Макс закрывает ей глаза.

Этим действием он как бы ставит точку в произошедшем – и я опять возвращаюсь в реальный мир, обретаю способность видеть, слышать и говорить.

Роберт резко встает и уходит. С шумом раскрывает находящуюся справа дверь и исчезает в прячущейся за ней классной комнате. Я приподнимаюсь, намереваясь последовать за ним, но Макс не позволяет мне этого сделать.

– Оставь его… – начинает он спокойно и немного хрипло, но не заканчивает фразу.

Я смотрю на Эмми, не в силах оторвать от нее взгляд. Как будто во мне срабатывает некий омерзительный инстинкт, потребность раз за разом получать подтверждение того, что мне уже известно.

– Я не понимаю, – шепчу сама себе и пробую произнести это снова и снова. – Я не понимаю. Я не понимаю.

Наверное, это и есть шок?

Я хватаю Макса за руку с такой неистовой силой, что ему должно быть очень больно, но он даже бровью не ведет. Его лицо остается столь же безучастным, лишенным эмоций, как и голос. У меня внезапно возникает потребность заставить его реагировать, почувствовать то же самое, что чувствую я. Мне хочется царапать его, кричать ему в лицо…

Он смотрит на меня, как лунатик.

– Я не понимала, что это может случиться, – бормочу я хрипло и всхлипываю, – не понимала, не представляла, что так могло получиться, даже не догадывалась, насколько серьезно она пострадала; я просто…

Отпускаю его руку и чувствую, как мое тело трясется, словно в припадке эпилепсии. Макс, похоже, наконец приходит в себя; я, словно сквозь туман, вижу, как он начинает двигаться, чувствую, как он осторожно обнимает меня, и я пытаюсь вырваться, но одновременно мне хочется, чтобы кто-то утешал меня…

Как это обычно делала Эмми.

– Нам надо… – начинает Макс, и его голос дрожит от слез. – Нам надо накрыть ее чем-то, чтобы она не…

Я вытираю глаза, пытаюсь успокоить дыхание. Потом немного отодвигаюсь от Макса, высвобождаюсь из его объятий и встаю на трясущиеся ноги.

– Я поищу, – говорю, не глядя на нее – не могу больше.

Направляюсь к комнате, откуда пришла. Ее двери распахнуты настежь после того, как через них прошли Роберт и Макс.

Смотрю наружу в окно, через которое попала внутрь, и представляю себе, как бросаюсь из него вниз, но сразу выбрасываю эту мысль из головы.

Эх, если б время можно было вернуть назад… Всего на несколько недель…

Удалить злополучный е-мейл, не отправив его.

Запретить себе искать ее новый электронный адрес.

Вернуться назад в то мгновение, когда я сидела у компьютера, положив пальцы на клавиатуру, вся в сомнениях, и голос разума шептал мне в ухо:

Моя нижняя губа подрагивает, я с силой кусаю ее – и поступаю так раз за разом, пока рот не заполняется вкусом крови и пока все мое внимание не переключается на новую боль. На ватных ногах подхожу к стоящей в дальнем углу кровати и останавливаюсь перед ней. На ней по-прежнему лежат простыни, и при виде больших выцветших пятен крови на них к горлу подступает тошнота.

Я не могу взять их, чтобы обернуть Эмми. Они не годятся. Для такой цели нельзя использовать ничего с кровью, ничего, напоминающего о событиях прошлого, о жестокой реальности, окружающей нас. И меня абсолютно не волнует, появилась ли кровь из разбитого носа или пораненной на школьном дворе коленки, осталась ли она после матери таинственного новорожденного младенца или принадлежала убитой Биргитте.

Эмми заслужила быть завернутой во что-то чистое.

Мой разум зацикливается на этом слове, как на фальшивой ноте.

Смотрю на стоящий в углу маленький шкаф. Судя по его виду, в нем вполне могут находиться простыни. Я подхожу к нему и изучаю его дверцу, но на ней нет никакой ручки. Посередине издевательски блестит маленький замок.

Я уже собираюсь пинать шкаф ногами, пока тот не развалится, но в итоге мне удается обуздать себя. Он довольно прочный, и я понимаю всю бессмысленность такой затеи. Вместо этого направляюсь к письменному столу и, оттолкнув в сторону стул, сажусь на корточки и начинаю вытаскивать ящики, один за другим.

В первом ничего не нахожу. Он пуст, если не считать ручки и маленькой, незнакомой мне монеты.

Чтобы вытащить второй, приходится постараться. Он подается с трудом, словно этому что-то мешает. И, как оказывается, набит под завязку. В основном старыми картонными папками, коричневыми и шершавыми. Все они полны бумаг и подписаны аккуратным угловатым почерком.

Я беру верхнюю из них.

КРИСТИНА ЛИДМАН.

Я автоматически открываю ее.

Мой взгляд несколько секунд равнодушно скользит по содержимому папки, пальцы перебирают идеально сохранившиеся прямоугольные полароидные снимки.

Потом меня начинает душить истерический смех. Он рвется наружу, и я закрываю рот ладонью, пытаясь подавить его. Смех просачивается сквозь пальцы, и мне даже страшно подумать, что случится, если я уберу руку. Если я выпущу его на волю.

Это наконец произошло.

Передо мной та самая возможность подняться на новый уровень, которую я искала. Действительно пропуск в новую жизнь.

Но я и представить не могла, какую цену мне придется заплатить за нее.