Петроград, 1921 год
Зиночка Бекетова открыла глаза и долго лежала так, гадая, какое сейчас время суток, ибо плотно задернутые гардины не пропускали свет в комнату и было совершенно темно. Утро или вечер? В голове звучал колокольный набат, тело не слушалось и казалось чужим. Зиночка разлепила запекшиеся губы и еле слышно позвала:
— Анисья!
Прислуга не откликнулась, и только теперь Зиночка вспомнила, что еще вчера даровала Анисье свободу. Ну да, конечно. Так оно и было. Прямо с утра к ней пришел Влад Першин с компанией друзей-актеров, они много пили, пели и танцевали, а потом гости потребовали, чтобы Зиночка изжила в себе буржуйские замашки и отпустила Анисью на волю. Анисью не спрашивали, хочет ли она обрести свободу, просто решили — и все. Анисья плакала и упиралась, на коленях просила, чтобы «барыня не гнала ее со двора», но приятели Влада были непреклонны. Особенно старалась неприятная вульгарная Евлампия Эпле, самым бессовестным образом положившая на Влада глаз. Под пьяный хохот «освободители» собрали в узелок нехитрые Анисьины пожитки и выставили прислугу за дверь, громогласно скандируя: «Свобода превыше всего! Конец сытому рабству!»
А потом закончился кокаин. Влад взял у Зиночки деньги, сходил за порошком, а что было после, вспомнить не удалось. Сделав над собой усилие, Зиночка пошевелилась, стараясь дотянуться до перекинутого через спинку кровати пеньюара. Кокаин! Только он способен вернуть ее к жизни. Без порошка она не человек — развалина. Каждый раз, когда тело болело так, что хоть вой, давала себе зарок перетерпеть, не притрагиваться к адскому зелью, но недомогание бывало так сильно, что руки сами тянулись к заветной коробочке, хотя и знала, что улучшение наступит лишь на очень недолгий срок, а затем станет еще хуже.
Чувствуя боль в каждой клеточке ставшего чужим тела, Зиночка с трудом свесила с кровати непослушные ноги, в кромешной темноте нашарила ступнями атласные остроносые туфли, поднялась и, вытянув перед собой руку, чтобы не натыкаться на мебель, медленно двинулась к выбивающейся из-под двери полоске света. Дверь вела в большую гостиную, откуда теперь доносился протяжный ноющий звук.
Толкнув дверь, Зиночка шагнула в комнату и, ослепленная, зажмурилась. Дневной свет невыносимо резал воспаленные глаза, озноб пробегал по онемевшему телу. Когда глаза привыкли к свету, Зиночке открылся страшный беспорядок. Не только на покрытом скатертью столе, но и на подоконнике, и на открытом рояле стояли бокалы с остатками вина, тарелки с засохшими закусками, для чего-то вытащенные из ваз увядшие цветы устилали ковер, перемежаясь с раскиданной одеждой.
На узком диване вповалку спали все участники вчерашнего кутежа. Казалось невероятным, но помимо ненавистной Евлампии Эпле там уместилось пятеро мужчин. Некоторые из гуляк заснули обнаженными — отчасти или полностью. Глядя на переплетенные тела, Зиночка отчего-то вспомнила Босха и передернулась от отвращения. Заевший патефон выводил одну и ту же надрывную музыкальную фразу, но это мало занимало несчастную. Глаза жадно искали заветную коробочку из белого перламутра, в которой хранился кокаин. Ее кокаин, нужный ей как воздух. Даже больше, чем воздух. Необходимый, чтобы не сдохнуть. Уже не радоваться и веселиться, как бывало прежде, а чтобы просто жить.
Коробочка обнаружилась под диваном. Открытая. Она лежала перевернутая, в легком облачке остатков порошка. Издав пронзительный крик, Зиночка бросилась к дивану, подбежала, перевернула коробочку и, обнаружив, что внутри ничего не осталось, схватила чей-то валявшийся рядом штиблет и принялась хлестать им спящих.
— Свиньи! Какие же вы свиньи! — визжала она. — Убирайтесь прочь!
Не обращая внимания на недовольство бесцеремонно разбуженных гостей, она распахнула окно и под завывания заевшего патефона принялась швырять на улицу валяющуюся на полу одежду. Подбежавшего Влада она оттолкнула с небывалой силой.
— Ты что, ополоумела? — кричал актер. — Совсем сдурела?
Приступ безумия прекратился столь же внезапно, как и начался, и, глядя в помятое лицо любовника, Зиночка холодно спросила:
— Где кокаин?
— Откуда мне знать? — откликнулся Першин, подходя к ломберному столику и прерывая заезженную патефонную песню.
— Ах, ты не знаешь? — вкрадчиво проговорила хозяйка, с ненавистью глядя на потасканного красавца. — А разве не ты его употребил вместе с этой шлюхой? — Она кивнула на торопливо поправляющую одежду Евлампию и с новой силой завизжала: — Вон! Все вон отсюда!
— Истеричка припадочная, — закручивая узлом тяжелые волосы, фыркнула актриса, царственной походкой направляясь к оттоманке, где лежала сумочка, но Зиночка ее опередила. В два прыжка подскочила к сумочке Эпле и, размахнувшись, метнула в окно.
— Сумасшедшая! Припадочная дура! — забыв о прическе, выкрикнула Евлампия, опрометью выбегая из квартиры в надежде успеть подобрать ридикюль прежде, чем им соблазнится случайный прохожий.
— Скоты! Свиньи! Пили, жрали за мой счет, а теперь я еще и припадочная! — выла Зиночка, от охватившей ее слабости опускаясь на ковер и раскачиваясь из стороны в сторону.
Кто-то из-под нее выдернул атласный жилет — она даже не заметила кто. Так и сидела, содрогаясь от рыданий, перебирая увядшие цветы и глядя на виднеющуюся из гостиной распахнутую входную дверь с темнеющей в дверном проеме лестничной площадкой. И вдруг бессмысленный взгляд ее остановился на трюмо. В затуманенной голове вспыхнуло спасительное воспоминание — ее тайник! На трюмо среди дамских безделушек она прятала от мужа порошок. Зиночка поднялась с пола и устремилась в прихожую. Захлопнула входную дверь и склонилась над флакончиками духов и притирок. Вот она, запасная коробочка! Железная, из-под помады.
Две неаккуратные дорожки, жадно втянутые с зеркальца трепещущими ноздрями, вернули ее к жизни. Ха, муж! Смешно! Расписалась она с Вилькиным по новым, советским законам, а где он, ее муж? Вилькин теперь комиссар, правая рука Троцкого. Носится по всему миру, выполняя партийные задания. То в Туркестан махнет, то на Тибет. А Зиночка сидит в огромной квартире на Невском, экспроприированной у сбежавшего в Стамбул буржуя, и не знает, чем себя занять. Отец остался в Кейптауне, мать перебралась в Тамбовскую губернию к сестре, а ей что прикажете делать?
В дверь осторожно поскреблись, и Зиночка пошла открывать. На пороге переминался с ноги на ногу Влад, виновато поглядывая глазами побитой собаки.
— Кукочка, ну, Кукочка, — засюсюкал он, — пусти меня к себе, а? До спектакля хорошо б поспать, а мамаша дверь не открывает.
Совсем выгонять любовника было жалко, но и слушать его бесконечные театральные монологи не хотелось. Бекетова-Вилькина великодушно махнула рукой, приняв соломоново решение:
— Заходи, мерзавец. Только не рассчитывай, что опохмелишься и примешься разыгрывать античную драму, а я буду слушать твой пьяный бред. Я ухожу.
— Вина оставь и уходи, — бесцеремонно откликнулся любовник.
— Нет вина, друзья твои все выпили, — парировала Зиночка.
— Ну, Кукочка…
— Нет, я сказала! Ты спать пришел? Вот и спи!
Разочарованный Влад побрел в спальню, а Зиночка отправилась приводить себя в порядок. Наполнив ванну, полежала в теплой воде, затем растерла тело пушистым мягким полотенцем. Вернулась в гардеробную, распахнула дверцу шкафа и придирчиво выбрала платье, а к нему чулки. Следуя нынешней моде, барышни носили носочки, но Зиночка не признавала нового веяния, предпочитая с туфлями на тонких каблучках носить старые добрые чулки французского производства — в них нога смотрится стройнее.
Пудря перед зеркалом нос, Бекетова-Вилькина пришла к выводу, что выглядит просто сногсшибательно. Накинула в прихожей летнее пальто, надела кокетливую парижскую шляпку и покинула квартиру. Выйдя на бульвар, прогулочным шагом двинулась к Летнему саду, но загляделась на красивого военного и чуть ли не лбом ткнулась в круглую театральную тумбу. Перед тумбой, рассматривая афишу Мариинского театра, стояла высокая худощавая девушка с забранными под шляпку огненно-рыжими волосами. Что-то в этих волосах сразу же показалось знакомым. Фигура, осанка, поворот головы и кукольное, обрамленное кудрями личико с миндалевидными зелеными глазами. Где-то Зиночка уже видела это лицо. И не просто видела, а отлично его знала. Мучаясь от того, что никак не может вспомнить, Бекетова-Вилькина тронула барышню за плечо и извиняющимся голосом проговорила:
— Прошу прощения, сударыня, мы, кажется, встречались?
Девушка обернулась, и зеленые глаза ее заискрились смехом.
— Бог мой, Зинуля! Ты тоже здесь, в Петрограде? — воскликнула она знакомым голосом.
И, зардевшись, протянула тонкую руку. Пожимая холодные пальцы, Зиночка вспомнила. Ну конечно! Это же Тата Яворская, старинная подруга по даче! При виде подруги Бекетову-Вилькину захлестнула волна нежности. Они были совсем детьми, лет по семь, не больше. На Финском заливе, в местечке Рялляля в Териоках их дачи стояли напротив, и девочки часто бегали друг к другу в гости. Под яблонями в саду раскладывали кукол и принимались играть. Зиночке очень нравилась Татьянина сестра, такая же зеленоглазая и рыжеволосая, но только еще красивее, потому что старше.
Звали ее Инга, и Зиночка помнила, как Инга привезла на дачу смешного и толстого мужа — доктора Евгения Львовича Дынника. Он был совсем не красивый, но очень милый, похожий на медвежонка. Доктор Дынник угощал девочек леденцами из круглой баночки и с самым серьезным видом называл «барышнями». С доктором приезжал сердитый господин Рогозин, бранившийся страшными словами. При звуках его голоса подруги зажимали уши ладошками и с визгом убегали. А потом Зиночку перестали вывозить в Териоки, и в разговоре взрослых она случайно услышала, что дачу продали. С тех пор они с Татой не виделись. И вдруг — такая встреча!
— Как ты? Как Инга? Евгений Львович? — теребила подругу Зиночка. — Ну же, Тата! Рассказывай!
— Евгений Львович служит врачом в Обуховской больнице, меня санитаркой устроил, а Инга в клубе медицинских работников ведет кружок фортепиано, — смущенно ответила Яворская. И только сейчас Зиночка заметила на подруге старенькую шляпку и потертое летнее пальто. Поймав на себе жалостливый Зиночкин взгляд, Тата с чувством собственного достоинства добавила: — Живем мы хорошо, жаловаться не на что.
За парапетом искрилась в солнечных лучах Нева, мимо прогрохотал трамвай.
— А мне вот есть на что жаловаться, — с вызовом откликнулась Бекетова-Вилькина. — Жизнь у меня — сплошной кошмар. Беспросветная и ужасная.
Татьяна блеснула зеленью глаз, возбужденно заговорив:
— Зинуля, миленькая, поехали к нам! Посидим, поговорим, чаю попьем. Инга будет рада. И Евгений Львович.
И Яворская, взяв подругу за руку, потянула ее к трамвайной остановке. Зиночка охотно последовала за Таней к высокому столбу с табличкой-указателем. Дома с пьяным Владом было невыносимо, а тут старинные друзья.
Трамваи ходили крайне редко, и попасть на трамвайную площадку было известным подвигом. Забравшись в тесный душный трамвай, Зиночка выдернула сумочку из потока жарких человеческих тел, сдавивших ее со всех сторон, и тронула Таню за плечо:
— Таточка, почему ты живешь у сестры?
— А где мне жить? — Яворская кинула на подругу затравленный взгляд. — Квартира наша сгорела, мама и папа погибли во время пожара.
— И давно это случилось? — сочувственно спросила Зина.
— В тот год, когда вы дачу продали. Так что в один момент у меня и родителей не стало, и лучшей подруги. И даже Инга меня предала — хотела сначала отправить в приют, да Евгений Львович за меня вступился, не допустил.
— И как ты с Ингой после того? Ладишь?
— Мне нет до нее дела, — сердито выдохнула Тата. — У нее своя жизнь, у меня — своя.
Трамвай замедлил ход, остановился и распахнул двери. Зиночка ощутила болезненный толчок в спину, и сиплый голос над ухом прохрипел:
— За Обуховской выходишь?
— Извольте обращаться на «вы», — огрызнулась Бекетова-Вилькина, толкая в ответ обидчика локтем и торопливо выбираясь из вагона.
Стоя на выбитой брусчатке, Татьяна одернула юбку и, поправляя съехавшую на затылок шляпку, раздраженно проговорила:
— Ненавижу нынешний Петроград! После революции изо всех щелей повылезало невежество и хамство! Город совсем не убирают. Прошлой зимой навалило столько снега, что я сама наблюдала, как люди забирались на сугроб и прикуривали от фонаря. Взгляни! В Неве столько мусора — судно не пройдет!
Девушки двинулись по улице вдоль нависших над тротуаром серых домов.
— А я не замечаю внешних перемен, ибо живу жизнью внутренней. Как скучала в дореволюционном Петрограде, так и сейчас скучаю, — вздохнула Зиночка. — Для меня ничего особенно не изменилось. Раньше папенька все время пребывал в разъездах по делам службы, матушка все больше лежала у себя, жалуясь на мигрень, а я все одна да одна. Скука смертная. На приключения тянуло — забавно вспомнить! В пятнадцать лет я даже убежала из дома с одним известным оперным тенором. Он, конечно, через неделю бросил меня под Воронежем. Маман приехала за мной, оплатила гостиничный номер, за который мы с тенором задолжали, и отправила в Африку к отцу.
— В Африку! Как интересно! — мечтательно протянула Таня.
— Это только звучит красиво — Африка! — фыркнула Зиночка. — Там тоже оказалась тоска ужасная, я просто с ума сходила. От скуки даже замуж вышла. Теперь вот муж в разъездах, а я снова одна.
— Ты замужем? И кто твой муж?
— О-о, большой революционный начальник. Он сейчас на Дону, оттуда планирует поездку в Альпы. Очень разносторонний человек.
— Меня Рогозин тоже замуж звал, только мне что-то не хочется. Старый он, да и не люблю я его.
— И, должно быть, по-прежнему ужасно бранится, — прыснула Зиночка.
Оживленно беседуя, девушки миновали проспект, свернули в переулок и вышли к вросшему в землю каменному бараку.
— Вот мы и пришли, — поднимаясь на провалившееся крыльцо и доставая из сумочки ключи, проговорила Таня.
— Вы живете в этом доме? — с неприкрытым удивлением выдохнула Зиночка.
— Евгению Львовичу здесь квартиру дали, — слегка замявшись, сообщила подруга. — Не очень хорошую, зато рядом с больницей.
Ключ щелкнул в замочной скважине, Татьяна потянула на себя дверь, и, спустившись на несколько ступенек вниз, девушки вошли в полуподвал. После яркого дневного солнца Зиночка точно ослепла, тревожно втягивая ноздрями застарелую сырость. В темном коридоре пахло мышами, под ногами ходили ходуном ветхие половицы. Чтобы не потерять равновесия, Зиночка протянула руку и, придерживаясь, коснулась стены. И тут же передернулась от отвращения — пальцы ее скользнули по влажной плесени. Откуда-то из глубины квартиры доносились звуки рояля.
Татьяна уверенно двинулась на музыкальные переливы, увлекая подругу за собой к приоткрытым дверям комнаты. Вдруг сделавшись стеснительной, Зиночка дернула Яворскую за руку, задержав в дверях, и смущенно прошептала:
— Тата, постой! А удобно, что я к вам вот так, без приглашения?
— Да что ты, Зинуля! Тебе все очень обрадуются!
И Татьяна вошла в крохотную темную комнату с низким потолком, освещенную колеблющимся пламенем свечных огарков — похоже, в доме не было электричества. Зиночка шагнула за ней и поразилась, до чего же хороша стала Инга. Склонившись над клавиатурой старенького рояля, Инга играла Шопена. Высоко забранные медные волосы пышными локонами спадали на обтянутые кофточкой точеные плечи, и кофточка эта, простенькая, застиранная, цвета вылинявшей морской волны, очень шла к бледному зеленоглазому лицу. Застыв у рояля, волшебным звукам внимали два немолодых господина, в одном из которых — полненьком и низком — Зиночка узнала толстого увальня из своего детства — доктора Дынника.
— Евгений Львович! — шепотом позвала Тата. — Посмотрите, кого я привезла!
Толстяк обернулся на голос и, увидев Зиночку, приветливо замахал короткой ручкой. Пухлые губы его под комичными усиками растянулись в улыбке узнавания, и он пронзительно зашептал, стараясь при этом не мешать жене музицировать:
— Не могу поверить своим глазам! Неужели это та самая маленькая Зинуля из богом забытого дачного местечка Рялляля?
— Здравствуйте, Евгений Львович, — заулыбалась Зиночка.
Ей сделалось вдруг так хорошо, точно после долгого отсутствия она снова вернулась домой.
— А как выросла! Какою красавицей стала! — продолжал восхищаться доктор Дынник.
— Зато вы совсем не изменились!
Не прерывая игры, Инга повернула голову к дверям и сдержанно кивнула Зиночке. Прозрачные пальцы ее по-прежнему так и порхали, едва касаясь черно-белых клавиш, но расслабленное до сего момента лицо сделалось точно каменным. Закончив музыкальную фразу, женщина всем телом развернулась к слушателям и сухо проговорила:
— Вот уж кого не думала увидеть. Здравствуйте, Зинаида Евсеевна.
— Инга Яновна! — задохнулась от восторга Зиночка. — Я так рада нашей встрече! Вы все такая же красавица!
— Прошу вас, перестаньте, — поморщилась Инга и, обращаясь к сестре, сердито заговорила: — Таня, по какому праву ты приводишь в дом посторонних?
— Инга, опомнись! Что ты такое говоришь! Это же Зина Бекетова, — растерянно заморгала Татьяна.
— И тем не менее, дорогая моя, раз уж ты живешь под нашей крышей, я имею право требовать послушания. Кажется, я просила тебя не водить в дом чужих людей.
— Но это же Зина… — всхлипнула девушка и осеклась, затравленно посмотрев на сестру.
— Инга, душа моя, не нужно сердиться, — начал было Евгений Львович, но под сердитым взглядом жены тут же умолк.
Бекетову-Вилькину захлестнула волна обиды и горячей ненависти. Зиночка откинула белокурую голову и сквозь вуаль на шляпке смерила пианистку уничтожающим взглядом.
— Татьяна, почему ты позволяешь этой деспотичной особе, твоей сестре, вытирать о тебя ноги? — надменно осведомилась она. — Тебе что, нравится такая жизнь?
Всхлипнув, Таня сорвалась с места, выскочила в коридор. Зиночка гневно сверкнула глазами и, круто повернувшись на каблучках, вышла из гостиной. Прошла по темному коридору и у входной двери на кого-то наткнулась.
— Зинуля, — донесся из темноты голос Татьяны. — Можно я у тебя поживу?
— Я сама хотела тебе предложить, — отозвалась Бекетова-Вилькина. И, повысив голос, выкрикнула в глубину квартиры: — Чтобы эта гадина не думала, что ты без нее пропадешь!
Девушки взбежали по лестнице и распахнули дверь, торопясь поскорее оказаться на улице. При свете дня Зинаида увидела, что подруга держит в руках небольшой чемодан коричневой кожи, туго перехваченный ремнями.
— Я давно хотела от них уйти, только некуда было, — всхлипнула Таня.
— Ну-ка, перестань рыдать! — прикрикнула на подругу Зиночка.
На трамвае они не поехали — раздосадованная Зина не захотела ждать и наняла мотор. До солидного дома на Невском доехали за считаные минуты, пересекли двор, поднялись на второй этаж и оказались у высоких, до самого потолка, двустворчатых дверей. Зиночка покрутила флажок звонка, но дверь не открыли.
— Вот зараза! — выругалась Зиночка, продолжая крутить ручку звонка.
— Кто зараза? — удивилась Таня. И уточнила: — Прислуга?
Бекетова-Вилькина оставила звонок в покое и принялась шарить в сумочке в поисках ключей.
— Прислуги у меня нет, — проговорила она. И назидательно добавила: — Прислугу теперь держать не модно. Теперь все равны.
— Кого же ты ругаешь?
— Ясно кого, любовника, — усмехнулась Зинаида, отпирая дверь. — Актеришку из погорелого театра. Ничтожество и мразь, но ничего приличнее пока не подвернулось.
Войдя в полумрак квартиры, она остановилась в центре прихожей и выкрикнула в глубину анфилады комнат:
— Влад! Ты дома?
В просторной квартире стояла гулкая тишина. Зиночка кинула на подзеркальник перчатки и сумочку и, не снимая туфелек, срывая на ходу пальто, ринулась напролом через комнаты, призывая любовника. Татьяна деликатно прошла на кухню и стала ждать. На неметеном кухонном полу среди картофельных очистков и прочего мусора отдельной кучкой валялись фантики от конфет, рядом с ними гостья и оставила свои старенькие туфли, прямо в чулках отправившись следом за Зиночкой, стараясь обходить засохшую грязь. Она застала подругу в спальне, прямо в одежде сидящей верхом на безжизненно раскинувшемся на кровати мужчине. Зиночка трясла его, выкрикивая в бледное неподвижное лицо:
— Влад! Проснись! Это уже не смешно! Где мой кокаин?
Заметив Татьяну, она простонала:
— Нет, как тебе это нравится? Этот мерзавец второй раз за сегодня оставил меня без кокаина!
На ковре рядом с кроватью в белой кокаиновой пыли валялась пустая железная коробочка от помады. Игла стоящего на подоконнике патефона, издавая змеиное шипение, царапала давно проигранную пластинку.
— Тата! Да выключи ты этот чертов патефон! — истерично завизжала Зиночка. — С ума ведь можно сойти!
Татьяна приблизилась к заваленному старыми журналами окну, сняла иглу с пластинки и выключила прибор. Пока она возилась с патефоном, Зиночка спрыгнула с кровати, метнулась в коридор, вбежала в ванную, через секунду оттуда раздался звук бьющей о фаянс струи, а еще через пару минут она вернулась с полным кувшином. Не сдерживая злости, Зиночка подбежала к кровати и выплеснула воду на спящего.
Отпрыгнула в сторону и, прижав к груди кувшин, смотрела, как, отфыркиваясь и сквернословя, медленно поднимается с постели массивная фигура в белой, прилипшей к телу рубашке и промокших насквозь брюках. Поднимается и достает из-за пояса револьвер. Татьяна тоже, как зачарованная, смотрела на медленно вскидывающуюся руку с оружием, на нацеленный в ее сторону револьверный ствол и краем глаза видела, как Зиночка выбегает из комнаты, плотно закрывая за собой дверь и оставляя ее один на один с вооруженным человеком, так нелюбезно разбуженным и жаждущим возмездия.
Как сквозь туман до Яворской донеслись глухие звонки в прихожей, затем чуть слышный хлопок входной двери, почти совпавший по времени с оглушительным грохотом выстрела. Перепуганная девушка изо всех сил зажмурилась и скорее почувствовала, чем увидела, как рядом с ней взметнулась плотная бархатная занавеска, приподнятая вошедшей в стену пулей.
— У него пистолет! — где-то далеко звенел голос Зиночки. — У него пистолет! Он убил Тату!
В следующий момент дверь в спальню распахнулась, в комнату шагнул высокий подтянутый военный, опрокинувший Влада на пол и отобравший у него оружие.
— Дайте ему в морду! — восторженно кричала вбежавшая следом Зиночка. — А потом вышвырните этого мерзавца в окно!
Но гость советам хозяйки внял не в полной мере, ограничившись только ударом Влада по физиономии и выпроваживанием за дверь. Почувствовав грубую силу, значительно его превосходящую, актер особо не сопротивлялся, покорно дав себя выставить из квартиры. Захлопнув за буяном дверь, победитель пригладил широкими сильными ладонями аккуратно подстриженные волосы, подправил тщательно подстриженные усики, одернул комиссарскую гимнастерку и, влажно глядя на Бекетову-Вилькину прозрачными серыми глазами, проговорил:
— Зинаида Евсеевна, позвольте представиться. Штольц Генрих Карлович, сослуживец вашего мужа. Я привез привет от Семена Аркадьевича.
— Вы появились очень вовремя, — обозначив ямочки на щеках, обольстительно улыбнулась хозяйка и, размахнувшись, отвесила Генриху Карловичу звонкую пощечину.
