Разговаривая таким образом, трое товарищей проехали чуть ли не половину Франции и нигде не встретили ничего особенного. Должно быть, вид трех молодцов, крепких и исправно вооруженных, внушал особенное почтение всем ворам, какие попадались на дороге, а щедрость располагала в их пользу всех хозяев гостиниц.

Переехав Луару в окрестностях Блуа, они услышали в ближайшем лесу громкие звуки рога и догадались, что благородное дворянство забавляется там охотой. Погода была ясная, местность живописная и богатая; вблизи лениво протекала широкая Луара, вокруг шли темные леса вплоть до самого горизонта; Гуго, недолго думая, поскакал прямо к чаще, откуда доносился звук рога.

Через несколько минут он оказался в самом блестящем обществе; охота шла на оленя. Свора была отличная, впереди неслись большие ищейки. Около двадцати господ в шляпах с перьями разъезжали по зеленым аллеям. Впереди скакала на белой лошади молоденькая дама. На ее серой шляпе колыхалось голубое перо, на шею спадали кольцами белокурые волосы с золотым отливом. Голубой бархатный корсаж плотно обтягивал стройный стан.

Рядом с незнакомкой — Гуго вовсе не удивился бы, если бы узнал, что у нее течет в жилах королевская кровь, — красовался всадник важного вида, нашептывая ей любезности. Улыбка освещала ее веселое личико, которому могла бы позавидовать любая богиня. Красота незнакомки была ослепительная, красота кавалера — какой-то надменной. Ей, казалось, нет еще и двадцати лет, ему — не больше двадцати пяти. Какое-то необъяснимое чувство с оттенком ревности схватило Гуго за самое сердце.

Дама с охотником скрылись в чаще. Но ни изумление при виде прелестной незнакомки, ни бросаемые со всех сторон любопытные взгляды не отвлекали внимания Гуго от всех подробностей охоты, и он не чувствовал ни малейшего замешательства, как будто находился в окрестностях Тестеры, у своего друга маркиза де Сент-Эллиса. Собаки бегали туда-сюда по широкой поляне, искали по следу, обнюхивали траву, возвращались опять назад; ясно было, что след зверя потерян. Гуго сошел с коня среди охотников, которые не решались сознаться, что дали маху.

— Вы гоните оленя, господа? — спросил молодой граф.

Его красивый жеребец, нетерпеливо бивший копытом, уже расположил к нему некоторых: такого коня не могло быть у первого встречного.

— Да, — ответили ему, — великолепный зверь!

— Ну, господа, — заявил Гуго, — вы идете по неверному следу: это вот — след лани, а это — годовика… надо хорошенько поискать в лесу и поправить ошибку.

Гуго вошел в чащу, а за ним охотник с ищейкой. Поискав некоторое время, он указал пальцем на совсем еще свежий след на мху у корней дуба:

— Вот он след! Пускай собаку и марш за ней! — крикнул Гуго и мигом вскочил на коня.

— Э! Да это, видно, охотник! — заметил один из дворян.

Все кинулись за зверем, который уходил в долину. Целый час он не давался, заскочил было в воду, потом бросился назад в лес. Гуго вел охоту; он затрубил, чтобы дать знать, что зверь уходит в логово. Общество немного рассеялось: добрая половина держалась за Гуго, другие опять потеряли след.

Охотники скакали в это время по такой чаще, что легко было сломать себе шею. Красавца, недавно ехавшего возле дамы с голубым пером, уже не было при ней. Гуго благословил судьбу. Он заметил, что незнакомка забралась в глубокую рытвину между двумя крутыми откосами, густо поросшими кустарником. Как ни горячо он гнал оленя, но тут кинулся вслед за дамой. Не успел проскакать и ста шагов, как увидел, что белая лошадь закусила удила. От безумных скачков даму так подбрасывало в седле, что нельзя было терять ни минуты.

Гуго пришпорил коня и нагнал ее, но, бросив взгляд вперед, увидел, что глубокий овраг ведет прямо к страшному крутому обрыву. На взбесившейся лошади дама с голубым пером летела к верной гибели. Нужно было удержать лошадь во что бы то ни стало.

Дорога так сузилась под конец, что не было никакой возможности прыгнуть рядом и остановить лошадь за узду. Гуго измерил взглядом расстояние, остававшееся до обрыва, и, видя, что оно уменьшается со страшной быстротой, достал было пистолет из кобуры. Но пуля могла попасть в даму, а не в лошадь: на полном скаку нельзя было ручаться за верность руки. Что делать?

Вдруг его осенило. Он выхватил из ножен шпагу и, прильнув к шее коня, пустился во весь опор; в четыре скачка он догнал белую лошадь и, нагнувшись, изо всей силы хватил ее шпагой по задней ноге; лошадь сразу упала, но прежде, чем она успела опять подняться, Гуго соскочил с коня и, держа шляпу в одной руке, подал другую амазонке. Та сама уже спрыгнула с седла, между тем как ее лошадь пыталась встать, оставляя за собой кровавый след. Обрыв был всего в десяти шагах. Еще одна секунда — и дама погибла бы.

Незнакомка, выпрямившись во весь рост, с лицом скорее разгневанным, нежели взволнованным, окинула Гуго надменным взглядом и сказала:

— Кажется, вы искалечили мою Пенелопу!

— И в самом деле, похоже, ей трудно будет оправиться.

— А кто вас просил?

— Пришлось выбирать: вы или она. Посмотрите сами… Еще один скачок — и Пенелопа, которая не слишком-то о вас, кажется, думала, увлекла бы вас за собой на дно пропасти. Она бы тоже убилась, но ведь это вас не воскресило бы.

Дама, бросив взгляд на обрыв, произнесла:

— Может быть, вы и правы.

— Я уверен в этом. Если бы вы убились, я остался бы безутешен навеки.

— А как вас зовут?.. Надо же мне узнать имя любезного кавалера, которому я обязана жизнью.

— Поль Гуго де Монтестрюк, граф де Шаржполь.

— Имя совсем неизвестное при дворе.

— Со временем оно станет известным.

Их взоры встретились, один — полный гордости, другой — твердой уверенности.

— Делать нечего, — продолжала дама, — придется сдаться и поблагодарить вас за оказанную помощь.

В это время остальные охотники подскакали к ним; впереди всех несся красавец, ехавший в начале охоты подле амазонки с голубым пером. Она махнула им платком и попросила отъехать назад, чтобы дать ей место выбраться из узкой рытвины, куда занесла ее Пенелопа. Все повиновались. Через минуту дама появилась на гладкой поляне вместе со страшно хромающей белой лошадью. Все окружили ее. Что это значит и что с ней случилось?

— Не беспокойтесь… Просто неприятность, от которой меня избавил вот кто… — И, переменив тон, она представила Гуго красавцу: — Граф де Шаржполь, любезный кузен. Граф Цезарь де Шиври.

Молодые люди холодно поклонились друг другу. Затем незнакомка повернулась к Гуго и, склоняя свой тонкий стан, как настоящая королева, произнесла:

— Орфиза де Монлюсон, герцогиня д’Авранш, просит графа де Монтестрюка проводить ее в замок.

Граф де Шиври нахмурил брови, Гуго низко поклонился. Почти в ту же минуту на окруженной высокими деревьями поляне, где собралось все общество, а охотники затрубили сбор, появилась еще одна амазонка, навстречу которой герцогиня д’Авранш поспешила с внимательной предупредительностью. С первого же взгляда Гуго узнал принцессу Леонору Мамиани. Она тоже его заметила; между тем как все почтительно расступались перед ней, принцесса направилась прямо к нему и вполголоса сказала:

— Помните, как я вам крикнула: «До свидания»? С тех пор прошло немало времени, но внутренний голос говорил мне, что я не ошиблась и что мы с вами опять увидимся.

— Ваше пророчество я принял за приказание, — любезно ответил Гуго, касаясь губами обтянутой в перчатку ручки принцессы.

— А! Вот наш провинциал и встретил знакомых! — проворчал граф де Шиври.

Скоро все общество двинулось в путь, принцесса и герцогиня впереди, подле Орфизы — граф де Шиври, подле Леоноры — граф де Монтестрюк.

Гуго переводил взор с одной на другую: у одной глаза были зеленые, у другой черные, у обеих стан тонкий и гибкий; обе обладали ослепительной красотой, но у Орфизы было больше молодости, а у принцессы больше величия. Между ними всякий с трудом бы сделал выбор. За Леонору говорило уже то, что она первая смутила мысли Гуго и разбудила его мечты. Отчего же он был внимательней к грациозной герцогине и при взгляде на графа де Шиври в нем шевелилось чувство ревности, которого он вовсе не испытывал к маркизу де Сент-Эллису?

В эту минуту Гуго заметил, что красное перо, которое было у него на шляпе с самого отъезда из Тестеры, исчезло. Он потерял его, должно быть, на узкой дороге, по которой скакал сломя голову за герцогиней д’Авранш. Что предвещала эта потеря подарка принцессы? «Время и обстоятельства покажут», — решил граф и перестал об этом думать.

Коклико долго бродил по лесу и наконец нашел Гуго в замке герцогини д’Авранш. Никогда он еще не видел такого великолепного дворца.

— Ах, граф, — воскликнул он, — вся Тестера поместилась бы в одной галерее здешнего дворца! Представьте себе…

Вдруг Гуго прервал его:

— Скачи прямо сейчас в Блуа, куда я уже послал Кадура, сказав, чтобы он там меня дожидался; попроси его от моего имени перерыть все лавки в городе и прислать мне самые лучшие платья, кружева, ленты и перья. Я одет, как какой-нибудь бродяга, а здесь все похожи на принцев — это для меня унизительно. Хоть загони лошадь, а привези мне все сегодня же вечером. У тебя есть золото, не правда ли?

— У меня кошелек господина Агриппы…

— И прекрасно! Но вот что еще! Может статься, что в Блуа ничего порядочного не найдется — ведь это провинция! Если так, то скажи Кадуру, чтобы тотчас ехал в Париж. Он был там как-то с маркизом де Сент-Эллисом. Пусть приготовит нам там квартиру и пришлет все, что нужно, чтобы одеться по моде.

— Не считая денег?

— Разумеется!

— Значит, мы здесь у самого короля?

— Гораздо лучше, бедный мой Коклико! Мы у герцогини д’Авранш… у герцогини, которая больше похожа на богиню, чем на простую смертную!..

— А! Так тут женщина!.. А я такой уж болван, что и не догадался. Сейчас же поскачу, граф, не жалея лошади, прямо в Блуа и вернусь так скоро, что сам ветер покраснеет от зависти и злости.

Коклико в самом деле вернулся вечером с огромным выбором чудесного платья, надушенных перчаток, самых модных плащей, шелковых чулок и бантов из лент. С печальной миной он встряхнул отощавший кошелек Агриппы. Гуго взял его и швырнул через всю комнату. В эту минуту он был готов продать всю Тестеру за один наряд, который мог бы привлечь взор Орфизы. Целый вечер он любовался ею и ухаживал за ней; всю ночь она грезилась ему во сне. Он не мог представить себе кого-нибудь прекрасней ее. Он понимал, что для нее можно совершить чудо.

— Ты заметил, каким очаровательным тоном она говорит? — говорил он после Коклико. — А как она улыбается? Никто не ходит, как она, не танцует, как она! Она все делает иначе, чем другие. Ее голос просто музыка. Я сейчас смотрел на нее, когда она проходила по терассе: божество, спустившееся с Олимпа!

— Разумеется, — отвечал Коклико. — Но вы замечаете, граф, столько необыкновенных вещей, а заметили ли вы, что здесь не одна, а две дамы?.. О которой же вы говорите, позвольте узнать?..

— Как, разбойник, ты не понимаешь, что я говорю о герцогине д’Авранш?.. Разве можно говорить о ком-нибудь другом?..

— Но, граф, и та дама, что мы видели в замке Сен-Сави, тоже, право, стоит того, чтобы на нее посмотреть!

— Согласен и даже должен сознаться, что тогда ее величавая красота меня ослепила! Но теперь как я могу сравнивать? У меня только и есть глаза, что для другой!

Этот обрывок разговора пробудил в уме Гуго целый ряд рассуждений о странной игре случая. Отчего прежде он восхищался принцессой, а теперь готов сложить к ногам герцогини и удивление, и любовь свою? Между тем по красоте они в самом деле могли друг с другом поспорить. Почему же вторая, а не первая? В этом невольном, безотчетном предпочтении богини-блондинки богине-брюнетке он мог видеть только указание самой судьбы.

В самом пылу этих мечтаний и волнений Гуго вспомнил вдруг о графе де Шиври. Ясно было, что он встретит соперника в этом молодом красавце. Уж не помолвлены ли они? Это надо бы выяснить. Да и само лицо этого Шиври ему не нравилось: у него была какая-то нахальная и презрительная улыбка, словно он так и напрашивался на ссору.

Судя по всему тому, что говорилось вокруг, граф де Шиври считался одним из самых ловких и остроумных кавалеров при дворе. Он был знатного происхождения и богат. Уверяли, что он в силах добиться всего. У него были изумительно изящные наряды, руки тонкие и белые, стан гибкий, движения свободные, цвет лица бледный, с тем неопределенным оттенком, по которому узнают людей, испытавших сильные страсти и всевозможные удовольствия, улыбка насмешливая, а в голосе, в жесте, в позах, в манере говорить или слушать сквозило какое-то особенное высокомерие, так что ему можно было удивляться, пожалуй, его даже можно было остерегаться, но искать его дружбы — никогда!

Гуго узнал, что Орфизу де Монлюсон крестил сам король Людовик XIV, очень уважавший покойного герцога д’Авранша и теперь оказывавший особенное покровительство его единственной дочери-сироте. Говорили даже, но это только так говорили, что король сам позаботится выбрать ей мужа. Кроме того, уверяли, что король в память постоянной верности и услуг, оказанных ему в смутные времена Фронды, хочет предоставить своей крестнице право принести в приданое мужу титул герцога д’Авранша. Вследствие этого целая толпа воздыхателей беспрестанно вертелась вокруг наследницы знатного имени; но большая часть из них давно уже отказалась от всякой надежды одержать верх над графом де Шиври.

Орфизе недавно исполнилось восемнадцать лет; всего несколько месяцев назад она вышла из монастыря и жила теперь под покровительством почтенной тетки, вдовствующей маркизы д’Юрсель, пользовавшейся правом табурета при дворце.

Все это сильно смущало графа де Монтестрюка, у которого только и было за душой, что плащ, шпага да полторы тысячи ливров дохода от Тестеры, а с этим трудно было завоевать герцогский титул и бесчисленные владения Монлюсонов. Но гасконец готов был на все из любви к такой красавице.

Волнение не давало ему спать; он ворочался в постели с боку на бок и глубоко вздыхал, вставал, ходил, открывал окно, смотрел на звезды и опять ложился. Вдруг Гуго вспомнил слова Брискетты.

— Ах, бедная Брискетта! Как она верно отгадала, предсказывая мне все эти мучения страсти! Это совсем не похоже на то, что я к ней чувствовал… То просто сердце мое пробуждалось, даже скорее молодая кровь, чем сердце.

Теперь он любил истинно, и одна мысль, что Орфиза де Монлюсон может принадлежать другому, а не ему, отзывалась дрожью в его сердце. Лучше умереть тысячу раз, чем видеть подобное несчастье! Но как добраться до нее, какими путями, какими подвигами? Как бороться с графом де Шиври, у которого было все — и состояние, и родство, и положение в обществе, и связи?

Так Гуго мечтал и рассуждал целыми днями. Вдруг ему пришел на память прощальный рассказ матери о золотом руне и то, как она объяснила ему эту легенду. Он вздрогнул и задумался.

— Да, — произнес он наконец, — вот оно — мое золотое руно! Оно блеснуло мне так высоко, как будто на самом небе! Ее волосы именно такого цвета, как это руно, и глаза блестят точно так же! Целую жизнь я буду стремиться к ней и, быть может, никогда не достигну… но какой-то тайный голос подсказывает мне, что никогда уже мое сердце не оторвется от нее!

Если что-то говорило графу де Монтестрюку, что он встретит на своем пути графа де Шиври, то и тот тоже сразу почувствовал, что в Гуго он встретил такого соперника, которым пренебрегать не следует. Не своим светским положением был опасен граф де Монтестрюк, но молодостью, привлекательной наружностью, какой-то лихой смелостью: видно было, что у него есть мужество и твердая воля.

Цезарь сам не понимал, отчего он так заботится об этом пришельце: такой чести он до сих пор никому еще не оказывал. Сердясь на самого себя, граф де Шиври захотел узнать на этот счет мнение одного дворянина, жившего при нем и служившего ему поверенным, от которого ничего не скрывают.

Родословная шевалье де Лудеака была очень темна. Он уверял, что его семья родом из Перигора, где у него множество замков и несколько поместий; но все это были одни россказни, а сколько в них правды — никто не знал наверняка. Люди догадливые уверяли, что все его родовое наследство заключается только в бесстыдстве, хитрости и дерзости, словом, его больше боялись, чем уважали.

Лудеак не скрыл от графа де Шиври, что, по его мнению, не следует считать Гуго де Монтестрюка ничтожным противником.

— Но мне говорили, — вскричал Шиври, — что эти Монтестрюки бедняки и у нашего нет ровно ничего за душой!

— Это значит только, что аппетит у него будет посильней! — ответил Лудеак. — Притом же он гасконец, то есть из такой породы, которая не боится ничего, не отступает ни перед чем, рассчитывает только на свою смелость и на случай, чтобы добиться всего.

— Ни состояния, ни семьи, ни протекции, ни даже почти и имени!

— Это и дает ему силу!

— Как? То, что у него ничего нет?

— Да! Женщины причудливы! Сколько встречалось таких, которые рады были разыгрывать роль благодетельных фей в пользу красавчиков, вознаграждая их за всякие несправедливости судьбы… Все, чего нет у этого Монтестрюка, играет ему на руку… А твоя кузина, герцогиня д’Авранш, нрава прихотливого и, если не ошибаюсь, увлекается разными приключениями вроде рыцарских романов, в которых всегда замешаны принцессы… Разве ты не заметил, как она взглянула на него, когда приглашала к себе в замок, и как улыбнулась, услышав, что сказала ему принцесса Мамиани?

— Да, да!

— И это не заставило тебя задуматься? У него есть еще огромное преимущество.

— Преимущество? Какое же?

— А ты не помнишь, как он познакомился с твоей кузиной? Он гонится за взбесившейся лошадью, ловким ударом шпаги останавливает ее, лошадь падает всего в десяти шагах от страшной пропасти, герцогиня спасена им от верной смерти… разве все это ничего не значит? Ведь вот он — герой с первого же шагу!

В то самое время, когда Шиври и Лудеак толковали о Гуго, последнему приходили в голову престранные мысли. С самого утра он забрался в парк и целый час бродил по нему. Не обязан ли он честью объявить Орфизе де Монлюсон, что любит ее безумно? Если он так откровенно поступил, когда речь шла о Брискетте, то разве не так же точно он должен поступить и теперь, перед герцогиней?

В тот же самый день подвернулся случай, сам по себе неважный, но его достаточно было опытному глазу, чтобы заметить искру, от которой должен был вспыхнуть со временем целый пожар.

Общество гуляло по саду; герцогиня д’Авранш играла розой и уронила ее на песок. Гуго живо ее поднял, поднес к губам и возвратил герцогине. Цезарь покраснел.

— Э! Да вы могли бы заметить, что я уже наклонялся поднять эту розу, чтобы отдать ее кузине!

— И вы тоже могли бы заметить, что я поднял ее прежде, чем вы к ней прикоснулись.

— Граф де Монтестрюк!

— Граф де Шиври!

Они уже смотрели друг на друга, как два молодых сокола.

— Господа! — воскликнула принцесса Мамиани, от которой ничто не ускользнуло. — Что это с вами? Орфиза уронила розу; я тоже могу уронить платок или бант. Граф де Монтестрюк был проворен сегодня, завтра будет проворнее граф де Шиври, и каждый в свою очередь получит право на нашу благодарность. Не так ли, Орфиза?

— Разумеется!

— Хорошо! — сказал Цезарь дрожащим голосом и, наклонясь к уху Лудеака, изменившегося в лице, прошептал: — Кажется, дело добром не кончится.

— Гм! Не спешите, — ответил Лудеак. — Я осматривал ногу у Пенелопы: он чуть не отрубил ее с одного удара. Ну и удар!.. — Затем он отвел графа де Шиври в сторону и, покручивая усы, сказал ему: — Или я очень ошибаюсь, или твое дело станет скоро и моим. Заметил ли ты, с какой поспешностью принцесса Мамиани вмешалась в разговор? Она уж что-то очень быстро приходит на помощь этому гасконцу, которого уже где-то встречала прежде… Если, на его беду, она станет смотреть на него слишком снисходительным взглядом, то граф де Шаржполь узнает, что значит иметь дело с Лудеаком.