами. Брайан был первым кандидатом в президенты в истории страны, который для проведения кампании применил все преимущества развития технологий. Чтобы донести свои взгляды до всех частей Соединенных Штатов, он использовал железные дороги — и с той поры это стало стандартом. Он проехал 13 000 миль, произнес сотни речей и повсюду вызывал большой энтузиазм.

Республиканцев это ошеломило. Они не ожидали никаких трудностей с тем, чтобы победить, но феномен Брайана их напугал. Ханна отлично понимал, что не стоит выставлять своего бесцветного человека против чудо-оратора эпохи, и стал действовать по-другому. Он держал Мак-Кинли дома и организовывал визиты к нему делегаций для «кампании у парадного входа». Симпатизирующие Мак-Кинли железные дороги создали туры к его резиденции по таким низким расценкам, что кто-то съязвил, будто дешевле приехать к Мак-Кинли, нежели остаться дома.

Более того, Ханна изобрел навязчивую современную манеру собирать огромное количество взносов на кампанию от испуганных бизнесменов. Часть из этих взносов он потратил на финансирование «золотых демократов», которые, как он надеялся, смогут откачать у Брайана его голоса.

Республиканская пропаганда рисовала Брайана необузданным анархистом со всеми пороками, которые только существуют (что было до смешного нелепо, поскольку, не считая взглядов на серебро, Брайан был добродетельным и консервативным завсегдатаем церкви, какого только можно представить). Применялась и тактика запугивания, когда бизнесмены говорили своим работникам, что если Брайан выиграет, фабрика закроется, и все они будут уволены.

Потому-то 3 ноября 1896 года, когда состоялись выборы, путешествия Брайана закончились ничем, а остававшийся дома Мак-Кинли победил. Брайану достался «твердый Юг» и десять штатов к западу от Миссисипи, но ни одного промышленного штата он не получил. Мак-Кинли удержал Северо-Восток и средний Запад благодаря своим массивным избирательным блокам и выиграл с комфортным большинством голосов выборщиков 271 к 176.

По итогам народного голосования у Мак-Кинли было 7 100 000 голосов против 6 500 000 у Брайана. Мак-Кинли получил 51 процент от общего числа избирателей. Это был первый кандидат в президенты, завоевавший реальное большинство после Тилдена в 1876-м, и первый победивший кандидат, сделавший это после Гранта в 1872-м.

Обе палаты пятьдесят пятого конгресса надежно отошли республиканцам: 47 к 34 в Сенате и 204 к 113 в Палате представителей, с небольшим количеством членов независимых партий и там, и там.