В течение десяти лет, последовавших за 1880-м, поток иммигрантов, текущий мимо Золотой Двери, достиг пятимиллионной отметки, но характер этой иммиграции изменился.

До 1880 года основное большинство иммигрантов прибывало из Северной и Западной Европы — из Великобритании, Ирландии, Германии и Скандинавии. Они либо были англосаксами, либо представляли культуры, которые могли сочетаться с англосаксонской без каких-то проблем.

Но 13 марта 1881 года относительно либеральный русский царь Александр II был убит террористом, и в годы наступившей реакции тяжелая рука полиции и казацкой кавалерии легла на всех диссидентов, и особенно на еврейское население. Начался поток еврейской эмиграции из России в Соединенные Штаты, который продолжался сорок лет (и на последних его этапах мои родители и я должны будут приехать в Нью-Йорк). Плюс к тому прибывало все больше иммигрантов из Южной Европы, в частности из Италии.

С другой стороны, рост благосостояния в Северной Европе и особенно в заново созданной Германской империи уменьшил эту порцию потока. Таким образом, большие американские города начали наполняться крупными группами европейцев, живущих в культурной изоляции и стремящихся избежать слияния с общей американской культурой.

Те американцы, чьи родители или родители родителей были иммигрантами, а сами они уже нет, те, кто поэтому считал себя уже коренным жителем, с насмешками и страхом разглядывали новоприбывших. И начало появляться чувство, что Золотую Дверь не стоит держать нараспашку.

Конечно, при наибольших культурных и физических различиях подозрения и негодование также окажутся наибольшими. И все-таки неассимилирующиеся евреи, итальянцы, греки и чехи могли быть: по крайней мере, это белые европейцы. А вот на западном побережье становилось все больше китайцев, и это было совсем другое дело.

Китайцы считались тихим и скромным народом, бережливым и работящим. Особенно желанными для работодателей делало их согласие работать за меньшие деньги, чем требовали некитайские рабочие, и работодатели с радостью соглашались платить им меньше. Это означало потерю работы для белых, которые не столько выступали против нанимателей, плативших меньше (на их стороне была сила закона), сколько против китайцев, находившихся на виду и выглядевших беспомощными.

В 1871 и 1878 годах прокатились антикитайские бунты в Калифорнии, не сильно отличающиеся по духу от антиеврейских погромов в России, и нарастало давление с целью осложнить дальнейшую китайскую иммиграцию. Когда количество иммигрантов из Китая приблизилось в 1882 году к 40 000, давление принесло результат.

В 1879-м Хейс наложил вето на билль об «исключении китайцев», но в 1882-м закон, запрещающий китайским рабочим трудиться в течение десяти лет, был подписан Артуром 6 мая (после того как он заблокировал более жесткий вариант). Немедленно же китайская иммиграция снизилась к 1883 году до 8000.

Закон, ограничивающий общую иммиграцию, приняли 3 августа 1883-го. Он исключал бедняков, преступников и душевнобольных. Конечно, с этим трудно спорить, но, учитывая антикитайский акт, можно было решить, что Золотая Дверь, пусть и потихоньку, начинает закрываться.

Давление против тех представителей иных рас, кто уже стал гражданами, тоже нарастало. Южные штаты, ведомые своими новыми консервативными лидерами, стали принимать законы, которые установили бы сегрегацию чернокожих и обрекли их прозябать на низком уровне, с которого они законным путем не поднялись бы. Первый из этих законов Джима Кроу появился в Теннесси в 1881-м и запретил белым и черным ездить в одних и тех же железнодорожных вагонах. Должны были существовать специальные вагоны для чернокожих, в теории такие же, как для белых, но на практике их не имелось. Сегрегация росла в любой жизненной сфере — даже в тюрьмах. В 1884 году Алабама приняла закон, сделавший нелегальным содержание белых и черных в одной камере. (За пределами Юга чернокожих также отделяли и угнетали, но такие акты не имели легального одобрения — и в этом была разница.)

Самым бедным белым жизнь тоже не казалась радостью без границ. Хотя рабочее движение продолжало усиливаться, правительство по-прежнему защищало деловые интересы, так что забастовки практически без вариантов пресекались военной силой, если не хватало других средств. Позиция правительства сводилась к тому, что оно нейтрально и просто должно следить за порядком. Но коль скоро порядок всегда сохранялся путем прекращения забастовки, нейтральность была целиком на стороне работодателей.

Даже политики-реформаторы обычно стремились к реформам в том смысле, что они бы хотели, чтобы с правительственными деньгами обращались честно, а администрация работала эффективно. Не было у них никакой жалости ни к состоянию бедных, ни к их мечтам о лучшей жизни, более высоких зарплатах и коротком рабочем дне.

Все большему числу рабочих становилось понятно, что единственным способом исправить их положение было объединяться в организации, которые могли бы выступать за трудового человека сообща. Работодатели вполне смогли разглядеть в этом опасность для себя самих, и потому они обычно увольняли любого, кто подозревался в участии в таком «трудовом союзе». И более того, правительство было склонно рассматривать деятельность «союзов» как заговор, взирая сквозь пальцы на комбинации нанимателей. (Что неудивительно, ведь у нанимателей были деньги для взносов в политические кампании или просто для дачи взятки, а у трудящихся в то время не было.)

В итоге первым «трудовым союзам» пришлось стать секретными организациями, а их действиям — быть террористическими, поскольку никаких законных прибежищ им не оставили. Так, в 1854 году ирландские горняки из угольных шахт Пенсильвании объединились в секретную организацию под названием «Молли Магуайр». Их деятельность наконец была раскрыта шпионом, нанятым угольными компаниями, чтобы проникнуть в организацию. Люди вроде Джея Гулда могли украсть миллионы и остаться уважаемыми членами общества, которое они надували; но это было невозможно для «Молли Магуайр», откуда рассылались грубые письма с угрозами владельцам шахт. Девятнадцать рабочих было арестовано, осуждено и повешено в 1875-м, и организации не стало.

Первой важной национальной трудовой организацией оказались «Рыцари Труда», основанные в 1869 году, — это также был тайный орден, поначалу избегавший репрессий. К 1886-му в него входило 730 000 человек по всей стране, и в тот год он призвал к 1600 стачкам, основной целью которых стало намерение учредить восьмичасовой рабочий день, чтобы трудящиеся могли пару часов в сутки отдыхать при свете дня. За это на них обрушился целый поток поношений со стороны газет (почти все антирабочие) и жестокость нанятых работодателями бандитов или же полиции, что было почти одно и то же. Джей Гулд похвалялся, будто всегда может нанять половину рабочего класса, чтобы расправиться с другой половиной, однако «Рыцари Труда» выиграли стачку против его железной дороги.

Вершина борьбы была достигнута в Чикаго во время забастовки против «Компании уборочных машин Мак-Кормика». Ее созвали 1 и 3 мая 1886 года, и полиция вмешалась, убив шестерых. Лидеры союза подняли людей на митинг протеста на площади Хеймаркет 4 мая — митинг, который оставался мирным, пока не подошла никем не спровоцированная полиция. Кто-то (никто так и не выяснил, кто именно) бросил бомбу, и семеро полицейских погибли, не считая многих получивших ранения.

Восемь анархистов, присоединившихся к митингу протеста и произносивших жесткие речи, были арестованы. Никаких улик в связи с тем, что кто-то из них бросил бомбу, не нашлось, однако нацию довели до истерии газеты и полиция, и после более-менее фарсового процесса 20 августа 1886 года их признали виновными. Четверо были повешены, и один совершил самоубийство. Троих бросили в тюрьму.

«Рыцари Труда» не пережили этого фатального года и быстро «стухли». Их место заняла более политическая Американская федерация труда. Руководил ею Сэмюэль Гомперс (род. в Лондоне 27 января 1850 года). В 1886-м он вывел свой союз изготовителей сигар из «Рыцарей Труда» и стал президентом новой организации, которую, за вычетом года, продолжал возглавлять до конца дней.

Гомперс направил «юнионизм» в консервативном направлении. Он оставил в федерации только квалифицированных рабочих, которые прежде всего не так уж страдали, и старался предотвращать стачки и потихоньку работать в рамках имевшегося порядка. В длительной перспективе его склонность избегать политики и социальной теории, напирая на практические вопросы, день за днем стремясь улучшить экономическую долю рабочих, принесла свои плоды, в частности потому, что с его подачи труд стал выглядеть респектабельнее и он сбавил градус истерии, с которой встречался каждый шаг. Однако в ближайшей перспективе это значило, что миллионы рабочих остались без голоса и были обречены страдать.

И все-таки если в Соединенных Штатах далеко не все казалось идилличным, американцы далеко оторвались от остальных людей на Земле. В мире тогда было совсем немного столь ценной свободы, как и сейчас, если на то пошло, но и тогда и сейчас у Соединенных Штатов имелось свободы значительно больше, чем у прочих.

Потому совершенно уместно, что на острове Бедлоу (ныне Остров Свободы) в гавани Нью-Йорка 28 октября 1886 года открыли Статую Свободы. Статуя была даром французского народа, который после падения Наполеона III жил в собственной республике. Создал ее французский скульптор Фредерик Огюст Бартольди.

Еще важнее, что Соединенные Штаты продолжали все в большей степени обретать статус технологического гиганта, которым становились. В 1882 году Эдисон открыл в Нью-Йорке свою первую коммерческую электростанцию. Первый из великих висячих мостов — Бруклинский — приняли в эксплуатацию 24 мая 1883-го. Телефонный сервис дальней связи появился между Нью-Йорком и Бостоном в 1884-м, и в тот же год первый «небоскреб» — здание, созданное вокруг стального каркаса, — возвели в Чикаго. В нем было десять этажей.

«Норсерн Пасифик» завершили вторую трансконтинентальную железнодорожную колею 8 сентября 1883 года, и в течение очередного десятилетия еще три дороги должны были связать оба побережья. Более жестоким вариантом развития оказалось изобретение автоматического пулемета в 1883-м Хайремом Стивенсом Максимом (род. в Брокуэйс-Милл, Мэн, 5 февраля 1840 года). Позднее Максим уехал в Англию, стал ее подданным и получил дворянство.

В общем, Честер Артур оказался не таким президентом, которым, как боялись реформаторы, мог бы оказаться. Высокий, внушительный вдовец (его жена умерла от пневмонии в 1880-м), Артур привнес в Белый дом лоск и культуру. Хотя он был верным Конклингу и энергично поддержал сенатора в его последней схватке с Гарфилдом, покушение изменило все.

Из-за хвастливого выкрика Жито «несгибаемые» на время исчезли с политической сцены, и Артур решился не ассоциироваться с ними. Он разорвал отношения со своими давними приятелями, пообещав избегать фракционности, и сдержал обещание. Он стал хорошим, умелым президентом — к всеобщему удивлению и к возмущению республиканских политиков.

Из этого вытекало, что заново его не выдвинут. Хотя Артур, в отличие от Хейса, и желал нового выдвижения, на самом деле он был больным человеком (о чем он умалчивал) и не мог бы прожить долго. Он умер в Нью-Йорке 18 ноября 1886 года.

Еще раньше более важный символ Гражданской войны и последующих неприятностей ушел со сцены. Улисс Грант, славный генерал и неадекватный президент, вел трудную жизнь в отставке. Страна в те годы не заботилась о бывших президентах, и в 1884-м, наивный до конца, он лишился своих сбережений из-за жульничества. Он страдал от рака пищевода и, боясь, что может оставить собственную семью нищей, начал работу над мемуарами при поддержке Марка Твена, который собирался опубликовать их. Говоря, что это возвращение генерала, а не президента, Грант упорно цеплялся за жизнь, пока не поставил последнюю точку в том, что обернулось великолепным произведением. И почти сразу по его завершении, 23 июля 1885 года, он скончался, был похоронен в месте, которое ныне зовется «мавзолей Гранта» в верхнем Манхэттене, и вызвал скорбь миллионов. Его воспоминания имели огромный финансовый успех, и семья его была в безопасности.

3 июня 1884 года национальный съезд республиканцев собрался в Чикаго. Поскольку Артура на горизонте не было, политики наконец сделали то, что собирались сделать в 1876-м и 1880-м. Они выдвинули Джеймса Г. Блейна с четвертой попытки и объединили усилия в надежде, что счастливые дни Гранта наконец вернутся.

На вице-президента они номинировали одного из неудачников президентской баллотировки, красноречивого сенатора Джона Александра Логана из Иллинойса (род. в округе Джексон, Иллинойс, 9 февраля 1826 года). Это был еще один генерал Союза времен Гражданской войны, и он запомнился как один из инициаторов попытки сместить и обвинить Эндрю Джонсона.

Блейн выиграл с гандикапом. Кто-то мог бы подумать, будто о письмах Маллигана забыли, но демократы вскоре взялись за них заново. Хуже того, отыскали и напечатали еще одно письмо, вполне разоблачающее и даже имеющее в конце: «Р.S. Сожгите это письмо».

К несчастью для Блейна, его не сожгли, и на демократических собраниях распевали строчки (отчасти справедливые):

Республиканцы-реформаторы ужаснулись этому выдвижению почти наверняка коррумпированного политика. Возглавил бунтующих «независимых» американец немецкого происхождения Карл Шурц (род. около Кельна, Германия, 2 марта 1829 года). Он служил генералом Союза во время Гражданской войны, сенатором от Миссури с 1869 по 1875 год, министром внутренних дел у Хейса, он выступал за реформы и против коррупции внутри Республиканской партии. Он оставил республиканскую организацию в 1872-м, потому что не мог поддерживать Гранта на второй срок, и заново оставил ее сейчас, потому что он не мог поддержать Блейна. Он со своими сторонниками поддержал кандидата от демократов.

Обычные республиканцы, притворяясь, что «независимые» лишь группка высокопоставленных ханжей, презрительно называли их «шишками» — «мугвумпс» (в оригинале индейское слово, значащее «вождь»). Название прижилось и с тех пор используется для «независимых», относительно которых нет веры, что они слепо проголосуют за линию партии.

8 июля 1884 года на свой съезд собрались демократы в Чикаго. «Мугвумпы» уже пообещали им поддержать их кандидата, если он окажется чистым реформатором. И такой кандидат нашелся.

Губернатором Нью-Йорка был Стивен Гровер Кливленд (род. в Колдуэлле, Нью-Джерси, 18 марта 1837 года). В городе Буффало он прославился как мэр-реформатор и по той же причине стал губернатором («Публичная должность — это публичное доверие», — сказал он, и это широко цитировалось).

Его финансовая честность на губернаторском посту была безупречной, и он подходил для «мугвумпов». Кливленд победил со второй попытки. Ему жестко оппонировали политики, заправлявшие Таммани и иными большими городскими «машинами», но это обернулось ему на пользу. Один из делегатов, выдвинувших Кливленда, сказал: «Больше всего его любят за врагов, которых он себе создал».

На должность вице-президента опять пошел Хендрикс, который в 1876-м стремился к тому же самому посту при Тилдене.

Кампания и впрямь получилась грязной. Кливленд, образец общественной и финансовой порядочности, в личной жизни потакал своим слабостям. От доброй еды и доброго пива он стал толстяком (260 фунтов) и, пусть и холостой, любил женскую компанию. Ждать еще чего-нибудь было бы смешно, однако выяснилось, что одно такое «расслабление» привело к появлению незаконнорожденного ребенка, которого он опекал. Когда по ходу кампании стало об этом известно, сторонники спросили его, что делать. «Говорите правду!» — ответил он и никогда не пытался что-то отрицать.

В результате появилась ироническая песенка республиканцев:

От Трудовой партии «гринбекеров» шел Бенджамин Франклин Батлер (см. «Наш Федеральный Союз»). Известный как один из самых некомпетентных командиров Гражданской войны и как «флюгер» в политике, он определенно испытывал какие-то чувства к труду и иммигрантам. Тем не менее, как кандидат в президенты, он принял секретные пожертвования на кампанию от республиканцев, которые надеялись, что он отберет голоса у Кливленда.

Гонка вышла упорной. На каждого, кого пугала неспособность Блейна держать свои руки подальше от общественных долларов, находился тот, кого пугал незаконный ребенок Кливленда.

Стало ясно, что переломным штатом может стать Нью-Йорк, что кто бы ни выиграл в этом штате, тот победит и на выборах, и гонка тут казалась практически ничейной.

Блейн стремился к голосам ирландцев, которых хватало в городе Нью-Йорк, и произнес несколько речей, обвинявших Великобританию. (Такой тип действий назывался «крутить льва за хвост» и применялся американскими политиками вплоть до 1930-х. Благодаря ему политик часто представал образцом добра, и это не причиняло Великобритании, насколько об этом можно судить, никакого вреда.)

А потом 29 октября 1884 года, на последней неделе кампании, когда Блейн находился в Нью-Йорке, к нему обратилась группа из нескольких сотен протестантских священников. Возглавлял их пресвитерианский пастор Сэмюэль Дикинсон Берчард (род. в Штойбене, Нью-Йорк, 6 сентября 1812 года). Он был страстным противником спиртного и произнес несколько слов против предательских «мугвумпов», сказав: «Все мы республиканцы и не намерены покидать свою партию и связываться с партией, выросшей из рома, романтизма и революций».

«Ром» и «революции» были уместны, но в поисках третьего «р» Берчарда подвело его протестантское рвение. Ирландцы славились как истовые католики, и когда отчет об этой речи был радостно разнесен демократами Нью-Йорка, достаточно много ирландских избирателей перешло от республиканцев к демократам и удержало 4 ноября штат Нью-Йорк для Кливленда 1047 голосами. (Еще одним фактором, вероятно, было то, что президент Артур, не любивший Блейна и раздраженный тем, как с ним обошлась партия, не участвовал в кампании. Он мог бы привлечь немало голосов избирателей, если бы пожелал.)

Голосование на выборах 1884 года оказалось противоположным тому, что случилось в 1880-м. На сей раз победили демократы с крохотной разницей по числу голосов: 4 880 000 против 4 850 000. Успех демократов не был чистым из-за 175 000 голосов за Батлера и еще 150 000 за кандидата сторонников «сухого закона». А вот по голосованию на коллегии выборщиков оказалось 219 за Кливленда и 182 за Блейна, и разрыв обеспечил Нью-Йорк.

Начиная с выборов Линкольна в 1860-м республиканцы выиграли шесть президентских гонок подряд. Тем не менее они проиграли седьмую, и теперь Кливленд въезжал в Белый дом как первый избранный президент-демократ за двадцать восемь лет, первый демократ со времен Гражданской войны.

Он принял инаугурацию в качестве двадцать седьмого президента Соединенных Штатов 4 марта 1885 года. С ним вместе начал работу сорок девятый конгресс, в котором, несмотря на победу демократа, республиканцы усилили свои позиции в обеих палатах. Хотя в Палате представителей по-прежнему доминировала Демократическая партия — 183 к 140, республиканцы завладели Сенатом — 43 к 34.

Новый вице-президент Хендрикс, однако, пережил инаугурацию ненадолго. Он умер 25 ноября 1885 года.

Кливленд был вторым холостяком, избранным в Белый дом, — первым оказался Джеймс Бьюкенен в 1856-м. Однако в отличие от Бьюкенена Кливленд холостяком не остался.

Еще в 1875 году юридический партнер Кливленда Оскар Фолсом погиб в инциденте с экипажем, и у него осталась одиннадцатилетняя дочь Франсис. Кливленд опекал ее, а когда он стал президентом, она училась в колледже — высокая, симпатичная, весом примерно вполовину от своего «защитника». К тому моменту Кливленд чувствовал, что он для нее уже не только «защитник», и, несмотря на разницу в возрасте (ему было сорок восемь, ей — двадцать один), они поженились 2 июня 1886-го.

Кливленд не был первым президентом в должности, который женился. В 1844 году президент Джон Тайлер после смерти своей супруги взял новую жену, причем возрастное неравенство оказалось еще больше (пятьдесят четыре против двадцати четырех). Впрочем, Тайлер женился в Нью-Йорке, а свадьба Кливленда прошла прямо в Белом доме, и в Вашингтоне звонил каждый церковный колокол.

Франсис Кливленд показала себя обворожительной и популярной первой леди, которая принесла своему мужу-президенту пять законных детей. Ходили прилежно распространяемые слухи, будто президент бьет собственную жену, но очень велики шансы, что это была только попытка раздуть грязный скандал.

В должности президента непреклонная честность Кливленда привела к тому, что он старался держать расходы на низком уровне и не позволял правительству вмешиваться в частные инициативы. Но дальше этого его страсть к реформам не продвинулась. Сочувствия к состоянию голодных и обездоленных не было вовсе.

Например, в Техасе случилась засуха, и конгресс принял закон, разрешающий потратить посевного материала на 10 000 долларов для распространения среди фермеров, пострадавших от засухи. Кливленд наложил на него вето по той причине, что это развило бы у людей дурные привычки и что они теперь стали бы ждать, будто правительство станет помогать им в любой беде, из-за чего их чувство уверенности в собственных силах ослабнет. (Может, это и так, но подобный тип жестокосердных банальностей воспринимался бы с большей уместностью из уст того, кто сам недавно страдал от голода и кто не был тучен, неизменно сохраняя свой вес во время пребывания в Белом доме.)

Более того, богатым и властным нередко играли на руку действия правительства, и никого никогда не волновало то, что их уверенность в собственных силах страдает. В частности, железные дороги ценились высоко. Они были предельно важны для страны еще с того времени, когда других способов доставки продовольствия не существовало. И это давало им почти безграничную возможность назначать такие тарифы, какие им захочется, предпочитать одну группу другой, если так казалось выгоднее. Они завладели огромным количеством общественной земли с попустительства терпимого правительства и буквально хотели от всего населения выкуп. Отдельные штаты тоже не могли ничего сделать, потому что важные дороги по природе своей считались «надштатными» и оттого им не подчинялись.

Обычная мудрость времени сводилась к тому, что федеральное правительство — просто арбитр и не должно принимать одну сторону или другую. Но такая нейтральность в любом споре между сильными и слабыми означала единение с сильными.

Поднимающаяся волна общественного недовольства фермеров Юга и Запада касательно дискриминационных расценок железных дорог начала давать о себе знать. И даже были близко связанные компании на Севере и на Востоке, которые присоединились к протестам. Требовалось что-то сделать, и правительство не могло остаться безучастным.

4 февраля 1887 года был принят Закон о торговле между штатами. Им предписывалось железным дорогам, занятым в такой коммерции, устанавливать разумные расценки, которые не отделяли бы нечестным образом одну группу от другой; предписывалось, чтобы расценки бы были публичными и не менялись без предупреждения. И еще некоторые оскорбительные и нечестные действия подверглись запрету.

Этим же законом организовывалась Комиссия по торговле между штатами — первая комиссия gо регуляции в истории Соединенных Штатов. У нее были полномочия следить за управлением железными дорогами, проглядывать их отчеты и бумаги, опрашивать свидетелей, и так далее.

У железнодорожных компаний хватило ума, чтобы отыскать все пропуски в законе, и были деньги на подкуп чиновников. Само правительство не было в восторге от необходимости участвовать в чем-то, что могло бы раздражать имущих; а Верховный суд неизменно избирал узкую интерпретацию закона.

И все-таки, пусть даже Закон о торговле между штатами и не смог выполнить сиюминутных требований, он устранил определенные несправедливости. Важнее того, он установил принцип, согласно которому федеральное правительство перестало быть пассивным свидетелем событий, обреченным тихо и радостно смотреть, как бедные страдают от своих проблем, а богатые наслаждаются своим процветанием. Новый принцип требовал от правительства, чтобы то оказывало поддержку слабым с целью утверждения более непредвзятого правосудия для американского народа. Говоря больше, отсюда пошла идея, что экономические проблемы во всей своей сложности дорастают до такой точки, где они уже не могут быть решены частной деятельностью или даже местным правительством, но только — самим федеральным правительством.

Отказ Кливленда тратить деньги означал, что в казначействе всегда имелся растущий остаток средств, в основном идущих от сбора пошлин. (В те дни еще не было реального налога на доходы.) Иметь в казначействе горы денег казалось неплохо, но у этого были и минусы. Изъятые из обращения средства в целом урезают возможность занимать и инвестировать у части общества, а потому ограничивают благосостояние.

Кливленд не избавлялся от остатка, тратя его на такие бессмысленные проекты, как поставка семени пострадавшим фермерам; вместо этого он продавил снижение пошлин. Это нанесло ущерб деловым людям, которым стало гораздо труднее конкурировать с импортными товарами и которые вследствие того потеряли часть прибыли.

Кливленд также вызвал раздражение у политиков-демокра-тов, отказавшись произвести полную замену всех республиканских чиновников, которые скопились за десятилетия пребывания на президентской должности республиканцев.

В целом Кливленд заслужил высокие оценки за поддержание единства, но получилось довольно скромное разнообразие и ничего не делалось, чтобы завоевать сердца. На выборах в пятидесятый конгресс 1886 года демократы не смогли завоевать Сенат и потеряли часть своего преимущества в Палате представителей.

Тем не менее, когда национальный съезд демократов открылся в Сент-Луисе, Миссури, 5 июня 1888 года, никак не представлялось возможным, чтобы первого демократического президента со времен Гражданской войны не выдвинули вновь. Его и выдвинули с шумным одобрением, хотя и без какого-то реального энтузиазма. Вице-президентом захотели видеть сенатора Аллена Гранберри Турмана из Огайо (род. в Линчбурге, Виргиния, 13 ноября 1813 года).

19 июня на национальный съезд собрались республиканцы в Чикаго. Им потребовалось восемь голосований, чтобы остановиться на Бенджамине Гаррисоне (род. в Северном Бенде, Огайо, 20 августа 1833 года). Гаррисон был внуком Уильяма Генри Гаррисона, который служил девятым президентом Соединенных Штатов последний месяц своей жизни, и правнуком Бенджамина Гаррисона, который подписал Декларацию Независимости от имени Виргинии. Гаррисон хорошо сражался на Гражданской и к концу войны стал бригадным генералом. Он только что отработал свой срок сенатором от Огайо.

Главным соперником Гаррисона по номинации был нью-йоркский банкир Леви Парсонс Мортон (род. в Шорхэме, Вермонт, 16 мая 1824 года). После поражения его утешило выдвижение на пост вице-президента.

Кампания пошла энергично и подавала все признаки того, что будет крайне похожей на кампании 1880 и 1884 годов. У Кливленда имелось преимущество действующего президента, но были и доводы против него. Его нежелание тратить деньги расстраивало многих из тех, кто хотел подарков. В частности, Кливленд неизменно ожесточался против любых законов, по которым ветеранам Гражданской войны следовало раздавать пенсии, — и было немало раздраженных этим ветеранов. Гаррисон же им пенсии пообещал.

К тому же когда Кливленд выступал за низкие пошлины, Гаррисон гарантировал высокие, и это был ключевой момент кампании.

Возможно, то, что навредило Кливленду более всего, ему было никак не изменить — дурацкую ошибку, допущенную другим.

Частный житель Калифорнии Джордж Осгудби, которому случилось быть республиканцем, отправил письмо британскому посланнику в Соединенных Штатах сэру Лайонелу Сэквилл-Весту. Осгудби, заявив, будто он американский гражданин британского происхождения, написал, что проголосует за Кливленда, если это в интересах Великобритании, и попросил совета.

Сэквилл-Вест даже не озаботился провести расследование, не станет ли это вмешательством во внутренние дела страны, где он аккредитован. Но в припадке идиотизма он написал ответ и посоветовал Осгудби проголосовать за Кливленда. Осгудби передал ответ республиканскому национальному комитету, и он был обнародован прямо перед выборами.

Это был жестокий удар для Кливленда, так как он угрожал ирландскому голосованию. Кливленд немедленно потребовал отзыва Сэквилл-Веста, но ущерб уже наступил. И едва ли приходилось жаловаться: президент пострадал от такой же простой глупости, как республиканцы в 1884-м от речи Берчарда.

Тем не менее, когда все случилось, должность Кливленда и его репутация бережливого политика превозмогли письмо Сэквилл-Веста, и он финишировал с лучшими показателями, чем в 1884-м. На выборах 1888-го у Кливленда было 5 500 000 голосов, а у Гаррисона — 5 410 000, преимущество в 90 000 голосов против 30 000, на которые он оторвался четыре года назад.

В то же время большинство в расчет не пошло. Судьбу голосования решали выборщики. Голоса Кливленда были чересчур сконцентрированы на Юге. В каких-то штатах он победил с более чем достаточным преимуществом, другие слегка уступил — выиграл голосование, но потерял штаты. В частности, письмо Сэквилл-Веста отняло у него Нью-Йорк, который принесла ему речь Берчарда в 1884-м.

У Гаррисона собралось 233 голоса выборщиков, а у Кливленда 168, и выбрали Гаррисона. В первый раз за сорок восемь лет действующий президент уступил на перевыборах. (В 1840 году это случилось с Мартином Ван Бюреном.)

И вторично за двадцать лет демократы получили больше голосов, чем оппозиция, однако не завоевали президентство. По крайней мере, на сей раз голосование оказалось вполне корректным, и результат определила коллегия выборщиков, которая не только считает все голоса, но и оценивает общую приемлемость. (Об этом стоит что-то сказать. Сокрушительная поддержка в нескольких штатах не должна обязательно перевешивать отсутствие интереса в остальных.)

В третий раз подряд ни один из главных кандидатов не получил половины проголосовавших из-за наличия малых партий. В 1888-м партия «сухого закона» привлекла 250 000 избирателей, а Юнионистская трудовая партия (неудачное сочетание фермеров и рабочих, стремящихся к общим целям) — 150 000.

4 марта 1889 года Бенджамин Гаррисон принял присягу как двадцать третий президент Соединенных Штатов.

Облик его напоминает нам о той роли, которую играла мода в наличии на лице волос. Человечество всегда колебалось между большим или меньшим количеством таких волос, и на момент рождения Соединенных Штатов чистое бритье считалось стильным. Первые пятнадцать президентов были выбриты начисто, хотя у Джона Куинси Адамса и Мартина Ван Бюрена, соответственно шестого и восьмого президентов, наличествовали баки.

Линкольн, шестнадцатый президент, при его избрании был выбрит, но почти сразу отрастил бороду (хотя и не усы), и эпоха Гражданской войны ознаменовалась большим разнообразием бород, которое наблюдалось еще несколько десятилетий.

Эндрю Джонсон был достаточно старомоден для чистого бритья, а вот Грант стал первым президентом, носившим и бороду, и усы. Последовавшие за ним Хейс и Гарфилд обладали большим количеством волос на губах, щеках и подбородке. У Артура были только усы и баки, а у Кливленда только усы, но вот у Бенджамина Гаррисона уже опять борода. Он был последним бородатым президентом, так что всего их было четверо.

Первым последствием избрания Гаррисона стал прием в Союз нескольких новых штатов. Население Запада быстро росло благодаря железным дорогам, и каждая обширная территория на Северо-Востоке обладала сравнительно большим числом людей, чем Невада, которая была штатом в течение тридцати лет. Тем не менее, с момента вступления Колорадо в 1876-м, к Союзу никакие штаты не присоединились. Начать с того, что все территории в плане политики были республиканскими, и демократы не испытывали желания принимать их.

Бенджамин Гаррисон, находясь в Сенате, служил на посту председателя Комитета по территориям и требовал создания новых штатов. Пока Кливленд был в Белом доме, ему не везло, но после его собственного появления там дела пошли по-другому. К тому же он привел с собой республиканский пятьдесят первый конгресс с большинством 39 к 37 в Сенате и 166 к 159 в Палате представителей.

2 ноября 1889 года Северная Дакота и Южная Дакота вступили в Союз. Территория была единой, но после деления ее надвое получилось четыре новых сенатора-республиканца, а не пара. Вступили в силу два закона, и даже не уточнили, какой из них — первым, чтобы ни один штат не претендовал на старшинство над другим. Какой бы ни была последовательность, Дакоты стали тридцать девятым и сороковым членами Союза.

8 ноября 1889 года Монтана превратилась в сорок первый штат, all ноября Вашингтон — в сорок второй. Чуть более полугода спустя присоединились еще два штата: Айдахо 3 июля 1890 года (сорок третий) и Вайоминг 10 июля (сорок четвертый).

Менее чем за девять месяцев шесть новых штатов вступили в Союз, и почти вся континентальная область оказалась поделена. Осталось место только еще для нескольких штатов, и все на юго-востоке.

В новой Палате представителей под небольшим республиканским контролем должность спикера занял Томас Брэкетт Рид из Мэна (род. в Портленде, Мэн, 18 октября 1839 года). Поскольку преимущество республиканцев было невелико, демократы вполне могли использовать все разновидности тактики затяжек — ну, к примеру, отказываясь голосовать, чтобы не стало кворума (минимальное количество законодателей, которые должны присутствовать для совершения значимых действий). В этой связи Рид пересмотрел правила в сторону ужесточения и внес такие новшества, как подсчет неголосующих представителей как присутствующих, если они и впрямь присутствуют. Его называли «царь Рид», и он сделал место спикера очень важным. Демократы осуждали его, но когда пришла их очередь возглавить Палату, новый спикер сохранил ту власть, которой пользовался Рид.

Под водительством Рида пятьдесят первый конгресс принял несколько противоречивых законов.

Один из них обратился к вопросу так называемых «трестов». Они состояли из нескольких корпораций, занимавшихся тем, что связано с каким-то конкретным продуктом. Такие тресты были настолько сильны экономически и преобладали на рынке так мощно, что легко предотвращали любую попытку конкуренции. К примеру, если группа корпораций контролировала 90 процентов выпуска железа, они формировали железный трест и могли понизить цену продукции, неся временные потери, пока более мелкие группы вне треста, не имеющие больших резервов промышленного гиганта, не останавливались. Тогда трест мог поднимать свои цены до любого желаемого уровня, и потребителям, которые не могли получить то, что им нужно, где-то еще, приходилось раскошеливаться.

В американской экономике всегда были популярны фразы о «свободном предпринимательстве» и «здоровой конкуренции», и становилось ясно, что тресты растаптывают это и учреждают монополии. И было совсем не легче и не менее разрушительно для прав человека оттого, что их контролируют частные лица, а не правительство. На деле взаимоотношения между могущественными бизнесменами из трестов и могущественными правительственными чиновниками были так тесны, что трудно оказывалось разглядеть, где начинаются одни и кончаются другие.

Местные правительства, включая правительства штатов, тоже ничего не могли сделать с трестами, поскольку у них практически всегда имелись отделения в иных штатах. Если бы один штат проявил враждебность, трест мог бы перебраться в другой штат с более приемлемыми условиями.

Потому требовался федеральный акт, и возрастающие пересуды подтверждали, что такой готовится.

Закон против трестов был принят 2 июля 1890 года. Он запретил организациям объединяться таким образом, чтобы устанавливать неразумное ограничение свободы торговли (мешающее кому-то еще заниматься этой областью), или монополию, или попытку монополии. Закон получил свое имя от сенатора Джона Шермана, который так боролся за выдвижение от республиканцев в 1880-м и который внес его в конгресс. Отныне его называют «Антимонопольным актом Шермана».

Прозвучал-то этот Акт громко, но внутри он был пустоват. Для начала его написали столь нечетко, что очень многое зависело от интерпретации. Что значило «неразумное» ограничение свободы торговли? В каком точно месте объединение становится монополией? Или еще вот: трудовой союз является организацией, устанавливающей неразумное ограничение свободы торговли? Один из тех, кто писал Акт, сенатор Джон Франклин Эдмунде из Вермонта (род. в Ричмонде, Вермонт, 1 февраля 1828 года), утверждал, что трудовые союзы — это реальная опасность и что он работал над Актом, не забывая о них.

На деле Антимонопольный акт Шермана в начале своего применения действительно обернулся против трудового союза и, как показало время, был почти бесполезен для борьбы с экономической властью трестов и иных промышленных организаций. Наряду с Законом о торговле между штатами, принятым три года назад, он все еще походил на пальчик правительственной ноги, опущенный в море регуляционной работы. Когда пришло время (слишком нескоро, конечно, для тех, кто страдал), усилия правительства против экономической тирании возросли.

В 1890 году опять была депрессия, которая особенно повлияла на владельцев шахт на Западе и фермеров повсюду. Цена на серебро падала, и долги фермеров увеличивались. С точки зрения пострадавших, нужны были дешевые деньги, чтобы расплачиваться с долгами. Если бы правительство скупило все произведенное серебро по каким-то ценам, доходным для владельцев шахт, а затем использовало бы его для чеканки монеты, то увеличение денег в обращении привело бы к их удешевлению, и все было бы отлично. Цены, особенно на сельскохозяйственные продукты, тоже бы выросли, и конечный эффект состоял бы в том, что процветание начало бы переходить (по крайней мере, до какого-то момента) от кредитора к должнику. Для пострадавших показалось бы, что кредиторы просто расстались со своими излишками, а должники получили бы то, в чем отчаянно нуждались.

14 июля 1890 года Акт о приобретении серебра Шермана, подразумевая эту идею, сменил Акт Блэнда — Аллисона двадцатилетней давности и еще больше расширил требования к правительственным закупкам. (Гровер Кливленд, теперь уже бывший президент, публично возражал против такой политики как несущей опасность инфляции и высказывался за прямую привязку к «золотому стандарту», что означало бы дорогие деньги, благополучный бизнес и никакой пощады тому, кто залез в долги.)

Еще одним действием, способствующим инфляции, была политика Гаррисона увеличивать суммы, которыми выплачивались пенсии ветеранам Гражданской войны и тем, кто от них зависел, — в соответствии с данными во время предвыборной кампании обещаниями. За четыре года его правления число получающих пенсии выросло с 670 000 до 970 000, а ежегодные расходы с 80 миллионов долларов до 135 миллионов.

Не было сомнений, что если правительство станет выплачивать пенсии и приобретать серебро, от остатка в казначействе, сбереженного Кливлендом, скоро ничего не останется. Это выглядело здорово для тех, кто желал поступивших в обращение денег, но гораздо хуже для более консервативных групп.

Единственный способ сохранить остаток состоял в увеличении скорости притока денег в казначейство, и в те дни до введения налога на доходы это означало рост пошлин. Увеличив стоимость импортных товаров подобным образом, можно будет легче продавать товары, сделанные в Америке, что тоже радовало деловых людей.

Пошлины резко выросли с началом Гражданской войны и еще повышались, пока война продолжалась, потому что правительство в то время отчаянно нуждалось в доходах. К 1864 году средний уровень таможенных сборов достиг 47 процентов от базовой стоимости импортных товаров. После Гражданской войны были сделаны шаги, чтобы понизить пошлины до того уровня, где они находились ранее, однако те, кто наживался на высоких сборах и считался влиятельным в советах Республиканской партии, возражали. Затем пошлины все-таки снизились, но медленно и неравномерно.

Ныне, при Гаррисоне, пообещавшем высокие ставки, пошлины должны были взлететь. Для достижения этого появился закон, внесенный конгрессменом Уильямом Мак-Кинли из Огайо (род. в Нилсе, Огайо, 29 января 1843 года). Он служил в годы Гражданской войны и к концу ее стал майором. В конгрессе он самым неустанным образом отстаивал высокие пошлины, и в результате его трудов законопроект наконец сделался законом 1 октября 1890-го — Акт о тарифах Мак-Кинли.

Тариф Мак-Кинли оказался максимальным из тех, что когда-либо видели Соединенные Штаты, со средней ставкой в 49 процентов. Под его действие подпали некоторые сельскохозяйственные товары, из-за чего выиграли фермеры, облегчив себе иностранную конкуренцию, но по большей части пострадали и прибыльные дела. Чтобы быть точным, тариф затронул и принцип взаимообмена, согласно которому пошлины на товары, вывезенные из какой-то страны, нужно было понизить, если бы эта страна понизила пошлины на товары, импортированные из Соединенных Штатов.

Акт о тарифах Мак-Кинли еще и появился в особенно плохое время для Запада. Когда были повержены индейцы сиу и стада бизонов исчезли, фермеры и скотоводы хлынули на Запад, поощряемые развитием железных дорог. Погода в течение десяти лет оставалась хорошей, и в регионе царило что-то вроде эйфории. Количество скота и ферм все увеличивалось, цены на землю взлетели, и все ею спекулировали, в основном стараясь купить и продать с прибылью.

Однако должны были прийти и плохие годы. В начале 1887 года бураны погубили миллион голов скота, а на следующее лето появились грозные признаки того, что еще десять лет осадков будет не хватать. Выжившие фермеры и владельцы ранчо залезли в долги, а тариф Мак-Кинли задрал цены почти на все, что им было нужно, хотя цены на зерно и мясо остались прежними, а именно за их счет они надеялись получать деньги на выплату долгов и текущие нужды.

Зато с точки зрения промышленности страна в целом усиливалась. Население в 1890 году составило 62 622 250 человек — примерно вдвое больше, чем в Великобритании. В производстве угля Соединенные Штаты все еще уступали англичанам (143 миллиона тонн в год против 184 миллионов тонн), но по стали уже обошли их и производили больше половины того, что выпускалось по всей Европе.

Тем не менее растущее богатство на Северо-Востоке не помогло прозябающим фермерам, владельцам ранчо и шахтерам на Западе, что и отразилось на выборах в конгресс 4 ноября 1890 года, спустя всего пять недель после принятия тарифа Мак-Кинли.

Ожидая от него худшего, избиратели в массовом порядке отвернулись от Республиканской партии, и результатом стал триумф демократов в Палате представителей. Из 166 республиканских кресел в пятьдесят первом конгрессе только 88 сохранилось в пятьдесят втором, а у демократов было 253.

В то же время Сенат поменял только треть состава, и за нее голосовали местные законодатели, обычно управляемые консерваторами. Потому он остался республиканским и даже увеличил республиканское большинство с двух голосов в 1888-м до восьми (47 к 39) в 1890-м благодаря сенаторам из новых северо-восточных республиканских штатов.

Мак-Кинли для консерваторов был героем, а 1891 году его избрали губернатором Огайо.

Фермеры были в отчаянии. Они, даже не зная о том, сражались с двумя фундаментальными переменами, которые принесла технология. Во-первых, растущая механизация сельского хозяйства повысила производительность ферм, и уже меньше фермеров требовалось для того, чтобы накормить страну. Более крупные и эффективно механизированные фермы справлялись лучше, чем мелкие. Во-вторых, повышение эффективности перевозок означало, что фермеры Соединенных Штатов конкурируют с фермерами по всему миру, и потому американский фермер уже не мог в любом случае рассчитывать на внутренний рынок.

Однако и с учетом всего этого ситуацию делали хуже суровая политика железных дорог, высокий процент по долгам, дорогие деньги и обычай правительства поддерживать те действия, что выгодны для промышленности и торговли.

Для фермеров, возмущенных своим положением, факторы, из-за которых они беднели, казались даже хуже, чем были на самом деле. Их оказалось нетрудно убедить в том, что против них имеется заговор со стороны финансовых институтов. «Уолл-стрит» стало ругательством для многих в стране и оставалось таковым десятилетиями.

В 1866-м Оливер Хадсон Келли (род. в Бостоне, Массачусетс, 7 января 1826 года), служащий Департамента сельского хозяйства, инспектируя для правительства фермерские области, был крайне впечатлен изоляцией и беспомощностью отдельных фермеров. Он загорелся идеей объединить их в ассоциацию, которая могла бы выступать единым фронтом перед законодателями и добиваться определенных поправок в свою пользу.

4 декабря 1866 года он и еще шестеро основали «Орден защитников земледелия», широко известный как «Грейндж» (слово, означающее ферму и строения на ней, с тем же корнем, что и в слове «зерно» — «grain»).

«Грейндж» возник как секретная организация и быстро распространился по всей стране, особенно на Юге и посреди Запада. Главными его мишенями стали железные дороги и склады, расценки на услуги которых воспринимались как непомерные. К 1875-му «Грейндж» сумел добиться от нескольких западных штатов принятия законов, регулирующих эти расценки, и Верховный суд подтвердил конституционность принятых актов.

Движение сократилось до двух «Фермерских альянсов» — одного на Севере и другого на Юге. В южных, чисто сельскохозяйственных штатах «Фермерский альянс» буквально захватил Демократическую партию. На триумфальных выборах в конгресс 1890 года в Вашингтон отправились более 50 конгрессменов, избранных под влиянием «Альянса».

Однако многим фермерам этого показалось мало. Им нужна была партия, изначально сосредоточенная на их интересах. Вследствие этого в 1889-м в различных штатах появилась новая партия, в основном при поддержке фермеров, и она поглотила старую партию «гринбекеров».

19 мая 1891 года на своей первой крупной конвенции в Цинциннати, Огайо, организация стала называться «Народной партией». Но более широко ее знают как «Популистскую партию», что, собственно, можно считать латинской версией того же слова.

2 июля 1892 года прошел и национальный съезд в Омахе, Небраска, с целью выдвинуть кандидата в президенты. Платформу новой партии сочинил Игнатиус Доннелли (род. в Филадельфии, Пенсильвания, 3 ноября 1831 года). В годы войны он был конгрессменом от Миннесоты и республиканцем. Но когда республиканцы ударились в консерватизм, Доннелли ушел. Он присоединился к «гринбекерам», а потом к популистам. (Сегодня Доннелли гораздо лучше знают из-за эксцентричных книг, которые он написал. Для начала он создал несколько томов, стремясь показать, что в Атлантике действительно существовал остров Атлантида, безжалостно затопленный, и что от него и произошла западная цивилизация. Потом, в 1888-м, он продолжил трудиться над особенно досконально сделанной книгой под названием «Великая криптограмма», в которой попытался доказать, что пьесы Шекспира на самом деле сочинил Фрэнсис Бэкон. Обе эти выдвинутые им теории были на редкость бессмысленны, но обе обзавелись большой группой сторонников и до сих пор популярны. Кроме того, Доннелли написал несколько научно-фантастических романов, и один из них, «Колонна Цезаря», о Нью-Йорке будущего, где герой помогает устроить революцию против банковской аристократии, в свое время пользовался большой известностью.)

Платформа Популистской партии, придуманная Доннелли, должна была казаться консерваторам такой же ерундой, как и любая из его книг. Например, в платформе предлагался прогрессивный налог на доходы, и процент его по мере роста дохода тоже возрастал — это был способ перераспределять деньги, которые в противном случае аккумулировались у богатых. Кроме того, отстаивались прямые выборы сенаторов, то есть народным голосованием, а не по воле законодателей штата, — это был способ сделать Сенат более ответственным перед потребностями избирателей. Также поддерживались почтовые сберегательные кассы, восьмичасовой рабочий день, тайное голосование, механизмы для отзыва коррумпированных чиновников и инициация законодательных актов по прямому народному голосованию, общественная собственность на железные дороги, и так далее. С той поры почти все это осуществилось, но в 1892 году такое казалось невыносимым и далее безумным радикализмом большинству уважаемых людей.

Популисты также выступали за неограниченную чеканку серебра («свободное серебро») в качестве способа увеличения денег в обращении и соответственной поддержки должников. Это предложение со временем вобрало в себя все остальное, и свободное серебро начало казаться экономической панацеей, которой оно на самом деле не было и быть не могло.

На должность президента популисты выдвинули Джеймса Бэрда Уивера (род. в Дейтоне, Огайо, 12 июня 1833 года). Это был ветеран Гражданской войны, закончивший ее в чине полковника. Подобно Доннелли, он ушел из Республиканской партии в «грин-бекеры» и был «гринбекским» конгрессменом от Айовы в течение шести лет. Он уже ходил в президенты от этой партии в 1880-м и набрал 300 000 голосов — лучший ее показатель в президентском году. Теперь он готов был попробовать снова как популист.

Джеймс Г. Филд из Виргинии номинировался как вице-президент. На Гражданской он был генералом Конфедерации, но с конца войны прошло уже двадцать семь лет, и страсти охладели.

А в предыдущем месяце и республиканцы, и демократы также провели съезды для выдвижения.

Республиканцы собрались в Миннеаполисе, Миннесота, 7 июня. Никаких реальных возражений по кандидатуре не прозвучало. Гаррисон был популярен у республиканцев и намеревался работать дальше, так что его перевыдвинули с первой попытки, хотя нашлось и несколько голосов и за старого боевого коня — Блейна — и еще немного за Мак-Кинли.

А вот вице-президента Мортона опять номинировать не стали. Это выдвижение досталось другому — Уайтлоу Рейду из Нью-Йорка (род. в Ксении, Огайо, 27 октября 1837 года). Он возглавлял «Нью-Йорк трибюн», которой когда-то руководил Грили и которая потом стала наиболее влиятельной газетой Соединенных Штатов.

Демократический съезд состоялся в Чикаго 21 июня 1892 года и в третий раз подряд высказался за Гровера Кливленда, и гоже с первой попытки. Зато всякий раз, как номинировался Кливленд, он шел на выборы с новым кандидатом в вице-президенты. На сей раз им оказался Эдлай Эвинг Стивенсон (род. в округе Кристиан, Кентукки, 23 октября 1835 года). Он уже прослужил два срока в Палате представителей в 1870-х, а в кабинете Кливленда был помощником генерального почтмейстера.

И снова ставки тарифа стали главным предметом спора между главными партиями. В 1888 году ставки были относительно низки, и республиканцы требовали повышения. Ныне, в 1892-м, они были высоки, и демократы требовали понижения.

Тем временем популисты стучали в барабаны своих социальных реформ и были услышаны, особенно среди фермеров Запада. Популистская партия помешала республиканцам, отобрав у них важные голоса. В действительности эта партия привлекла чуть больше миллиона избирателей, получив в целом 8,6 процента, — самое массовое голосование и наиболее значительный процент за любую третью партию со времен Гражданской войны. Популисты победили в четырех западных штатах с 22 голосами выборщиков, которые, конечно, достались бы республиканцам, если бы популистов не было.

Демократы, агитируя за Кливленда, сохранили за собой «твердый Юг» и еще несколько северных штатов, включая большие избирательные блоки в Нью-Йорке и Иллинойсе, поскольку твердая позиция Кливленда в пользу «золотого стандарта» и его налоговый консерватизм принесли ему немало голосов в коммерческих центрах — голосов, которые обычно уходили республиканцам.

В результате Кливленд без труда победил с 277 голосами выборщиков против 145 за Гаррисона. Это был первый (и пока единственный) случай в американской истории, когда двое людей соперничали за президентство на двух выборах подряд, причем победа в первый раз досталась одному, а во второй — другому. Впервые кандидат лишил поста действующего президента, который ранее лишил такого же поста его самого.

Народное голосование за Кливленда на 100 000 голосов превысило ту цифру, что подвела его в 1888-м, но его доля в общем результате опять не достигла абсолютного большинства благодаря голосованию за популистов и более четверти миллиона голосов, собранных сторонниками «сухого закона».

4 марта 1893 года Гровер Кливленд прошел через инаугурацию во второй раз. Впервые в истории Соединенных Штатов появился президент на два срока не подряд, с тех пор такого не случалось. Кливленд стал двадцать вторым президентом в 1885-м, а потом Гаррисон — двадцать третьим в 1889-м. Показалось нелепым отступать в нумерации, и Кливленда посчитали в 1893-м двадцать четвертым президентом. Так что он и двадцать второй, и двадцать четвертый — единственный с двумя номерами.

Победа Кливленда сопровождалась появлением комфортного демократического большинства в обеих палатах пятьдесят третьего конгресса: 44 к 38 в Сенате и 218 к 127 в Палате представителей. Кроме того, имелось два сенатора-популиста и одиннадцать популистских представителей. Четыре западных штата избрали губернаторов-популистов, и среди законодателей разных штатов насчитывалось 354 представителя этой партии.