Санкт-Петербург, наши дни

Рассвет окрасил предместье Питера всеми оттенками розового. Здание бара залил алый цвет, стоящие у мотеля такси отливали нежной фуксией. Я расположилась в салоне одной из машин и попросила отвезти меня на набережную Фонтанки. Не скрою, меня заинтриговал рассказ Сергея, и мне не терпелось взглянуть на Чернышев, ныне Ломоносовский, мост, в одной из беседок которого когда-то были спрятаны сокровища. Сам мост, соединяющий Спасский и Безымянный острова, я отлично знала, но то, что в нем находится тайник, заставляло взглянуть на мост по-новому.

Мы доехали до улицы Ломоносова, машина остановилась, и я вышла около дома купца Елисеева. Редкие прохожие, по виду туристы, неспешно прогуливались по утреннему городу. На противоположной стороне улицы виднелась громада моста, освещенная гранеными фонарями, поддерживаемыми кронштейнами с золочеными фигурками морских коньков. И возвышались гранитные беседки, к которым я и устремилась.

Двигаясь по мосту вдоль чугунных перил, я дошла до ближайшей беседки и принялась осматривать гранитные столбы. Их было четыре, и все они являли собой цельные колонны с декоративными накладками из того же бордового гранита. Недоумевая, где здесь можно расположить тайник, я осмотрела первую колонну и двинулась к колонне номер два. Затем перешла к следующей, и так обошла все четыре колонны, испытывая страшные неудобства. Все-таки туфли на каблуках — обувь не для следопытов. Вот кроссовки, безусловно, для прогулок максимально комфортны, в этом Жанна права.

Вспомнив, что видела поблизости сине-белую вывеску «Спортмастера» и припоминая, что этот магазин работает круглосуточно, я устремилась туда в надежде разжиться удобной одеждой. Время от времени в голове всплывало смутное воспоминание о главном редакторе, и я не могла сформулировать, какие чувства во мне вызывает приключившееся с Олегом Ивановичем несчастье. Пожалуй, мне его определенно будет не хватать. Как шеф он меня очень даже устраивал. Надо же, собирался на мне жениться! Кто бы мог подумать.

Не помню, как добралась до дома, как поднялась на свой этаж и вошла в квартиру. Помню только, что разделась, приняла душ и забралась в кровать. Стоило мне коснуться головой подушки, как я сразу же погрузилась в липкое забытье. То ли сон, то ли явь. Скорее, все-таки сон, но очень тяжелый. Проснулась оттого, что Катюня сидела рядом, гладила меня по лицу и, отчаянно картавя, с восторгом говорила:

— Соня, ты похожа на класивую-пликласивую летучую мышь! Сонь! А Сонь! К нам плиходил Алексей, а твой папа его с лестницы спустил!

При упоминании Алексея в памяти смутно всплыл стойкий запах одеколона «Шанель Платинум», а также размытый образ парня с ухоженной окладистой бородой и лихо закрученными в барбер-шопе усами.

— А потом плишла Жанна со своим нехлом, Алексей испугался и ушел.

И Катюня хитро на меня посмотрела, ожидая ответной реакции на ее слова. Но я молчала.

— Сонь, ты слышала? — возмутилась малышка. — У Жанны палень — нехл!

— Ну и что, что негр? — улыбнулась я, потрепав малышку по пшеничным кудрям.

— Как что? Как что? — надулась она. — Ты что, Соня, не понимаешь? Жанна лодит малыша и отдаст мне нянчить! Мы пойдем гулять, и все на нас будут оболачиваться и говолить — смотлите, маленький нехл!

В приоткрытую дверь спальни заглянула Жанна и победоносно провозгласила:

— ИМХО! Катерина права! Наше общество так устроено, что женщина не может выбирать, с кем ей встречаться! В этом мерзость навязываемых нам стереотипов. Почему я не могу полюбить чернокожего парня? Только потому, что стану мишенью упреков и насмешек?

— И давно ты встречаешься с чернокожим парнем? — ради приличия поинтересовалась я, хотя мне, честно говоря, без разницы.

Лицо Жанны перекосилось от ярости.

— И ты туда же! — выдохнула она. — Допустим, недавно. И что с того?

— Жанна с ним на улице познакомилась, — захлебывалась восторгом Катюня. — Нехл милостыньку плосил. Говолит, из института его выгнали, а домой ехать — денежек нету.

— Давай, давай, рассказывай! — презрительно усмехнулась Жанна. — Трепло несчастное!

— А чего слазу тлепло? — надулась малышка. — Сама нехла домой пливела, а тепель обзывается.

— Ты привела своего друга к нам в дом? — недоверчиво переспросила я. Это уже касалось меня самым непосредственным образом. С помощью Жанны наша квартира как-то слишком стремительно обрастала новыми жильцами. Сначала она сама, потом Катюня, теперь вот этот парнишка…

— Why not? — холодно осведомилась кузина. И тут же ринулась в атаку: — Ты так спрашиваешь, потому что он черный? То есть если бы я пришла сюда с белым парнем, тебя бы это нисколько не смутило. Я правильно понимаю?

В ее голосе явственно прозвучали металлические нотки, которые я так не люблю. И я тут же дала слабину и пошла на попятную.

— Да нет, ну что ты, мне совершенно все равно, как выглядит твой друг, лишь бы человек был хороший, — смущенно забормотала я, свесившись с кровати и ища глазами тапки.

— Он холоший! Холоший! — скакала по кровати Катюня. — Плавда-плавда! Пойдем-пойдем, сама посмотлишь!

— Он что, все еще здесь? В квартире? — понизила я голос от охватившего меня неприятного предчувствия.

— А где же ему быть? — с вызовом откликнулась Орлянская Дева. — Не на улице же мне его оставлять.

Я накинула халат поверх ночнушки и двинулась за Катюней, радостно топающей впереди меня в направлении комнаты отца. Из приоткрытой двери отцовских апартаментов доносились глухие удары — подобные звуки обычно сопровождают папину утреннюю разминку. Я заглянула в комнату и увидела блестящего от пота чернокожего парня, руками и ногами отчаянно молотящего грушу. Отец стоял рядом и одобрительно смотрел на спорую работу странного гостя. Если не считать желтых плавок и амулетов на шее, парень был совершенно наг, татуирован и сложен как бог.

— Прошу меня извинить, — попятилась я назад, — у меня не получится вместе с вами позавтракать, ибо я должна срочно ехать на работу. Вы тут сами, не стесняйтесь. Жанна и папа обо всем позаботятся.

— О’кей, — выдохнул парень, обрушивая новую порцию ударов на боксерский снаряд, а папа покосился на гостя и показал мне большой палец.

Я прикрыла дверь отцовской комнаты и устремилась в ванную — умываться. Катюня топталась под дверью и ныла, требуя, чтобы я сегодня осталась дома. Мне снова пришлось ее утешать.

— Нет, моя девочка, не получится. Сегодня у меня много важных дел, — ведя ее за пухленькую ручку на кухню, оправдывалась я. — Я даже не знаю, смогу ли я сегодня вечером вернуться домой. Я уезжаю в командировку.

Не доходя до кухни, Катюня уселась на пол и отказалась вставать до тех пор, пока с ней не поиграют. Я знаю эти ее уловки и на них не попадаюсь. Поэтому я сделала равнодушное лицо, перешагнула через Катюню и толкнула, открывая, дверь. Подобрав под себя ноги, Жанна сидела на кухонном диване и размещала в интернете очередной пост, дожидаясь, когда сварятся поставленные мною на плиту яйца.

— Я что-то пропустила? Ты едешь в командировку? — не отрываясь от своего занятия, без особого интереса осведомилась она.

И я подробно поведала кузине о событиях последнего дня. В ходе моего рассказа Жанна перестала стучать по клавишам, подняла от ноутбука угрюмое лицо, сняла очки, устремив на меня горящий взгляд, и я прямо-таки физически ощутила исходящую от нее ярость.

— To tell the try, — когда я замолчала, желчно начала она. — Я еще не видела этого старого хрена, твоего академика, а уже ненавижу его всей душой. Он так и сказал «малограмотная»? Он обозвал тебя простушкой? Вот тварь! На ладан дышит, старый сексист, а туда же — щелкает по носу!

В данном ключе я ситуацию не рассматривала и потому не смогла скрыть удивления:

— Ты серьезно? Ты полагаешь, Викентий Павлович сексист?

— Ты что, сама не видишь?

— Честно говоря, мне показалось, что старик так говорил со мной не потому, что я женщина, а потому, что многого не знаю.

— Да брось! Твой Граб недооценивает тебя по гендерному признаку! Будь ты парнем, он язычок-то прикусил бы, ибо от мужика недолго и по роже схлопотать! А так известная песня: все бабы дуры, что с нас взять! В общем, можно нести все, что в голову взбредет, мы же постоять за себя не сможем! Посмотри, там яйца всмятку не сварились?

Я не стала говорить, что это мои яйца всмятку, что я их ставила вариться для себя. Зачем раздражать и без того раздраженную родственницу? Просто оделась и поехала к академику Грабу. По дороге позавтракала в круглосуточном «KFS», подумав, что со стариком, возможно, придется весь день довольствоваться одним только кофе. В ресторан заходить не стала, памятуя о вчерашнем отказе Викентия Павловича отобедать — значит, еда у академика есть. И сразу же направилась к нему.

Долго возилась с дверью подъезда, пытаясь отпереть заедающий замок старинным ключом, затем ждала лифт — его хоть и починили, но двигалась кабина между этажами на удивление медленно. Снова возилась с замком, теперь уже в двери квартиры Граба, и, когда наконец-то открыла, увидела в прихожей возбужденного академика. Он ждал меня при полном параде — в просторных вельветовых брюках песочного оттенка и в мягкой замшевой курточке в тон. Из расстегнутого ворота джинсовой рубашки выглядывал шейный платок с огурцами — расчесанная на две стороны борода позволяла рассмотреть все нюансы шелкового аксессуара. Стриженные в кружок волосы академик Граб тоже зачесал на аккуратный пробор, и, в общем, создавалось впечатление, что Дед Мороз сменил амплуа и заделался европейским пенсионером, тратящим скопленные за жизнь деньжата на путешествия по миру.

— Викентий Павлович! Какой вы нарядный, — вырвалось у меня вместо приветствия.

— И вы здравствуйте, Софья Михайловна, — высокомерно откликнулся старик, указывая на мою промашку в этикете. — Сейчас покушаем и поедем, — потер он маленькие ладошки. — Признаться, я страшно голоден. — Он оглядел меня и разочарованно протянул: — А где же еда?

Я ощутила себя идиоткой. И сбивчиво заговорила:

— Сейчас только семь часов утра — обедать вроде бы рановато.

— Мне, конечно, лестно, Софья Михайловна, что вы полагаете, будто бы я святой, — насупился он, — и что могу пробавляться манной небесной, но все же хотелось бы отведать что-нибудь материальное. Вроде шницеля и пюре.

— Может, вчерашнее подогреем? — попыталась я спасти ситуацию, но академик меня даже слушать не стал, раздраженно оборвав:

— Вчерашнее я съел вчера. Сразу же после вашего ухода. Вы же не соизволили меня покормить.

— Одну минуту, сейчас я сбегаю в ресторан, — засуетилась я, пятясь на лестничную площадку в незапертую дверь.

— Поторопитесь, мы можем опоздать на поезд! — крикнул он вдогонку.

Ел он с аппетитом, словно и в самом деле давно не кушал.

— Кефирчик принесли? — собирая с тарелки последним кусочком шницеля остатки пюре, поинтересовался Викентий Павлович.

— У вас же есть кефир, стоит в холодильнике, — глухо проговорила я.

— В холодильнике уже ничего не стоит. Холодильник пуст и чист. Я сам его помыл — вас же не допросишься. Если не принесли, так и скажите. Тогда сварите кофе. И коньячку плесните.

— Вы же вчера сказали, что коньяк в кофе — только два напитка портить…

— Спорить вы горазды! Делайте, что вам говорят! И поехали уже, чего вы расселись?

Кофе с коньяком он допивал в прихожей, сидя на пуфике и глядя на то, как я завязываю замшевые штиблеты на его ногах. Я чувствовала себя Золушкой, в недобрый час попавшейся злой сестрице под горячую руку. То ли штиблеты усохли, то ли нога старика отекла, но обувь отчего-то ему жала, о чем он не упускал случая сообщить мне.

Мы шли через двор к шлагбауму, около которого нас ждало такси. Я несла чемодан академика, кейс и сумку с ноутбуком, а старик хромал за мной и говорил:

— Софья Михайловна, нельзя же так! Кто вас просил так туго затягивать шнурки? Я совсем не могу идти! Да постойте же! Я сотру себе в кровь все ноги! Вы не знаете, что такое боль, а я в лагерях натерпелся. Мне ни в коем случае нельзя испытывать болевые ощущения, у меня может сердце не выдержать.

— Что вы предлагаете, Викентий Павлович? — старалась не раздражаться я.

— Ну, не знаю. Это уж вы, голубушка, думайте сами.

Мы одолели большую часть двора, когда я приняла решение.

— Стойте здесь. Я попрошу таксиста заехать с другой стороны дома и забрать вас прямо отсюда.

— И что, от этого у меня ботинки жать перестанут? — страдальчески скривился старик.

Он больше не походил на Деда Мороза. И даже не был похож на европейского туриста. Теперь академик Граб был вылитый злобный гном. Зазвонил смартфон, и я опустила багаж на землю.

— Что вы делаете, Софья Михайловна?! — старик сердито дернул меня за руку. — Разве можно ноутбук ставить на грязный асфальт?

Я молчала, придерживая кейс с ноутбуком ногами и сосредоточенно роясь в дамской сумочке. Нашла аппарат, ответила на вызов и услышала в трубке голос Сергея:

— Привет, Сонечка! Как же так можно, уезжать не попрощавшись? Да еще после такой сумасшедшей ночи? Я уже скучаю по тебе, солнце! Ну, как старик? Терзает тебя?

— Вовсе нет, — откликнулась я. — Мы едем на вокзал. Прости, не могу разговаривать. Скоро поезд, я не хочу опоздать.

— Да-да, конечно. Позвони мне, как только приедете. Целую тебя крепко-крепко, сама знаешь куда.

Я нажала значок отбоя и посмотрела на академика.

— Этот сукин сын звонил? — кислым голосом поинтересовался он.

— Чем Меркурьев нехорош? Отчего вы все время именуете его сукиным сыном?

На лице Граба отразилась целая гамма чувств — от легкой брезгливости до глубокого отвращения.

— Сукин сын и есть, — выдохнул он. — Хитрая каналья. Продувная бестия. Чего ему надо?

— За вас волнуется. Беспокоится, как бы мы в Бежецк не опоздали.

— За себя он боится. Если опоздаем — Сима с него шкуру спустит. Сергей у нее вот где. — Старик сжал пальцы и злобно потряс сухоньким кулачком. — А Серафима Викентьевна у меня вот где, — вскинул Граб вверх второй кулачок. И сварливо продолжил: — Я Симу очень люблю, все-таки единственный ребенок. Девочка. Дочь. Родилась, когда мне было под шестьдесят пять. Однако Сима не дура и знает, что я в любой момент могу отписать имущество в пользу фонда борьбы с раком. Или культурному фонду Петербурга. Или обществу помощи жертвам сталинских репрессий. Да мало ли, какой еще организации могут пригодиться мои деньги! Я и так слишком долго шел у нее на поводу. Ну как же! У Серафимы были такие женихи, что могла бы стать первой леди! А в ее взбалмошную головку пришла фантазия выйти замуж за сына слесаря Сережу Меркурьева. И она вышла. Захотела развестись — развелась. Решила уехать из страны — уехала. Меня, старика, бросила одного и уехала. Оставила на этого своего Сережу, в нее до сих пор влюбленного. Меркурьев что, ему Серафима приказала — он исполняет. А мною он тяготится. Вот и сбагрил с рук кому ни попадя. А теперь задергался, подлец.

Викентий Павлович неожиданно завертел головой, что-то высматривая, и жалостливо затянул:

— И где же ваше такси? Почему за мной не едет?

Я подхватила сумки и чемодан и двинулась к шлагбауму, решив после Бежецка не встречаться больше с Сергеем. Ни ему, ни мне это не нужно. У него есть Сима. Хотя, может, старик бессовестно врет? С него станется, тот еще фрукт. Фрукт плелся позади, причитая и жалуясь. Дворник перестал махать метлой и смотрел на меня с осуждением, поражаясь жестокосердию. Нет, в любом случае Сергей мне не нужен. У меня есть папа, Жанна, Катюнька. Нам хорошо, и никого нам больше не надо.

Добравшись до такси, старик уселся на переднее сиденье, предоставив в мое полное распоряжение заднее, и всю дорогу молчал, сердито глядя в окно. На вокзал приехали за десять минут до отбытия поезда, и теперь уже академик через весь перрон без стонов и жалоб мужественно семенил к нашему второму вагону, понимая, что капризы могут ему дорого обойтись. И только устроившись на сиденье двухместного СВ, он более-менее успокоился. Поезд тронулся, и Граб хмуро осведомился:

— Софья Михайловна, вы прочли мою книгу?

— Конечно, Викентий Павлович, — благожелательно откликнулась я. — Превосходная книга. Очень интересная.

— Значит, не читали, — резюмировал старик. — В конце концов, это ваше дело. Помогите мне разуться.

Я склонилась под стол и стянула с него ботинки, после чего Граб блаженно вытянул ноги и пошевелил пальцами в белых носках.

— Вот оно, счастье! — улыбнулся подопечный. И, указывая на чемодан, попросил: — Халат достаньте, сделайте одолжение. Я бы переоделся и прилег вздремнуть.

Сняв чемодан с багажной полки, я щелкнула замками и откинула крышку. Первое, что я увидела, — лаковые туфли, уложенные поверх чего-то черного, комком засунутого в чемоданное нутро.

— Вынимайте, не стесняйтесь, — махнул рукой старик, — халат под фраком, в самом низу.

Если бы мне не сказали, что это фрак, я бы подумала, что это старая тряпка, приготовленная на выброс. Фрак был мятый и весь в жирных пятнах. Держа его перед собой, на всякий случай я уточнила:

— Вы планируете это надеть?

— Отчего же нет? — удивился Викентий Павлович. — Вы мне его отутюжите, и я надену фрак перед приходом поезда в Бежецк. К фраку и брюки имеются. Я прихватил.

Это была катастрофа. Где я ему найду отпариватель в поезде? Да и не очень-то это поможет. Жирные пятна уж точно не исчезнут.

— Это фрак с традициями, фрак, приносящий удачу, — доверчиво поведал старик. — Я в нем Ленинскую премию получал. И звезду Героя Труда.

Я выкладывала содержимое чемодана рядом со сложенным стопкой постельным бельем, судорожно соображая, что делать. Выход мне подсказал сам Граб, раздраженно заметив:

— Что вы топчете ботинки? Они же форму потеряют! И потом, это замша, она быстро пачкается. А на смену у меня только выходные туфли.

— Вы туфли мерили?

— Нет, зачем?

Не мерил. Очень хорошо. Я взяла туфлю и присела перед Викентием Павловичем.

— Что вы собираетесь делать? — насторожился он, глядя, как я запихиваю в лаковый башмак его ногу.

Нога не влезала, и я торжествующе взглянула на академика.

— Будем и дальше пытаться или оставим эту затею?

— Оставьте, — всхлипнул старик. — Не мучайте меня. Ничего не поделаешь, надену замшевые.

Это была не сама победа, а только первый шаг. И я принялась развивать успех.

— Наденете с фраком? Рыжие туфли? — удивленно вскинула я бровь.

— Ну да, — он все еще не понимал, к чему я клоню. — Других у меня нет.

— Так, может, и фрак не нужен?

Старик пожевал губами и с недоумением взглянул на меня.

— Может, и не нужен, — растерянно пробормотал он. И, махнув рукой, раздраженно выдохнул: — Ладно, уговорили, Софья Михайловна. Оставим все как есть. Халат достали? Ну, так помогите мне раздеться. И застелите кровать, не буду же я спать на голом матрасе!

Уложив подопечного в постель, я вышла в тамбур и встала у окна. Сунула таблетку в рот и в ожидании благотворного действия прикрыла глаза. Дождусь, когда старик заснет, и только потом вернусь в купе. Сил моих нет с этим академиком. Знала бы, что это за тип, ни за что бы не согласилась ехать в Бежецк.