Фейт сидела на каменной скамье в Центральном парке, ела мороженое и смотрела, как сыновья гоняют в футбол. Стоял прекрасный, хотя и жаркий летний день, на ней была короткая маечка, и вокруг пупка собрались капли пота. Время от времени она по привычке хваталась за карман, но сотового с собой не было. Она отключила этот проклятый аппарат и оставила в гостинице. «Прекрасно обойдусь без него», – подумала она, глядя на сыновей. Самые дорогие ей люди – рядом, если на этой неделе она и может кому-то понадобиться, так это Уиллистоуну.

Бальярд надкусила шоколадную оболочку, закрыла глаза, наслаждаясь сладким вкусом мороженого. Была среда, середина дня. Еще два дня в Нью-Йорке – потом назад, к действительности.

– Мама, смотри, – сказал младший, указывая на пару, что двигалась в их сторону.

Он хихикал, и Фейт взглянула на пару – двое мужчин держались за руки. На их майках было написано: «Гордимся, что такие».

– Смотри, Дэнни. Гомики.

Бальярд словно ударили под дых.

Мальчики продолжали посмеиваться – мужчины прошли мимо их скамейки. Фейт старалась не смотреть, но ничего не могла с собой поделать. Ее муж принадлежал к этому племени, и она ничего об этом не знала. А их брак длился двадцать пять лет.

– Педики! – Младший подошел к Фейт, за ним – его брат.

Фейт словно получила еще один удар. Педик… Это слово она слышала только один раз в жизни: «Если не хочешь, чтобы сыновья узнали, что их папочка – педик, никогда больше не разговаривай с адвокатами, которые были сегодня».

– Ходят тут как короли! – продолжал младший. – Будто педик – это нормально…

– Не смей их так больше называть, – гневно прервала его мать. Ее всю трясло. – Называй их гомосексуалистами, геями, но издеваться над ними не смей – понятно, молодой человек?

– Мам, да ты…

– Не мамкай. Обещай мне, что больше никогда не будешь насмехаться над гомосексуалистами, мужчинами или женщинами.

Младший ничего не ответил, и Фейт направила на него указательный палец.

– Обещай.

– Ладно, обещаю. Что на тебя нашло?

– Я твоя мать, – сказала Фейт, не в силах унять дрожь. Мороженое стекало по сжатому кулаку, но она не обращала внимания. Надо вбить им это в голову, хоть кувалдой. – Когда ты ведешь себя как избалованный невежда, я должна тебя поправить. Гомосексуалисты – тоже люди, а над людьми Бальярды не смеются, ясно вам?

С младшего она перевела взгляд на Дэнни, который слушал ее разинув рот.

– Ясно, мам, – хором ответили они.

– Вот и хорошо, – сказала она с облегчением.

Она плюхнулась на скамью, разжала кулак и посмотрела на остатки мороженого, капавшего на шорты.

– Все нормально? – спросил Дэнни.

Фейт посмотрела в невинные глаза сына. Стоявший у него за спиной младший покраснел от стыда, как рак. Со смерти отца она еще ни разу на них не кричала. Губы ее дрожали, она пыталась что-то сказать, но слов не было. Перед глазами стоял текст сообщения, которое она получила от Уиллистоуна в аэропорту.

«Это не прекратится никогда», – подумала она. Можно отключить телефон, сделать вид, что скоро все кончится – но не кончится. Уиллистоун свою хватку не ослабит никогда. И Бак это знал. Вот почему Бак…

Фейт вытерла глаза, но слезы выступили все равно. Она давно подозревала, что муж мог лишить себя жизни. Джек пригрозил ему теми самыми уликами, которые предъявил ей, и Бак решил: лучше пойти в пекло, чем встретиться лицом к лицу с грозовыми последствиями. Она слушала запись звонка мужа в службу спасения 911 миллион раз, и что-то в этой записи всегда ее смущало. Бак не был дураком. Он бы не кинулся в огонь, чтобы спасти здание. До такой степени он «Алтрон» не любил.

А сыновей любил… В машине держал фотографии младшего и Дэнни – теперь они перекочевали в ее машину. Парни его боготворили, а он – их. И он лишил себя жизни, чтобы им не было за него стыдно.

– Мам, почему ты плачешь? – спросил Дэнни, садясь рядом с ней.

Младший продолжал стоять, но подвинулся ближе и положил ей руку на плечо.

«Если Бак умер, чтобы защитить их воспоминания о нем, разве я не должна сохранить его тайну?» Перед глазами возникла самодовольная рожа Уиллистоуна. Именно на это он и рассчитывает.

– Мам, я больше никогда не буду подшучивать над геями, никогда, – сказал младший.

Глаза голубые, как у отца, но в голосе больше уверенности.

«Сильный», – подумала Фейт. Ведь эти семь месяцев он фактически воспитывает младшего брата, пока я…

– Дэнни тоже не будет, правда, сынок?

– Правда.

Бальярд посмотрела на сыновей. Ее сильные мальчики, которых она пытается защитить. Уиллистоун, пока она жива, будет махать перед ней сексуальной ориентацией Бака. «Считает, я никуда от него не денусь. Думает, поставил мне мат».

– Что случилось, мамочка? – спросил Дэнни.

Фейт посмотрела на него. У Дэнни – ее карие глаза, это добродушный и довольный жизнью ребенок. Для него важно всегда выглядеть круто. И за пять лет он ни разу не назвал ее «мамочкой».

От этих слов Бальярд очнулась. Поднялась со скамьи, всей спиной ощутила жару. На целых семь месяцев она словно онемела, все чувства отказали. Но сейчас они вернулись. Она была с перепоя, обгорела на солнце, липкая от мороженого и пота. Даже несчастная, до того ей было неловко, но…

… ей стало лучше.

– Мамочка…

Дэнни стоял рядом, и его слова согревали ее, как горячий куриный суп с лапшой. «Господи, до чего приятно это слышать!»

– Все в порядке, сыночек, – сказала наконец мать, повернулась к Дэнни и потрепала его по щеке. – Мамочка в полном порядке. Идем в гостиницу.

Через полчаса они вернулись в номер, ребята включили телевизор. Фейт лежала на кровати, смотрела в потолок и думала, положив руки за голову. От запаха собственного тела ее слегка тошнило. Она перевела взгляд на сотовый. Хотела схватить его, но так же резко передумала и поднялась с кровати. Пошла в ванную, включила воду. Ей предстоит серьезное решение, надо как следует все обдумать.

Но первым делом – под душ.