Осень разболелась вдрызг. Куталась в плотные туманы, чихала дождевой моросью, вздыхала холодными ветрами и всё никак не могла решить – умереть ей уже окончательно или оправиться и покрасоваться ещё. От этой её нерешительности решительно устали все вокруг. И море уже не успокаивалось и ворочало своими чёрными боками с утра до ночи и потом дальше – до утра (будто укладываясь на зиму в спячку, хотя мы-то знаем, что нет, но как бы да). И земля расхлябилась и чавкала под ногами жирными комьями грязи, и всё, абсолютно всё вокруг было мокрым: опавшие листья, голые палки кустов, мох, камни в сопках, люди, понуро снующие туда-сюда, фрагменты асфальта на дорогах, бетон казарм и штаба дивизии, да что там бетон, – даже железные пирсы и резиновые бока лодок выглядели так, словно отсырели насквозь и навсегда.

Мы с ракетчиком Серёгой висели вечером на ограждении командирского мостика носами вниз и курили «в кулаки»: мне хотелось спать, а Серёге – сдать устройство ГТЗА. «В кулаки» – это такой специальный профессиональный приём, когда ты привыкаешь к тому, что с неба почти всегда что-то сыпется: то снег, то дождь, то мокрый ветер. Мокрый ветер почти всегда. Дождик шелестел по спинам и капюшонам альпаков, я смотрел на капли, текущие в головокружительный и почти не видный в темноте низ, а Серёга что-то ожесточённо рассказывал, рисуя пальцем схемы на мокрой резине. Серёга, конечно, путался в деталях и некоторых связях. Начал он бодренько, но быстро заблудился и ушёл куда-то в доисторические пустоши, периодически возвращая себя к теме волшебным приёмом построения логических цепей «ну и вот». Хотя, в целом, уже то, что ракетчик знает, что винты стоят не за восьмым отсеком, а за шестнадцатым, я считал безусловным своим педагогическим подвигом. Я, конечно, догадывался, что вопросом про фенестрон уложу Серёгу на обе лопатки, но делать этого не планировал – с Серёгой мы уже успели подружиться, а дружба, ребята, она важнее всяких там хитрых устройств.

– Знаешь, Серёга, что мне кажется подозрительным?

– Что?

– То, что ты, по ходу, сдашь зачёты по устройству корабля раньше, чем механические лейтенанты.

– Ну дык. Я же умный!

– Это-то понятно, но боюсь, что Антоныч не оценит нашего с тобой учебного рвения.

А вообще вся эта история с Антоныча и началась. Группу лейтенантов, прибывших для службы в экипаж, распределили по наставникам для приёма у них вагона и маленькой тележки зачётов: по специальности, по устройству корабля, по устройству своего отсека и по допуску к несению дежурно-вахтенной службы. По устройству корабля всех лейтенантов старпом приписал к механику. Не хуй мне делать на старости лет, сказал механик и перепоручил всех лейтенантов командиру дивизиона живучести. Не хуй мне делать на старости лет – подумал, но не сказал вслух командир дивизиона живучести и перепоручил лейтенантов командирам групп.

– Вот ты, Эдуард, чем, например, сейчас занимаешься?

– Я?

– Ты.

– Ну как. Матчасть, учёба, личностный рост – всё вот это вот.

– То есть, как всегда, ничем?

– Ноги этого несправедливого мифа растут из вашей трюмной зависти. Если я всё вовремя чиню и у меня всё работает, то это отнюдь не означает, что я ничего не делаю и…

– Слушай, давай потом я твой плач киповский выслушаю, а сейчас вот тебе мой командирский указ: берёшь себе в подопечные новёхонького, с пылу с жару, ракетного лейтенанта и учишь его матчасти до полного изнеможения чувств! Лейтенант просто подарок судьбы: из Питера, кончил в училище имени Попова, папа капраз в штабе ВМФ, семья такая интеллигентная, что мама не горюй! От сердца тебе его отрываю, по блату, можно сказать, и от огромной моей к тебе любви и уважения. Цени. Ценишь?

Ну что тут скажешь? Надо идти распечатывать зачётный лист по устройству и знакомиться: не могу же я учить абсолютно незнакомого мне человека. Один на семьдесят человек компьютер был, естественно, занят, в этот раз первым дивизионом.

– Эй, кто там у руля! – крикнул я через спины и звуки выстрелов в сторону монитора. – Распечатайте мне зачётный лист по устройству корабля, и тогда я от вас отстану!

Лист (три листа А4 с двух сторон) распечатали и, подписав его, я отправился искать нового ракетоса. Искать не в том смысле, что я не знал, где он находится, а в том, что свежий офицер на корабле всегда чувствует себя немного потерянным и ждёт, когда его кто-нибудь найдёт. Ну и я не знал, где он находится, это тоже, да.

Серёга сидел в каюте, смотрел на флажок группы «Король и шут» и делал вид, что держится бодрячком.

– Ну что ты, – говорю, – осваиваешься помаленьку? Как тут тебе у нас по первым впечатлениям? Как вообще жизнь? Служить собираешься или как? Не обижает ли кто? Ладно, вот тебе зачётный лист, я теперь твой временный босс по устройству корабля, живу в Гарлеме, рядом с дустом.

И довольный своей чуткостью и душевностью вышел.

– Нормально, – донеслось мне вслед, – осваиваюсь помаленьку…

А, чорт, точно, надо же было ответы на вопросы послушать!

Не сразу, но к зачётному листу Серёга приступил – оно и понятно, что не сразу, там же русских слов процентов тридцать, а остальное – аббревиатуры, которые выпускнику пассажирского училища и в кошмарном сне не снились. Опять же, лист по специальности ещё – тут же надо лавировать, лавировать и вылавировать, чтоб и на ёлку влезть и конечностей не оцарапать.

Парнем Серёга был сообразительным. Не в том смысле, что сейчас он тупорез, а в том, что тогда так оказалось. За дело он взялся бодро, но, само собой, в вопросах устройства механической матчасти пускал пузыри, что довольно естественно для лейтенанта из боевой части номер два. Механики-то тоже, знаете, в их ракетном лесу без фонарика быстро теряли ориентацию. Не имея намерений Серёгу тормозить в его становлении, выработал я такой алгоритм: Серёга изучал вопрос самостоятельно, рассказывал мне общие понятия, а потом я вёл его по отсекам, тыкал пальцем в устройства и посвящал в детали. Механика из него таким способом сделать было невозможно, но и цели-то такой не ставилось. Во всяком случае, намеренно…

– Ну как, шарю я?

Вернул меня в реальность от созерцания капель Серёга.

– Ну… почти. Сейчас тринадцатый и пятнадцатый отсеки пролезем и можешь проситься в турбинисты!

– Чур меня, чур! Слушай, а что на ужин у тебя сегодня?

– Сегодня? Сегодня у меня на ужин чай и воспоминания о вчерашнем ужине.

– Прикольно! А мы с Олегом такую штуку на ужин прикупили – с ума сойдёшь от крутизны! Пойдёшь к нам?

– В ваш секретный пост, куда мне категорически нельзя заходить?

– Ага, где ты прошлый раз тумблерами игрался, а мы потом полночи их обратно восстанавливали!

– Пойду, конечно! А тумблерами дадите пощёлкать?

– Спрашиваешь!

– Так! – строго сказал Олег, который был на год старше Серёги, в абсолютно секретном ракетном посту. – И тумблерами мне тут не щёлкать!

– Да ладно, чо ты орёшь-то на старшего по званию?

– А то и ору, что тут тебе не «Молибден»! Тут тебе, знаешь (на этом ракетная фантазия кончилась) …о-го-го!

– Угу. Ну отключи пульт, я же всё равно им щёлкать буду, и давай, что там у вас такого необычного на ужин – показывай.

Абсолютно секретный ракетный пост находился между Пелагеей и Аглаей – это они мне ещё в прошлый раз рассказали. А, вы же сейчас не поняли, о чём я: они всем ракетам имена женские давали, чтоб, значит, не бездушными ядерными смерчами управлять, а вполне себе милыми и уютными, хоть и ядерными, устройствами. Ничего на посте не было особенного – узенькая выгородка вдоль борта, напичканная стойками с лампочками, железными шкафами под красными печатями и парой складных стульев, – посторонний человек, зайдя в него, наверняка не оценил бы всю потенциальную грандиозность того, чем этот пост управляет.

Расселись мы за узеньким столиком, воткнули кипятильник в разъём для паяльника, и Олег полез в сумку.

– Ты офигеешь сейчас! – пообещал он.

– Давай-давай уже, не томи! – потирал ладони Серёга.

– Вуаля! – и Олег извлёк на свет килограммовую пачку «Роллтона».

Повисло восхищенное молчание, только кипятильник уютно булькал в литровой банке и жужжали схемы поддержания микроклимата в шахтах.

– Видал! – как бы спросил Серёга.

– Дай-ка, – говорю, – посмотреть. Это же надо до чего прогресс дошёл, вы себе представляете! Вот это я понимаю – забота о людях!

– А вкусные какие – ты не поверишь! Мы вчера одну на ужин с Серёгой накатили! Давай уже, запаривать будем, а то слюнки текут! Не трогай, блядь, этот тумблер! Вон те вот щёлкай, только по очереди!

Залили макароны кипятком – вкусно запахло едой и желудки заурчали, что твои тигры, в предвкушении.

– Дай чего – накрыть банку, – протянул руку Олег.

– А во, зачётным листом моим накрой.

– Дурак ты! Его в руки без перчаток брать противно, а тут же это – пища!

Это-то да. Зачётный лист у офицера жил в белом цвете недолго, в зависимости от активности его владельца, но не больше месяца. Потом становился он похожим, можно было бы сказать, что и на портянку, но знавал я в колхозе трактористов, что и портянку такую наматывать не стали бы. И это отнюдь не говорит о какой-то неаккуратности или небрежном отношении к своим знаниям у лейтенантов. Наоборот, это говорит о том, что первое, чему они учатся, попав на корабль, – нюхать обстановку. И одна из самых успешных составляющих в сдаче зачётов – это не ум, сообразительность и трудолюбие (хотя они тоже не помешают), а наличие зачётного листа всегда при себе. Лезешь в трюм – бери с собой зачётный лист, идёшь на обед – бери с собой зачётный лист, в туалет тебя зовёт организм – слышишь шёпот на краю слуха? Это зачётный лист шепчет тебе «Вася, возьми меня с собой, я тебе авось и сгожусь!». «Психология» – называют эту науку гражданские, а у военных говорят просто – чутьё. И у старпома, как ни странно это сейчас прозвучит, бывают хорошие настроения – нет, нет, да и подмахнёт какой зачётик, для восстановления своей кармы. Так что, если зачётный лист, который живёт у лейтенанта месяца три-четыре, залить водой, то в получившийся взвеси можно найти всю таблицу Менделеева, не исключая радиоактивных и редкоземельных элементов.

– Погоди, а чего он у тебя такой толстый? Все вместе носишь?

– Не, это только по устройству корабля.

– В смысле? А ну-ка дай посмотрю… а что это за лист такой? Хуясе, а что это за буквы? А чего он такой… не кончается? Эй, так это же для механиков лист! Эдик, ёпта, вы чё? Что вы издеваетесь над парнем? Упыри! Я-то думаю, что он там вязнет в листе этом, а оно вон оно чё! А мы-то, чего, думаем, он на подъёбки наши не ведётся, гения, думаем, прислали нам! Мы то, по молодости, и в йодную яму с пузырьком ходили йода набирать доктору и маневровые за прометиевым проваломслева внизу искали, а этот чего думаем умный такой, а он, вон оно чё – не умный! Его механики просто подъебнули! Серёга, что ты молчишь? Возмущайся со мной!

А макароны уже разбухли и ласково желтели в банке, томясь от желания нас удовлетворить.

– Ну, – как-то без экспрессии возмутился Серёга, – а я думаю, чего у всех по пол-листа уже сдано, а у меня и до трети не дотягивает ещё, что я такой, думаю, дурачок у папы получился.

– Так. Давайте уже есть, а плач ваш ракетный я потом выслушаю, на сытый желудок!

– А я вот помню, – завёл застольную беседу Олег, уже дуя в ложку, – когда маленький был, то мне бабушка отдельно холодец варила. Все любили без жира, прозрачный, а я любил когда с пляшечками этими по верху, как туманом, подёрнут чтоб был…

– Вот поэтому ты и жирный, – вставил Серёга.

– …хлеба чёрного так возьму корочку тёплую и сверху жирок этот собираю, а потом уже сам холодец. И с чесночком чтоб, с этими вот мягкими хрящичками, но чтоб мяса не сильно много, а половина от объёма. Сильно мясистый не любил. А все вокруг сидят за столом и смотрят на меня. Откудова, говорит, отец матери, ты его принесла такой породы, он же не наш, мы же вон, интеллигенты, а он даже мизинец не оттопыривает, когда чай пьёт. И бабушка, старенькая же уже была, а вот, смотри ты, не лень ей было мне отдельно варить, сейчас только понимаю, а тогда вроде как нормальным это считал. А как она борщ варила, ребята!

– Да что там борщ, – не выдержал Серёга, – мама моя вот утку фаршированную делала. О-о-о, скажу я вам, господа товарищи, не едали вы такой и, пока ко мне не приедете, не судьба вам будет. Такое ощущение, что дня два она её готовила. Покупала только на рынке всё и выбирала там часа два, вот смотрела на что-то, щупала, нюхала, потом дома мыла, драила, отмачивала, натирала, нашпиговывала и запекала. А когда запах из духовки начинал идти! Просто всё бросалось дома и все ходили вокруг кухни! А потом она её на стол достаёт и ты уже чувствуешь, как вот эта вот корочка румяная хрустеть на зубах будет, а под ней сок прямо течёт, и слюней полный рот, и уже удовольствие, хоть и есть не начал! И отец под неё наливал себе стопочку и так вкусно крякал, когда выпивал, что я думал, ну обязательно, конечно, когда вырасту, тоже так вот, под утку и стопочкой…

– Да ничего вы в еде не смыслите, заложники городской жизни потому как! – макароны мои кончились, – вот у меня бабушка в деревне жила, свиней там всяких держала, корову. Кур.

– А вишни были? – уточнил Олег.

– Были, а при чём тут вишни?

– Уж больно я их люблю. Возьмём, бывало, пару кило вишен…

– Так, не перебивай, я же про нормальную еду сейчас…

– Да откуда у вас нормальная еда? Картошка же одна!

– Это миф. Намного больше картошки белорысцы любят мясо, просто тщательно это скрывают, чтоб их все жалели! Так вот, заколют, бывало, кабана и разделка там всякая во дворе идёт: суета, кишки, кровь, палёная шерсть, уши с солью, а потом колбасы набивают и мясо вот это, тёплое ещё, на сковородку, да с салом и блинами – ох, это просто, скажу вам ребята, запретить надо! Это же наркота, как есть! Пока не лопнешь, – есть не перестаёшь! А в сарае потом окорок вяленный, кум-пяк, по-белорусски называется, висит в марлю закутанный, и ты с улицы прибежал, бабушка в поле там, жуков собирает, или ещё где, а ты нож схватил, шасть к нему и полосу мяса себе, херак, отчекрыжил, не жуя почти, заглотил и дальше с босотой деревенской гусей соседских гонять! Эх… да, ничего такой «Роллтон». Но чего-то не хватает, да?

– Ага, – вздохнул Олег, – давайте чаю, что ли, по стакану – может чаю не хватает?

– Именно, – согласился Серёга, – именно чаю нам сейчас и не хватает! Кто банку моет? Опять я? Я всё ещё самый молодой же, да? Морской закон ваш не отменяли, часом? Ну ладно, давайте вашу банку, пойду.

– Не ной, – говорю, – я тебе за это расскажу, что такое фенестроны! Среди люксовых лейтенантов будешь как папа ходить и лещей всем раздавать!

– Ох, а лещей, помню, после автономки выдавали, да? – уже за чаем вспомнил Олег.

– А ты откуда помнишь? Тебя же не было ещё.

– А Вова тут, в посту, хранил свои банки с ними и мы ходим, на него увлажнёнными глазами смотрим, так он и сдастся, периодически, берите, говорит, но только одну! А они такие, да? Жирные, мясистые!

– Давайте перестанем про еду? – первым не выдержал Серёга, – давайте о чём-нибудь высоком? О музыке там или о погоде…

– А осень-то в этом году, да? Всё никак кончаться не хочет! Ты подумай, бездушный, с одной стороны, предмет, а так упирается, как будто характер имеет!

– А мне, – говорю, – нравится осень. Это же не время года, а прямо философия в натуральном её выражении.

– Эка ты загнул! А лето тогда какой предмет?

– Лето? Ну не знаю, – физкультура.

– А весна, давайте будет ИЗО! – подхватил Серёга. – Толку нет, как от предмета, только что с виду и красиво!

– А зима тогда?

– А зима тогда – вызов к директору!

– С родителями?

– И с участковым инспектором!

– Было у тебя?

– Нет, но представляю!

– А пошли, – говорю, – на мостик чай пить, пока нас к директору не вызвали!

На мостике было так же сыро, как и час назад, только стало темнее – так, что хоть глаз коли. Полярная ночь уже подступала, а снега не было, чтоб хоть немного её отбелить, и в черном воздухе только и видно было, будто плавающий вдалеке штаб и жёлтые стояночные огни лодок, размытые дождём. Источник тепла и уюта был один – рубочный люк, да и тот не рядом. Чай, уже довольно остывший, вынесенный на холод, радостно задымил паром и пить его стало вкуснее – прям как настоящий, а не пыль с грузинских дорог, которую мы тогда заварили.

– Эх, – поёжился Олег, – хорошо-то как! Жаль, что не курю, а то бы вот прямо в затяжку бы сейчас!

А Серёга просто молча улыбался, будто был чем-то доволен. Вот чем может быть доволен лейтенант, у которого и треть листа ещё по устройству корабля не закрыта, скажите мне?

Но Серёга такой до сих пор, за что ему спасибо: в какую бы жопу не попал, всегда найдёт повод улыбаться и быть счастливым, хоть на секунду, вот эту вот самую, которая сейчас пройдёт, но, пока не прошла, – почему бы и нет. И этому у Серёги можно поучиться, доложу я вам, – не надо искать поводов для счастья, надо уметь быть счастливым просто так, хоть на секунду, но ежедневно и прямо сейчас.

Работает сейчас Серёга директором – даёт стране всякого там и каждый раз, когда я приезжаю, хоть час-полтора, а находит, чтоб встретиться и свозить меня в какое-то место, где всё модно и маленькие порции стоят, как небольшой магазинчик в райцентре. Вот же, говорю, Серёга, смотри – шавермешная, пойдём там и посидим, ну куда мы поедем, зачем, а вот пельменная смотри, а вон кухня тюркских народов, ну я знаю, что рыгаловка, но там же, в любом случае, подают кофе. Но нет, отвечает Серёга, ты гость у меня и только не это. Вот там клуб есть один, закрытый, у пяти человек в городе в него карты есть, там вход по паролю, кого попало с улицы не пускают, – как люди там и посидим, там чай, я тебе говорю!

Полчаса кружим по кварталу, вокруг этого клуба, пока найдём, где припарковаться, потом паркуемся далеко и идём полчаса до него. И вот этот клуб: там неудобные стулья, низкие столики, темно, щиплет глаза от кальянов и в меню из понятных слов только «пиво», а всё остальное – брови носорога, завёрнутые в морские водоросли, нет, Эдик, ну какие суши, – это специальное блюдо и ждать надо долго, потому как пока те носороги вырастут, пока у них брови постригут, пока от полиции потом следы заметут, это же понимать надо! Нет, Эдик, это не вода с хинином, это же специальный редкий чай, только в Китае его подают и тут! Нет, им не срут слоны, я бы предупредил. Нет, здесь нет «Липтона» в пакетиках, ну не позорь ты меня, а давай доктору фотку скинем – пусть обзавидуется, спартаковец хренов! Сделай так вот, типа Зенит – чемпион! Что значит тебе пофиг, ну притворись, пусть доктор там локти себе искусает! Ну какие котлеты, Эдик, ну меня членства лишат, ну ты что, ну вот угорь есть, давай с угрём – мне не так стыдно хоть будет.

Ладно, думаю, ради дружбы потерплю, у дуста пельмени дома есть – потом полечимся с ним от гастрономического шока – ем это, что не помню как называется, пью то, чем, я надеюсь, всё-таки не какали слоны и вспоминаю, как мы, сидя между Пелагеей и Аглаей, заваривали на троих килограммовую пачку «Роллтона» и так уютно мне от этих воспоминаний, и от Серёгиной радости, что он меня видит, что хрен с ними, даже и со слонами этими, если вы понимаете, о чём я.

А осень до сих пор люблю больше всех времён года, хотя в памяти о Севере в основном зима, но зима, какой бы долгой она не была, всегда проходит, и именно осенью так приятно об этом думать. А что вашей весной? Ну пришла, слякоть развела, бабушек на дачу выгнала, мелькнула и фьють – зима на пару месяцев ближе.

Нет, только осень, только философия в натуральном её выражении!