Санкт-Петербург, наши дни

Я вышла от академика, ежась от ночной прохлады. В освещенном полукруге арки виднелась трамвайная остановка, и я двинулась через темный двор. И испытала пару неприятных секунд, когда непроглядную тьму двора прорезал свет желтой фары и с оглушительным ревом, словно из ниоткуда, вынырнул мотоцикл. Подъехал, остановился, спешившийся мотоциклист сдернул шлем и оказался Сергеем, улыбающимся широкой мальчишеской улыбкой.

— Долго ты, Сонечка, знакомилась с Викентием Павловичем. Что, загрузил тебя дед? — сочувственно осведомился Меркурьев.

— Есть немного, — смутилась я.

— Книгу свою всучил?

— Ага. К завтрашнему дню я должна овладеть материалом.

— Сурово. А знаешь что? — он склонился над мотоциклом и начал отстегивать запасной шлем. — Давай я тебе в двух словах расскажу, в чем там дело, чтобы тебе всю ночь над мемуарами не чахнуть.

— Так это мемуары Викентия Павловича?

Протянув мне шлем, Сергей со значением произнес:

— Фактически. Это книга, основанная на реальных событиях. Ну что, поехали в какое-нибудь тихое местечко?

И, собрав короткий нос складками, сделал забавное умоляющее лицо.

— Поехали, только ненадолго, — согласилась я, перекидывая ногу через мотоциклетное седло и нахлобучивая шлем на голову.

Сергей надавил на гашетку, мотоцикл взревел и рванулся с места. Промчавшись по ночному Питеру, мы выскочили на окраину города и свернули к залитому огнями мотелю, рядом с которым светилась вывеска «Бар «Святые Моторы».

— Отличный фильм, хотя и артхаус, — вырвалось у меня, когда мы припарковались.

— Ты о чем? — удивился мой спутник.

— Я о названии бара. «Корпорация «Святые моторы» — так называется фильм Леоса Каракаса. Хороший режиссер, нетривиальный. Видел его картины?

— Нет, как-то не пришлось.

— Посмотри киноальманах «Токио». Снятый Каракасом эпизод называется «Дерьмо!». Кстати, в «Корпорации «Святые моторы» есть отсылочка к этому эпизоду. Забавно получилось. Правда, непросто смотреть. Эдакий фильм о снах, сны о фильмах. Неподготовленному зрителю лучше не пытаться.

— А ты необычная девушка, — внимательно взглянул на меня Сергей, помогая слезть с заднего сиденья мотоцикла. — С тобой интересно на досуге поболтать.

На парковочной площадке выстроились в ряд несколько десятков самых разномастных мотоциклов, да и в баре преобладали мужчины в косухах и кожаных штанах, и рядом с каждым лежал характерный шлем. Орал телевизор, стучали бильярдные шары, то тут, то там раздавались взрывы хохота. Тихое местечко, ничего не скажешь…

— Теперь понятно, отчего здесь устраивают кинопоказы и крутят артхаус, — заходя в заведение, обронил Меркурьев.

— И что же, люди на мотоциклах съезжаются сюда, чтобы увидеть «кино не для всех»?

Должно быть, недоверие прозвучало слишком явно, ибо Сергей приобнял меня за плечи и с укором проговорил:

— Соня, ты мыслишь стереотипами. Если байкер — то смотрит исключительно стриптиз и слушает «Мотли крю». Смешная ты. А если я скажу, что по пятницам здесь проходят концерты классической музыки? Ты очень удивишься?

— Ну-у, не знаю, — протянула я. — А сегодня здесь нет никакого концерта? Я бы с удовольствием послушала что-нибудь классическое, из Вивальди. Скажем, «Времена года», «Лето». То, что в исполнении Ванессы Мэй отчего-то называется «Шторм».

— Увы, сегодня здесь обычная тусовка. Серые будни. Без эстетствующих заскоков.

Мы уселись на деревянную скамью за грубо сколоченный стол, имитирующий стилистику салуна где-нибудь на Диком Западе, и Сергей протянул мне меню.

— Признайся, Соня, старик морил тебя голодом?

— Я сама отказалась от еды, — пробормотала я, отправляя в рот очередную пилюлю. Я больше не чувствовала уверенности, которая посетила меня этим утром. Теперь рядом с Сергеем меня снедала тоска.

— А теперь не откажешься?

— Пожалуй.

— Вот и отлично. Что будешь — стейк или ребра?

— Лучше стейк.

— Ты пиво пьешь?

— Я не люблю спиртное.

— А я бы выпил пивка.

— И после пива сядешь за руль.

Я не пыталась читать мораль, просто констатировала факт.

— Да перестань, — отмахнулся Меркурьев. — Мне кружка пива — что слону дробина.

К нам подошла официантка в такой короткой юбке, что дух захватило даже у меня, и равнодушно приняла заказ. Как только она отошла, Сергей накрыл мою руку своей ладонью и заговорил:

— Книга у академика получилась хорошая. Интересная книга. Но это не потому, что Граб второй Достоевский, просто материал у старика оказался богатый. Началось все с того, что в пятьдесят первом году что-то он там такое в своем училище нахимичил, и его как врага народа сослали в мордовские лагеря. И там, в Дубравном лагере, Викентий Павлович познакомился с примечательным вольнонаемным из хозобслуги. Звали его Немец, был он стар, болен и чудаковат. Ходили слухи, что Немец раньше был зэком и сидел аж с начала двадцатых годов, прижившись при зоне и не желая идти на волю. Немец выполнял черновую работу, при каждом удобном случае рассказывая всем желающим про несметные сокровища, хранившиеся в шкуре леопарда, убитого поэтом Гумилевым, и контрабандой вывезенные из Африки. Вроде бы эти сокровища каким-то образом попали к Немцу, и Немец их спрятал в Питере, в одной из гранитных беседок на Чернышевом мосту.

Наслушавшись рассказов блаженного, один из хронических сидельцев зоны — Гога Шпент — после очередного своего освобождения тщательно обследовал весь Чернышев мост, но ничего даже отдаленно напоминающего тайник не нашел и, когда опять угодил в Дубравный лагерь, так отметелил Немца, что тот стал заикаться. Но Гога Шпент со своими уголовными замашками оказался младенцем по сравнению с надзирателем внутренней службы лейтенантом Бурсяниным по прозвищу Палач. Этот Палач был неприметным парнишкой не старше двадцати пяти и держал в страхе всю колонию, изобретая такие изощренные пытки, что и Малюте Скуратову не снились. Когда лейтенант уходил в очередной отпуск, заключенные с облегчением вздыхали, ибо получали месяц передышки. В июле пятьдесят третьего Палач Бурсянин решил провести отпуск с пользой и наведаться в Ленинград, а за компанию уговорил поехать Немца — как коренной питерец, старик должен был показать любознательному надсмотрщику городские достопримечательности.

Покачивая бедрами, к нашему столу приблизилась официантка, индифферентно составила с подноса заказанное и молча удалилась. Я взглянула на принесенный стейк и отодвинула тарелку — аппетита не было, есть не хотелось. Сергей же придвинул к себе кружку, сделал большой глоток и, промокнув салфеткой пену с губ, увлеченно продолжил:

— Вернулись они в начале августа, и в тот же день Немец слег. Никому не хотелось на ночь глядя везти старика в больницу, и поэтому больного до утра поместили в лазарет, где лежал с воспалением легких Викентий Граб. Всю ночь Немец метался в горячке и бормотал, что Палач достал из тайника сокровища абиссинского негуса и что теперь всему конец — не создать ему самолета. Утром пришел с обходом капитан медицинской службы Завьялов, осмотрел Немца, послушал его бред и пришел к выводу, что старика жестоко пытали. К обеду Немец умер. Капитан написал рапорт на имя начальника Дубровлага полковника Черемисина, в котором изложил подробности происшествия, и просил провести расследование.

Лейтенант Бурсянин, не дожидаясь результатов следствия, поспешно перевелся в другое место, а потом и вовсе исчез в неизвестном направлении. Вместе с ним сгинула и тайна сокровищ абиссинского негуса. В пятьдесят четвертом году заключенный Граб вышел на волю, был амнистирован, под влиянием общения с Немцем заинтересовался историей Абиссинии, Гумилевым, Серебряным веком, да и, собственно, пропавшими сокровищами. Викентий Павлович внимательно изучил вопрос и выяснил, что в тринадцатом году двадцатого столетия из императорского дворца среди прочих сокровищ была похищена гемма царицы Савской — священная реликвия эфиопского народа, на которой указано место, где хранится Ковчег Завета. Викентий Павлович стал копать глубже и пришел к выводу, что на жителях Эфиопии это отразилось самым негативным образом — за время отсутствия геммы страна пришла в небывалый упадок.

Минули десятилетия, Викентий Граб сделался выдающимся историком-африканистом, удостоился звания академика, приобрел в научных кругах несокрушимый авторитет как специалист по Серебряному веку, но до сих пор не смирился с утратой геммы царицы Савской, продолжая розыски сокровища. Тайник он нашел, но в нем ничего не оказалось. Пропавшие из дворца абиссинские украшения время от времени всплывают на черном рынке, поэтому академик утверждает в своей книге, и не без основания, что только Палач Бурсянин мог забрать сокровища. По мнению Викентия Павловича, надсмотрщик сперва пытал Немца, а потом привез на мост и, угрожая новыми пытками, заставил открыть тайник и отдать содержимое. Также известно, что после смерти Немца лейтенант Бурсянин, опасаясь наказания за содеянное, уволился из ВОХР, уехал за границу и живет под чужим именем. Граб даже выяснил, под каким. Не сам, конечно, а с моей помощью.

Сергей многозначительно взглянул на меня и продолжал:

— Я имею некоторые связи в определенных кругах, и только потому нам удалось установить, что Палач пустил корни в Канаде, женился там, завел прибыльный бизнес, взял фамилию жены и под именем Мэтью Люка сделался владельцем фармацевтической корпорации. Два года назад Мэтью Люк скончался от болезни сердца, а его наследникам отошло приличное состояние и уважаемая фирма с солидной репутацией. Империя, созданная кровавым тираном на похищенные средства.

— Почему вы решили, что Палач Бурсянин — именно этот человек? Прошло столько лет, вряд ли можно узнать лейтенанта по фотографиям. Сохранившиеся снимки тех лет обычно нечеткие и расплывчатые, да и люди с возрастом меняются.

— Поверь мне, Соня, я знаю, о чем говорю. Люди, которые проводили расследование, отлично делают свое дело. Они выяснили много интересного. Прежде чем стать надсмотрщиком, Бурсянин учился на фармацевта, и бизнес, который Мэтью открыл в Канаде, — фармацевтическая корпорация. Затем — деньги на бизнес. Откуда эмигрант из России взял столько денег, чтобы хватило раскрутить такой сложный и дорогостоящий проект, как производство лекарств? И, наконец, в своей биографии Мэтью Люк ни разу не упомянул тот факт, что до пятьдесят третьего года служил в Дубравном лагерном управлении с центром в поселке Явас Зубово-Полонского района Республики Мордовия, печально известном как Учреждение ЖХ‐385, или особый лагерь для политзаключенных. Не хочу сказать, что это прямое доказательство его вины. Возможно, всего лишь совпадение. Но не много ли совпадений?

Он залпом допил пиво и сделал официантке знак повторить. Я крутила в руках тонкую ножку высокого фужера, наполненного минеральной водой, и задумчиво смотрела в окно.

— В общем, каждому, кто способен думать и сопоставлять факты, совершенно очевидно, что Палач Бурсянин и Мэтью Люк — один и тот же человек. О чем и пишет в своей книге Викентий Павлович. Ну, что скажешь о мемуарах академика?

— История и в самом деле интересная.

В какой-то момент я поняла, что шум в зале усилился, и огляделась по сторонам. Любители быстрой езды на мотоциклах перестали стучать бильярдными шарами, сгрудились у телевизора и включили звук на полную громкость. Пробирающаяся между ними официантка с трудом достигла нашего столика и, ставя пиво на стол, с упреком произнесла:

— Как дети малые, ей-богу! Каждый день что-нибудь случается, неужели до сих пор не привыкли к терактам?

— Что на этот раз взорвали? — насторожился Сергей.

— Витебский вокзал, — откликнулась официантка. — Много погибших и раненых. В основном пассажиры двенадцатичасового рижского поезда, ну, и провожающие.

Меркурьев изменился в лице и схватился за мобильник.

— Твою мать, — бормотал он сквозь зубы. — Олег должен был ехать на этом поезде!

Скрежеща зубами, Сергей дико глянул на меня, прижал аппарат к уху, дождался ответа и глухо проговорил в трубку:

— Добрый вечер, Меркурьев из пресс-службы управделами президента беспокоит. Есть какая-нибудь информация о пострадавших во время теракта? Опубликована на сайте? Я смотрел, ничего там не выложено. Ждать? Молодцы. Отлично работаете! Вот то-то же. Запишите — Олег Иванович Полонский. И сразу же звоните мне, как только станет что-нибудь известно.

В ожидании звонка Сергей сидел, сцепив на столешнице побелевшие пальцы, и хмуро смотрел в стену. Ему позвонили минут через пятнадцать. Молча выслушав, он отложил аппарат в сторону и мрачно взглянул на меня.

— Плохо, Соня, — с трудом разлепил он запекшиеся губы. Помолчал секунду и выдохнул: — Олежек погиб. В кармане одного из обгоревших тел нашли обрывок пропуска в издательский дом «Миллениум».

И вдруг он кинул на меня странный взгляд и потрясенно протянул:

— А ведь и ты должна была ехать с Полонским!

— Я? Почему я?

Сергей не ответил. Должно быть, я проговорила это так тихо, что Меркурьев меня не услышал. Вокруг все плыло, шум зала накатывал волнами, приближаясь и удаляясь, словно морской прибой.

— Ты понимаешь, Соня, что сегодня второй раз родилась? За твое второе рождение необходимо выпить, — откуда-то издалека прозвучал голос Сергея. — Да и Олежку надо помянуть.

И, не прибегая на этот раз к помощи официантки, поднялся из-за стола и отправился к барной стойке.

Он принес бутылку «Хванчкары». Разлил рубиновый напиток по бокалам и один протянул мне.

— Не чокаясь. За Олежку, — скорбно провозгласил он, опускаясь на скамью.

Выпил, обхватил руками голову, запустив пальцы в густые волосы, и с болью проговорил:

— Представить не могу, что Олега больше нет. Мы же с ним с самой юности вместе… Вместе на подготовительные курсы ходили, вместе в университете учились. Лучше Полонского у меня не было друга. И никогда не будет. Пусть земля ему будет пухом.

Сергей налил и выпил еще, после чего встряхнулся, как промокшая собака, сконцентрировал взгляд на моем лице и тихо произнес:

— Ты знаешь, Соня, что он тебя любил?

И, видя недоверие в моих глазах, с напором повторил:

— Да, любил. И собирался на тебе жениться.

Я потрясенно молчала, отказываясь что-либо понимать. Полонский меня любил? Никогда бы не подумала, что шеф способен на какие-либо чувства, кроме страстного обожания себя, любимого. А уж представить целлулоидного Олега Ивановича в качестве своего мужа не могу и подавно.

— Олега нет, но жизнь продолжается, — скорбно вздохнул Меркурьев. И снова наполнил бокалы. — И ты осталась жить, Сонечка! Дай Бог тебе здоровья. И долгих лет жизни.

Я никогда не пью, но тут, должно быть от растерянности, выпила.

— Без Олега тебе в редакции будет трудно, — задумчиво протянул Сергей. — Полагаю, лучше всего тебе оттуда уйти. Не волнуйся, я тебя не брошу на произвол судьбы. Очень надеюсь, что вы с Викентием Павловичем поладите и ты останешься работать у него. А если нет — пристрою тебя еще куда-нибудь. В память об Олежке.

Когда пришло время вставать из-за стола, я поняла, что ноги перестали меня слушаться. Предприняв несколько безрезультатных попыток покинуть зал самостоятельно, я убедилась, что это нереально, после чего Сергей помог мне дойти до номера. Блаженно прикрыв глаза, я размышляла дорогой, что, может быть, это судьба и рядом с Сергеем я и в самом деле обрету долгожданный покой.

Я обвела глазами прохладный уютный номер, где по обе стороны от широкой кровати горели голубые ночники, делая комнату похожей на подводное царство. Однако ожидания не оправдались. Лежа на свежих простынях и чувствуя на теле поцелуи Сергея, я ощущала себя русалкой, подвергшейся насилию со стороны ретивого пирата. Мне очень не нравилось все то, что он делает, и я порывалась об этом сказать.

Но снова и снова Сергей закрывал мне поцелуем рот, в который раз неутомимо принимаясь за любовную игру. И тогда я вдруг осознала, что Жанна права и Меркурьев эксплуатирует мое тело. Вот прямо сейчас эксплуатирует, когда я не желаю этой близости и всячески даю ему это понять, а Сергей принимает мое слабое сопротивление за кокетство. Когда Меркурьев, наконец, заснул, я, преодолевая дурноту, пролежала до рассвета, собираясь с силами. Затем все-таки встала, тихо оделась и, стараясь ступать неслышно, вышла из номера.