Глава 9

ПОДНЯВШИСЬ на холм, мы снова оказались в окружении осеннего пейзажа. Я медленно огляделась. Со всех сторон был только лес, окрашенный в нежные бело-золотые оттенки; медленно покачивались березы. Я сделала шаг назад, но летние земли как будто испарились.

– Какой-то бред, – пробормотала я.

Грач не слышал меня. Он прислонился к первому же осеннему дереву, которое встретилось нам на пути, и стоял возле него, похожий на огородное пугало в своем разодранном плаще. Его глаза были закрыты; облегчение буквально было написано у него на лице. Я была рада этому. Наш последний разговор, кажется, совершенно лишил его сил – он еле смог забраться на холм.

Я ждала, пока он придет в себя, почти час. Сидела, пыталась прилечь, но листва щекотала шею, и в такой уязвимой позе не получалось расслабиться. Страхи и сомнения, вопросы и желания роились у меня в голове; грязная одежда заставляла кожу неприятно зудеть, а пахло от меня так, что я чувствовала, что если не найду способ отвлечься, то просто сойду с ума. Я поглядывала на Грача, но он все еще не двигался.

Наконец, решилась к нему подойти.

– Я слышала рядом плеск воды, – сказала я. – Пойду поищу реку. Я хочу пить, и мне надо вымыться.

Я не думала, что принц ответит; но глаза его слегка приоткрылись, и он смерил меня рассеянным взглядом, как будто в трансе. Я вздрогнула. Казалось, что на меня смотрит не живое существо; в его глазах не было смысла, как будто это не Грач, а сам лес разглядывал меня.

Потом он моргнул, и морок развеялся.

– Следуй за мной. Здесь безопаснее, чем в летних землях, но одной тебе все равно ходить не стоит. – Он прищурился. – Ты изрядно запачкалась, – добавил, как будто только это заметил.

– Спасибо. Стараюсь тебе соответствовать.

Возмущение не помешало ему ответить привычной любезностью.

– Не стоит благодарности, – неохотно буркнул он. Шатаясь, Грач спустился по склону и опустился на колени на мшистом берегу ручья, разглядывая собственное отражение. Я тем временем приметила в стороне куст жимолости, за которым могла бы укрыться: планировала прополоскать одежду и развесить ее на ветках, чтобы дать просохнуть. Я могла сколько угодно мыться сама, но это принесло бы мало утешения, если бы мое платье так и осталось жестким, как старый холст, от налипшей грязи и конского пота.

– Все это время мои внешние чары не действовали, – раздался позади меня голос Грача. Фраза прозвучала вопросительно. Я обернулась. Он смотрел на свое отражение в ужасе.

– Ну да. – Я не знала, что еще ответить. – С тех пор как тебя ранил Могильный Лорд. Или нет, немного позднее. Когда ты убил его и потерял сознание.

– Ты смотрела на меня!

– Да, – сказала я снова несколько ошарашенно. – Не то чтобы я могла этого избежать.

Лицо его помрачнело.

– Прекрати сейчас же, – отрезал он.

Я помедлила – просто от удивления, а не для того, чтобы поступить ему наперекор. Но он смерил меня таким тяжелым взглядом, что я тут же поспешила скрыться за кустами.

– И ты на меня не смотри, – крикнула я ему. – Люди моются в уединении. Как и ходят в туалет.

Он не ответил. Что ж, придется довольствоваться тем, что есть. Оглядевшись, я сняла ботинки, стянула платье и нижнее белье и, подрагивая, залезла в ручей. Дома я, бывало, мылась и в более холодной воде, но она все равно была кусачей до озноба, так что я не стала мешкать, а поскорее намочила волосы и постаралась соскрести грязь с кожи ногтями. Потом я затащила за собой одежду и поболтала ее в воде, брезгливо поморщившись от того, какое облако грязи и конских волос из-за этого поднялось в чистом ручье. Листья опускались на воду и кружились в небольших водоворотах, которые я устраивала. Все они были таких удивительных цветов, что я сначала решила оставить себе один на память – тот маслянистый листок цвета желтого сурика или этот, ярко-оранжевый, с зелеными прожилками, – но потом поняла, что не смогу выбрать даже дюжину из всех возможных сувениров, и тоскливо отмахнулась от этой затеи.

Закончив, я вылезла на берег и развесила платье с чулками на верхних ветвях жимолости, где их мог бы немного просушить ветер. Белье я повесила на ветках пониже, немного стесняясь. Потом я обхватила себя руками за плечи и прислонилась к кустам, чувствуя себя более незащищенной и обнаженной, чем когда-либо раньше. Я ждала.

Грач не издавал ни звука. В моей голове начали упорно роиться непрошеные опасения. Что если он снова потерял сознание? Или исчез, бросив меня здесь? Или еще хуже: что если, пока я купалась, на нас напали Дикие Охотники?

Я понимала: если посмотрю и удостоверюсь, что все в порядке, то почувствую себя гораздо спокойнее. Но могла ли осмелиться? Какое-то время я не могла заставить себя повернуться к лесу спиной. Переминалась с ноги на ногу, шурша листьями; с мокрых волос капало на землю. Наконец я собралась с духом и, присев на корточки, заглянула между веток жимолости.

В густой листве были крошечные просветы, не больше монетки, но через них я могла видеть, что происходит с другой стороны. Грач сидел на плоском камне чуть поодаль, возле излучины реки. Он снял рубашку и остался в одних штанах; его плащ была разложен рядом на земле. Он тоже решил воспользоваться возможностью помыться.

Будничность этой картины удивила меня. Конечно же, фейри тоже нужно было периодически мыться. Но Грач делал это совершенно обыденно: просто зачерпывал воду ладонями и скреб кожу, без какой-то особой скорости или сноровки. Может быть, все было бы иначе, не будь он ранен. Но какого-нибудь другого фейри, того же Овода, я вовсе не могла представить себе за таким занятием.

Чувствуя себя каким-то бесстыдным лесным гоблином – голая, на корточках, с липнущими к плечам и груди волосами, – я сделала несколько неуклюжих шагов в сторону, чтобы обзор был получше.

Рана все еще выглядела жутковато, но улучшения были заметны. Темные вены побледнели и отступили, и края рассеченной кожи, казалось, затягивались. Я подозревала, что после исцеления след все равно останется, потому что замечала и другие, старые шрамы: длинный на предплечье и еще один на левом плече. Значит, Овод не преувеличивал, когда говорил о его страсти к сражениям, да и передо мной он не просто хвастался. Скрывает ли Грач эти шрамы под внешними чарами или нет?

И, что гораздо важнее: почему я вообще задавалась этими вопросами?

Я думала, что его полуобнаженный вид заставит меня содрогнуться, но чем дольше смотрела, тем больше он казался мне просто странным и вовсе не чудовищным. В какой-то момент мой мозг перестал пытаться увидеть в нем человека и принял его таким, какой он был. В худощавости его фигуры, в острых линиях лица, бесспорно, было что-то поразительное и замечательное. Его глаза все еще казались мне жестокими, но в то же время задумчивыми. Трепет, который я ощущала всякий раз, когда он смотрел на меня, был пленителен – и так же опасен. Как будто в сумрачном лесу с тобой вдруг встретился взглядом волк или рысь.

И это было последнее, о чем мне следовало думать. Хватит. Пришло время положить конец этим шпионским играм. Как нарочно, когда я пошевелилась, под моей ногой хрустнула веточка. Грач замер, потом оглянулся через плечо и посмотрел прямо на меня. Я подскочила. Голова кружилась; бешено и глухо колотилось в груди сердце.

Одежда еще не высохла, но я все равно поспешила снять ее с веток и натянуть на себя, мужественно перенося холод влажного белья и чулок, липнущих к коже, и жесткие прикосновения грубой ткани платья. Я как раз заканчивала зашнуровывать ботинки, когда за моей спиной послышались шаги Грача: так он нарочно предупреждал меня о своем приближении.

– Пойдем, – только и сказал он и, отвернувшись, подал мне руку.

Весь день мы почти не разговаривали. Если Грач и заметил, как я подглядывала, то не подавал виду и молчал. Я все еще привыкала к этому его свойству. Тот улыбчивый беззаботный принц, с которым я познакомилась в своей мастерской, тоже был реален, но это была лишь часть его личности – единственная часть, которую, как я подозревала, он предпочитал выставлять напоказ.

Пару раз я пыталась завязать разговор, но он отвечал односложно, и в итоге пришлось оставить эту затею. Даже скорость, с которой он шел, была призвана ограничить наше взаимодействие: достаточная, чтобы я могла за ним следовать, но слишком быстрая, чтобы догнать и идти в ногу. К закату я уже запомнила каждую дырку на его плаще, волочившемся по земле.

Вчера я еще, наверное, заставила бы его обратить на меня внимание, нравилось ему это или нет. Но сейчас у меня не хватало духу. Грач уже не был моим похитителем – он собирался вернуть меня домой. И я догадывалась, что делал он это ценой больших личных сложностей, масштаб которых был просто недоступен моему смертному пониманию.

Укрытие, которое принц соорудил для нас той ночью, было не похоже ни на рябиновый собор, ни на колючую крепость. Тонкие желтые ясени и плакучие ивы поднялись из капель его крови, клонясь ветвями к земле. Дыхание ветра шелестело в листве. Эти деревья не были безупречно изящными: стволы их росли криво, пестрели вмятинами и дуплами, и целые россыпи поганок прятались у корней. Но они не были больны, как деревья летних земель. Они просто были несовершенны, и мне казалось, что они боязливо просят моего внимания, одинокие и робкие от постоянного страха быть отвергнутыми.

Не раздумывая, я подошла к одному из них и, дотронувшись до коры, заглянула в дупло. Там было слишком темно, чтобы что-то увидеть. Отвернувшись, я заметила взгляд Грача: он застыл на месте, так и не сняв до конца свой плащ. С тех пор как мы ушли от ручья, принц впервые добровольно обернулся ко мне.

– Такие вещи я больше всего люблю рисовать, – объяснила я. – Детали, текстуры… – Чувствовалось, что суть моих слов от него ускользает. – С идеальными предметами не так интересно работать.

Он медленно снял плащ до конца.

– Тогда, полагаю, тебе вряд ли доставляет удовольствие писать портреты фейри, – отрешенно заметил принц.

– Грач, – улыбнулась я, возможно, немного более нежно, чем планировала, – нельзя вот так между делом называть себя идеальным, знаешь ли.

Он заметно напрягся. Судя по всему, я каким-то образом задела его.

С отчужденным выражением лица принц подал мне свой плащ. Он снял с него брошь.

– Мне не будет холодно. Я знаю, он в безобразном состоянии, но поможет тебе согреться.

Вот так мне и стала понятна причина его холодности. Я сжала его плащ в руках. Сочувствие остро и больно кольнуло мое сердце. Сама того не желая, я подошла достаточно близко, что могла увидеть его лицо, только запрокинув голову. Он попытался отвернуться, но я дотронулась до его плеча, и он чудесным образом замер. Принц был выше меня на полторы головы, и лес готов был подчиняться любому его приказу, но всего одним прикосновением я будто заковала его в кандалы.

– Мне не страшно видеть тебя без твоих чар, – сказала я. – В этом нет ничего отвратительного. Ты не безобразен.

Он наклонился к моему лицу близко-близко, и по спине у меня пробежали мурашки, а на руках поднялись дыбом волоски. Его нечеловеческие аметистовые глаза бегали из стороны в сторону, читая мои черты, как письмо; потом он издал тихий звук, полный горечи, и отпрянул.

– Но ты все еще боишься меня.

Я пихнула его в плечо – недостаточно сильно, чтобы оттолкнуть; но он все равно сделал шаг назад. Щеки у меня вспыхнули.

– Только потому, что ты специально меня пугаешь! – Грач застал меня врасплох, и мне вдруг очень захотелось защититься и ответить ему тем же. – Я, знаешь ли, наблюдала за тобой у ручья. И… и я долго смотрела. – Боже, что я такое несла? – Если бы мне было страшно или противно, я не наблюдала бы.

Я вздернула подбородок, что наверняка выглядело не так уж эффектно, учитывая мой небольшой рост.

Он вытаращился на меня.

– Наше истинное обличье вызывает у смертных отвращение, – выдал он наконец, как будто я только что заявила, что с небес по ночам светит кусок сыра.

– Ну, мы не то чтобы часто видим ваше истинное обличье. «Отвращение» – слишком сильно сказано. Сколько смертных вообще видели тебя без твоих чар?

Он лишь медленно покачал головой. Это, видимо, значило, что я была единственной. А как же девушка, которая подарила ему брошь? Ох, Грач!

– Что ж… – Я понимала, что мне больше нечего сказать. – Как-то так, – неловко подвела я итог. – Спасибо за плащ.

Он склонил голову в ответ и побрел в сторону, чем-то напомнив мне обиженного кота, который после драки зализывает раны за креслом. Щеки мои так горели румянцем, что я бы не удивилась, если бы моя красная физиономия смогла осветить поляну.

Я нашла небольшой участок земли, покрытый мягким мхом, очистила его от веточек и листьев и свернулась калачиком, пытаясь уснуть.

Той ночью мне снился сон.

Сначала меня не оставляло ощущение, что кто-то пытается пробраться в наше укрытие. Ветки над моей головой скрипели то в одном, то в другом месте, прогибаясь под весом существа, пробирающегося по пологу. Сквозь ресницы я могла видеть, как Грач спал в нескольких шагах от меня. Его тело как будто обмякло; одна рука была прижата к земле. Я вспомнила тот транс, в который он вошел, едва мы попали в осенние земли, и поняла, что если и сейчас он пытался исцелиться, то проснуться ему будет непросто.

Усталость смежила мне веки, накатывая теплыми темными волнами на берег моего сознания, затягивая течением на глубину. Когда я снова очнулась, на иве над головой Грача сидела какая-то фигура. Существо было высоким, худощавым; его колени, как у сверчка, доставали до ушей. Бесцветные волосы развевались по ветру. Оно смотрело на Грача и говорило с ним, пока он спал.

Нет, она говорила с ним. Это была Тсуга.

– Остался только ты, Грач, – сказала она. Тон был приятный, но в голосе слышалось что-то странное, шипящее, как капли дождя по стеклу во время грозы. – Лишь осенний двор уцелел, и посмотри на себя! Машешь мечом да собираешь смертных питомцев, которые смогут этим восхищаться.

Я ничего не услышала, но она вдруг умолкла, напряглась и оглянулась через плечо. Какое-то время она вглядывалась в темноту; потом снова обернулась к Грачу.

– Мне запрещено говорить об этом, но ты не слышишь меня, не так ли? Тогда я скажу: надо мной больше не властен зов зимнего рога. – Ее нефритовые глаза оставались бесчувственными, как отполированные самоцветы. – На вершинах гор тает снег, и у Диких Охотников новый хозяин. Как бы я ни старалась, все равно ничего не смогу изменить. – Она вновь оглянулась. – Поэтому вот что я бы хотела спросить у тебя: что нам делать, если следовать Благому Закону больше не представляется справедливым? Такой страшный вопрос, не так ли?

Теперь она говорила шепотом. Глаза ее засветились восторгом и как будто стали больше, поглощая все черты ее лица.

– Грач, – сказала она еще тише, – ты никогда не думал, каково это – не быть нами? Быть чем-то другим?

Я готова была поклясться, что не издала ни звука, но Тсуга вдруг посмотрела прямо на меня. Ее светящиеся кошачьи глаза блеснули, а губы растянула дикая улыбка.

Я погружалась глубже, глубже, тонула в темноте. Это был всего лишь сон. Я спала.

Этой ночью Грач сдвинулся с места во сне. Когда я разлепила глаза, моргая из-за яркого утреннего света, то увидела, что он лежит лицом ко мне, на расстоянии вытянутой руки, но все еще спит. Его чары вернулись. Хоть я уже и привыкла видеть его без них, этот облик был мне привычнее, и я была рада, что он восстановил свои силы. Мой взгляд блуждал по его лицу, рассматривая брови, немного изогнутые даже во сне, длинные ресницы, аристократические скулы и выразительный рот. Здоровье – или, по крайней мере, его видимость – окрасило его кожу золотым загаром, и волосы растрепались по земле. Я заметила небольшую впадинку на его щеке, там, где, когда он улыбался, появлялась ямочка.

Грач вдруг резко втянул воздух, то ли зевнув, то ли вздохнув, и брови его на мгновение нахмурились, прежде чем он открыл глаза. На его лице, сперва сонном, постепенно проявилось понимание и принятие того, где и с кем он находится. Он встретился со мной взглядом. Какое-то время мы просто лежали рядом в тишине, глядя друг на друга, слушая, как ветер шелестит в кронах деревьев, как падают листья на землю.

– Можно прикоснуться к тебе? – спросил он.

В этот момент в мире не осталось ничего, кроме этой поляны и нас двоих, как будто мы дрейфовали по морю, зеркально спокойному, и земля была далеко-далеко. Скоро нам предстояло распрощаться. Я могла позволить себе соблазн хоть раз – в этом не было никакого вреда. И кивнула.

Он протянул руку и провел пальцем по моему подбородку. Прикосновение было таким осторожным, что я его едва почувствовала. Он дотронулся до воротника плаща, в который я завернулась, и в мой уютный кокон тепла проникла осенняя прохлада. Принц продолжил вести пальцем по моему уху и выше, по лбу, остановившись в миллиметре от корней волос.

В ужасе я осознала, что за ночь там появился какой-то изъян.

– Грач! Не трогай это!

– Почему? – спросил он, но руку, впрочем, убрал. Он стал рассматривать мой лоб. – Вчера его тут не было.

– Нельзя тыкать пальцем в чужие прыщи. Это неприлично! Это как… как когда я смотрела на твою рану, что-то такое.

– Но твое лицо не гноится. И оно совсем не отвратительное.

– Благодарю. Мне очень приятно.

Мое веселье озадачило его. Насупившись, он ответил:

– Что-то в тебе меняется каждый день. Изобель, ты очень красива.

Я не питала иллюзий относительно собственной внешности. И не была ни особенно невзрачной, ни симпатичной – занимала неприметное место между двумя крайностями. Но Грач не умел лгать. Каким бы несносным ни был его тон, он говорил серьезно. Фейри, впрочем, могли видеть людей совершенно иначе, не так, как мы видели друг друга. Я пыталась унять невольный внутренний трепет, не желая раздувать много шума из ничего. В конце концов, это у него были проблемы с самомнением, а не у меня. И мне не следовало зазнаваться.

Он потянулся к моим волосам, растрепанным по земле, и принялся расчесывать пряди пальцами, пока те не перестали виться и не стали мягкими, насколько это было возможно. Казалось удивительным, что он, проживший сотни лет и привыкший развлекать себя охотой на волшебных чудовищ, может находить это занятие увлекательным, но лицо у него было совершенно завороженное. Я отвела взгляд, внезапно испугавшись того, насколько его внимание было мне приятно. Сколько времени уже прошло? Нам не следовало так медлить. Тревожные тени затянули дальние закоулки моего сознания – некоторые из них вовсе не неприятные. Меня поразило, как желание добраться до дома, страх перед Дикими Охотниками, предчувствие встречи с другими чудовищами – все эти волнения меркли и бледнели по сравнению с жутковатым предвкушением того, что могло произойти между мной и Грачом, если бы я не стала его останавливать. Весь мир и миллионы его возможностей сжались до масштаба легких прикосновений его пальцев, массирующих кожу головы: вся их прелесть и весь их ужас. Неужели другие девушки так же чувствовали себя, впервые позволяя кому-то к себе прикасаться? И не то чтобы это казалось мне унизительным, но… даже в семнадцать лет?

Костяшки его пальцев коснулись моего затылка. Так, пора было заканчивать.

– Нам нужно идти, – объявила я, поднимаясь с земли. Плащ соскользнул с моих плеч, и внезапный холод заставил меня поежиться.

Но Грач не пошевелился; лишь смерил меня ленивым взглядом, в котором явственно читалось: «Нет, большое спасибо, но идти я никуда не собираюсь».

– Вставай. – Я слегка пихнула его в бок ботинком, очень надеясь, что он не догадается, насколько фальшивой была моя решимость. – Давай же. Нельзя все утро пролежать здесь.

От моего толчка Грач вяло перевернулся на спину.

– Но я ранен, – пожаловался он. – Мне еще нужно закончить лечение.

– По мне, ты выглядишь вполне бодрым. Если ты, впрочем, настаиваешь, что с тобой что-то не в порядке, то мне следует снова взглянуть на твою рану – без внешних чар. Воспаление могло вернуться.

Он прищурился; потом протянул мне руку. Я наивно протянула в ответ свою, собираясь помочь ему подняться. Но тут его пальцы сомкнулись, он дернул меня к себе, и я, охнув, приземлилась к нему на грудь. Грач обаятельно улыбнулся. Я свирепо уставилась на него.

– Я достану железо!

– Если так надо, – страдальчески ответил он.

– Правда достану!

– Верю.

Я вдруг очень отчетливо осознала, что сижу на нем сверху, обхватив коленями узкую талию, руками упершись ему в грудь. Мы замерли и только сбивчиво, тяжело дышали, слегка покачиваясь. Вязкий жар снова нахлынул, заполняя все мое существо, спускаясь ниже.

Я не стала доставать кольцо.

Вместо этого наклонилась и поцеловала Грача.