Глава 10

Франка замерла на стуле. Огонь в камине давно потух, в доме стало заметно холодней.

Ее гость неподвижно лежал в кровати, все такой же беспомощный. Теперь Франка знала правду и была довольна. Она не сошла с ума. Ее подозрения не напрасны. Человек, лежащий в доме ее отца, человек, которого она нашла в снегу и спасла, – американец. Разведчик. Она вспомнила про Даниэля, про гестапо. Теперь пощады ей точно не будет. За укрывательство шпиона ее ждет гильотина, но сначала – пытки, в сравнении с которыми смерть покажется милостью. И Франка вдруг ощутила себя свободной. Впервые с той поры, когда она развозила листовки, когда смотрела в полные гордости и восторга глаза Ганса, она снова почувствовала себя живой. По-настоящему живой. Для этого мало просто ходить, есть, дышать. Жить – означает вести осмысленное существование.

– Займусь огнем, – сказала она и вышла.

В голове блуждали обрывки мыслей. Ей известно все, кроме одного: зачем? Зачем он здесь? В чем заключается его задание? О какой помощи он говорил?

Франка положила на тлеющие угли сырых веток, и они начали потрескивать. Несколько секунд она грела руки над огнем, затем пошла в кухню. Хотелось есть. Кормить двоих едоков рационом одного человека было и так нелегко, а теперь, когда кончились запасы консервов, будет еще труднее. Франка решила отправиться на следующий день в город. И вовсе не обязательно тащиться именно во Фрайбург.

Она прислонилась к столу, скрестив на груди руки. Прикрыла на миг глаза, а потом пошла в спальню.

– Вот вы и узнали все, – сказал Джон.

Хотя его речь не изменилась, теперь Франка замечала изъяны произношения. Интересно, как быстро его раскусили бы на допросе? Наверное, люди, специально обученные, заметили бы огрехи в произношении гораздо раньше, чем она.

– Немецкий у вас превосходный.

– Да, мне освежили память. Это было самое легкое.

– А что самое трудное?

– Когда меня учили выдерживать допросы. Учебные допросы и пытки.

– А меня допрашивали в гестапо – без пыток, они и так все знали.

Франка помолчала, отошла к окну.

– Вы вспоминаете о семье, о родных местах в Америке?

– Стараюсь об этом не думать. Стараюсь быть Вернером Графом, но… Джон Линч то и дело высовывает свою наглую физиономию.

– Вы вели себя очень убедительно.

– А почему вы заподозрили?

– Когда я вас нашла, вы были в бреду и выкрикивали какие-то слова по-английски.

– В жизни не думал, что встречу кого-то вроде вас. Не думал, что такие люди вообще есть.

Франке приходилось слышать об искренности американцев; теперь она не знала, верить ли.

– Можно у вас спросить… почему вам не нравится, что брат занялся отцовским бизнесом?

– Мне не нравится, как он занялся. Он может его загубить. Дело всей жизни моего отца под угрозой.

– А почему вы сами не взялись? Если вы так подвели отца, то лишились права критиковать Нормана.

– А сами-то рады покритиковать, верно?

– Вы мне не ответили.

– Не пожелал встать на путь, который ведет исключительно к зарабатыванию денег. Хотелось чего-то большего. С другой стороны, кто знает, как сложилось бы, если бы не война. Может, я сидел бы теперь дома, работал вместе с Норманом.

Франка решила, что уже хватит.

– Вы, наверное, голодный. Весь день не ели.

– Просто умираю.

– Продукты у нас кончаются. Завтра мне придется идти в город.

Франка разогрела остатки тушеных овощей и отломила кусок хлеба, который сама испекла. Джон управился с едой меньше чем за две минуты. Когда он закончил, она спросила:

– А зачем вы здесь?

Джон вытер салфеткой уголки рта и положил ее обратно на поднос.

– Вы имеете право знать. Я сюда вовсе не собирался. Мне нужно было прыгнуть неподалеку от Штутгарта. Мы выбрали наиболее безопасный маршрут – подальше от крупных городов, где много зенитной артиллерии. Над Фрайбургом никто обстрела не ждал. Видно, там недавно установили орудия.

– После налета на город, во время которого погиб мой отец. Раньше город бомбили меньше. Скоро коалиция союзников сровняет Фрайбург с землей, как некоторые другие немецкие города, это лишь вопрос времени.

– Сожалею о вашем отце. Война не щадит даже невиновных.

– Он спал, когда начался налет. Наверное, не успел ничего понять. Не узнал, кто его убил.

– Неудачно получилось с вашим отцом, – сказал Джон и тут же понял, что произнес не те слова.

– Неудачно? У меня на всем свете, кроме него, никого не осталось. А вы теперь просите о помощи.

– Ваши враги – нацисты, а не союзники. Летчики, которые летели на Фрайбург, понятия не имели…

– Не имели понятия, что бомбят мирное население? А налеты на Гамбург, Кельн, Майнц? От бомбежек погибли тысячи ни в чем не повинных людей.

– Точно так же тысячи погибли в Лондоне, Бирмингеме и на оккупированных землях.

– Да, но вы-то считаете себя поборниками справедливости? Как вы оправдаете убийство мирных немцев?

– Война – страшный зверь. Честно говоря, думаю, для генералов, посылающих бомбить города, жизни мирных немцев значат так же мало, как жизни британцев или русских для генералов Германии.

– А для вас?

– Что – для меня?

– Значат ли они хоть что-нибудь для вас? Ведь вы здесь когда-то жили.

– Франка, я видел кинохронику, где ваши мирные немцы вопят лозунги в поддержку Гитлера. И все у нас видели. Бомбардировки – лишь средство сломить волю немцев.

– А вы не понимаете, что воля немцев – теперь пустые слова? Воля немцев ничего не решает. Гитлер поработил народ Германии.

– Может, и так, однако первыми начали нацисты. Именно они бомбили Варшаву и Лондон. Плохо, что нацисты прикрываются народом, но это не помешает усилиям коалиции выиграть войну.

– А вы бы мне помогли, если бы ваш отец погиб от немецкой бомбардировки?

– Не представляю подобной ситуации.

– И все-таки? Или, например, вам пришлось бы выбирать – верность режиму или верность народу? Вы пошли бы против правительства ради блага народа, которому оно призвано служить?

– У нас такого никогда не будет.

– В Германии такого тоже никто не ожидал. Современная промышленная страна. Цитадель науки и искусства.

– Хотите знать, стал бы я действовать против своего правительства под страхом смерти, как это делали вы? Мой ответ: понятия не имею.

– А помогли бы вражескому агенту, причем против воли соотечественников?

– Если бы мои соотечественники погубили всех, кого я люблю, если бы они разрушили то, что делало нашу страну великой, то да, помог бы.

– Робеспьер сказал: народы не любят миссионеров со штыками.

– Франка, я вам не враг. И вы не спасали бы меня и не держали бы здесь, считай вы меня врагом. Надеюсь, потом немецкий народ будет благодарен коалиции.

– Если еще останется немецкий народ.

– Не сочтите злой иронией, но коалиция союзников – единственная надежда Германии. Дайте мне шанс помочь вашей родине избавиться от нацистов.

Франка забрала у него поднос. Уронила вилку, пришлось ее поднимать.

– Ненавижу нацистов. Не хочу испытывать ненависть, но она всегда со мной. Я думаю о том, что они сделали…

Джон резко ее перебил:

– Оставьте ненависть в прошлом. И сделайте что-нибудь ради Германии, ради памяти своего отца и Фреди.

– Не знаю… Чего вы от меня хотите?

– Простой услуги. Любой справится.

– Мне нужно подумать.

Франка ушла в кухню, поставила поднос на стол. Ей казалось, что вместо сердца у нее теперь камень. Она опустила руки в воду, ополоснула лицо. Сколько народу погубили или обманули лживыми лозунгами национал-социалисты! Франка – преступница, убежденный враг государства, да еще укрывает другого врага; быть дальше от нацистов, чем она, просто невозможно. Сдать его? Нет, она скорее умрет. Пусть поступает как знает? Но куда деваться ей, когда Линч в конце концов попадет в лапы рейха? Пойти в лес и сделать то, что она и собиралась, перед тем как его нашла? Или изо всех сил стараться пережить войну? Этот человек предлагает кое-что получше.

– Рассказывайте дальше, – потребовала она, входя к нему. – Расскажите, для чего вы здесь. Если ждете от меня помощи, я должна знать все.

– Нас сбили зенитки, и я выпрыгнул над горами. А потом вы меня нашли. – Джон сделал паузу – Франке она показалась страшно долгой – и продолжил: – Моя задача – найти одного человека.

С каждым словом Джон будто от чего-то освобождался.

– Его имя Рудольф Хан. Он ученый, один из самых блестящих умов современности. Работает в совершенно новой области физики, и его работа может изменить ход войны в пользу Германии. Один из наших агентов сумел установить с ним контакт. Хан согласился бежать в Америку. Я приехал за ним.

– А почему его не забрал тот ваш агент?

– Он дипломат и не подготовлен к опасной стороне подобных заданий. К тому же им заинтересовалось гестапо, и ему пришлось уйти в тень. Хан по-прежнему работает. Его пока не арестовали.

– И как вы намерены вывезти его из страны?

– Давайте не будем спешить.

– Вам нужна моя помощь?

– Да, но…

– До него полтораста километров, а вы прикованы к постели.

Джон взял с тумбочки стакан и отпил воды.

– Значит, вам нужна моя помощь. При этом вы не до конца мне доверяете.

– А вы можете мне поверить и сделать, как я считаю нужным?

Его вопрос остался без ответа.

– Мы собирались перейти Альпы к югу от Мюнхена и попасть в Швейцарию, потому что в горах проще пересечь границу. Хотя добраться туда не так уж легко. Нам нашли проводника, меня обучили действовать в горной местности… И вот чем все закончилось. – Он посмотрел на свои ноги и провел рукой по гипсу.

– И как этот ученый изменит ход войны? Над чем он работает?

– Я не смогу с ним встретиться. – Джон словно не слышал.

– Над чем он работает?

– Вы же все равно меня заставите рассказать?

– Я собираюсь рисковать жизнью ради вас и вашего дела, поэтому хочу знать – для чего?

– Профессор Хан и его коллеги работают над процессом, который называется «расщепление ядра». В 1939 году они опубликовали статью, и с тех пор коалиция союзников следит за их работой.

– И что особенного в «расщеплении ядра»?

– Не сомневаюсь: открытие Хана изменит ход войны. Без Хана работы остановятся. Он – мозг проекта. Нацисты сами не понимают, на пороге какого открытия стоят. Они плохо финансируют работу Хана и почти ею не интересуются. Гитлер одержим реактивными двигателями, его ученые сосредоточились на этом направлении.

– А почему Хан решил бежать?

– Ему не нравится, как здесь обращаются с евреями. До войны среди его друзей и коллег было много евреев. Нацисты отстранили их от работы из-за национальности. Многие погибли. Некоторых приняли мы. Недостаточное финансирование его тоже не устраивает. В Штатах понимают важность проекта, у нас Хан получит и финансирование, и всевозможную поддержку.

– И тогда американцы сами воспользуются этой новой технологией?

– Нам нужно спешить, пока нацисты не наложили на нее лапу. Эта гонка определит исход войны. Как только нацисты поймут, чем обладают, все изменится, но если Хан исчезнет, такого не случится. Нам нужны его знания и опыт.

– И как мне действовать?

– По плану я должен был выйти на контакт с Ханом, завоевать его доверие и уговорить пересечь швейцарскую границу.

– Хотите, чтобы я перевела его через границу? – Франка широко раскрыла глаза.

– Нет, вам нужно просто с ним встретиться, рассказать, что со мной случилось, а потом…

– Что?

– Привезти его сюда, а я, как поправлюсь, переведу его через границу.

– Да вы ходить-то сможете только через месяц, а уж по горам лазить…

– Такие мелочи – не ваша забота.

– Я бы не сказала, что это мелочи. Значит, я должна поехать в Штутгарт и найти его, так?

– Не вижу другого способа.

– У меня нет навыков конспирации. Я ничем таким раньше не занималась.

– Надо всего лишь встретиться с человеком, выслушать его и передать сообщение.

– А вдруг он не захочет со мной говорить или меня поймают?

– Не поймают, если вы сами себя не выдадите, а для Хана я вам дам пароль, и он обязательно вас выслушает. Так вы поедете? Поможете мне?

– Даже не знаю. Как-то это…

– Все гораздо проще, чем кажется. Вы справитесь. Разберетесь, что к чему.

Франка закрыла глаза.

– Ладно.

– Спасибо. – Джон тронул ее за локоть.

Раньше они касались друг друга лишь по необходимости. Франка даже вздрогнула.

– Встреча назначена в общественном месте. Он будет сидеть на скамейке и читать газету.

– В такую погоду?

– Он просидит недолго: без десяти шесть сядет, в шесть встанет. И так – каждый понедельник. Как раз сегодня он меня ждал.

– Значит, мне ехать в следующий понедельник?

– Сразу после Рождества? Не стоит. Он наверняка отправится домой, в Берлин. Думаю, лучше позже, третьего января. Так и у меня будет больше времени на поправку, и вы как следует подготовитесь. Ничего особенного вам, впрочем, делать не придется, просто встретиться с человеком и сказать, почему я не пришел.

– Откуда ему знать, что я не из гестапо?

– Пароль. Как только он его услышит, поймет, что вы пришли от меня. Вы предложите ему приехать сюда. Впрочем, мы еще подумаем, времени у нас много.

– Две недели, – уточнила Франка. – Нужно достать вам костыли. Нельзя постоянно лежать в постели, у вас пролежни появятся. Пора понемногу вставать и ходить. Завтра поеду в город за продуктами. Найду там и костыли.

– Разве при карточной системе в магазине продают костыли?

– Вряд ли. У меня в больнице есть кое-какие связи. Я достану.

Утро, как обычно, обдало холодом… и все же другое было утро. Ночью Франка долго не могла уснуть. Слишком много оставалось вопросов. Однако незачем наседать на Джона, решила она. Есть и другие заботы. В первую очередь – еда. Джон отдал Франке свои продуктовые карточки. Они фальшивые, но, может, продавец не заметит? Без них придется довольствоваться нормой на одного человека, будут голодать… Франка посмотрела карточки на свет и внимательно изучила каждую букву. На вид – обычные, только шрифт чуть-чуть подкачал. Стоит попытаться. Или останется покупать еду на черном рынке. За деньги нетрудно достать самые лучшие продукты, но можно привлечь к себе ненужное внимание полиции. Слишком рискованно.

Франка принесла завтрак.

– Доброе утро, фройляйн.

– Надеюсь, вы хорошо выспались.

– Да. Давно уже так не спал. Что думаете насчет нашего вчерашнего разговора?

– Волнуюсь, нервничаю. Вы возлагаете на меня большую ответственность.

– Я бы даже предлагать ничего не стал, будь это дело вам не по силам. Я уверен, что принял верное решение.

Франка села и ждала, пока он доест сыр и остатки позавчерашнего овощного рагу. Она не стала говорить, что на двоих его не хватит. Беседовали о погоде, о предстоящем ей путешествии, о выздоровлении Джона. О его другой жизни, о задании – ни слова. Франка еще ночью себе пообещала не давить на него. Да и идти пора.

В последние два дня снег прекратился, но за предыдущие недели его нападало столько, что автомобиль занесло полностью, и дороги оставались непроезжими. От дыхания шел пар. Яркое солнце не грело, а лишь лило холодный свет на белоснежные луга. Франка надела солнечные очки.

Над Фрайбургом маячила зловещая тень Даниэля Беркеля. Нет, отправляться в родной город слишком опасно. Даже если она не встретит Даниэля, там полно других знакомых, полно людей, которые с радостью окажут помощь гестапо. Медикаменты ей теперь не нужны, а значит, идти в большой город незачем. До Санкт-Петера меньше четырех километров. Городок небольшой, но есть там и продуктовый магазин, и больница. А больше ничего ей сейчас и не нужно. В пути Франка думала о Джоне Линче и его родной Филадельфии – интересно, каково там? Думала и о Рудольфе Хане, о том, что ему скажет.

Никого по пути не встретив, она дошла до магазина. Сняла лыжи, прислонила к стене. Не видя знакомых вокруг, немного успокоилась.

Франка отдала свои и Джона карточки вперемешку, чтобы подделки не бросались в глаза. Продавщица ничего не заметила.

Стараясь не выдать радости, Франка вышла из лавки с рюкзаком, полным самой разной еды. На узких улочках царила мертвая тишина.

В холле больницы сидел подросток с забинтованной рукой. Чуть поодаль – двое молодых людей с повязками на глазах и руках, один в инвалидном кресле, другой на костылях. Война в Германии коснулась всех и каждого. Никому от нее не спастись.

За деревянным столом, заваленным бумагами, сидела бледная пожилая дама. Франка подошла и встала за женщиной с ребенком на руках. Когда подошла ее очередь, регистраторша подняла усталые глаза.

– Мне нужно повидать Мартину Крюгер, медсестру.

– А по какому вопросу?

– Я ее подруга… по личному делу.

– Сестра Крюгер на дежурстве.

– Я только на минуту.

В ответ – какое-то ворчание.

– Может, у нее будет перерыв…

– Ладно, я сейчас. – Регистраторша встала и скрылась за дверью.

Дверь открылась минуты через две, и Мартина с улыбкой бросилась обнимать Франку. Они знали друг друга с детства, познакомились в садике, вместе учились в школе. В Союзе немецких девушек они были в одном отряде. Франка не видела подругу с тридцать девятого года, когда уехала в Мюнхен. Мартина почти не изменилась, была такая же хорошенькая: длинные темные волосы, зеленые глазищи. Дама за столом в упор смотрела на Мартину; та нахмурилась и увела Франку на улицу. Там она закурила и предложила сигарету подруге, но Франка отказалась. Они немного поболтали о семье Мартины – у нее было две дочери, а муж служил во Франции.

Мартине Франка доверяла – не настолько, чтобы просить морфий, но, наверное, пару стареньких костылей она добудет.

– А ты что здесь делаешь? – спросила Мартина.

– Приехала ознакомиться с завещанием отца.

– Мне так было жалко, когда он погиб! Я в газете прочитала. Поверить не могла.

– Спасибо. В городе, который почти не пострадал, такое кажется немыслимым.

– Бомбежек все больше. Рано или поздно союзники нас всех перебьют.

– Мне даже неловко, – начала Франка, – мы так долго не виделись, а у меня к тебе просьба. Мне нужна помощь.

Мартина закурила вторую сигарету.

– Конечно. Что?

– Я сейчас живу в нашем лесном домике – помнишь?

– Еще бы.

– Я там с другом.

У Мартины загорелись глаза.

– А ты не говорила, что с кем-то встречаешься! У вас с ним серьезно?

– Кажется, да. Он медик, вернулся с фронта. Хотим побыть вместе, пока можно. У нас беда случилась. Он катался на лыжах и сломал ногу, а тут еще заносы…

– Ой, надо же!

– Нелегко нам пришлось. Я ему наложила шины на ноги.

– Ты вроде сказала – сломал ногу?

– Нет, ноги. В смысле – обе.

Сердце у Франки трепыхалось как бешеное. Мартина посерьезнела.

– С ним все хорошо, но он не может передвигаться. Нужны костыли. Я подумала – попрошу у тебя какие-нибудь старые недели на две, пока снег не растаял.

– А не лучше ли показаться врачу? Давай я попрошу…

– Нет, ничего не нужно, только костыли. Я наложила гипс, кости срастаются.

Франка замолчала.

Мартина докурила сигареты и раздавила окурок каблуком. Оглянулась – не видел ли кто?

– И когда они тебе понадобятся?

– Хотелось бы сейчас забрать.

– Подожди несколько минут, я что-нибудь придумаю.

Франка прождала с четверть часа и уже сомневалась, что Мартина вообще придет, когда та появилась, неся пару старых костылей.

– Вполне еще крепкие. Думаю, никто не хватится.

– Спасибо тебе большое, – сказала Франка, забирая костыли. – Для Томми это просто подарок судьбы.

Мартина постояла с подругой еще несколько минут, а потом ей пришлось вернуться к работе. Девушки распрощались. Франка привязала костыли к рюкзаку и пошла домой. Остановившему ее полицейскому сказала, что несет их приятелю-фронтовику. Он не стал задавать вопросов, проверил документы и отпустил.

Франка вернулась, победно размахивая костылями, словно военным трофеем.

Опершись на них, Джон попробовал стянуть тело с кровати. Было трудно, ноги волочились мертвым грузом. И все же теперь его положение стало много лучше. Первое путешествие он совершил на кухню. Франка приготовила обед – суп, хлеб и сыр, – и они накинулись на него, как последний раз в жизни.

После встречи со старой подругой Мартина Крюгер долго и мучительно размышляла. Почему Франка не захотела, чтобы ее приятель показался врачу? Даже если кости срастаются правильно, разве не лучше лишний раз проверить? Эта мысль не покидала Мартину до самого Рождества и последовала за ней в новый, 1944 год. Она никак не могла забыть смущенный взгляд Франки и ее необычную просьбу. Не без некоторого сожаления пошла Мартина в местное отделение гестапо – доносить на подругу. Может, это и пустяк, рассудила она, и, вероятно, Франке нечего скрывать, но пусть лучше с ней разбираются те, кому положено. Мартина старалась отогнать подальше мысли о верности друзьям; в такое время, как теперь, превыше всего – верность фюреру. В конце концов, Франку Гербер уже судили, и рисковать нельзя, нужно думать о своей семье. Сотрудник гестапо полностью согласился с Мартиной – она поступила совершенно правильно.

Наступило Рождество. Франка встречала его с Джоном. Долго болтали. Франка рассказывала о принципах, которые отстаивала «Белая роза», и, как выяснилось, Джон тоже слышал о манифесте мюнхенских студентов. Для нее это был настоящий рождественский подарок – узнать, что старания «Белой розы» не пропали даром. Потом она рассказывала о своем детстве, проведенном в горах. Они успели обсудить каждое лето, каждое ее детское воспоминание. Джон научил Франку нескольким английским фразам – в основном на военную тематику. Он вспоминал про Филадельфию, родительский дом, солнечные летние дни на побережье. Рассказывал про бизнес отца, про то, как трудно было расти в столь привилегированной семье. Теперь-то он переживал из-за этого гораздо меньше. Есть вещи поважнее, вещи, ради которых люди живут – и умирают.

Еще Джон рассказал, как в Принстоне познакомился с будущей женой и как счастливы они были в первые годы брака. Через неделю после развода она вышла замуж за своего летчика, а еще через месяц Джон отправился на задание. Раньше он никому не рассказывал о себе так много – и о жене, и о своем детстве, и о родителях. У него и времени-то не было.

Позднее Джон вспоминал, что мог, о Рудольфе Хане, рассказывал Франке о его работе. Кое-какие сведения скрывались даже от него; ему ведь было не обязательно знать все. Обсудили, когда и как доставить Хана в горы. Решили подождать, пока у Джона срастутся кости. Примерно до конца января. Только тогда они смогут перейти границу.

В долгих многочасовых беседах они ни разу не говорили о будущем. Например, о том, что делать Франке, когда Джон с ученым уйдут в Швейцарию. Все их мысли сосредоточились на задании. Снова и снова Джон повторял в уме, как им следует действовать. Затвердил эти слова как ежедневную молитву.

Франка передвинула кровать Джона так, чтобы та стояла прямо над тайником. Они разработали план действий на случай прихода гестапо и несколько раз прорепетировали. О появлении гостей они узнают, лишь когда услышат за дверью шум мотора. Джону предстояло немедленно отправляться в спальню, лечь в тайник и вставить на место доски. Франка постаралась сделать тайник максимально удобным. Под кроватью неприбитые доски не будут бросаться в глаза. Разумеется, если гестапо проведет полный обыск, Джона найдут, но чего ради проводить у нее обыск? В местных газетах ничего не писали ни о подбитом самолете, ни о парашютисте.

Наступил Новый год. Уже почти две недели единственным собеседником Франки был Джон, да и раньше она разговаривала только с Мартиной, полицейским, проверявшим документы, и продавцами.

Джон старался не сидеть в спальне. Часто, возвращаясь с прогулки, Франка заставала его в кресле-качалке с какой-нибудь запрещенной книгой. Он предпочитал исключительно такую литературу, за которую нацисты сажали в тюрьму, и чем суровее полагалось наказание, тем интересней ему была книга. Настольной книгой у него стала «Волшебная гора» Томаса Манна.

Радиостанции они ловили только иностранные – и наслаждались в своем уединении этой маленькой свободой. Франка с ужасом слушала рассказы Джона о том, что делается на фронтах: в России, Италии, на Тихом океане.

Ели они в основном овощное рагу. Джон помогал с нарезкой – резал овощи так тоненько, что кусочки потом просто таяли во рту. В первый раз они поели вместе на Рождество, и так повелось и дальше.

В тот январский вечер они за столом долго молчали. Джон, как всегда, ел с изяществом. Франка пыталась представить, как он сидит с солдатами на земле и ест незамысловатый паек, о котором столько ей рассказывал. Как-то не получалось.

Джон поднял салфетку, смахнул крошку с уголка рта и продолжил есть.

– Опять, я смотрю, эта улыбка, – заметил он. – Что у вас на уме?

– Да вот, пытаюсь представить вас с вашими солдатами, с пехтурой, как вы их называете.

Франка гордилась, что запомнила слово.

– Они меня не сразу приняли. Потом, когда до людей доходит, что дело у нас общее, они понимают: предвзятость к своим может стоить тебе жизни… Надеюсь, я завоевал их уважение.

Не доев, Джон отложил вилку.

– Я понимаю, вы волнуетесь по поводу завтрашнего дня. Все будет хорошо. Просто поговорите с ним. Никто ничего не заподозрит. Насколько нам известно, за ним не следят.

– Насколько вам известно…

– Конечно, мы не все знаем, но такое задание я кому попало не доверил бы.

– Выбор у вас не особенно велик.

– Выбор вот какой. Я мог бы выжидать. А Хан мог бы передумать, или закончить работу раньше, или его бы схватили – мало ли что может случиться. Выходит, я не могу ждать и не могу идти сам.

Он взял Франку за руку.

– Когда же вы поймете, как важно ваше участие? Мне до сих пор не верится, что я вас встретил. Если бы не вы, меня бы уже не было.

Франка отняла руку и принялась за кофе.

– Почему вы уверены в успехе?

– У вас есть внутренняя сила. Кто еще мог бы пережить то, что пережили вы, и так держаться?

– Мне нужно дров подбросить.

– Успеете. За несколько минут не погаснет. – Джон снова взял ее за руку. Ладони у него были большие и теплые. – Вы справитесь. У вас все для этого есть. Вы смелая и…

– Я не смелая. Я трусиха. – На глазах у Франки выступили слезы; плакать перед ним было стыдно. – Я все предала из страха за свою шкуру. Притворилась, будто понятия не имею, чем занимался Ганс и остальные.

– Их гибель не означает, что герои – только они. Думаете, они не захотели бы жить, будь у них выбор? Какой смысл в вашей смерти? Что толку, если бы умерло на одного человека больше?

– Нельзя отрекаться от правды. А я прикинулась глупенькой девчушкой. Изображала наивную дурочку.

– Вы старались выжить. Я на вашем месте поступил бы так же. Вы были смелой, вели себя умно, и теперь вы живы. А благодаря вам жив и я. Глупенькой вас не назовешь, да и трусливой тоже.

Его утешения ничуть не помогли Франке унять слезы, которые все быстрей катились по лицу. Джон встал на костыли и подошел к ней.

– Вы вообще самый смелый человек из всех, кого я знаю, Франка Гербер.

– Я его бросила!

– Кого? – не понял Джон.

Она сказала тихо, словно слабый ветерок прошелестел:

– Он умер из-за меня. Я уехала, а отец не мог один за ним ухаживать.

– Ну нет, ничего подобного. – Джон стоял так близко, что ощущал тепло ее кожи.

– Мне нельзя было уезжать. Если бы я осталась во Фрайбурге, мы бы вместе за ним ухаживали. Он не оказался бы в интернате и не попал бы им в лапы. До сих пор бы жил.

– Вы не виноваты в смерти брата. Его убили нацисты.

– Зачем я вообще поехала в Мюнхен, зачем его бросила?

– Вам было двадцать два года – время начинать собственную жизнь.

– Вы так говорите…

– Смерть Фреди – не ваша вина. Откуда вам знать, что его не забрали бы из дома? Сделать вы ничего не могли. Никто такого не предвидел.

– Он бы не погиб.

– У вас есть шанс нанести удар власти, которая уничтожила вашего брата и вашего любимого. Нацисты не понимают важности ядерных исследований. И пока они не поняли, нам нужно действовать. По словам Хана, немецкие ученые опередили наших. Если мы позволим нацистам обогнать нас с этой разработкой, они так и не поплатятся за смерть Фреди и многих-многих других.

– Слишком поздно. Зло уже свершилось.

– Пока мы живем и дышим – не будет «слишком поздно». Нацисты отняли по всей Европе миллионы жизней. А у вас есть шанс побороться за справедливость – от имени жертв.

– Или отомстить?

– Или отомстить, – согласился Джон. – Или и то и другое. У нас множество причин, чтобы сделать то что мы собираемся. Месть – лишь одна из них. Я должен быть уверен, что вы абсолютно, на все сто процентов, со мной. Вы со мной?

– Да. На все сто процентов.