Это походило на рейд по катакомбам воспоминаний. Шагая по тюремным коридорам, Уайт видел перед собой картины прошлого — людей, чьи глаза блестели из-за решеток, их лоснящиеся от пота тела. Он видел Хэйла и Рэмси. Видел членов старой банды Эла Спенсера и бывшего главу Бюро ветеранов, угодившего в тюрьму за взятки в недобрые времена правления Гардинга. Уайт обнаружил здесь и обоих дезертиров, убивших его старшего брата Дадли, но ни словом им об этом не обмолвился, не желая нагонять на них страху — подобное было совершенно ни к чему.

Уайт вместе с семьей проживал на территории тюрьмы. Его жена сначала не могла спать, ее постоянно мучил вопрос: «Как растить двоих мальчишек в подобном окружении?» Руководство учреждения — рассчитанного на 1200 заключенных — напихало сюда втрое больше арестантов, что само по себе положение отнюдь не облегчало. Летом температура доходила до 46 градусов Цельсия, из-за чего заключенные прозвали Левенуэрт «парилкой». В один августовский день 1929 года, жаркий настолько, что в тюремной кухне скисло молоко, в столовой начались беспорядки. Снискавший себе дурную славу взломщик сейфов Ред Руденски вспоминал о разгуле «жуткой, смертельной ненависти». Однако Уайт вовремя вмешался и сумел навести порядок: «Директор бесстрашно приблизился ко мне, так что нас разделяли буквально пара шагов, хотя топорики для рубки мяса и битые бутылки торчали прямо у его лица».

После этого инцидента Уайт попытался улучшить условия содержания заключенных. Один из надсмотрщиков вспоминал: «Директор был строг к заключенным, однако не терпел ни истязаний, ни вообще каких-либо притеснений». Однажды Уайт написал Руденски записку: «Чтобы изменить жизнь, которую вы ведете уже не один год, требуется немало мужества — вероятно, даже больше, чем я могу себе представить. Но если оно в вас есть, самое время доказать это». Тот вспоминал позднее, что благодаря поддержке директора «у меня появился луч надежды».

Хотя Уайт выступал за перевоспитание преступников и всячески содействовал ему, он не питал особых иллюзий относительно многих заключенных «парилки». В 1929 году Карл Панцрам — серийный убийца, признавшийся в убийстве 21 человека и утверждавший, что у него «нет совести», — до смерти забил служащего тюрьмы. Преступника приговорили к повешению, которое надлежало привести в исполнение в тюрьме. Уайту, несмотря на то что он был противником смертной казни, выпало не только присутствовать, но и руководить экзекуцией — совсем как в свое время его отцу в Техасе. 5 сентября 1930 года, когда солнце взошло над тюремным куполом, директор тюрьмы вывел Панцрама из камеры и повел к недавно сооруженной виселице. Уайт проследил за тем, чтобы его сыновей не было поблизости, когда приговоренному надевали петлю на шею. Панцрам поторапливал палачей: «Пока вы здесь возитесь, я бы с десяток людей прикончил!» В 6 часов 03 минуты крышка люка раскрылась, и казненный закачался на веревке. Впервые Уайт помогал лишить человека жизни.

Уильяма Хэйла после прибытия в Левенуэрт направили на работу в туберкулезную палату. Позже он вкалывал на тюремной ферме, где ухаживал за свиньями и скотом, совсем как в молодости на приграничных ранчо. В тюремном отчете сообщалось: «Заключенный имеет опыт работы скотником, даже без помощи ветеринара проводит вскрытия нарывов и кастрацию животных».

В ноябре 1926 года некий журналист написал Уайту, выпытывая информацию о Хэйле. Однако директор тюрьмы наотрез отказался сообщать что-либо, настаивая, что будет руководствоваться здесь теми же принципами, «как и в отношении остальных заключенных». Уайт тщательно следил за тем, чтобы родные Хэйла не чувствовали себя ущемленными. Однажды его жена написала письмо, в котором просила директора: «Уместно было бы просить вашего позволения встретиться с мужем в следующий понедельник? С нашего последнего свидания прошло почти три недели. Я, разумеется, понимаю, что ваши правила разрешают лишь одно в месяц, но … если бы вы предоставили мне внеочередное, я была бы вам весьма признательна». Уайт в ответном письме сообщил, что разрешит свидание.

За все эти годы Хэйл так и не признался, что заказал хотя бы одно убийство: ни Роана, за которое был осужден, ни множество других, к которым, по имевшимся доказательствам, был причастен и по которым, ввиду вынесенного ему приговора — пожизненного заключения, — власти не выдвигали против него обвинений. В то же время на суде фермер спокойно сознался в попытке обманным путем завладеть нефтяными паями. Видимо, это его мораль позволяла: «Для меня здесь был чисто коммерческий интерес».

Если раньше Уайт, столкнувшись с этой черной душой, пытался обращаться к священникам, теперь он искал и научное объяснение. В тюрьме Хэйла подвергли неврологическому и психологическому обследованию. Заключение эксперта гласило: пациент не демонстрирует очевидных «признаков вытеснения или явного психоза», однако структура его личности тем не менее содержит «крайне негативные составляющие». Хэйл оправдывал свою жестокость цивилизаторством, изображая из себя американского первопроходца, одного из тех, кто в условиях первозданно дикого окружения помогал выковывать нацию. Эксперт сделал вывод: «Крайне низкая способность к оценке собственного поведения выражается в постоянном отрицании своей очевидной вины. Его аффект неуместен. … Он позабыл стыд или раскаяние, которые некогда, возможно, испытывал». Уайт ознакомился с документом, где описывалось психическое состояние заключенного, и у него сложилось впечатление, что отчасти зло так и осталось за гранью науки. Хотя Хэйл придерживался тюремного распорядка, он вынашивал планы выхода на свободу. Вероятно, он пытался подкупить апелляционный суд, а когда эта попытка провалилась, по словам эксперта, хвастал «предстоящим освобождением благодаря поддержке влиятельных друзей».

Впервые за долгое время жизнь в округе Осейдж шла своим чередом без своего могущественного «короля». Молли Беркхарт снова вернулась к людям, ходила в церковь. Впоследствии встретила некоего Джона Кобба — наполовину белого, наполовину индейца-крик. По словам близких, это была настоящая любовь, и в 1928 году они сочетались браком.

В жизни Молли произошло и еще одно серьезное изменение: она вместе с другими членами племени вступила в борьбу за отмену коррумпированного опекунства. 21 апреля 1931 года суд решил, что она больше не должна пребывать под попечительством государства: «Далее суд постановляет, предписывает и объявляет, что поименованная Молли Беркхарт, пайщица № 285 … настоящим полностью восстановляется в правах. Постановление о том, что она классифицировалась как недееспособное лицо, отныне имеет статус прекращенного». Молли в свои 44 года наконец получила права расходовать свои средства по своему усмотрению и была признана полноправной гражданкой США.

11 декабря 1931 года Уайт, находясь в своем служебном кабинете, услышал шум. Подойдя к двери, директор тюрьмы оказался перед наведенным на него оружием. Семеро самых опасных преступников — в том числе двое членов банды Эла Спенсера и уголовник, за рост и комплекцию прозванный Вагоном, — попытались совершить побег. Группа была вооружена винчестером, обрезом и шестью динамитными шашками, тайком пронесенными в тюрьму. Преступники взяли Уайта и восемь его подчиненных в заложники и благополучно вышли за ворота. Оказавшись снаружи, беглецы освободили всех, кроме Уайта, которого считали своей страховкой. Они быстро остановили проезжавший автомобиль, втолкнули директора внутрь и рванули с места.

Преступники предупредили — если что-то пойдет не так, они оставят от Уайта мокрое место. Между тем не так пошло решительно все. Машину занесло, и она вылетела с дороги — пришлось продолжить путь на своих двоих. К погоне присоединились солдаты Форта Левенуэрт. В небе кружили самолеты. Ворвавшись на какую-то ферму, арестанты захватили 18-летнюю девушку и ее младшего брата. В отчаянии Уайт умолял преступников о снисхождении: «Я понимаю, меня вы прикончите. Но пощадите их — они вообще ни при чем».

Здоровяк по прозвищу Вагон и еще один арестант отправились на поиски автомобиля, прихватив директора с собой. В какой-то момент девушке удалось вырваться, и она побежала. Бандиты уже собирались открыть огонь, но Уайт схватил винчестер за ствол. Тот, кто держал оружие, выкрикнул здоровяку: «Пристрели его! Чего медлишь?» Вагон едва ли не уперся дулом Уайту в грудь, и тот инстинктивно поднял левую руку в попытке защититься. Прогремел выстрел. Уайт почувствовал, как пуля прошила руку, а несколько дробин угодили в грудь. Все же каким-то чудом он удержался на ногах. Верилось в это с трудом — его должно было разнести на куски, но вот он стоял, надсадно вдыхая холодный декабрьский воздух. Потом последовал удар прикладом в лицо, и Уайт всем своим немалым весом повалился ничком в канаву, где бандиты оставили его истекать кровью.

Почти десятилетие спустя, в декабре 1939 года, известный журналист Эрни Пайл приехал в тюрьму Ла-Туна близ Эль-Пасо, штат Техас. Он попросил о встрече с директором, и его привели к Тому Уайту, которому к тому времени стукнуло без малого шестьдесят. «Смотритель пригласил меня отобедать с ним, — писал Пайл. — Я решил остаться. Мы сидели и беседовали, и наконец он поведал мне историю, которую мне не терпелось услышать. Историю его левой руки».

Уайт рассказал, что после выстрела его нашли в канаве и срочно доставили в больницу. Несколько дней врачи не знали, выживет ли он, и подумывали об ампутации. Однако каким-то образом Уайт все же оправился, и даже руку удалось сохранить, хотя она и не действовала. Одну деталь он утаил от Пайла: девушка, которую бандиты взяли в заложницы, считала, что именно Уайт уберег их с братом от смерти. «Я знаю, что они точно убили бы нас, и только благодаря мужеству директора Уайта мы спаслись», — сказала она.

Сбежать никому из преступников не удалось. Они полагали, что, посягнув на кого-либо из тюремного персонала, в особенности на директора тюрьмы, им теперь лучше не возвращаться, «а те, кто все же вернется, будут очень жалеть», как признался один из них. Поэтому, когда их настигли, тот самый здоровяк Вагон застрелил двух своих приятелей, а потом пустил пулю себе в лоб. Другие хотели подорвать себя динамитом, но не успели поджечь бикфордов шнур, как их схватили. Один из них говорил: «Самое интересное, что ничего такого в тюрьме не было. Директор Уайт — мужик что надо. Он строго-настрого приказал и пальцем нас не трогать: «Оставьте их в покое и обращайтесь как со всеми остальными заключенными». Если бы не он, нам бы точно всем головы проломили».

Уайт дознался, что совершить побег им должен был помочь Руденски, но в последний момент отказался. «Постепенно у него все же выработалось чувство ответственности, — отметил Уайт в разговоре с еще одним журналистом. — Он признал, что я с ним обращался вполне корректно и искренне хотел, чтобы он стал полноправным членом общества». В 1944 году Руденски освободили с испытательным сроком, и он сделал успешную карьеру писателя и бизнесмена.

После выздоровления Уайта направили руководить куда более спокойным местом — тюрьмой Ла-Туна. Пайл писал: «Пережитое не прошло бесследно для директора Уайта. Он стал не то что запуганным, но каким-то взвинченным, нервным». И далее: «Я не могу понять, как после такого можно чувствовать к арестантам что-то еще кроме ненависти. Но директор Уайт — человек из другого теста. То, что касается его профессии, он полностью ей соответствует. Он — серьезный и приятный человек, который научился держать эмоции под контролем».

Если результаты расследования убийств осейджей Дж. Эдгар Гувер превратил в рекламную витрину достижений Бюро, серия сенсационных преступлений в 30-е годы дала возможность перестроить и расширить вверенную ему организацию до того мощного аппарата, каким она является и сегодня. В этом ряду было похищение ребенка Чарльза Линдберга и бойня в Канзас-Сити, когда в перестрелке при транспортировке члена банды Эла Спенсера Фрэнка «Желе» Нэша были убиты несколько полицейских. В конвое был и давний коллега Уайта, агент Фрэнк Смит, которому удалось уцелеть (журналист Роберт Унгер впоследствии писал, как Смит и еще один агент, первоначально утверждавшие, что стрелявших не запомнили, под давлением Гувера внезапно смогли их опознать). Вследствие этих происшествий Конгресс принял ряд реформ в рамках рузвельтовского «Нового курса», давших правительству первый всеобъемлющий уголовный кодекс и расширивших полномочия Бюро. Отныне агенты были вправе производить аресты и иметь при себе огнестрельное оружие, а организация вскоре получила новое название: Федеральное бюро расследований. «Прежние дни скромных возможностей подошли к концу, — писал биограф Гувера Курт Джентри. — Миновали времена, когда специальные агенты были простыми следователями». Брат Уайта Док участвовал в это время во многих самых заметных расследованиях — от охоты на врагов общества вроде Джона Диллинджера до ликвидации Мамаши Баркер и ее сына Фреда. Тем временем сын Тома тоже поступил на службу в Бюро; он представлял уже третье поколение стражей закона в семье.

Гувер ревностно следил за тем, чтобы ФБР не отделяли от него самого. Президенты приходили и уходили, а этот бюрократ оставался. К тому времени он успел нарастить жирок, а щеки все больше и больше напоминали бульдожьи. «Я поднял глаза и увидел Дж. Эдгара Гувера на балконе, застывшего где-то в недосягаемых высотах вместе со своим туманным королевством за спиной, которое держало под контролем всех и вся от президента к президенту и от десятилетия к десятилетию», — писал репортер журнала «Лайф». Бесчисленные подробности о злоупотреблениях полномочиями со стороны бессменного директора Бюро стали всеобщим достоянием лишь после его смерти в 1972 году. При всей проницательности Уайт был не в состоянии разглядеть манию величия своего шефа, который политизировал ведомство и все время плел интриги против заносимых в постоянно растущие списки якобы «недругов», среди которых были и индейские борцы за свои права.

Годами Уайт регулярно писал Гуверу. Так, однажды это было приглашение к родственнику: «На ранчо не придется отказываться от комфорта — там есть все удобства, кроме кондиционера, да он и не нужен». Гувер, однако, вежливо отказался. К тому времени он был слишком занят и не особо интересовался своим хоть некогда и прославившим его, но бывшим агентом. Когда Уайт в возрасте 70 лет ушел с поста смотрителя тюрьмы Ла-Туна, Гувер послал ему открытку лишь после того, как кто-то из фаворитов подсказал, что тот будет несказанно рад «личному посланию директора Бюро по случаю выхода на пенсию».

В конце 50-х годов стало известно, что в Голливуде собираются снять фильм под названием «История агента ФБР с Джеймсом Стюартом в роли непримиримого борца с преступностью. Предполагался и эпизод о событиях в Осейдж-Хиллз. Уайт направил Гуверу письмо, в котором спрашивал, не хотели бы кинематографисты побеседовать и с непосредственным участником событий. «Я был бы рад сообщить им некоторые сведения, поскольку мне это дело известно от начала до конца». В ответном послании директор Бюро ответил: «Непременно буду иметь в виду», однако за консультациями к Уайту так никто не обратился. Зато сам Гувер появился в эпизоде этого фильма, вышедшего на экраны в 1959 году, еще сильнее укрепив свою репутацию и известность.

Фильм имел успех, и все же дело в Осейдж-Хиллз постепенно выветривалось из памяти американцев, и скоро о нем совсем позабыли. В конце 50-х годов Уайт подумывал написать книгу об этих событиях. Он стремился запечатлеть творимые в ту пору преступления против осейджей и позаботиться о том, чтобы агенты, сотрудничавшие с ним, заняли бы подобающее место в истории. Все они так и остались людьми малоизвестными, а кое-кто до самой смерти прозябал в бедности. После смерти одного из работавших под прикрытием агентов его жена просила о получении пенсии за мужа, и сотрудник ФБР, знавший умершего, проинформировал Гувера, что семья «столкнулась с серьезными трудностями».

Несколько лет спустя после расследования убийств в Осейдж-Хиллз агент из племени юта Рен был снова уволен из Бюро, на сей раз окончательно. Покидая место работы, он сыпал проклятьями и вещами, взятыми с рабочего места. Как он писал позже, с ним обошлись «несправедливо, необоснованно и некорректно». Однако потом гнев миновал, и незадолго до своей смерти в 1939 году Рен написал Гуверу письмо, в котором были такие слова: «Когда я читаю о вас и ваших сотрудниках, это часто наполняет меня радостью и гордостью. Тогда я вспоминаю старые времена. Я очень горжусь вами и до сих пор считаю вас своим шефом».

Конечно, Уайт стремился увековечить не только заслуги коллег, но рассчитывал отвести небольшое место в истории и для себя, хотя сам никогда бы с этим утверждением не согласился. Он написал несколько страниц, но стиль его оставлял желать лучшего:

«Директор Бюро, мистер Дж. Эдгар Гувер, уведомив меня о серьезности инцидентов, поручил мне как можно скорее возвратиться в Хьюстон, сдать дела и без промедления явиться в местное отделение в Оклахома-Сити. Он сказал, что я должен подобрать себе агентов из тех сотрудников, которых я знаю и которые наилучшим образом подходят для этой работы. … Необходимость работы агентов под прикрытием стала для нас тем более очевидной после того, как мы, прибыв на место, выяснили, в каком страхе пребывают проживающие там индейцы».

Поняв, что писатель из него никудышный, в 1958 году Уайт взял в соавторы Фрэда Гроува, автора романов-вестернов, который сам был наполовину осейдж и на момент взрыва дома Смитов еще мальчиком жил в Фэрфаксе. Это событие до сих пор не стерлось из его памяти. Пока Гроув работал над книгой, Уайт попросил его в письме, чтобы он писал от третьего лица. «Мне хотелось бы всячески избежать яканья, ибо многие сочли бы, что все события вертятся исключительно вокруг моей персоны, — пояснил он. — Если бы мне не помогали в работе отличные агенты, мы бы это не потянули. Ни в коем случае нельзя забывать также нашего шефа Дж. Эдгара Гувера, директора ФБР».

В письме Гуверу Уайт спрашивал, не могло бы Бюро для подготовки книги предоставить ему некоторые архивные дела. Кроме того, просил написать краткое предисловие. «Надеюсь, я не требую от вас слишком многого, — писал Уайт. — Я верю, что для нас всех, кто и сейчас, и тогда кровно заинтересован в нашей выдающейся организации, Федеральном бюро расследований, это было бы очень ценным. В конце концов, и вы, и я — одни из немногих ныне здравствующих, кто стоял у ее истоков». В памятной записке для служебного пользования заместитель директора Бюро Клайд Толсон, многолетний коллега и товарищ Гувера, с которым, по слухам, шефа ФБР связывали едва ли не романтические отношения, писал: «Предоставить кое-какие материалы можно, но только ограниченно, то есть самые обычные».

Постепенно Уайт начинал сдавать. Он страдал артритом, спотыкался при ходьбе, падал, что приводило к травмам. В сентябре 1959 года его жена говорила Гроуву: «Любая болезнь для него — катастрофа, они совершенно выводят его из себя. Мы все еще надеемся, что состояние его улучшится настолько, что он сможет в конце октября поехать в Даллас и принять участие во встрече бывших агентов ФБР». Даже в таком состоянии Уайт помогал работать над книгой до тех пор, пока рукопись не была завершена. В письме соавтору Уайт писал: «Надеюсь, что все счастье мира улыбнется нам в лице хорошего издателя». И добавил, что держит «пальцы скрещенными». Однако издателям повествование показалось пресным и скучным, и хотя Гроув в итоге ввел в книгу элементы вымысла и снабдил ее эффектным названием «Годы страха», рассказ об этих событиях одного из главных действующих лиц так и не был опубликован. «Мне жаль, откровенно жаль сообщать вам в этом письме такого рода новости», — писал один издатель.

11 февраля 1969 года Док умер в возрасте 84 лет на ранчо, где выросли все пятеро братьев и сестер. В письме Уайт сообщил бывшему шефу о печальном известии, добавив с тоской: «А теперь остался я один». В октябре 1971-го он, очевидно, перенес апоплексический удар. Ему исполнилось 90 лет, и уже ничто не могло его спасти. Ранним утром 21 декабря он просто перестал дышать. Его друг сказал: «Он умер, как и жил, спокойно и с тихим достоинством».

Один из сотрудников попросил Гувера написать вдове письмо с выражением соболезнования, подчеркнув, что в личном деле Уайта не было ничего, что могло бы «удержать от этого». Директор Бюро послал букет цветов, который положили на гроб, перед тем как опустить его в могилу.

На какое-то мгновение, прежде чем исчезнуть в тумане забвения, Уайт вновь удостоился похвал, как добросовестный агент, установивший истину зверских убийств индейцев. Через пару лет Бюро опубликовало несколько дел о дознаниях в округе Осейдж — необходимо было напомнить об этом общественности Америки. В этих и других исторических отчетах отсутствовал тем не менее решающий пункт, нечто такое, на что даже сам Уайт не обратил внимания. Эти события имели еще одно измерение — существовал куда более значительный и далеко идущий, куда более темный и страшный заговор, который Бюро так и не раскрыло.