· 18 ·
Пей да людей бей

Несмотря на то, что в актовом зале детей собралось столько, что яблоку негде упасть, тишина стоит мертвая. Короткий праздничный концерт и сладкие подарки, а также предвкушение длинных каникул, конечно, ненадолго подбодрили ребят, но когда официальная часть закончилась и взрослые вновь завели со сцены речь о летавице, дети тут же притихли. К этому моменту почти каждый уже успел повстречать это чудовище, и то, что они увидели на его месте, испугало их гораздо больше, чем они готовы были признать. Попытки поймать звездную змею до сих пор ни к чему не привели, поэтому атмосфера в школе стоит достаточно напряженная. Ходят слухи, что, если за каникулы летавицу не поймают, школу придется закрыть.

– Что, правда? – шепчет Кристина сидящей рядом подружке. – И куда нам тогда?

Леонид Павлович задерживает на девочках осуждающий взгляд, и Рита Дмитриева не находит в себе смелость продолжить разговор. Вместо этого девочка медленно достает из школьной сумки тетрадь по математике, открывает первую попавшуюся страницу и торопливо выводит между уравнениями: «Похоже, что никуда».

– Повода для опасений нет никакого, – с энтузиазмом продолжает вещать директор со сцены, но как и политикам, взрослым порой приходится приукрашивать правду.

– А я хочу напомнить… – присоединяется к начальнику Вера в миленьком клетчатом костюме. На ней сегодня очки в черной толстой оправе, отчего она наконец-то выглядит на свой возраст. – …Хочу напомнить, что каждый, кто наткнется на чудовище, должен первым делом обратиться ко мне и в подробностях описать все детали происшествия. Это поможет нам наконец-то поймать летавицу!

Девушка неловко вскидывает кулачок и отступает обратно в тень. Только вот никто не может понять, как именно бюрократия поможет победить сверхъестественное создание.

«Что за ересь они несут?» – пишет Кристина и незаметно передает тетрадь подруге.

«Мама говорит, что не вынесет меня 365 дней в году».

Кристина вздергивает брови.

«Что, прямо так и сказала?» – спрашивает она.

Рита размашисто отвечает: «Подслушала».

Маленькую Риту Дмитриеву уже пробовали оставить на морозе, подкинуть в церковь и не кормить двое суток подряд. Но мать-садистку каждый раз наказывали не правоохранительные органы, а какая-то неведомая ей сила, вновь и вновь возвращающая орущего младенца прямиком ей в руки. Девочка пугала ее сильнее потенциального чувства вины, которое она бы испытывала, если бы с той что случилось. Со временем Рита стала носить линзы, чтобы слиться с толпой, но ее черные, без белка, жучиные глаза вызывали у матери первобытный страх.

Кристине хоть и жаль подругу, но мысли о собственной родительнице затмевают любое сочувствие.

– Кто-то идет, – слишком громко, чтобы не привлечь внимание, заявляет сидящий рядом выше пятиклассник Жорик Максимов. Все тут же оборачиваются, чтобы посмотреть на мальчишку, но у того нет ответов на невысказанные вопросы – только способность различать приближение постороннего.

Дверь в актовый зал распахивается, и внутрь действительно заходит незнакомец. За ним уверенной походкой следует Эвелина, которую дети пускай слегка побаиваются, но к которой уже успели привыкнуть.

– Так, это еще кто? – гремит директор, не скрывая раздражения.

Вопрос задан, конечно же, не гостям, а верной ассистентке, которая, по представлению Леонида, должна всегда быть в курсе всего.

Но ему отвечает не Вера, а сам незнакомец:

– Вы просили меня приехать, и вот я здесь.

Он тощий, лысоватый, ростом едва достает до некоторых девятиклассников, но что-то в его голосе вызывает у Кристины дрожь. Она тайком тянется ко внутреннему карману пиджака, который сама вшила туда, чтобы всегда носить с собой круголет и не беспокоиться о том, что его может кто-то стащить. Как и многих детей в этом зале, от обычных людей ее отличает прежде всего отменная интуиция.

– Кто вы такой? – не понимает директор, телом почему-то вновь развернувшись к ассистентке и ожидая объяснений.

Вера краснеет.

– О, это один из наших кандидатов на место учителя обществознания.

В прошлом семестре в этой роли пришлось выступать оборотню Андрею Никифорову, и тот по понятным причинам помимо всего прочего иногда не являлся на занятия.

Леонид Павлович оборачивается к гостю и прищуривается, будто пытаясь разглядеть у него под кожей вторую личину.

– Пожалуйста, Кирилл Дмитриевич, пройдемте ко мне в кабинет. – Вера быстрыми мелкими шагами спускается со сцены, всю дорогу одергивая непривычно короткую юбку.

Но если с Кириллом Вера бы еще смогла договориться, то Эвелине заткнуть рот вряд ли получится. В тот момент, когда Вера уже хватается за предплечье Кирилла, бывшая узница Божедомки выступает вперед с хитрой ухмылкой.

– Значит, это ты ему звонила, не Палыч? – интересуется она, кивая в сторону директора.

Вряд ли бы кто-то другой на ее месте смог бы так фривольно отозваться об этом нервном человеке. У Леонида Павловича начинает заметно подрагивать челюсть.

– Какая разница? – вскидывается Вера и продолжает тянуть Кирилла к выходу, но тот, несмотря на размеры, кажется, все-таки обладает немалой силой, раз умудряется оставаться на месте. – Я сейчас вызову охрану, – продолжает она, не дожидаясь ответа, и достает из кармана простенький смартфон. – Горыныч, да? Можно вас попросить в актовый зал на секундочку?

Эвелина терпеливо ждет, пока Вера закончит разговор, а затем говорит:

– Что, испугалась, да?

– О чем вы?

– Где он? – вместо ответа вновь спрашивает Эвелина. – Уже успела запереть его где-нибудь в подвале?

– Понятия не имею, о ком ты. – На глазах у всей школы Вера из милой, приветливой девушки превращается в загнанную в угол антилопу, готовую до последнего отбиваться от острых зубов гепарда. – А теперь прошу нас извинить.

В очередной раз она пытается утянуть Кирилла к выходу, но мужчина по-прежнему стоит истуканом.

– Да что ж это такое? – бормочет Вера и не сразу видит то, что видят все остальные.

Голова того, кто еще секунду назад выглядел совершенно обычным мужчиной, вытягивается и синеет; тело стремительно теряет краски, становясь по цвету и структуре похожим на шапочку морской медузы.

Вера резко выдыхает, но поздно: теперь уже не она хватается за летавицу, а летавица крепко держит ее своими полупрозрачными руками. В следующую секунду уже и рук никаких нет – только белое толстое змеиное тело, кольцом обвивающее секретаршу за туловище.

– Скажи привет своей хозяйке, – широко улыбается Эвелина. – Любопытно, что из всех людей и нелюдей больше всего ты хочешь видеть именно его. Я предполагала, что это вряд ли будет кто-то из тех, кто тебе дорог. Скорее тот, кого ты больше всего на свете жаждешь удушить голыми руками. Ну так я права?

С ревом Вера дергается вперед, но белая змея не дает ей сделать ни шагу. Никто в зале, за исключением директора, не смеет пошевелиться. Только Кристина Ягушева стремительно крутит стрелки лежащего у нее на коленях круголета. Девочка настолько сосредоточена на механизме, что едва успевает следить за разворачивающейся совсем рядом сценой.

Когда она впервые за всю свою жизнь видит блекло высветившееся число два, то внутри нее все замирает.

– Папа… – невольно срывается у Кристины с губ, и Рита обеспокоенно хватает подругу за плечо.

– Все нормально?

– Не знаю. – Кристина рассеянно смотрит на Риту, чувствуя, что голова вот-вот взорвется. – Просто я еще никогда не видела двойки. Никогда.

Ее отец, двуликий Янус, является воплощением двойственности человеческой натуры. И хотя в людях тоже часто встречаются противоположные качества, как на картинах, часто это все же пейзаж начинающего художника, нежели реальный лес. Только Янус по-настоящему может проживать две жизни одновременно и быть собой и в то же время кем-то другим. Ее отец здесь – теперь Кристина в этом точно уверена.

Она пристально разглядывает присутствующих в зале взрослых: учителей, школьную повариху и медсестру. Сцепившаяся в медленном «танце» с летавицей Вера Андреевна сейчас больше похожа на обезумевшего зверя, чем на человека, но вряд ли это она.

Скорее… Словно в тумане, Кристина останавливает взгляд на единственном нелюде в этом зале, о чьем истинном обличье она никогда не задумывалась. Он больше других походил на обычного человека, даже больше Веры Андреевны, и возможно, если бы Кристина была более внимательна, то заметила бы это раньше.

Их взгляды внезапно пересекаются. Девочка шумно сглатывает, когда тот, на кого она смотрит, едва заметно улыбается ей и быстро подмигивает. Никто, кроме Кристины, этого, конечно же, не замечает, потому что все думают, что настоящая сцена разворачивается совсем в другом месте. Никто не видит, как он покидает актовый зал через боковую дверь.

Тогда до Кристины наконец доносятся обрывки ссоры двух женщин:

– …ты слишком слаба, девочка, – обращается к Вере Эвелина, хотя из них двоих на ребенка больше похожа именно Эвелина. – Почему? Кто прячется в этом человеческом теле, раз срок его годности, по всей видимости, подходит к концу?

Вера, вся растрепанная, с размазавшейся по лицу косметикой, больше не пытается сопротивляться. Она обмякла в бесформенных объятиях летавицы, крепко держащей ее со спины. Тяжело дыша, она крупно дрожит, будто кем-то одержимая.

Эвелина без страха приближается к противнице и хватает ее за острый подбородок, чтобы суметь посмотреть девушке в глаза. Следующую фразу не слышит никто, кроме них двоих:

– Твой запах всегда казался мне знакомым. Но не из-за Соловки. Не из-за него.

После этих, казалось бы, безобидных, слов Вера вскидывается и кричит так бессвязно и громко, что ее крик скорее напоминает хищный рык. Эвелина не отстраняется и даже не вздрагивает. Двадцать четыре года рядом с самыми опасными нелюдями этого мира заставили ее забыть о том, что такое страх.

Эвелина прищуривается, будто выбирает мясо на рынке, и говорит чуть громче:

– А ты смелее, чем я думала. Дразнишь всех своих кровных врагов, думая, что раз под защитой, то никто не сможет тебя обнаружить? Машешь морковкой под носом у кроликов, но у кроликов зубки-то острые – смотри, как бы палец не отхватили.

– Чего ты хочешь? – выдавливает Вера сквозь зубы. Черные волосы крохотными змейками прилипли к потному лбу.

– Я? – Эвелина почти готова расхохотаться. – Ты спрашиваешь, чего хочу я? Мести, моя дорогая Феникс. Хочу, чтобы ты умерла, захлебываясь собственной кровью, совсем как Сирин. Чтобы молила о пощаде и цеплялась за остатки своего бессмертия. Ну не иронично ли? Янус подарил тебе бессмертие, но какую цену ты должна за него заплатить! – Эвелина складывает руки под грудью и, кажется, впервые замечает огромную зрительскую аудиторию. – Смотрите, дети, что бывает с теми, кто ради спасения собственной шкуры готов перейти дорогу тем, кто гораздо сильнее его.

Лицо Веры перекашивается в уродливой гримасе.

– Ты? – Она не удерживается от подобия улыбки. – Сильнее меня?

– Мне-то все равно, выйду ли я живой из этой переделки или нет, – спокойно отвечает Эвелина, – а ты, я смотрю, очень уж не хочешь снова умереть. Жизнь, знаешь ли, не любит тех, кто из последних сил цепляется ей за юбку.

– Ну так убей меня, – хрипит Вера. – Убей, и я стану Тенью, которая будет преследовать тебя до последнего твоего вздоха.

«Ты была моей сестрой, – думает про себя Эвелина с сожалением, – и я любила тебя больше, чем сестру». Но только самая сильная любовь способна перерасти в ненависть.

Эвелина вспоминает, как впервые встретила Феникс. Как та быстро приняла ее под свое крыло и не давала Сирин называть ее «пташкой», потому что Эвелину это задевало. Как Феникс вместе с ней смотрела огненные закаты и говорила о том, что впервые за все свои жизни наконец чувствует себя спокойно. Было ли это ложью, сейчас уже сложно сказать. Но одно Эвелина знает точно: былых дней в райском саду уже не вернуть.

– Эй, подъем, алкашня. – Кирилл слабо теребит брата за плечо, но тот, кажется, не совсем понимает, кто с ним разговаривает.

– А, Зефир, принес еще беленького?

Кир едва сдерживается, чтобы не поморщиться от отвращения. Его всегда пугала эта сторона брата, потому что она связана с тем, что он никогда не видел и не мог понять.

– Нет, это я.

– Кир?

Помятое лицо резко вытягивается. Если бы он не был так сильно пьян, подобный шок, может, и протрезвил бы Глеба.

– Опять наклюкался, – констатирует Кирилл и оглядывает комнату в поисках воды. Не найдя ее, он оставляет брата и идет в кухню.

В общежитии тихо, пусто. Через плохо заклеенные окна просачивается ледяной воздух, пробирающийся под одежду, а затем и под кожу, к самому сердцу, заставляя коченеть от одиночества.

Кувшин с водой Кирилл находит на столешнице, только вот оптимизма внешний вид сосуда не внушает: выпуклые темные пятна, напоминающие плесень, душат кувшин под самым горлышком. Но делать нечего – схватив с сушки первую попавшуюся кружку, Кир наполняет ее до краев, так, что немного жидкости проливается на усыпанный крошками стол.

– Давай пей. – Из подсунутой под нос Глебу кружки выплескивается еще добрая часть воды – и прямо тому на застиранные спортивные штаны.

– Да ты что творишь?! – заплетающимся языком выдает Глеб, но все-таки пьет.

Глотает шумно, часто. Кадык ходит туда-сюда, пока кружка не пустеет. Глеб ставит кружку на стол и вытирает сухие обветренные губы тыльной стороной ладони.

– Лучше? – спрашивает старший брат; руки засунул в карманы шерстяного пальто, рассматривает Глеба, словно диковинную зверушку.

Тот сжимает губы и коротко кивает, вопреки собственной воли испытывая жгучий стыд за то, что Кир обнаружил его в таком состоянии.

– Я думал, ты пьешь, только когда мать рядом, – открыто говорит Кирилл.

Он всегда был таким. Прямым, честным, до тошнотворного правильным, когда сам еще не так давно жевал девиц на завтрак и закидывался воинами, наивно думавшими, что способны победить морского змея, на обед. Это он, не Глеб, хранит дома под кроватью мечи и доспехи побежденных молодцев, будто это магнитики из Одессы.

Это Глеб должен служить символом прекрасного. Ему нравилось, как его изображают на гравюрах и полотнах эдаким неземным существом, которому вовсе не обязательна опора, чтобы устоять на ногах. Но сейчас его мутит от разницы между мифами и реальностью.

Глеб не пытается оправдаться – просто смотрит на брата волком из-под черных бровей.

– Вообще как-то на тебя не похоже, – неприятным, чуть высоковатым голосом продолжает Кирилл. – Из нас двоих ты всегда был ответственным сыном, а я – тем, кто делал только то, что хочет. И вот посмотри, к чему это привело.

– Я. Отдам. Деньги, – выдавливает из себя Глеб.

– Да плевать я хотел на эти деньги, брат. Кому как не тебе знать, что нет ничего более незначительного, чем эти кусочки бумаги и металла. Ты слишком очеловечился. Мыслишь примитивно. Твоя гордость измеряется в том, что тебе даже не нужно.

Глеб на ощупь принимается искать в ворохе бумаг на столе откупоренную бутылку пива – кажется, там должно еще что-то остаться, – а сам глаз не сводит с прислонившегося к шкафу Кирилла.

– Мама, конечно, по полной тебя объездила, – продолжает комментировать Кир. – А ты, как раб безвольный, выполнял любой ее каприз. Сменить страну? Континент? Вы тысячелетиями мотаетесь по чужим углам, стараясь нигде не оседать, не высовываться, не оставлять следов… Только вот зачем все это? Пьешь без продыху, корячишься за копейки. Или, мне Эля сказала, в этой школе тебе все-таки пообещали позолотить ручку?

На Глеба будто выливают ведро ледяной воды. Он автоматически забывает про пиво и всем телом поворачивается к брату:

– Эля?

– Ну, девица такая чернявенькая, мелкая. У нее, кстати, в отличие от тебя крылышки-то имеются, и вполне себе настоящие…

– Да знаю я, кто это, – бесится Глеб. – Чего тебе от нее надо?

– Мне? – Невинное выражение лица Кирилла еще больше делает его похожим на лысого младенца-переростка. – А чего, чуть что, сразу Хрисаор? Не будь таким пустоголовым, как людишки, брат. Сам ведь знаешь: большое зло никогда не таится в самой зубастой пасти.

На это Глебу ответить нечего, поэтому он переводит тему:

– Где она? Ты ее видел?

– Кого? Пташку?

– Мать нашу, – рычит Глеб, раздраженный расслабленным видом братца.

– А-а-а, – с напускным понимаем протягивает Кир. – Наша матушка ждет нас на улице. Там как раз все самое интересное начинается.

– Я никуда не пойду.

– Прости, что?

Конечно же, Кирилл не глухой, но просто так забавно смотреть на эту сосредоточенную мордашку, будто братишке лет пять, не больше, и он не хочет надевать шапку в мороз.

– Никуда не пойду, – нехотя, но уже громче повторяет Глеб.

Он хоть и раза в два крупнее брата, все равно каждый раз, когда с ним видится, ему кажется, что он сущий мальчишка, совсем еще малец. И Кир, безусловно, об этом знает и никогда не перестанет этим наслаждаться.

– Да? А как же мать? Что будешь делать без нее? – подначивает младшего Кирилл, откровенно над ним насмехаясь. – Осядешь? Найдешь человеческую девчонку и сделаешь ей получеловеческих детенышей? Мне-то всегда казалось, ты не про это. Ты про приключения, про преграды.

– Я. Не. Пойду, – вновь тем же самым тоном отчеканивает Глеб.

Кирилл достает руки из карманов и мягко хлопает себя по бокам.

– Ну, не пойдешь и не пойдешь. Чего взъелся? – И, захватив с собой пустую кружку, выносит ее из комнаты, чтобы помыть и поставить на сушилку.

Оставшись один, Глеб позволяет себе едва слышно выругаться. Похоронив лицо в пропахших спиртным ладонях, он впервые за все свое существование осознает правоту брата. Как только Рената исчезла, исчезли и змеи, веками, тысячелетиями преследовавшие его по пятам. Больше не нужно было забываться, не нужны были сигареты и обжигающие горло напитки.

Только вот без змей почему-то было слишком пусто. Он стал как та кошка из телевизора, которую заперли в клетке и били током, пока она не легла на пол, приготовившись умирать. И когда ток отключили, ничего не изменилось, равно как и Глеб привык быть тем, кем он был, а не тем, кем его хотел видеть весь мир.

Неожиданно ему на голову падает что-то тяжелое, выключая свет до шипящей темноты.

– Одевайся, – командует непонятно когда вернувшийся в комнату брат.

Глеб осторожно касается брошенного ему предмета. Всего лишь куртка. Кое-как натянув ее на себя, Глеб на негнущихся ногах следует за братом. Он думает о том, что как бы ему хотелось прожить человеческую жизнь: с началом и концом, где любая неприятность напоминает о том, что ты смертен, а не о том, что страдание будет вечным.

Мать и правда ждет сыновей около машины. Глеб с удивлением отмечает, что она вновь в своем теле. На голове – плотный шерстяной платок, тщательно скрывающий то, что под ним спрятано. Маленькая девочка Рената исчезла навсегда, равно как и все предыдущие ее личины, чьи могилы раскиданы по всему свету.

– Привет, – слабым голосом окликивает Горгона сына.

Не стоит и спрашивать, как она прошла мимо охраны. В этом теле она больше не слабовольная девица.

Тот не отвечает. Замечает какое-то движение у главного входа, поворачивается и видит летящее кубарем трио: Вера, волочащая ее за волосы Эвелина и семенящий за ними братец Ветер. Зацепившись взглядом за Глеба и Кирилла, Эвелина резко сворачивает в их сторону.

– Ну что, – запыхавшись, объявляет она, – давайте разбираться.

Изрядно потрепанная Вера, кажется, сбегать не собирается, поэтому пташка решает ее отпустить. Деловым тоном Эвелина продолжает:

– Давайте по порядку: кто кого хочет убить? В таком порядке и будем убивать.

Вера чуть приоткрывает рот, и на свет появляются кровоточащие десны. Можно подумать, что это после драки, но на самом деле просто время пришло: чужое тело окончательно отказывается от старой хозяйки.

– Конечно, я. – Вера ощеривается на Ренату. – В честном бою я ее на две части разломаю. Без своих змеек она слаба, как человечек.

«Не слабее тебя», – резонно отмечает про себя уже окончательно протрезвевший на морозе Глеб.

– А потом моя очередь, – сплевывает на землю Эвелина.

Кажется, как будто это не вопрос жизни и смертей, а спор в детском саду, кто будет играть снежинку.

– Но-но, – хищно улыбается Кирилл, вставая между Ренатой и Верой, – есть еще кое-что, о чем все забыли. Андромеда, верно? – он обращается к Вере. Та нетерпеливо кивает. – Приятно познакомиться. Я – Хрисаор.

– А мне что с того? – еще больше раздражается Эвелина.

– Да так, старые знакомые.

Губы Кирилла растягиваются все шире и шире, пока улыбка не превращается в полноценный оскал. Трансформация более резкая: требуется всего несколько мгновений, чтобы человеческое тело превратилось в толстого ящера с бесконечным телом. Где-то под пузом у монстра трещит автомобиль – недавно из автомойки, – но великан Хрисаор не обращает на это внимания. Он все растет и растет, пока голова не становится размером с маленький автобус.

Вера коротко всхлипывает и пытается отступить назад – да только места нет: весь школьный двор занят чешуйчатым телом чудовища.

«Вот и встретились», – звенит у нее в голове голос из ночных кошмаров.