Глава 17

КОГДА мы с Астрой вернулись к лестнице Овода, тронный зал преобразился. Паутинные гирлянды опутывали ветви; роса собиралась на их шелковых нитях и сверкала в лунном свете. Ночные цветы трепетали на каждом дереве, сияя собравшимися в сердцевинах волшебными огоньками, как лампады. Они озаряли прогалину неземным светом, в котором все казалось ненастоящим: столы, нагруженные вином, сладостями и фруктами; музыкальные стайки певчих птиц, порхающие низко, а потом вновь взмывающие в небо, и, конечно, фейри, как будто сошедшие со страниц старых сказок. Лунный свет мерцал, отражаясь в драгоценных камнях, украшавших их волосы, и холодно пламенел на серебряных вышивках их мантий и платьев. Они танцевали в парах без музыки – странный тихий вальс, вихри фигур которого я улавливала сквозь отверстия свой маски. И все это такое же безликое, как и я: птицы и цветы, лисы и олени с улыбками, острыми, как свет свечи, отраженный в изогнутом стекле.

Все были одеты в бледные цвета весеннего двора; все, кроме нас с Грачом. Я сразу же выцепила его взглядом из толпы: он стоял у подножия лестницы рядом с Оводом. Сегодня его наряд соответствовал титулу: длинный плащ винного оттенка, украшенный золотой нитью. Его тиара поблескивала под прядями растрепанных волос, а верхнюю часть лица закрывала маска ворона. Он держался непринужденно, улыбался; плечи его были расслаблены, а рука вовсе не тянулась к эфесу меча. С ужасом я догадалась: он не знал; Овод не сказал ему. Я любила его, а он не знал.

Осознание сковало мои ноги, будто вериги. Каждый шаг давался с трудом, несмотря на то что Астра поддерживала меня под локоть. Никто не замечал нас, пока мы не прошли добрую половину ступеней. Потом весь бал замер, и воцарилась тишина. Все смотрели на нас выжидающе. Я приостановилась, пытаясь собраться с духом и заставить себя пойти дальше. Так ли чувствовал себя Грач? Все время настороже, все время пытаясь скрыть любые следы слабости, заметь кто которые – в считаные секунды вцепится в горло? Без маски я была бы обречена.

Розовый лепесток соскользнул со ступеньки, на которую я только что наступила; за ним другой. Едва сдержав дрожь, я оглянулась, чтобы посмотреть, откуда они взялись. Лепестки устилали все ступеньки, по которым я прошла, – алые на белой березовой коре, – но я не заметила никого, кто мог бы их рассыпать.

– Платье заколдовано, – прошептала Астра, нагнувшись ко мне. – Лепестки будут появляться, где бы ты ни ступила. Но они ненастоящие. Смотри.

Порыв ветра развеял лепестки, и они растаяли в воздухе, как тени, едва пошевелившись. Зрелище было захватывающим и страшным. Мой путь на этом маскараде будет похож на снежную, усеянную каплями крови тропу, по которой прополз раненый зверь. Весьма подходящее сравнение, учитывая обстоятельства.

Я заставила себя идти дальше. Наконец, скрытые полами свободной, воздушной юбки, мои ботинки коснулись земли. Овод взял мою руку и прижал ее к губам, пока Грач рядом с ним очень старательно изображал безразличие. Я впервые почувствовала благодарность за его неведение. Если бы он знал, то приставил бы к горлу Овода меч в ту же самую секунду, и все было бы кончено прежде, чем мы бы даже попытались спастись.

– Какое наслаждение – наш первый маскарад в компании смертной, – сказал Овод. Белоснежные перья лебединой маски скрывали почти все его лицо, но я слышала улыбку в этом голосе. – И какое занятное платье Астра выбрала для тебя. Вы с Грачом отлично сочетаетесь! Разумеется, было бы несправедливо позволить ему одному весь вечер наслаждаться твоим обществом. Я вынужден настаивать на первом танце.

Голова у меня закружилась, как если бы я все еще спускалась и пропустила последнюю ступеньку. Стиснув зубы, заставила себя улыбнуться. Овод продолжал что-то говорить, но я не слышала ни слова, надеясь, что вежливых кивков будет достаточно. Грач нетерпеливо переминался с ноги на ногу. На нас было направлено столько взглядов, и я отчаянно мечтала о малейшей возможности переговорить с ним наедине.

Возможно, у меня был способ предупредить его, прежде чем Овод увел бы меня. Я закрыла глаза на мгновение; потом вообразила ощущение холодного когтистого прикосновения рук, стискивающих мое горло, по капле выжимающих из моего тела жизнь. Тошнота. Ужас. Смерть. Все это время я не прекращала улыбаться в надежде, что Овод решит, что это я просто кротко опустила глаза, пораженная его цветистыми комплиментами. Впрочем, со стороны скорее казалось, что у меня несварение желудка.

Подняв взгляд, я заметила, что Грач пристально рассматривает меня. Он почувствовал. Сквозь черные перья маски его глаза смотрели потрясенно и обеспокоенно. Я следила за сменой его эмоций. Сначала смятение, когда он понял, что я в порядке, потом следом постепенное понимание. Чтобы как-то объяснить окружающим свой странный вид, принц похлопал себя по плащу, будто что-то забыл. Потом проверил перевязь и меч. Нет, все-таки он не забыл меч. Вот оружие, на месте! Просияв, он поправил ножны. Боже, какая топорная актерская игра – хотя что я ожидала от существа, не способного лгать? – но значение всего этого было мне ясно. Сообщение получено. Он будет начеку.

– …и вот так я оказался обладателем целой телеги с репой, а мистер Торсбай был вынужден отдать мне мой жилет, почти самый любимый. Но хватит разговоров, – как будто ничего не замечая – или, по крайней мере, притворяясь, – болтал Овод, очень пристально рассматривая собственные запонки. – Я могу говорить о себе бесконечно, не так ли? Давай прогуляемся. Время уже позднее, в конце концов, и кажется, все ждут именно нас.

Как будто положив голову на гильотину, я протянула ему руку. У меня не было выбора. Он галантно взял меня под руку и провел к центру прогалины. Другие фейри держались на уважительном расстоянии; они перестали танцевать, ожидая торжественного выхода своего принца. Овод положил руку мне на талию; пришлось опустить маску, чтобы положить руку ему на плечо. Он умело увлек меня в танце, то отступая, то приближаясь, как морской прибой, и все остальные последовали за нами. Придворные парили вокруг нас с нечеловеческой грацией; тишину нарушало лишь шуршание муслина и шелка.

– Вы прекрасно выглядите этим вечером, Овод, – сказала я равнодушно.

– Да, я знаю, – ответил он. – И все же не могу отрицать: так чудесно – узнать, что мои подозрения подтвердились.

В отверстиях его лебединой маски вокруг глаз от смеха появились морщинки, которых я никогда не видела прежде, дома, в своей мастерской. Возможно, их доселе и не существовало: ловкий обман, как и та единственная прядь волос, которой он позволил выбиться из идеальной прически в судьбоносный день, когда я узнала о приезде Грача, как и то, что весенний принц годами покровительствовал мне, ни разу ни словом не обмолвившись о собственном титуле. Его маска была завязана на затылке бледно-голубым бантом, так что он мог видеть мое лицо, а я его – нет.

– Я слышал, вы с Астрой говорили о Зеленом Колодце, – продолжал он.

Во рту у меня пересохло, а желудок завязало узлом. Я пыталась найти способ оттянуть момент истины, сохранить за собой иллюзию неведения, опровергнуть участие Астры.

– Тебе не нужно лгать мне, Изобель. Я обладаю даром, уникальным даже для моего народа. Но ты уже и так об этом знаешь, не так ли?

Вот и все. Притворяться больше не было смысла.

– Жаворонок сказала мне, – проговорила я. Шелестящий ритм вальса стихал, заглушаемый шумом крови в ушах.

– Совершенно верно. Все это, разумеется, не было предопределено. Будущее никогда не бывает высечено в камне. Оно похоже на лес, видишь ли, и сквозь него ведут тысячи и тысячи троп, разветвляющихся в самых разных направлениях. Определенные события могут изменяться до самого конца. Вчера я еще не был уверен, какая версия у нас получится: эта или та, в которой ты выбираешь не говорить Грачу свое настоящее имя и возвращаешься домой невредимой, а потом, потому что я танцую где-то в другом месте с Крапивой, вместо того чтобы быть здесь, с тобой, пролетающий мимо соловей портит лацкан моего камзола, решив облегчиться прямо над нами. Именно поэтому я надел свой наименее любимый наряд. Но все равно заказал лимонные пирожные на всякий случай. – Он тоскливо вздохнул. – Увы. Теперь нам уже не до лимонных пирожных. Ну хоть отвратительный желтый пиджак Ласточки будет теперь уничтожен.

Над опушкой раздалась звонкая птичья трель. Из толпы танцующих послышался испуганный вопль.

– Как давно вы знали? – Мой голос дрожал от ужаса и ярости, сплетенных в удушливый комок. – Как давно вы ждали всего этого?

Он смерил меня взглядом. «От тебя я ожидал большего», – говорил этот взгляд.

– Я вообще не ждал. Я прошел с тобой весь этот путь, освещая тебе дорогу, каждый раз делая все возможное, чтобы ты выбирала только нужные развилки из сотен тропинок. Если посмотреть, не кажется ли тебе странным, что я был твоим первым покровителем? Или что Грач пришел к тебе за портретом, хотя столько столетий прятался от людей?

– Ах ты ублюдок, – сказали мы одновременно. Холодный голос Овода перекрывал мой. Он покачал головой, разочарованный, но не удивленный.

– Это было неизбежно, – молвил он.

К горлу подступила тошнота.

Неуклюже, как будто наощупь в темной комнате, меня коснулась теплая волна поддержки. Я безошибочно угадала в ней Грача. Он проверял связь между нами, понимая, что что-то не так, и изо всех сил стараясь утешить меня. «Он не знал», – подумала я. Он не знал, что я обрекаю его на смерть. И скоро мне придется это сказать. Я сглотнула, аккуратно отталкивая принца, и прежде, чем связь исчезла, почувствовала укол неприятного удивления, как будто захлопнула дверь прямо перед его носом.

– Вы пусты, – с трудом выговорила я, – и жестоки.

– А. Да, это правда. Хочешь узнать величайший секрет всего прекрасного народца? – Когда я не ответила, он продолжил: – Мы предпочитаем притворяться, но, если честно, мы-то никогда не были по-настоящему бессмертны. Фейри живут долго и видят, как изменяется мир, но никогда не меняют его сами. Когда наше время подходит к концу, мы нелюбимы и одиноки, и от нас не остается ничего, даже имени на надгробной плите. А смертные – благодаря их трудам, их Ремеслу – остаются в памяти поколений навсегда. – Он грациозно вел нас через толпу танцующих, не пропуская ни шага. – О, ты даже не представляешь, какую власть ваш народ имеет над нами. Как мы завидуем вам. В самом малюсеньком ноготке человека больше жизни, чем во всех моих придворных, вместе взятых.

Было ли дело в этом? Была ли это единственная причина, по которой фейри проклинали человеческие эмоции, потому что те немногие из них, способные чувствовать, служили лишь напоминанием для остальных, которые были всего этого лишены? И поэтому любовь, опыт, которому они завидовали почти с горечью, стала самым страшным преступлением.

– Так вот почему вы это сделали? – прошептала я. – Из зависти?

– Я думал, ты обо мне более высокого мнения, Изобель, – ответил Овод. – Меня это ранит. – В голосе его не было ни капли обиды, скорее, напротив – такое безразличие к чужому мнению, что, услышав чьи-то слова о себе, он вряд ли понял бы, что они значили. – Нет, моя игра сложнее; она уходит немного глубже в лес, дальше по тропе. И сейчас я более не буду тебя задерживать. Время на исходе, и я уверен, что ты с куда большим удовольствием пригласишь на танец Грача.

Он провел нас между других танцоров, туда, где Грач неохотно кружился в вальсе с Наперстянкой. Овод продолжал ждать от меня чего-то, но мне уже нечего было ему сказать.

– Не бойся, – ответил он на мое молчание. – Дело неприятное, но оно довольно скоро подойдет к концу. – Отняв шелковую перчатку от моего плеча, он наклонился мне к уху так близко, что я почти чувствовала прикосновение перьев маски. – Помни: как бы я ни вмешивался, значение в конечном итоге имеет только твой выбор. Добрый вечер, Наперстянка! Грач! Позволите украсть этот танец?

Лепестки роз кружились вокруг нас, пока мы менялись партнерами, и исчезали, оставляя после себя лишь призрачный тяжелый аромат. Я подумала, что, если выживу, больше никогда не смогу нюхать розы.

– Я почувствовал… – начал Грач, но я резко дернула головой, заставляя его замолчать. Хотела подождать, пока Овод и Наперстянка окажутся подальше от нас. Однако, когда несколько секунд прошло, я поняла, что не могу произнести нужные слова. Просто не знала, как выговорить их. Они были слишком огромные и страшные и не умещались у меня на языке.

Мы кружились и кружились. Огни озаряли волосы Грача и отсвечивали в золотой вышивке на его плаще. Придворные плыли мимо нас, кружась, но не касаясь, как цветы на поверхности озера. Волчья маска обернулась, проплывая мимо, и посмотрела прямо на меня; я чувствовала на себе бесчисленные взгляды, выжидающие, когда настанет кульминация охоты. Две жертвы, одна начеку, другая ни о чем не подозревает; скоро обеих выкурят из зарослей и погонят к кровавой развязке.

– Изобель? Что случилось?

– Я должна попросить тебя об услуге, – сказала я.

– Что угодно, – быстро ответил он.

Я заставила себя не отводить взгляд.

– Ты должен использовать приворот, чтобы изменить мои чувства.

Грач едва не оступился.

– О чем ты говоришь?

Рядом с нами Наперстянка запрокинула голову и заливисто рассмеялась; от этого звука по всему маскараду будто побежала трещина.

– Я говорю, что я…

– Нет. Не надо. – Он смотрел на меня, будто его высадили на необитаемом острове, а я была кораблем, уплывающим все дальше и дальше в открытое море.

Тошнотный запах гнили ударил мне в нос.

– Грач, прости меня, – выпалила я. – Я тебя люблю.

Наш следующий поворот позволил мне бросить взгляд на накрытые столы. Я заметила, как одна из фейри поднесла к губам грушу, но фрукт в ее руках вдруг почернел и потек сквозь ее пальцы, киша личинками. Она все равно съела его с выражением сладостного блаженства; сок и мякоть потекли по ее подбородку. Фрукты на всех остальных тарелках тоже превратились в гниль. Темная жижа потекла по фарфору, запачкала скатерти, закапала на землю.

– Когда? – спросил он, едва шевельнув губами. Нижняя часть его лица тоже стала похожа на маску – мертвенная бледность кожи, подчеркнутая темнотой кудрей и высокого воротника.

Певчая птица пикировала с высоты, чтобы поймать бабочку в полете и растерзать ее парой движений клюва. Многоцветное сияние волшебных огоньков высветило болезненность и лихорадочное возбуждение танцоров, продолжающих кружиться в вальсе. Звериные маски скалились. Цветочные маски смотрели на нас, непроницаемые. Они вальсировали до головокружения, с исступленной развязностью, больше не играя в людей: от смертного бала осталась лишь его пародия, маскарад из ночных кошмаров.

– Вчера. Но я не знала, пока… – Говорить об этом было невыносимо. – Прошу. Наше время почти на исходе.

– Я не могу этого сделать, – отказался он. Над нашими головами прокаркал ворон.

– Тебе придется!

Он отпустил мою талию, чтобы потянуть за узел своей маски. Она упала на землю и тут же потерялась под ногами других танцоров.

– Я дал слово, – сказал он, открытый, обнаженный. Мы сделали шаг вперед, затем назад. Разворот. Слова были на вкус как отравленное вино.

– Тогда все кончено.

– Изобель, – произнес Грач. Он перестал двигаться, и мы, единственные среди всех пар, остановились. – Я никогда еще не встречал никого несноснее, отважнее и прекраснее тебя. Я люблю тебя.

Всхлип застрял у меня в горле. Поднявшись на цыпочки, я притянула его к себе и поцеловала: яростно, до боли, слыша, как голоса наблюдавших за нами фейри сливаются в какофонию издевательских воплей и возмущенных визгов. Они только этого и ждали.

Шелест звука. Внезапно мы оказались одни посреди поляны, как будто придворные испарились в ночи, подобно призракам. Но нет, они все еще были здесь – я заметила гротескные силуэты масок, выглядывающих из-за кустов, деревьев, из каждой тени; их хозяева затаились, сжались в предвкушении, как богомолы, готовые нанести удар.

И мы не были совсем одни. Тонкая беловолосая фигура, облаченная в черные доспехи, стояла рядом с одним из столов спиной к нам. Я не видела, как она появилась; вероятно, уже какое-то время стояла там, выжидая. Подняв одно из испорченных пирожных, она рассмотрела его, а потом с отвращением отбросила в сторону.

Звук охотничьего рога эхом прогремел по всему лесу. Я почувствовала вибрацию, исходящую от земли, пробирающую до костей. Еще два звука ответили на зов, но этот глубокий рев издавал вовсе не рог. В туманной тьме меж деревьев пошевелилась пара огромных силуэтов. Они были так велики и опутаны ветвями, что я бы приняла их за гигантские дубы, если бы исполины не сдвинулись с места, оказавшись двумя огромными танами, каждый минимум в два раза больше того, что был убит Грачом в день нашей первой встречи. Подобно бледным огням в ночи, из леса, как будто спасаясь от чего-то, выскочили гончие и закружились у ног Тсуги, переворачивая столы в тщетной надежде на ласку. От их высунутых алых языков шел пар.

Снова прозвучал рог. Только тогда она обернулась.

Этим движением она будто сдернула с тронного зала покрывало. Воздух пошел рябью, и березы вокруг посерели и покосились; кора стала осыпаться, изъеденная жуками. Мох под нашими ногами стал нездорового желто-зеленого цвета, и цветы сморщились от влажного жара, поднимающегося от земли, отравляя воздух смрадом разлагающейся растительности. Хворь летнего двора достигла весенних земель – или же была здесь все это время.

– Я здесь, чтобы обеспечить соблюдение Благого Закона! – прокричала Тсуга громко и ясно. От следующих ее слов деревья застонали и зашептали, и все вороны вспорхнули с веток беспокойным бесшумным облаком. – По приказу нашего сюзерена, Ольхового Короля.