ГЛАВА 19
Сегодня его величество изволили ужинать в уединении. Что подразумевало наличие в королевских покоях всего нескольких подданных. Счастливчиков-приближенных, удостоившихся чести прислуживать правителю за столом. В их обязанности входило развлекать монарха непринужденными разговорами, выполнять любое его повеление в мгновение ока, следить, чтобы вино в бокале не кончалось, а тарелка с золотой каймой не пустовала.
И на протяжении всего вечера давиться слюной, потому как, согласно этикету, единственное, что могли позволить себе дворяне, — это созерцать изысканные кушанья, громоздившиеся на белой, отделанной вьенским кружевом скатерти. Трем крупным борзым — любимцам его величества, повезло больше: время от времени небрежным движением руки король бросал им под стол объедки.
Несмотря на свое высокое положение, кардинал Бофремон также не смел разделить трапезу со своим повелителем. Почти целый час истуканом простояв возле монаршего кресла, раздразнив себя ароматами, что источали спрятанные под крышками-куполами блюда, его высокопреосвященство, раздраженный и злой, вместо фрикасе из кролика, которым в данный момент, блаженствуя, лакомился правитель, с удовольствием сожрал бы этого самого правителя. Демонова коротышку! И даже бы не поморщился.
Но приходилось сдерживаться и довольствоваться малым: представлять себя на месте его прожорливого величества. Мечтать, как вскорости от Люстона XIV останутся одни косточки. Вроде тех, за которые под столом так отчаянно дралась свора.
— Так о чем вы хотели поговорить со мной, кардинал? — промокнув лоснящиеся губы салфеткой, полюбопытствовал монарх.
Прелат низко поклонился.
— Боюсь, сир, подобные разговоры лучше вести за закрытыми дверями кабинета.
Монарх флегматично хмыкнул:
— Любите вы секретничать, ваше высокопреосвященство! Не томите, в чем дело?
— И все же я вынужден настоять на приватной беседе, сир. — Кардинал бросил на замерших неподалеку придворных холодный взгляд, как будто выпустил в них отравленную стрелу из лука.
— И не надоело вам играть в эти шпионские игры? — Король пригубил гавойского, и герцог де Лиль, едва не поскальзываясь на отполированных плитах — так спешил угодить своему покровителю, — снова наполнил высокий бокал янтарной жидкостью, искрящейся в свете множества зажженных свечей. — Все, что прозвучит в этих стенах, останется в этих стенах. Каждый из присутствующих здесь славных господ скорее предпочтет отправиться в могилу, нежели выдаст тайны государства.
Бофремон чуть заметно усмехнулся. Как же, не выдаст! Де Лиля в жизни интересовали только две вещи — женщины и сплетни. Его светлости не было равных ни в обольщении придворных красавиц, ни в распространении слухов. Да и маркиз д’Аркур — напомаженный щеголь в жемчужно-голубом, отделанном позументом костюме, пристроившийся рядом с герцогом, любил почесать языком. У этой парочки «славных господ» не имелось собственных секретов, просто потому что они не умели их хранить. Чего уж говорить о королевских…
Впрочем, именно на это кардинал и рассчитывал: разнести по Вальхейму слухи, а страх перед исчадиями мглы превратить в ужас.
— Нападения демонов продолжаются, — скорбно возвестил прелат. — Навенна — как открытая кровоточащая рана. Рана уже порядком загноившаяся.
Король помрачнел и отодвинул от себя блюдо с заливной куропаткой. Столь образное сравнение явно подпортило ему аппетит.
— В прошлый раз, когда убеждали меня, что двору будет безопаснее в Оржентеле, вы еще говорили что-то про гангрену… Может, по-вашему, стоит сжечь нашу древнюю столицу к тем самым демонам? Вместе с осужденными. От которых уже трещат тюрьмы, и тем не менее Навенна по-прежнему кишмя кишит этой мерзостью.
Бофремон изобразил очередной поклон, после чего вкрадчиво проговорил:
— Если его величество позволит… У меня есть некоторые соображения по поводу того, как можно быстро и раз и навсегда очистить Вальхейм.
Придворные незаметно, шаг за шагом, приближались к столу, боясь упустить хотя бы слово из столь заинтересовавшего их диалога.
— Так поделитесь же с нами этими соображениями, кардинал, — милостиво разрешил монарх.
— Мы живем в непростое время, которое требует непростых решений. Стражей мало, и с каждым поколением их рождается все меньше. Увы, маги не могут раздвоиться: им остается или охранять двор, или охотиться на исчадия мглы. Поэтому мне кажется… Нет, я уверен! Единственный способ залечить рану, которая медленно убивает нас с вами, наше государство — это…
Кардинал выдержал паузу, на протяжении которой его величество нетерпеливо ерзал в кресле, и громко проговорил:
— Возродить морров! Только их сила и могущество способны вернуть в Вальхейм мир и порядок.
— Вы… вы предлагаете превратить наших магов в темных чародеев? — Голос монарха дрожал. То ли от страха, то ли от ярости. — В безбожников, вроде тех, плоды ошибок которых мы пожинаем и по сей день?
— Это единственный выход, — потупив взор, промолвил его высокопреосвященство.
— Кардинал! Как подобная ересь могла прийти вам в голову?! — осердясь, возопил король. — Вам — лицу духовному! Служителю пресветлой Виталы — нашей создательницы и защитницы!
Дрожащей рукой правитель осенил себя знаком Единой и, сдернув с коленей салфетку, неуклюже промокнул ею выступивший на висках пот.
— Я в первую очередь пекусь о людях, сир. О тех невинных, что стали жертвами безумных тварей. Пока ведем охоту на заговорщиков, пытаясь изловить всех виновных, демоны ведут охоту на нас. Несомненно, их призывают с целью пошатнуть ваше положение, сир, ослабить королевскую власть. Хотят посеять панику в наших сердцах. И, вынужден признать, преступники в этом преуспели. Не удивлюсь, если главным зачинщиком творящегося в Вальхейме кошмара окажется герцог Андалуйский, метящий на илланский престол. Ему как никому другому выгодно сделать нас уязвимыми. Пока мы сражаемся с внутренним врагом, враг за пределами Вальхейма не дремлет.
Расчет кардинала был прост и тонок. Он не надеялся, что трус-король вдруг поддержит его. Пламенные слова прелата были в большей степени обращены к придворным, которые, даже не догадываясь о своей роли в коварном замысле первого министра государя, должны были разнести предложение о возрождении морров по Оржентелю. А там уже не пройдет и нескольких дней, как эта весть сокрушительной волной прокатится по всему королевству.
Конечно, сначала она потрясет всех, и наверняка многие возмутятся. Но после трагедии, что должна будет случиться в самом ближайшем времени, — гибели монаршей четы и лучших магов королевства, Вальхеймом овладеет такой ужас, такая паника, что предложение его высокопреосвященства уже воспримется как панацея от смертельного недуга. А самого кардинала нарекут героем.
— Морры пригодились бы не только в битве с демонами, но и в грядущей войне с узурпатором Иллании. Только его высочество, принц Максимильен, имеет право на илланский трон, — закончил служитель Единой и смиренно сложил перед собой руки, переплетя длинные, унизанные перстнями пальцы.
— Не будет никакой войны с Илланией, — проворчал, отмахиваясь от своего министра, как от назойливой мухи, монарх. — Максимильену хватит Вальхейма. Скоро прибудет посол герцога Андалуйского, и я официально откажусь от притязаний на илланский престол. А с демонами разберутся стражи. Мы не будем повторять ошибки предков и возрождать темных чародеев. Не хватало нам еще одной Войны одержимых.
— Но, сир…
— Не будем — и точка!
— Как будет угодно вашему величеству, — кланяясь, попятился от монарха кардинал.
Он уже давно научился прятать чувства под множеством незаметно сменяющих друг друга масок. И пусть сейчас все внутри вскипало от гнева, лицо Бофремона выражало только подобострастие и покорность. Даже удалось приподнять уголки губ в прощальной улыбке. Которая, не успели за кардиналом сомкнуться позолоченные двери королевских покоев, превратилась в хищную усмешку. К тому времени, как в Вальхейм прибудет посол герцога Андалуйского, короля уже не будет. А значит — не будет и никакого отречения от илланского престола.
Последнее время вечерами я ощущала себя надтреснутым коромыслом, на котором часы напролет таскали тяжелые ведра, полные воды, и засыпала, стоило только голове коснуться подушки. Но это была приятная усталость, приправленная щепоткой гордости и, чего уж греха таить, доброй пригоршней самодовольства. Знаю, подобные качества никого не красят, но, демон побери, мне было чем гордиться и за что себя хвалить!
Маркиз пребывал в легком шоке. Я, если честно, тоже. Всего несколько практических занятий, и необузданная стихия стала покорной и кроткой. Будто тигрица во мне вдруг превратилась в ласкового и пушистого котенка. Да и с темной магией совладать оказалось совсем несложно.
— Иногда мне кажется, что ты родилась с этим даром. Ты, а не Серен, — однажды, о чем-то крепко задумавшись, рассеянно заметил его светлость.
В ответ я рассмеялась. Немного грустно; сколько ни убеждала себя, что кузина лишилась прав на свое наследие, когда умерла, все равно совесть время от времени напоминала, что магия эта не моя. И что я пустышка, которой просто улыбнулась удача.
И тем не менее, несмотря на легкую горечь от мысли, что я маг не от рождения, а по счастливой (или не очень) случайности, в кои-то веки я чувствовала себя цельной личностью. Как будто магический дар был тем недостающим фрагментом мозаики, превратившим меня в меня. В настоящую Александрин, а не ее бледную тень, коей я себя ощущала долгие годы.
А еще… я была откровенно счастлива. И, кажется, влюблялась в Морана заново. Снова испытывала то непередаваемое чувство, когда при появлении маркиза сердце сбивается с ритма. Когда каждый поцелуй — как бокал игристого, один глоток, и уже кружится голова. А каждое, самое невинное прикосновение, отдается приятным волнением, рассыпающимся мурашками по всему телу.
От глазастых придворных, от которых не скрыться даже блохе в собачьей шерсти, не укрылись и происходящие со мной метаморфозы. От Серен, понятное дело, тоже. Теперь я еще чаще ловила на себе отравленный ядом ненависти взгляд кузины. Герцогиня д’Альбре была единственной, кто омрачал сейчас мою жизнь. Она и тревога за мэтра Леграна, суд над которым должен был начаться уже на следующей неделе.
Я собиралась вернуться в столицу к началу разбирательства и быть вместе с пожилым мэтром до конца. Очень надеюсь, что до победного. Счастливого и непременно справедливого. Не уверена, что Леграну от моего присутствия во Дворце правосудия станет легче, но это было наименьшее, чем я могла отплатить магу за его доброту. Главное, чтобы королева согласилась меня отпустить и муж не заартачился.
Сладко потянувшись, взбила подушки, расслабленно на них откинулась и принялась ждать, когда появится Мадлен с завтраком. Скорей бы. Есть хотелось неимоверно.
Сегодня привычный распорядок дня был нарушен — в Оржентель прибывала труппа из далекой Тангрии с нашумевшим спектаклем. Ближе к вечеру должно было состояться представление, а после — бал. Известие о приезде иностранных гостей оказалось неожиданным, и теперь придворные лихорадочно подбирали праздничные туалеты. Дрались за куаферов, которых в Оржентеле катастрофически не хватало, срочно вызывали портних из ближайших селений, чтобы те украсили и без того роскошные камзолы и платья цветами, вышивкой или драгоценными камнями.
Придворным хотелось блистать и ослеплять. Чтобы актеры по возвращении в родную Тангрию взахлеб рассказывали о красоте и роскоши, что довелось им увидеть при дворе вальхеймского короля.
Мне с Мадлен очень повезло. Она у меня на все руки мастерица. И причешет, и принарядит. Любая, даже самая замысловатая прическа ей по силам. Да и мое бальное платье невероятной красоты из бирюзового шелка, украшенное по подолу арабесками из бриллиантов, если надо, подгонит. А то из-за волнений прошлых недель я совсем исхудала.
«Но это ненадолго», — ласково погладила свой пока еще плоский живот.
Его светлости сегодня будет не до меня. Моран должен был встречать гостей и устраивать им тщательный досмотр. Я собиралась этим воспользоваться, провести утро в безделье и неге.
— Немного отдыха нам с тобой точно не повредит, — сказала крошечной жизни, что росла внутри меня, и улыбнулась своим радужным мыслям. Таким же радужным, как замерцавший огонек, материализовавшийся на моей ладони, стоило только о нем подумать.
«Все, хватит!» — мысленно прикрикнула на себя. Сегодня никаких тренировок!
Когда явилась Мадлен, о волшебном пламени напоминала лишь сизая струйка дыма, медленно уплывающая к потолку.
— Ну, наконец-то завтрак! — обрадовалась я и пересела за столик у окна. Если бы служанке хватило глупости явиться сюда без подноса, боюсь, я бы не сдержалась и закусила ею. Так сильно была голодна.
После обильного завтрака, довольная и безмятежная, отправилась в купальню, но надолго там не задержалась — не я одна решила начать день с омовений в душистой воде. В таком скоплении милых дам немудрено заработать мигрень.
Поэтому окунулась быстро и, уходя, перекинулась парой фраз с Софи.
— Ты же не откажешь в столь ничтожной просьбе близкой подруге, — канючила фрейлина, сидя на мозаичном бортике бассейна и лениво болтая изящной ножкой. Маленькие фонтанчики, брызгами разлетавшиеся во все стороны, вызывали недовольство расположившихся неподалеку дам. — Ну пожалуйста, одолжи мне ее, ну одолжи! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
— Хорошо, — сдалась я, — после обеда заглядывай ко мне, Мадлен хватит времени на нас обеих.
— Ты мой ангел! — послала мне воздушный поцелуй девушка.
Попрощавшись с фрейлиной, я отправилась к себе. Правда, проходя по длинной анфиладе, пронизанной косыми лучами жаркого солнца, в одном из залов остановилась. В просторном помещении, задрапированном бледно-розовой парчой, маялись от безделья королевские подданные. Но не они привлекли мое внимание. А маркиз де Шалон, мирно беседующий… со своей бывшей женой.
Сегодня герцогиня д’Альбре пребывала в приподнятом настроении. Вести от Адриена, полученные накануне вечером, вселяли надежду, что очень скоро она распрощается со строптивым телом, так и не подружившимся с ее душой, и переселится в оболочку, куда более ей подходящую.
Близняшки были красавицами, каких поискать. К тому же владели огненной магией, столь близкой Серен по духу. Да и восемнадцать лет — чудесный возраст. Идеальная пора, чтобы начать все заново.
— Хоть какой-то от старухи толк, — облекла свои мысли в слова молодая женщина, вспомнив, что именно Берзэ посоветовала ей присмотреться к сестрам ле Фиенн.
Серен кокетливо улыбнулась двум господам в напудренных париках, отвесившим ей галантные поклоны, и, лениво помахивая веером, продолжала свой променад.
Что ее безумно раздражало, так это то, что в теле Опаль она как будто стала невидимкой. Придворные вроде бы ее и замечали, награждали взглядами и улыбками. И тут же спешили передарить их кому-нибудь другому.
Раньше, когда Серен была собой, а не этой сероглазой куклой, стоило ей появиться в королевском дворце или в каком-нибудь светском салоне, как остальные дамы сливались с окружающей обстановкой, превращались в неодушевленные предметы интерьера. Миленькие безделушки, тешившие взор, но не стоившие того, чтобы подолгу их разглядывать.
Другое дело сиятельная графиня ле Круа, маркиза де Шалон… Взгляды всех мужчин при виде Серен преисполнялись благоговением, обожанием, восхищением. А на завистливые взгляды женщин ее светлость попросту не обращала внимания.
Теперь же (немыслимо!) при дворе все только и говорят, что об Александрин! Кузина не переставала преподносить сюрпризы. То привлечет внимание к своей персоне игрой в карты на раздевание, то прилюдно поссорится с мужем, а то графы всякие во время бала ползают перед ней на коленях, моля о прощении. А теперь еще пошел слух, что мадам и месье де Шалон якобы самая красивая пара во всем королевстве.
— Совсем с ума сошли, — недовольно проворчала Серен.
Но и это стало не последним для нее потрясением. Какая-то дура-фрейлина, Софи, кажется, во время беседы с ее величеством ляпнула несусветную чушь: назвала Александрин Огненным Цветком Вальхейма. Добавив, что маркиза заслужила это прозвище своей чувственной красотой и ярким темпераментом.
Правительница согласилась со столь лестным для Ксандры сравнением, а придворные, идиоты, ей поддакнули.
Серен раздосадованно хлопнула по ладони веером. Но ведь это же она была Огненным Цветком Вальхейма! Это ее считали самой прекрасной женщиной королевства! Ее боготворили и перед ней преклонялись! А теперь…
Ее просто не замечают.
Попытки рассорить Морана с выскочкой-кузиной ни к чему не привели. Еще каких-то пару недель назад Александрин мужа даже видеть не желала. А когда их взгляды все же пересекались, бледнела и спешно отворачивалась.
И вдруг в какой-то момент, который ускользнул от внимания Серен, все изменилось. Теперь, встречаясь с магом в галереях замка, девчонка нежно ему улыбалась. Его светлость смотрел на жену так, словно каждый раз видел ее впервые, и, пораженный неземной красотой своей избранницы, жадно изучал каждую черточку ее смазливой мордашки.
На нее, Серен, Моран так никогда не смотрел. С вожделением — да. Прежняя маркиза де Шалон умела заставить мужчину ее желать, в мгновение ока могла разжечь страсть. С легкостью превратила бы даже святошу-жреца в одержимого ею. Ее светлость ловко пользовалась своим обаянием, красотой, которой Единая щедро ее оделила. А иногда, если требовалось, и к магии прибегала. В арсенале роковой соблазнительницы имелись любые виды оружия и все они были направлены на поражение.
Герцогиня нервничала, ведь между Александрин и стражем зарождалась совсем иная связь, которая с каждым днем все крепла. Единение душ или как-то так — Серен в высоких чувствах не особенно разбиралась. Предпочитала полагаться на связь плотскую.
Эти до противного трогательные отношения ее светлость страшно бесили. Бесила мысль, что теперь де Шалон сходит с ума по другой. Другое имя, опьяненный страстью, шепчет ночами.
Мерзавец-страж ее тоже в упор не видел! Делал вид, будто бывшая жена для него пустое место!
А она… Она, наоборот, стала все чаще обращать на него внимание. Всякий раз, замечая среди придворных, не в силах была оторвать от мага взгляд. И потом, оставшись одна, снова и снова воскрешала в мечтах его благородный профиль. Как будто наяву слышала глубокий, умопомрачительный голос. Рисовала в мыслях дерзкие, сладострастные картины: как мечется под ним и кричит от удовольствия, что дарят ей резкие, быстрые толчки, пронзающие ее лоно.
За последнее время Моран изменился. Было в нем что-то мрачное, что-то дикое. Тьма, она жила в маге и раньше, как и во всяком потомке морра, но теперь Серен ощущала ее особенно остро.
Эта тьма манила, будоражила, пробуждала в молодой женщине чувства, на которые она не имела права. Желания, удовлетворить которые не могла.
И вот она снова поймала себя на том, что любуется стражем. Казалось бы, ну что стоит отвернуться, выйти из зала, где им двоим было явно тесно. Но вместо этого, нервно взмахнув веером, как мотылек к обжигающему пламени, не боясь опалить себе крылья, поспешила к магу.
— А вы все в трудах, маркиз. Все в трудах, — растянула губы в самой обворожительной своей улыбке и подалась к чародею, неосознанно желая оказаться к нему как можно ближе. — За их величествами последи, гостей встреть, да и женушке внимание уделить не забудь… Как вас на все хватает, маркиз?
Маг встретил ее безразличным, ничего не выражающим взглядом. Серен поморщилась. Уж лучше бы метал громы и молнии, как тогда, когда торчал в Зазеркалье, чем оскорблял ее равнодушием.
— Ты что-то хотела? — безучастно осведомился маркиз.
Ну хоть бы один мускул дрогнул, хотя бы одна эмоция тронула эти совершенные черты.
В камне и то больше жизни.
— Поболтать, — передернула острыми плечиками герцогиня. — Как старые друзья. Как бывшие любовники. Ты еще вспоминаешь те безумные ночи, что провели мы с тобою вместе? — Ее светлость изо всех сил старалась, чтобы голос звучал томно и призывно. Задевал потаенные струны в душе стража, на которых она когда-то так виртуозно играла.
Что-то мелькнуло в глубине черных, точно два мориона, глаз, но Серен не успела понять, что же именно. Маркиз приблизился к ней вплотную, заставив сердце замереть в сладостном волнении, и прошептал ей на ухо:
— Мне приятнее вспоминать о недавних ночах, каждая из них никогда не сотрется из моего сознания. А вот прошлое с тобой… Нет, прости, забыл.
Серен затрясло. Ей не следовало обнажать чувства, не следовало показывать, как сильно задела ее эта откровенная издевка, но в тот момент герцогиня не владела своими эмоциями. Эмоции владели ей.
— Советую не привязываться к ней так сильно, — бросила опрометчиво. — Как знать, что может произойти завтра. Как бы тебе потом снова не пришлось страдать и оплакивать еще одну любимую.
Мгновение — и он схватил ее за руку. Цепко, властно, обжигающе больно.
— Лучше не искушай меня, Серен! Ты даже представить себе не можешь, сколько раз я мечтал о том, как сверну твою тонкую шейку. — Висок обожгло дыхание; локоть, зажатый в тисках сильных пальцев, опалило тьмой, от которой у ее светлости потемнело в глазах. С трудом удалось подавить крик ужаса. — Узнаю, что снова что-то затеваешь, и, боюсь, уступлю соблазну. — Резко отстранившись, чародей снова надел свою привычную маску холодной невозмутимости. — Держись от нее подальше, Серен. Для своего же блага.
Не удостоив даже последним мимолетным взглядом, страж направился к выходу, а герцогиня прошипела, с ненавистью глядя ему вслед:
— Как вам угодно, господин де Шалон. Как вам будет угодно. Подальше от нее, но не от ее сестрички. — Победоносно вскинула голову и завершила чуть слышно: — Когда Александрин узнает, что произошло, будет уже поздно. Слишком поздно. И я буду упиваться, наслаждаться ее страданиями и ее болью.
