Тогда
Эльза знает, что Айны не будет дома. Она не видела дочь уже несколько дней. Эльза сказала Ингрид, что ей надо зайти к себе и забрать все необходимое, одежду и деньги.
Она проносится по дому, как вихрь, и торопливо набивает маленькую сумку своими вещами, особо не выбирая. Ей нельзя брать слишком много. Никто не должен понять по ее виду, что она куда-то уезжает.
Денег у них почти не осталось, но Эльза берет два серебряных ожерелья, которые унаследовала от своей матери. Цепочки тонкие, но что-то в любом случае стоят. Она, пожалуй, сможет продать или заложить их в Стокгольме, чтобы уж совсем не сидеть на шее у Маргареты.
Эльза вспоминает о своем письме старшей дочери, спрятанном среди нижнего белья, но, поскольку у нее нет времени заниматься им, решает оставить его там.
Только когда она снимает маленькую банку из-под чая с верхней полки кухонного шкафчика, ее внезапно начинают одолевать сомнения. Пульс подскакивает, шум ударов собственного сердца начинает давить на слух.
Кажется неправильным брать ее.
В ней находятся остатки их семейных сбережений. Несколько тысяч крон в купюрах разного достоинства. Если она возьмет всё, у Стаффана и Айны вообще не останется на что жить.
Но они ведь приедут вслед за ней, пытается она убедить себя. А Айна вообще составит ей компанию.
Это не кража. Это ведь и ее деньги тоже.
Эльза берет семьсот крон, аккуратно складывает их и засовывает в чулок, лежащий среди прочего барахла в ее сумке. Банку с остальными деньгами она возвращает на полку. Ей становится немного легче на душе, и в то же время это кажется капитуляцией.
Эльза бросает взгляд на часы, висящие над кухонной дверью. Уже почти семь утра. Айна еще должна быть в церкви.
Она быстро запирает дом, но когда начинает удаляться от него, в ней вспыхивает страстное желание развернуться и поспешить назад, поскольку Эльза внезапно понимает, что уже не вернется сюда под вечер и не начнет, как обычно, готовить ужин. Что, пожалуй, никогда больше не откроет эту дверь на пороге сумерек, не войдет внутрь и не услышит, как Айна с Карин ходят на втором этаже и хихикают бог знает над чем. Никогда больше не увидит, как Стаффан сидит на кухне, положив ноги на стул, и не будет ругать его за то, что он не снял обувь.
Это первый дом ее и Стаффана. Именно в нем выросли их девочки. Эльза сама покрасила дверь в зеленый цвет и объяснила соседям, что сделала это ради дочерей. В результате они якобы всегда могли знать, где живут. Но, честно говоря, она поступила так ради себя. Чтобы уже издалека видеть собственное жилище.
Эльза обещает себе, что вернется назад. Она, и Стаффан, и Айна, все вместе. Что в один прекрасный день они снова откроют свою зеленую дверь. Когда все закончится. И, пожалуй, возьмут с собой и Кристину тоже…
Эльза берет курс на церковь, чувствуя, как ее все больше охватывает волнение. Однако она старается сохранять спокойный вид и вести себя как обычно. Ведь от этого зависит слишком многое.
Эльза всегда гордилась своим умением сохранять голову холодной и держать ситуацию под контролем; но теперь, когда это действительно необходимо, она дрожит, как осиновый лист.
Наступающее утро обещает быть красивым, теплым и ясным. Но даже на фоне чистого неба возвышающаяся над городом церковь выглядит угрожающе. Ее двери стоят нараспашку, как всегда в это время. Пастор много проповедует о том, что ни у кого не должно оставаться тайн от Господа или прихода…
От одной мысли о нем и его холодных серых глазах на молодом, почти юношеском лице у Эльзы мороз пробегает по коже.
Ей требуется быть сильной.
Она торопливо поднимается вверх по лестнице, как человек, которому нечего скрывать и нечего стыдиться. Входит внутрь, останавливается и окидывает взглядом картину, открывшуюся перед ней.
Они лежат вповалку, все вместе, свернувшись калачиком подобно детям, на тонких одеялах, которые вряд ли могут защитить их от холодного пола, – и в бледном солнечном свете, проникающем внутрь через высокие окна, выглядят как бездушные каменные изваяния ангелов.
Эльза застывает на пороге. Их здесь наверняка больше сотни. Старых и молодых, мужчин и женщин. Среди них она видит детей, лежащих рядом со своими матерями. Она знает их всех.
У Май-Лиз больные колени. А Каролин родила своего старшего сына почти одновременно с тем, как Эльза – Маргарету. Будучи беременными, они обычно вместе вязали и болтали обо всем и ни о чем, обе немного ошалевшие от волнения и счастья. Йоран работал в шахте в одной бригаде со Стаффаном. Нервничая, он всегда заикался и обычно краснел, когда Эльза входила в комнату. Она всегда подозревала, что он неровно дышал к ней в молодости, – но потом встретил свою Перниллу и тогда уж перестал смущаться, разговаривая с Эльзой.
Пернилла. Она лежит в третьем ряду от него.
А в двух шагах от нее расположился Стаффан.
Ее любимый мужчина.
Она прожила с ним так долго, что, кажется, они знакомы всю жизнь, что она знает его как себя. Эльза была почти ребенком, когда они поженились, – моложе, чем Маргарета теперь.
Ей прекрасно известно, как он выглядит, когда тяжело болен или когда настолько пьян, что едва может говорить. Она знает, как слезятся его глаза, когда он болтает о своем отце, и как его большое суровое лицо смягчается, когда он смотрит на их дочерей. Она видела его безбородым юношей в девятнадцать лет, и в качестве новоиспеченного папаши в двадцать два, и в глубоком горе, когда в свои тридцать два он остался без отца. Именно Эльза обнаружила первые седые волосы у него на висках. А когда закрыли шахту, она обняла его и сказала, что вместе они преодолеют все трудности. Стаффан был неотъемлемой частью ее жизни. Отцом ее дочерей. А сейчас он лежит там среди них, одно из каменных изваяний, и она понимает, что потеряла его…
Эльза никогда ни к кому не испытывала ненависти. Она никогда не понимала, как вообще можно нанести вред другому человеку. Но в это мгновение ей ужасно хочется убить пастора Матиаса собственными руками. У нее появляется страстное желание лишить его жизни, но перед тем увидеть страх в его глазах.
Один из спящих шевелится во сне, и Эльза сбрасывает оцепенение. Погрустить она сможет и потом. Ей надо найти Айну – сейчас это единственное, что имеет значение.
Но сколько Эльза ни шарит вокруг глазами, она не видит ее.
Если Айна не здесь, где же тогда она может находиться?
Неужели взялась за ум?
Эльза сразу отбрасывает эту мысль, сколь бы привлекательной та ни казалась. Знает, что это не тот случай.
Потом она замечает дверь с другой стороны церкви, ведущую в часовню.
Она закрыта.
Эльза идет на цыпочках вдоль стены, чтобы не разбудить никого из спящих. Несколько человек ворочаются и вздыхают во сне – но они, наверное, давно привыкли к разным ночным звукам после всех тех ночей, что провели бок о бок с другими, дыша с ними одним воздухом.
Подойдя к двери, Эльза кладет ладонь на ручку. Металл холодит пальцы.
Дверь беззвучно открывается – и первое, что она видит, это Айна.
Густые темные волосы вуалью закрывают ее лицо. Она лежит, скрючившись, на полу перед маленьким диваном. Эльза не узнает надетое на ней платье. Белое, напоминающее старинную ночную рубашку, оно не имеет никаких украшений или вышивок и плотно обтягивает ее тело.
На диване сидит пастор Матиас.
Его красивые серые глаза смотрят на Эльзу. Он выглядит абсолютно спокойным. Будто давно ждал ее.
– Доброе утро, – говорит пастор Эльзе.
Она стоит совершенно неподвижно, не зная, что сказать. Наконец выдавливает из себя:
– Доброе утро.
Матиас глядит на ее сумку, потом снова смотрит ей в лицо. Эльза понимает, что лгать нет смысла.
– Вот и пришел этот день, – говорит он спокойно.
Айна еле заметно шевелится, и при виде дочери, спящей у его ног, Эльзу охватывает такая злоба, какой она никогда в себе не подозревала.
– Я забираю Айну с собой, – заявляет Эльза ледяным тоном. – Я забираю свою дочь с собой, и ты не сможешь остановить меня.
– Она – взрослая женщина, – отвечает пастор Эльзе, в то время как Айна трет глаза и приподнимается на локте. – Она вправе поступать, как сама захочет.
Айна садится и таращится на Эльзу с таким видом, словно увидела привидение.
– Мама? – бормочет она растерянно хриплым после сна голосом.
– Айна, – говорит Эльза, все еще не спуская глаз с пастора. – Мы уезжаем в Стокгольм. К Маргарете.
Айна переводит взгляд с матери на Матиаса. А тот кладет ей руку на голову. И когда Эльза смотрит на них, от боли у нее сжимается сердце. И дело не в его костлявой ладони на ее волосах, а в том, как она уставилась на него. Словно он – само солнце.
– Не прикасайся к ней! – кричит Эльза. Она сама слышит, как резко и истерически звучит ее голос. Безумная старая женщина – так, наверное, она выглядит со стороны.
Айна снова смотрит на Эльзу; ее взгляд стал пустым и мертвым.
– Сейчас моя семья здесь, – говорит она матери, и та не узнает голос дочери. Это не ее Айна. Не та девочка, которая, когда ей было четыре года, со слезами на глазах умоляла разрешить ей взять домой соседского котенка. Не та Айна, которая еще совсем недавно устраивалась у матери на коленях, чтобы та могла расчесать ей волосы. И не та Айна, у которой под кроватью лежат подшивки журналов с закладками.
Это чужой человек.
Рука пастора по-прежнему покоится на ее голове. Он, как и раньше, выглядит абсолютно спокойным.
– Значит, она родила ребенка? – спрашивает Матиас Эльзу, и та не может понять, о чем он говорит.
Не может поверить, что ему все известно.
– Она?.. – переспрашивает Эльза, заикаясь от неожиданности и чувствуя, что у нее пересохло во рту.
– Ведьма родила своего дьявольского ребенка? – интересуется Матиас, снова спокойно и тихо, словно его вопрос касается какой-то мелочи вроде того, когда надо подавать обед.
Эльза смотрит на его глаза. Они смеются над ней.
– Неужели ты думаешь, что мы ничего не знали? – спрашивает пастор.
Эльза не понимает.
Она и представить не может, откуда они могли всё узнать. Ведь она и ее помощницы всё сделали правильно…
Неужели кто-то донес?
Дагни?
Ингрид?
Эльза не может поверить в предательство кого-то из них, отказывается сделать это.
Услышав шум, доносящийся со стороны улицы, она вздрагивает и оглядывается.
– Ага, – говорит пастор Матиас. – Они вернулись.
Звуки, которые долетают до Эльзы через закрытую дверь, столь же хорошо знакомы ей, как и голоса ее дочерей.
Так обычно в панике кричит Биргитта. И эти крики приближаются.
Эльза резко разворачивается. Пастор поднимается с дивана. Их лица оказываются на одном уровне.
Ее пугает выражение его глаз.
– Боюсь, пока мы не можем позволить тебе уехать в Стокгольм, – говорит он Эльзе. – Во всяком случае, пока ты так взволнованна. Будет лучше, если ты сначала немного успокоишься.
– Вы не сможете помешать моему отъезду, – возражает она, пытаясь выглядеть уверенно, но чувствуя, что начинает погружаться в пучину страха.
Пастор не отвечает. Его лицо чуть заметно искажает зловещая усмешка.
Страх все сильнее сжимает ее в своих объятиях, и Эльза чувствует, как она постепенно сдается ему. Глядя на дочь, молит ее:
– Айна, останови их. Не дай им причинить зло Биргитте. Она невинна, она никому не сделала ничего плохого. Позволь нам уехать. Пожалуйста.
В ответ она получает все тот же мертвый взгляд.
А потом Айна улыбается, в точности копируя ухмылку своего кумира.
Эльза разворачивается и рывком открывает дверь, но снаружи ждут братья Сундины, Франк и Йеста. Они стоят плечом к плечу, похожие друг на друга, оба с каштановыми волосами и маленькими глазками, широкими плечами и большими руками.
А за их спинами ждет весь приход. На нее таращатся сотни глаз, и все они излучают ненависть.
Эльза испуганно отступает назад в комнату, лихорадочно рыщет взглядом по сторонам. Но там нет другого выхода. Есть только бездушная оболочка того, что когда-то было ее дочерью, и еще пастор.
Одна его рука покоится на столе. И на нем лежат несколько листов бумаги. Взгляд Эльзы останавливается на верхнем из них.
Это сделанный мелками рисунок. Примитивные человеческие фигурки разного цвета. И неловко выполненные спирали, налезающие друг на друга.
Пол начинает уходить у Эльзы из-под ног. Ее глаза уставились на пастора.
– Так это был ты, – говорит она, но от волнения голос не слушается ее, и слова звучат не громче дыхания.
– Франк, – командует пастор мягко. – Йеста. Вы не отведете госпожу Кулльман в подвал пасторского дома? Чтобы она немного успокоилась?
Эльзе внезапно кажется, что свет вокруг меркнет, и она видит перед собой лишь малышку Кристину и ее характерные для новорожденных мутно-синие глаза. Почему-то ей становится интересно, потемнеют ли они со временем и станут такими же темными, как у Биргитты, или постепенно поблекнут и приобретут серый отцовский цвет.
– Так это был ты, – снова говорит Эльза, на сей раз громко.
Но это уже не играет никакой роли. Сильные руки хватают ее и тащат прочь. А Эльза мечется взглядом по массе лиц, окружающих ее. Они не выглядят ангельскими – скорее, напоминают дьявольские рожи.
В какую-то секунду она замечает в толпе Стаффана. Ее губы молят его:
– Пожалуйста…
Но он опускает глаза.
Эльза слышит, как где-то рядом с церковью кричит Биргитта; ее крики превращаются в дикий вопль.
А потом он внезапно обрывается, и воцаряется тишина.
