В последнюю неделю июля 1926 года, когда летняя жара превратилась в пекло, в кирпичном здании суда в городке Гатри начался процесс по обвинению Хэйла и Рэмси в убийстве Генри Роана. «Все готово к развязке драмы: занавес над ужасной трагедией осейджей понемногу поднимается — начинается давно ожидаемый федеральный процесс против двух ковбоев минувших времен, — писала «Талса трибьюн». — Суд над Эрнестом Беркхартом, хотя и завершившийся мелодраматической кульминацией признания в убийстве Смитов и участии в возглавляемом Хэйлом заговоре, был всего лишь прологом к трагедии жизни и смерти, которая разыграется на подмостках сегодня».

Уайт распорядился выставить в тюрьме дополнительные посты охраны — ранее уже была предпринята попытка освободить преступников, готовых свидетельствовать против Хэйла. Позднее, когда его перевели этажом выше камеры Блэки Томпсона, он сумел передать тому записку, воспользовавшись дырой в потолке рядом с трубой отопления. Как Блэки признался следователям, Хэйл спрашивал его, что он хочет получить «за отказ от дачи признательных показаний. Я написал ему в ответ, что не стану свидетельствовать против него, если он сумеет вытащить меня отсюда». Главарь банды пообещал устроить побег, но поставил одно условие: прихватить заодно его племянника и избавиться от него, прежде чем тот даст свидетельские показания. «Он хотел, чтобы я сплавил Эрнеста в Мексику», — признался Блэки, добавив, что Хэйл не желал, «чтобы Беркхарта прикончили здесь, в стране, где его смогут найти».

Уайт полагал, что с учетом многочисленных неопровержимых улик против Хэйла и Рэмси вынесению обвинительного приговора может помешать только подкуп присяжных и свидетелей. В процессе Эрнеста Беркхарта первый предварительный состав жюри пришлось отстранить от исполнения обязанностей, после того как были получены доказательства, что Хэйл пытался дать им взятку. Теперь, отбирая кандидатов, прокуроры тщательно проверяли каждого, чтобы выяснить, не пытался ли кто-либо найти к ним подход. После этого судья привел двенадцать отобранных присяжных к присяге, чтобы те поклялись вынести правосудный вердикт на основе закона и имевшихся доказательств — «и да поможет вам Бог!».

Оставался один вопрос, который ни судья, ни прокуроры, ни защита не задавали, однако он был главным в процессе: накажет ли жюри, состоящее из двенадцати белых, другого белого мужчину за убийство краснокожего? Один скептически настроенный журналист заметил: «Нетрудно распознать оставшееся неизменным … отношение первых поселенцев-скотоводов к чистокровным индейцам». Видный член племени осейджей высказался еще прямолинейнее: «Лично я спрашиваю себя — присяжные действительно рассматривают дело об убийстве человека? Или для них это всего лишь жестокое обращение с животными?»

29 июля все ожидали начала дачи свидетельских показаний, и толпы зрителей занимали места с раннего утра. В тот день температура поднялась до 32 градусов Цельсия, и в зале суда было нечем дышать. Прокурор Джон Лэхи встал и обратился к присяжным со вступительным словом: «Достопочтенные господа присяжные! — начал он. — Уильям К. Хэйл обвиняется в подстрекательстве и пособничестве, а Джон Рэмси — непосредственно в убийстве Генри Роана». Предполагаемые факты преступного сговора ради получения страхового возмещения Джон Лэхи изложил в сухой бесстрастной манере. Присутствовавший на процессе наблюдатель заметил: «Ветеран юридических баталий не пытается увлечь красноречием и воздействовать на эмоции присутствующих, но убеждает куда сильнее своей спокойной сдержанностью». Хэйл едва заметно улыбался, а Рэмси откинулся на спинку стула, держа во рту зубочистку и обмахиваясь газетой.

30 июля обвинение пригласило для дачи свидетельских показаний Эрнеста Беркхарта. Многие гадали — не переметнется ли тот снова на сторону дяди, — однако Эрнест честно ответил на все вопросы. Он вспомнил, как однажды Хэйл заговорил с Генри Грэммером об убийстве Роана. Сначала, по словам Беркхарта, Рэмси не планировался в качестве исполнителя. Хэйл собирался воспользоваться давно проверенным методом — подсыпать яд в спиртное. Это стало откровением лишь для широкой публики, осейджи и без того прекрасно знали: их соплеменников систематически травят алкоголем. Роана Хэйл в конце концов все-таки решил застрелить, но пришел в ярость, узнав, что, вопреки его указаниям, Рэмси пустил индейцу пулю не в лоб и не оставил револьвер на месте преступления. «Дядя сказал мне — поступи тот, как ему было велено, все решили бы, что это самоубийство», — добавил Беркхарт.

7 августа прокуроры отдыхали, и защита тотчас вызвала на свидетельскую трибуну Хэйла. Обратившись к присяжным: «Джентльмены!..», он заявил, что «никогда не замышлял убийства Роана и не желал его смерти». Хотя говорил Хэйл весьма убедительно, Уайт не сомневался в победе обвинения. Помимо свидетельских показаний Беркхарта было предъявлено признание Рэмси, а свидетели подтвердили факт подделки страхового полиса. Прокурор Рой Сент-Льюис назвал Хэйла «безжалостным пиратом смерти». Другой заявил: «Богатейшее на земле индейское племя сделалось незаконной добычей белых. Индейцы исчезают. И это дело — принципиальное. Граждане Соединенных Штатов внимательно следят за прессой. Пришло время, господа, исполнить ваш долг».

В пятницу, 20 августа, присяжные приступили к совещанию. Шли часы, но и на следующий день тупиковая ситуация не разрешилась. «Талса трибьюн» писала, что, хотя доказательства обвинения бесспорны, в Гатри вовсю заключают пари — «пять к одному, что присяжные так и не придут к единому мнению». После пятидневного совещания судья пригласил стороны в зал заседаний и задал присяжным вопрос: «Есть ли возможность прийти к единому мнению и вынести вердикт?»

Поднялся старшина присяжных: «Ваша честь, единого мнения нет».

Судья спросил, хочет ли по этому поводу высказаться обвинение. Встал прокурор Рой Сент-Льюис. Он побагровел, голос дрожал. «Среди присяжных немало хороших людей, но есть и не очень», — заявил он, добавив, что ему из вполне надежных источников достоверно известно — как минимум один из присяжных подкуплен.

Судья какое-то время размышлял, после чего распустил жюри и распорядился, чтобы обвиняемые до исхода процесса оставались под стражей.

Уайт был ошеломлен. Больше года он лично работал над расследованием, свыше трех лет на него потратило в общей сложности Бюро, и теперь тупик? Ведь и по делу об убийстве Брайаном Беркхартом Анны Браун присяжные так и не пришли к единому мнению. Видимо, в здешних местах невозможно собрать двенадцать белых, способных отправить за решетку одного из своих за убийство какого-то индейца. Осейджи были вне себя, ходили слухи, что они готовы сами восстановить справедливость. Внезапно Уайту пришлось охранять того самого Хэйла, которого он так отчаянно хотел привлечь к ответственности.

Обвинение тем временем готовилось вновь предъявить Хэйлу и Рэмси обвинения в убийстве Роана. В этих условиях министерство юстиции попросило Уайта взять на себя расследование дела о подкупе жюри во время первого процесса. Вскоре удалось выявить сговор с целью воспрепятствовать правосудию, включавший подкуп и дачу заведомо ложных показаний. По словам одного свидетеля, адвокат защиты, Джим Спрингер, предлагал ему деньги за ложь под присягой. Получив отказ, Спрингер сунул руку в карман, где предположительно был пистолет, и сказал: «Тогда я убью тебя». В начале октября следственное жюри рекомендовало предъявить ему и нескольким свидетелям обвинение в попытке грубого препятствования правосудию, выразившись так: «Подобные приемы недопустимы, в противном случае наши суды — фарс, а право попрано». Часть свидетелей были осуждены, но против Спрингера обвинений решили не выдвигать, чтобы не дать ему возможности ходатайствовать об отсрочке второго судебного разбирательства против Хэйла и Рэмси до разрешения своего дела.

Перед возобновлением процесса по убийству Роана представитель министерства юстиции в конце октября обратился к главному обвинителю Сент-Льюису: «Вся защита — нагромождение лжи, а нам нужно полагаться на факты». И добавил: «Если им снова удастся подкупить присяжных, виноваты в этом будем только мы сами». Сотрудникам Уайта поручили обеспечить неприкосновенность жюри.

Обвинение представило в суд практически то же дело, хотя и в несколько урезанном виде. К общему удивлению, адвокат Хэйла Фрилинг ненадолго пригласил к свидетельской кафедре Молли.

— Назовите, пожалуйста, ваше имя, — попросил он.

— Молли Беркхарт.

— Вы в настоящее время являетесь женой Эрнеста Беркхарта?

— Да, сэр.

Затем Фрилинг решил раскрыть никому не известный факт, который предпочитал до этого держать в секрете, задав свидетельнице вопрос:

— Состояли ли вы ранее в браке с Генри Роаном?

— Да, сэр, — ответила Молли.

Обвинение выразило протест — вопрос не по существу, и судья согласился. Действительно, Фрилинг, кажется, не преследовал никакой другой цели, кроме как еще больше расстроить женщину. Она опознала Роана по фотографии и вернулась в зал на свое место.

Когда к свидетельской кафедре подошел Эрнест Беркхарт, прокурор Лэхи спросил его о браке с Молли.

— Ваша жена — индианка племени осейдж? — осведомился он.

— Да, — ответил Эрнест.

На предыдущем процессе на вопрос о профессии он ответил:

— Я не работаю. Я женат на индианке из осейджей.

Далее один из адвокатов Хэйла спросил Эрнеста, признал ли тот себя виновным в убийстве сестры жены путем взрыва ее дома.

— Да, это так, — произнес он в ответ.

В надежде обвинить в убийствах одного Эрнеста адвокат принялся перечислять имена погибших членов семьи Молли.

— Остались ли у вашей жены в живых еще родственники, кроме двух ваших общих детей?

— Нет, других не осталось.

В зале повисла тишина. Молли продолжала смотреть, не отводя взгляда, словно воплощение немого укора. Через восемь дней допрос свидетелей обеими сторонами завершился. Прокурор выступил с заключительной речью: «Настало время, когда вам, господа, придется вступиться за право, порядок и достоинство. Пришло время развенчать этого «короля». Как мужественные и порядочные люди, вы вынесете вердикт о повешении подсудимых за шею до наступления смерти». Судья посоветовал присяжным забыть обо всех симпатиях и антипатиях к той или иной стороне. Он заявил: «Исчезнет с лица земли страна, падшая до состояния… когда ее граждане скажут: “В наших судах мы не можем найти справедливость”». Вечером 28 октября присяжные удалились в совещательную комнату. На следующее утро стало известно, что решение принято, и участники процесса вернулись в зал суда.

Судья спросил старшину присяжных, вынесли ли они вердикт. «Да, сэр», — ответил тот и подал листок бумаги. Судья мельком взглянул и передал секретарю суда. В зале заседания было настолько тихо, что можно было слышать тиканье настенных часов. Журналист позже писал: «Лицо Хэйла застыло в напряженном ожидании, а Рэмси — уподобилось маске». Стоя перед замершим залом, секретарь огласил вердикт присяжных, признавших подсудимых виновными в предумышленном убийстве.

Оба преступника были в шоке. Судья сказал им: «Мистер Хэйл и мистер Рэмси, жюри признало вас виновными в убийстве индейца-осейджа, а потому мой долг — вынести приговор. Закон предусматривает за предумышленное убийство смертную казнь. Однако данный состав жюри счел возможным ограничить наказание пожизненным заключением». Присяжным хватило духу приговорить, но не повесить за убийство индейца. Судья обратился к осужденным: «Прошу вас встать». Хэйл поднялся сразу, Рэмси — чуть помедлив. Судья объяснил, что приговаривает их к «тюремному заключению до естественного окончания их жизни». И спросил:

— Мистер Хэйл, вам есть что сказать?

Хэйл смотрел прямо перед собой. Глаза его были пустыми.

— Нет, сэр, — ответил он.

— А вам, мистер Рэмси?

Не в силах говорить, тот лишь отрицательно покачал головой.

Репортеры бросились из зала суда отправлять статьи, провозглашавшие, как в «Нью-Йорк таймс», например: «“Король Осейдж-Хиллз” признан виновным в убийстве». Позднее прокурор Лэхи приветствовал исход процесса как «один из самых великолепных примеров торжества права и закона в нашей стране». Молли встретила приговор с одобрением. И все же Уайт понимал, что есть то, чего ни успешное расследование, ни юридическая система исправить не в состоянии.

Когда годом позже начался суд над убийцами Анны Браун, Молли также присутствовала на процессе. Тем временем Моррисон отозвал сделанное им признание, снова переметнувшись в надежде на вознаграждение. Власти перехватили его записку, адресованную Хэйлу в тюрьму. Моррисон обещал «смешать с грязью» власти, «если будет такой шанс». Чтобы осудить его, прокуратура гарантировала Брайану Беркхарту снятие обвинений в обмен на показания. Во время процесса Молли вновь пришлось выслушать все ужасные подробности о том, как ее деверь напоил ее сестру и держал ее прямо, а Моррисон выстрелил ей в затылок — или, по выражению Брайана, «замочил».

Последний рассказал также, как неделю спустя после убийства вернулся на место преступления с членами семьи Анны для опознания разложившегося трупа. Молли этого не забыла — не смогла бы при всем желании, — но только теперь полностью осознала, что там происходило: убийца стоял рядом с ней и изображал глубокую скорбь, глядя на свою жертву.

— Вы пошли туда на опознание тела? — переспросил прокурор.

— Да, мы все пошли для этого, — ответил Брайан.

— Но вы ведь заранее знали, что там лежал труп Анны? — В голосе юриста слышалось потрясение.

— Да, сэр.

В той же толпе был и Моррисон. И Эрнест, утешавший Молли, зная, что оба убийцы Анны стоят рядом. Он с самого начала знал и кто был инициатором взрыва дома Риты и Билла Смита; знал правду, когда в тот же вечер лег с женой в постель, знал все то время, когда она в отчаянии пыталась отыскать убийц. После того как Моррисон был осужден, Молли уже не могла видеть Эрнеста. Вскоре она с ним развелась, и стоило ей услышать имя бывшего мужа, она невольно вздрагивала.

Для Гувера раскрытие убийств осейджей было рекламной витриной нового Бюро. Как он и надеялся, это дело продемонстрировало очень многим в Америке необходимость создания высокопрофессиональной и соответствующим образом подготовленной общенациональной полицейской службы. «Сент-Луис пост-диспетч» писала об убийствах: «Шерифы расследовали и ничего не нашли. Прокуратура штата расследовала и ничего не нашла. Генеральная прокуратура расследовала и ничего не нашла. Только когда правительство направило в округ Осейдж агентов министерства юстиции, дело увенчалось успехом».

Гувер ревностно скрывал от огласки провалы первого расследования. Он умалчивал о том, что Блэки Томпсон сбежал, будучи под наблюдением агентов, и застрелил полицейского, о том, что из-за ошибок расследования убийства продолжались. Вместо этого Гувер слагал историю создания Бюро, основополагающий миф, в котором ведомство под его руководством подавило беззаконие в его последнем оплоте — на диком американском Фронтире. Директор понимал, что формированием общественного мнения расширит свои бюрократические полномочия и утвердит собственный культ, и просил Уайта сообщать ему информацию, которую можно безболезненно передавать прессе: «Как вы, разумеется, понимаете, есть различие между юридической и человеческой стороной дела. Газетчиков интересует последняя, поэтому я хотел бы просить вас основной упор делать именно на нее».

Гувер скармливал свою версию угодливым журналистам — так называемым «друзьям Бюро». Статья о расследовании, распространенная газетным концерном Уильяма Рэндольфа Херста, провозглашала:

«ВПЕРВЫЕ НА ГАЗЕТНОЙ ПОЛОСЕ!

Как правительство, располагающее самой большой в мире базой данных отпечатков пальцев, одерживает победу над преступностью благодаря невиданно точным научным методам; читайте, как опытные агенты положили конец эпохе убийств на пустынных холмах индейского округа Осейдж и обезвредили самую страшную банду в истории страны».

В 1932 году Бюро начало работать с радиопередачей «Лаки страйк аур» над созданием инсценировок своих расследований. В основу нескольких первых серий легли дела об убийствах осейджей. По просьбе Гувера агент Бергер даже дописал несколько вымышленных сценок, которые были пересланы в редакцию. В одной из них Рэмси демонстрирует Эрнесту Беркхарту револьвер, из которого планирует застрелить Роана, со словами: «Посмотри, какой красавец». Заканчивалась радиопередача словами: «Так завершается еще одна история, а мораль ее такая же, как и у других подобных … [преступник] — не ровня федеральному агенту из Вашингтона в этой схватке интеллектов».

В личном письме Гувер выразил благодарность Уайту и его сотрудникам за арест Хэйла с бандой и дал согласие на небольшое повышение оклада агентам — «хотя бы маленькое признание их результативности и усердной службы». Однако их имена ни разу не упоминались в развернутой вокруг этого дела рекламной шумихе. Эти люди никак не соответствовали мифологизируемому Гувером образу идеального агента с колледжем за плечами. Кроме того, он был не из тех, кто позволил бы своим людям затмить себя.

Совет племени осейдж стал единственной инстанцией, которая публично воздала должное Уайту и его группе — включая агентов, действовавших под прикрытием. В резолюции, где все они были названы поименно, говорилось: «Настоящим мы выражаем сердечную признательность за замечательную работу по проведению расследования, привлечению к ответственности и осуждению виновных». Между тем племя предприняло собственные шаги для защиты от будущих заговоров, убедив Конгресс принять новый закон. Теперь унаследовать нефтяные паи осейджей мог только тот, у кого была как минимум половина их крови.

Вскоре после осуждения Хэйла и Рэмси Уайту предстояло принять важное решение. Заместитель генерального прокурора США, руководивший пенитенциарной системой, предложил ему пост директора Левенуэртской тюрьмы в Канзасе. Старейшее федеральное учреждение исполнения наказаний в то время имело репутацию одного из самых страшных в стране. Ходили слухи, что тюрьма погрязла в коррупции, и заместитель генерального прокурора обратился к Гуверу, заявив, что Уайт — идеальная кандидатура на этот пост: «Жаль было бы упустить возможность получить такого добросовестного руководителя».

Гуверу не хотелось отпускать Уайта из Бюро. Он указал, что это стало бы огромной потерей для ведомства. Тем не менее окончательный ответ был таков: «Однако в отношении Уайта было бы некорректно, если бы я воспрепятствовал его повышению. Как вам известно, я питаю к нему глубочайшее уважение, как в личном, так и в служебном плане».

После мучительных раздумий Уайт в конце концов решился уйти из Бюро. Новая должность предполагала более высокий оклад и оседлую, спокойную жизнь с семьей — женой и двумя мальчиками. Не последнюю роль сыграло и то, что ему предстояло, как в свое время и его отцу, руководить пенитенциарным учреждением, правда, значительно большего масштаба.

17 ноября 1926 года — Уайт еще принимал дела — в тюрьму доставили двоих новых заключенных. Арестанты обвели взором унылое место: Левенуэрт представлял собой внушительных размеров форт, одиноко вздымавшийся среди моря кукурузных полей «гигантским мавзолеем», как в свое время описал эту тюрьму один из ее узников. Когда оба заключенных в кандалах приблизились к входу, Уайт вышел им навстречу. Оба изменились, сильно побледнели без солнца, однако он сразу их узнал: это были Хэйл и Рэмси.

— Ну, здравствуй, Том, — обратился Хэйл к Уайту.

— Здравствуй, Билл, — ответил ему Уайт.

— Привет, — пробормотал Рэмси.

Уайт обменялся рукопожатиями с обоими арестантами, и тех препроводили в камеры.