Дом, милый дом

Авто стояло на светофоре, и Ада периодически пробегала кончиками пальцев по рулю.

С одной стороны, стоило поспешить. В мире Иных не все механизмы магии соответствовали представлениям одной известной эдинбургской домохозяйки. Например, нельзя было направить жезл-накопитель на швабру, пробормотать пару слов на метисе английского с латынью и получить идеально прибранную квартиру. Даже видавшие виды волшебники, поднимавшие свой уровень не одну сотню лет и освоившие за это время самые разномастные заклинания, предпочитали укрощать пыль влажной тряпкой, а мусор из дома выносить руками и ногами, а не телекинезом.

Поэтому на приборку требовалось время, и порой немалое.

Если же посмотреть с другого ракурса – сейчас Аде нужно было слегка вдохнуть, выдохнуть и уложить все услышанное в голове. Отчасти потому она и бросила Виктора на произвол бюрократии: трудно быть сосредоточенной и логичной, когда тебя обнимают мужские руки. Причем такие мужские руки. Как он ее тогда поймал…

Магичка вздрогнула и придавила педаль газа, едва успев на зеленый. Хорошо, что было раннее утро: машины на улицах были редки, никто не сигналил, не кидался малоосознанными проклятиями в ветровое. Мелочь, а чиститься потом утомительно.

Парковаться тоже нашлось куда. Ада не любила злоупотреблять положением и закрывать любимое место возле подъезда от желающих на него въехать. Светлая просто пользовалась тем, что к моменту окончания дозорного дежурства люди обычно ехали на работу, а она – с оной. Сегодня было немного иначе – все-таки смена закончилась раньше обычного. Светлый прямоугольник асфальта под мелкой моросью, пришедшей с Енисея, еще не потемнел. Но он был уже свободен, и это грело.

Выкрутив колеса прямо, магичка не стала выбираться наружу сразу. Свою роль тут сыграл и назойливый дождик, усилившийся в последний момент. Но главным было то, что порядка в мыслях пока так и не появилось. А волочь подобный сумбур домой было как-то неэтично по отношению к родным пенатам. Всерьез в духов-хранителей домашнего очага Ада не верила, но ей было приятно представлять, что кто-то ждет ее в пустой квартире…

Которая, возможно, пустой скоро быть перестанет.

Для порядка цыкнув на разыгравшееся воображение, девушка помассировала пальцами ямочку между бровей. После – достала смартфон. Подключение к серверу Дозора устанавливалось через сеть мобильного оператора, но со своим шифрованием и обменом многофакторными идентификаторами. Пришлось подождать десяток секунд, а потом на экране появилась знакомая физиономия.

Обвальщик смотрел с фотографии настороженно и в то же время с мрачным торжеством, прятавшимся в складках вокруг рта. Странно, обычно такие морщины возникали у людей, которые были гораздо старше этого, в общем, студента. Хотя Ада уже видела подобное: в дорогом венецианском зеркале, после смерти мужа и визита идиота-дознавателя. Спасибо косметическим процедурам и толике женской магии, эти зримые следы душевных ран канули в небытие. А вот Олегу – так звали парня в черном – от них избавиться не грозило.

Наискосок пробежав отчет, дозорная обратила внимание на имя отправителя. Глава Дневного Дозора города Воронежа. Некто Ольгерд. Заинтересованное хмыканье вырвалось как-то даже само собой. Просто совпадение? Правда? Ада покивала сама себе, полезла по ссылке, открыла досье на коллегу. И едва сдержала откровенный, слегка нервный смешок.

Не-е-ет, что-то здесь явно кроется. Неспроста же этот дикий фанатик-ножеман, так похожий на арестовавшего его Темного мага, снился и додревнему дельфину-перевертышу, и Светлому коллеге-маламуту. Эльза, кстати, тоже не выглядела чуждой на фоне сей парочки – как не может проявленный позитив быть чужд пленочному негативу. Но сам Ольгерд никогда не был замечен ни в чем сверхъестественном – насколько это можно сказать про Иного. Значит, тайна заключалась в брате и в сестре.

И тайна мрачная.

Еще раз перечитав обтекаемые, ловкие формулировки, откровенно демонстрировавшие, что их писал матерый профессионал, съевший не одну папку с надписью «Дело №…», Ада уставилась в окно. Она вспоминала. Память была с ней сладко-горька…

«Любовь, – думалось девушке, – как хищный зверь. Она может гнать тебя через лес, заставляя ломать ноги, набивать ссадины, истекать кровью и задыхаться. Она может застилать глаза и прочие органы чувств – а пуще того разум – какой-то маловнятной, бурной пеленой. Оная пелена искажает суть вещей и делает малозначимое – гигантским, пугающим, тотальным. А вещи важные кажутся сквозь нее глупыми и смешными. Из любви можно убить. Из утраченной любви – уничтожить весь мир. И будет наплевать, что другие люди – и другие Иные – ни в чем, по сути, не виноваты.

Кроме того, что живы.

А еще любовь может встать за тебя, обнажив клыки. Между тобой и твоими врагами. Между тобой и не-тобой, отсутствием тебя. Она может пересоздать тебя заново, если опоздает сделать все предыдущее. Она может перепородить даже саму себя. Любовь – это страшная, стихийная сила Природы, в которой есть место всему. Ее нельзя подчинить, с ней можно только попробовать договориться. Пойти на уступки, чтобы не пришлось соскребать себя с булыжной мостовой.

При этом чувствуя себя живым, как никогда».

Тот, давно погибший вампир знал, что такое любовь. И потому вложил в ее бессмертие часть своей души. Несмотря на то что в существовании оной метафизической субстанции испытывали сомнения не только средневековые схоласты, но и вполне современные Иные. А вампир верил. И сделал, что смог. Даже немного больше.

И Обвальщик знал. Его любовь была не созидательна, а разрушительна. Он понимал, что не вернет сестру. Но что-то внутри, какой-то неугасимый огонь – пламя Анора, ставшее горнилом Удуна, – бросилось на уберегавшие как носителя, так и всех прочих стены. И принялось вырываться наружу.

А если прав был Тахина-Кан, если верны были его видения, переданные Вику, – то допустить этого было никак нельзя.

Интересно, кем в такой картине мира прорисовывалась Эльза? Почувствовав, что над переносицей начинает опасно ныть, Ада хлопнула в ладоши, спугнув присевшего на рычаг «дворников» воробья, и решительно вынырнула из авто. «Я подумаю об этом завтра», – не худший из девизов. А сейчас – приборка.

Поднимаясь по лестнице – лифт в доме старого фонда не завели, что было даже хорошо, – магичка старательно приводила себя в домохозяйственный настрой. Она подпрыгивала на ступеньках, похлопывала снятыми перчатками по перилам и даже мурлыкала себе под нос что-то про узника нантского замка и дочку тюремщика. Поленившись искать ключи в сумочке, девушка все-таки выдернула их оттуда простеньким пассом…

И застыла на пороге.

Бывало ли у вас такое, будто вы словно открывали дверь в детство? Например, уехав из маленького поселка в большой город, поступив на учебу, познакомившись, выйдя замуж или женившись, родив и воспитав детей, вы вдруг решали съездить обратно. Повидать еще живую родню. И оказывались на крыльце, которое скрипит, как тогда; на кухне, где пахнет, как тогда; возле печки, которая дымит, как тогда. И мир словно складывался сам в себя.

В кладовке стопка журналов за восьмидесятый год, банка с гвоздями и горка дров – ще́пать для растопки. В комнате покойного деда – рисунки на обоях, оставленные неуверенной детской рукой. Над умывальником сердито висит паук в своем гамаке – ждет легкомысленного комара. Какие-то перемены вроде нового телевизора или пестрого китайского пледа на кровати кажутся ложными и неубедительными: да ну, не может быть, все это ерунда и косметика. Время остановилось, время ждет вас.

Вы вернулись.

Ада не была знакома с этим ощущением. В конце двадцатого века она все еще пыталась наладить контакт между двумя разными Германиями – той, в которой она погружалась в стазис, и той, в которой она из него выходила. Но именно что-то вроде путаной, мо́рочной ностальгии объяло дозорную, когда вместо своей аккуратной, уютной прихожей она оказалась в совершенно чужом и при этом до холодка под ложечкой знакомом доме.

Одна из стен была сложена бутовым камнем – как это делали задолго до ее, Ады, рождения. Вторая – тоже каменная, но покрытая штукатуркой и беленая. Третья была собрана из балок мореного дерева, укрепленных распорками и проложенных светлыми кирпичами. Четвертая, с выходившей куда-то в сторону дверью, укрывалась темными ткаными обоями, аккуратно прибитыми мелкими гвоздиками. По стенам висели разномастные потухшие факела, светильники, бра, крюки, кронштейны и полочки, словно собранные из разных эпох. На полочках, на угловом трюмо, на скамьях и сундуках, ютившихся под стенами, стояли вещи винтажные, антикварные, древние и даже откровенно античные. Ада заморгала.

Такого ей не доводилось видеть даже в музеях – и в том, что над офисом красноярского Дозора, и в Deutsches Historisches Museum в Берлине, куда она заглянула в поисках связности. Больше, конечно, чтобы убить время между занятиями в дозорной школе – но и с робкой надеждой почуять след, оставленный в веках. Найти среди маститых фолиантов, укрытых стеклом и подсвеченных мягким отраженным светом, какой-нибудь из тех, где на полях было бы выведено шаловливой девичьей рукой: «Hier war Adelheide».

Но тогда чуда не случилось. А вот сейчас оно происходило прямо вокруг магички. И притом без малейшего возмущения в Сумраке.

Три раза подряд глубоко вдохнув и выдохнув, Ада снова осмотрелась. Да, это определенно была не ее скромная квартирка. Портального перехода Иная не ощутила, взгляд на первый слой ничего необычного не выдал. Решив, что отступление в данном случае есть не бегство, а вполне себе тактический прием, девушка развернулась и решительно потянула на себя ручку двери.

На долю секунды у нее закружилась голова. Это, может, прошло бы и незамеченным, если бы дозорная не включила «боевой режим» – так она, ознакомившись с современной приключенческой литературой, называла состояние повышенной концентрации и собранности. Дверь, подавшись с незнакомым усилием, скрипнула. Отворилась.

Ада оказалась в той же комнате.

Не изменилось ровным счетом ничего. Факела не чадили, часть светильников не горела, миски и чаши, кратеры и канфары, шкатулки и погребцы оставались на своих местах. Потянув носом, магичка даже уловила тонкий запах едва начавшей скапливаться пыли, доносившийся от этих «экспонатов».

«Едва?» – щелкнуло у нее в голове. Невдалеке раздались шаги.

На молниеносно принявшую боевую стойку, искрящую подвешенными на рефлекс заклинаниями и вцепившуюся в штатный накопитель Иную из дверного проема вышел человек. Старик весьма и весьма почтенных лет, но еще крепкий телом и, видимо, духом. Тонкий средиземноморский профиль, коротко остриженная седая голова, понимающий и усталый взор. Такие лица чаще встречались на византийских иконах, а не в жизни.

Мужчина окинул гостью-хозяйку взглядом, вздохнул, огладил короткую белую бороду и на чистейшем верхненемецком произнес:

– Опять. Да, опять. Ну что же, простите за вторжение.

За годы работы на инквизицию – человеческую, конечно же, – Ада пережила многое.

Ловкой и сообразительной девушке поначалу не доверяли серьезных задач. Мол, да что она вообще может? Сосуд она скудельный, слабая баба, вместилище греха и дщерь грехопадшей Евы. А то, что удалось раскрутить дело об убийстве собственного мужа и выйти на кровососов, – так это помогли, знамо дело. Ну, хорошо, не во всем и не сразу, но помогли же!

Однако время шло. Задания выполнялись, стопка донесений росла, полезная информация поступала. Оценив предприимчивую даму по достоинству (и пережив по этому поводу некоторый внутрицерковный диспут), инквизиция поручила ей несколько щекотливых и непростых дел.

Понятное дело, не прогадала.

А молодая женщина в свою очередь получила богатый и разнообразный опыт. Настолько порой неожиданный, что будь он отображен в летописях – не избежал бы судьбы послужить вдохновением для пары-тройки отличных приключенческих романов. Может, к слову, так оно и вышло – в каком-то ином мире, отличном от нашего.

Нервная система будущей магички оказалась оными приключениями своеобразным образом закалена. Наподобие того, как булатная сталь, пройдя последовательно нагрев, проковку, повторный нагрев и резкое охлаждение, становится твердой по режущей кромке – и в то же время упругой по полотну. Такой клинок мало что могло бы впечатлить…

Как и саму Аду.

– Вторжение? – Стараясь придать голосу максимум оттенков деловитости и невозмутимости, дозорная деактивировала рефлекс и, выйдя из стойки, мирно сложила руки ладонями вместе. – Значит, все-таки это мой дом. Или не мой?

Покачав головой, старик повернулся к двери, ведущей вглубь. Его голос был приятным, звучным, сильным – даже когда он говорил тихо.

– Пойдемте. Я должен многое рассказать. И простите еще раз.

За проемом, прикрытым нанизанными на длинные нити стеклярусными цилиндриками, была еще одна комната. Хотя, скорее, это можно было назвать залой. Буйная эклектичность обстановки соблюдалась и тут: на одном из сундуков поверх парчового покрывала стоял вполне современный ноутбук, а на сдвоенном держателе для факелов умелые руки пристроили старый ЭЛТ-телевизор. Еще девушка обратила внимание на массивную статую, копировавшую Виллендорфскую Венеру – только размером не с ладонь, а в полтора человеческих роста, – скромно стоящую в одном из углов. Да, обиталище незнакомца трудно было назвать скучным.

Поведя рукой, мужчина указал на даже с виду удобнейшее кресло-качалку. Ада, вспомнив, что она еще одета, скинула пальто на как будто специально торчащие неподалеку из стены лосиные рога. Кстати, сам хозяин-пришелец был облачен – по-другому и не скажешь – в темно-коричневую далматику с накинутым на плечи более светлым сагумом и выглядывающими из-под полы шоссами. На ногах у него при этом были совершенно обычные домашние тапочки, что слегка сбивало канонность и иконность образа.

– Как зовут вас, госпожа? – Старик пододвинул к креслу невысокий восьмиугольный столик с изумительной геометрической мозаикой на столешнице. Поверх мозаики было кинуто вышитое льняное полотенце, а уже на нем стояла чаша с фруктами, кувшин, кубок и плетеная корзинка с выпечкой. Желудок бессовестно буркнул, и его пришлось срочно заглушать ответом:

– Ада. Адельхайда фон Рихтхофен, если полностью. Но здесь, как правило, Ада.

– Значит, Германия, – кивнул своим собственным мыслям собеседник. Он взял небольшую банкетку и сел рядом с креслом гостьи. – Тогда зовите меня Никлаус. Я привык.

– М-м-м… – Дозорная склонила голову набок, отщипывая виноградину с плети. – Не Германия. Россия. Красноярск. Сама я родилась в Германии, да. Правда, очень давно. А вы?

Проигнорировав вопрос, Никлаус нахмурился и пожевал губами.

– Красноярск? Такого еще не было… Как же вас сюда занесло? Впрочем, – спохватился он, и морщины на высоком загорелом лбу сложились скорбно, безысходно, – кто бы говорил… Вы ведь Иная?

Едва заметно вздрогнув, Ада подавила желание тут же уставиться на мужчину сквозь Сумрак. «Забыла, забыла!» А ведь первым же делом стоило бы! Она мило улыбнулась очередной виноградине, надкусила ее и только теперь покосилась на хозяина, подняв веками собственную тень.

Удивительно. Ни малейшего признака Инаковости. Самый обычный человек. Видит Иных? Впрочем, другие вопросы были важнее.

– Конечно, – светски мурлыкнула девушка. – Светлая Иная, третий уровень, Ночной Дозор. И строго говоря, я ехала с дежурства домой. Не то чтобы я не люблю гостей – или ходить в гости, – но… – Она сделала округлое движение ладонями, надеясь, что это сподвигнет собеседника на объяснения.

Так и вышло.

Старик снова вздохнул. Тоже потянулся тонкими, ловкими пальцами к винограду, оторвал сразу небольшую веточку, кинул пару ягод под аккуратно остриженные усы. И заговорил:

– Давным-давно я жил в городе Миры, что в Ликии, бывшей на то время провинцией Бизантиума. Течение оной жизни моей было покойно и праведно – как мне тогда представлялось. С детства я рос человеком набожным, тянулся к вере и знанию, помогал больным, бедным и немощным. Вскоре по вхождении в возраст меня возвели в сан священника, а позже и епископа. Впрочем, мало что изменилось с тем для меня – разве что ответственности стало больше. Ибо слово, сказанное простым человеком, и то может вызвать волнения в людях; так малый камешек, брошенный в покойный пруд, порождает рябь и замутнение водного зеркала. А слово, сказанное пастырем, опасно вдвойне.

Он улыбнулся каким-то воспоминаниям и продолжил:

– Однажды мне даже удалось спасти моряка, упавшего во время шторма с мачты на палубу. Ничего особенного, никаких чудес я не совершал. Просто придержал его голову, облегчив дыхание, прислушался к биению сердца, перемотал сломанные ребра, порезав плащ на… как вы говорите, «бинты», да? Однако слухи пошли, и меня прозвали Чудотворцем.

Ада внимала, стараясь не выдавать потрясения. Тот самый святой Николай! Если, конечно, все сказанное – правда. Как именно следовало подвергнуть слова старика проверке, она еще не придумала, но это получался уже следующий этап. Сначала нужно было собрать данные.

Поэтому она снова улыбнулась, налила себе из кувшина, предварительно глянув сквозь Сумрак – мускат из Киликии, надо же! – и пригубила. Никлаус же излагал далее:

– Потом еще была та история в Андриаке и странные сны префекта Аблабия… Готов поклясться именем Господним, что я не имел к ним никакого касательства! – Он потер переносицу и улыбнулся собеседнице. – Просто у кого-то оказалась неспокойная совесть. Но тогда все закончилось хорошо.

Возникло молчание. Колыхнувшись, сагум зашуршал по банкетке.

– Уже на исходе моих дней, – потемнев лицом, старик как-то даже сгорбился на своем сиденье, – ко мне пришел гость. Назвался апостолом Андреем. И сказал, что я Иной.

Вот тут дозорная не удержалась и все-таки поперхнулась вином, мысленно успев извиниться перед благородным напитком. Количество легендарных, а в данном случае библейских персонажей в этой истории росло с каждой строчкой! Подчинять эмоции контролю становилось все сложнее.

– Тот самый Андрей? – прохрипела девушка сквозь кашель. Хозяин протянул ей льняную же салфетку и деликатно отвернулся.

– Тот самый. – Голос, отражаясь от разномастных стен залы, звучал странно, чуждо. – Он рассказал мне об Иных. О Свете и Тьме. О сущности Силы и о творимых ею чудесах. А еще… – Почудилось, или что-то в звучании фразы дрогнуло? – …Еще он рассказал о том, кем на самом деле был Иисус Христос. Серьезное, знаете ли, испытание для глубоко воцерковленного.

– Вы поверили? – все же не смогла не уточнить Ада. Взгляд Никлауса вернулся к ней, глаза уставились в глаза.

– Вы бы тоже поверили. Даже если отбросить все явленное и сотворенное этим эмпузой…

– Кем?

– Сейчас их, кажется, называют вампирами, – последовал вежливый ответ. Дозорная снова изумилась:

– Хотите сказать, что апостол Андрей, ученик Христа, был низшим Темным?

Старик пожал плечами.

– Нет никого значения в том, чего я хочу. Было то, что было. Адир-рыбак, как он называл себя порой. Andreas Piscatoris, как в своих текстах именовали его ученые мужи и скрипторы. Кстати, я бы не счел его низшим. И Темным бы полагать не стал. Ведь он хотел обратить меня к Свету…

– Подождите. Подождите… – Ада подняла руку с бокалом, а вслед за ней и левую бровь. – Вы хотите… – Она закашлялась. – Вы говорите, что апостол Андрей Первозванный, первый и возлюбленный ученик Иисуса Христа, того самого, который, как знают все Иные, был Нулевым Светлым, а то и самим Светом в человеческом воплощении, оказался вампиром, то есть представителем Темных… – Девушка перевела дыхание. – И при этом все равно топил за Свет. Ничего не упустила?

– Какая у вас любопытная… лексика, – снова улыбнулся Никлаус. – Да, все так и было.

– Но ведь вы сами – человек, – осторожно произнесла магичка, на всякий случай еще раз просканировав ауру мужчины. Тот поморщился.

– Вам виднее. Вы первая Иная, которую я вижу за столько… веков. Но да, почему-то я знаю, кто вы.

Он вздохнул в который уже раз и прошептал:

– Наверное, потому же, почему я заперт в этом доме.

– Я вижу в тебе Свет, – повторил Андрей и еще раз прошелся по нартексу базилики. Утренние службы уже закончились, и в храме никого из прихожан не осталось. Впрочем, возможно, дело было не только в расписании месс.

Николай, глядя на посетителя, в очередной раз испытал муки сомнения. Как может создание Тьмы так спокойно находиться в храме Господнем? В Доме Его? Не должен ли «упырь» испытывать адские муки и вспыхивать душным серным огнем, став на освященную землю?

А с другой стороны, это же святой апостол. Ученик самого Христа. Быть может, дело в раскаянии? В искренней любви к Господу? В чуде, творимом этой любовью? Такая версия казалась епископу вполне убедительной, правда…

…Правда, в глубине души он все еще не мог быть ею успокоен. Что, если странные вещи, о которых говорит этот человек – или не совсем человек? – есть истина? Что, если Свет и Тьма не имеют отношения к религии – и даже к вере? Хотя нет, на веру – на искреннюю, идущую из глубины сердца веру – озвучиваемые положения не покушались. Но все равно было как-то не по себе.

Андрей тем временем остановился, нахмурил брови и произнес своим гулким, низким, словно вобравшим в себя грозовые перекаты голосом:

– Так ты решился, епископ? Не зря ведь тебя именуют Чудотворцем. Все это время Сумрак направлял твою природу сообразно ее предрасположенности. Настала пора прикоснуться к источнику своей Силы напрямую.

В голове Николая вдруг стало пусто и звонко. Он уставился на трещину, возникшую недавно в одной из колонн. «Надо будет позвать мастеров, пусть замажут известкой», – подумал он ни в склад, ни в лад. А вслух произнес:

– То есть я буду жить вечно, господин?

– Именно так, – кивнул апостол. Лицо его при этом было строго и серьезно. – Не думай, что это дар. Но и проклятием не считай. Это просто так есть.

– Но зачем это вам? – решился Николай и чуть не прикусил язык. Не было ли дерзости в его словах? Не оскорбил ли он Темного?

Но гость не выказал возмущения. Он лишь прошел чуть далее в глубь базилики и стал напротив одного из окон, выходящего в сторону моря. Взгляд его, казалось, был устремлен куда-то за пену дальнего прибоя, за стройные ряды набегающих на берег волн, в сторону Иерусалима – туда, где вознесся на небо живой Сын Божий. Туда, где величайший из Светлых Иных добровольно принес себя в жертву ради ему одному видимых и понятных целей. Ради рода людского. Ради мира вокруг.

– Я получил от Него бесценный дар, – отражаясь от дорогого стекла, от стен храма, от высокого расписного потолка, голос эмпузы звучал поистине нечеловечески. – И дал себе зарок: служить и букве, и духу Его учения. А также хранить и передавать ту любовь, что Он завещал нам. Ты один из тех людей, ради кого стоит бродить по свету в поисках Света, – Андрей улыбнулся каламбуру, – и я смогу поделиться с тобой своей ношей. Но не чтобы облегчить свою. А чтобы дать миру еще один шанс. Увеличить вероятность спасения.

– Вы многого просите от меня, господин. – Поклон епископа не был подобострастен или самоуничижителен. Так кланялись старшему, из глубокого уважения и в признание великих заслуг. – Но я не чувствую в себе сил. Не ощущаю права. Я колеблюсь. Я боюсь…

Сознаться было болезненно – и в то же время сладко. Как будто прорвался давно зревший нарыв. Укол стыда – и мягкий поток облегчения, подхвативший со спины и затылка. Николай упер взгляд в выложенный глиняной плиткой пол. «Еще трещины, – отметил он. – Как в моей душе. Как в моей вере».

Казалось, этот ответ совершенно не устраивал апостола. Тот снова принялся мерить пространство между стенами базилики широким, энергичным шагом, а потом вдруг резко остановился и взял собеседника за плечи:

– Страх понятен. Но не нужен. Timor animum interficit. Timor mors parva est… – Фраза прервалась глубоким вдохом и выдохом. – Пойдем, я покажу тебе.

Но что именно хотел показать ему Темный, епископ так и не узнал. Слова о смерти словно подстегнули то чувство, которого он так стеснялся. И, вырвавшись из крепких, наверняка наполненных потусторонней Силой рук, он забормотал какую-то околесицу, оступился, чуть не упал… Развернулся и выбежал вон из храма.

«Милости хочу, а не жертвы».

Никто не стал догонять и преследовать. Никто не указывал пальцем на бегущего по узким улочкам Миры старика. Все были заняты своими делами. А кто видел его – решил, вестимо, что померещилось: разве способен уважаемый, святой человек в годах на подобное? Так Николай и добежал до своего дома, ловя ртом горячий, пыльный воздух и хватаясь за сердце.

Добежав же – хлопнул за собой дверью.

Весь день он просидел в любимом кресле, периодически начиная раскачиваться и стонать. Падал на колени, истово молился, потом вскакивал, сквернословил, бил попавшуюся под руки посуду, пинал да валил мебель. И снова сидел, замерев изваянием.

Под вечер, вспомнив о своих обязанностях, епископ засобирался обратно в храм. «Наверное, – думалось ему, – Темному надоело. Наверное, он уже ушел. Не станет же целый апостол тратить на меня столько времени! Да-да, он точно ушел, и я смогу вернуться к пастве. Вот только как говорить с ними о вере и самопожертвовании после сегодняшнего?…»

Погруженный в свои мысли Николай потянул дверь за ручку, прошел сквозь проем, повернул направо, в сторону базилики… И врезался в стену.

Он стоял посреди собственного дома.

Словно никуда и не выходил.

– Я пробовал снова, – продолжил Никлаус после тяжелой, давящей паузы. – Я открывал дверь, смотрел наружу, на улицу. Приседал, трогал пальцами землю за порогом. Заносил ногу, делал шаг… И опять оказывался здесь.

Слушая предельно внимательно, Ада копила вопросы. Впрочем, некоторые из них разрешались сами собой по ходу повествования, и тогда она мысленно пробегала по списку, ставила галочки в нужных местах, вычеркивала лишнее. Но все же многое еще оставалось неясным.

– В какой-то момент я заметил, что улица за дверью не та, на которой я живу. Каждый раз, когда я пытался выйти – просто, непросто, спиной вперед, закрыв глаза, прыжком из окна, вылезая на крышу, – мой дом словно переносился куда-то еще. За те века, что прошли в бесплодных попытках покинуть сие узилище, я, по сути, побывал везде, где только живут люди.

Старик покачал головой и поднял ладони с растопыренными пальцами. Он по очереди загнул их все, потом махнул кулаком, невесело рассмеялся и продолжил:

– Я видел города, деревни и одинокие приюты среди песка, скал, джунглей, даже льдов. Однажды, относительно недавно, дверь открылась куда-то, где не было воздуха, все вокруг было серо и мертво, а от малейшего шага я воспарял над полом. Потом уже мне пришло в голову, что это могла быть Луна…

– Но как вы прожили столько лет? – Магичка не удержалась и снова изучила хозяина через Сумрак. – Готова поклясться Светом, что вы не Иной. Абсолютно обычный человек – по крайней мере насколько я вижу.

– Не знаю, – кротко улыбнулся тот. – «Есть многое на свете, друг Горацио…»

– Кстати, – оживилась Ада. – Вы на удивление хорошо знакомы с вещами, которые происходили в мире за время вашего «заключения». Да и дом ваш обставлен… не только и не столько в эллинистическом духе. – Она похлопала ладонями по подлокотникам кресла-качалки. Хозяин рассмеялся снова. Он встал, подошел к сундуку и взял в руки ноутбук:

– Вы об этой вещице? Признаюсь, я еще не до конца разобрался, но мне положительно нравится концепция. Подумать только: все знания мира – на расстоянии вытянутой руки! Правда, ведь и хлама всякого полно. Картинки эти скабрезные… Но когда было иначе?

И он, сдерживая смех, положил устройство на край столика. Определенно, общество дозорной шло на пользу настроению вынужденного отшельника. Ада осторожно поинтересовалась:

– Но откуда это все? И архитектура…

– Это дом, – просто ответил Никлаус. – Сам дом. Он меняется. Я порой просыпаюсь совершенно не в той кровати, в какой засыпал. Когда первый раз изменилась стена возле входа – я, было, решил, что это знак. Что пора. Что можно выйти. Увы, – он развел руками, – это была всего лишь стена.

– А еда? – Магичка сощурилась.

– Тоже как-то сама, – пожал плечами старик. – Недавно вот появился этот… как его… холодильник. Очень удобно. Прогресс мне определенно нравится.

– А, простите, нужда?…

– Латрина в моем доме наличествовала еще во времена моей же молодости, – откровенно хохотнул Никлаус. – Сейчас там стоит это остроумное фаянсовое…

– Хорошо, без подробностей, – согласилась Ада. Смутить бывшего епископа не удалось, а жаль – допрашивать было бы немного легче. Впрочем, он и так с охотой выкладывал все, о чем только ни заходила речь. – В самом начале вы сказали: «Опять». У вас уже случались… гости?

– Вы крайне любознательны и умеете задавать вопросы, – парировал старик. – Я бы счел это своеобычной женской чертой, но здесь явно что-то другое. Мой ум за прошедшие века не оскудел и не повредился, – произнес он словно бы извиняющимся тоном, – в чем, видимо, тоже заслуга сего жилища. А гости – что же, бывали. Правда, редко…

Он наклонил голову и добавил:

– Иных среди них не попадалось. Вы первая. Сие меня смущает и волнует несказанно.

– Что с ними стало? – Голос дозорной предательски дрогнул. Именно этот вопрос жег ее изнутри с самого начала, грыз легкие, карабкался на корень языка – и вот наконец прорвался. Никлаус посмотрел на нее с пониманием, от которого сделалось еще хуже: предательски ослабели руки, дыхание участилось, краска прилила к раскалившимся от этого щекам. Наконец в тишине раздалось:

– Они жили здесь. Со мной. До конца своих дней. А потом… заканчивались.

Виноградина, застрявшая во рту, вдруг начала мерзко горчить. Ада вдохнула и выдохнула, сглатывая. Нет, нет и еще раз нет. Она выбралась из стрижьего склепа, она выберется и отсюда. Так и только так. И никак иначе.

Хотя, конечно, в этом ей бы не помешала помощь.

Наклонившись вперед, девушка встала и направилась к лосиным рогам. Старик кашлянул:

– Вряд ли у вас что-то получится. Хотя вы Иная, рискнете попробовать… Я, признаться, с первого момента нашей встречи уповаю на ваш дар. Может… – его голос тоже задрожал, – …может, вы и меня вытащите?

Ада, обернувшись, приложила палец к губам и улыбнулась. Бывший епископ понятливо затих, сложив руки под грудью. Магичка же выудила из внутреннего кармана смартфон и подошла к окну.

– Смотри-ка, ловит, – отметила она, пока девайс набирал нужный номер. – Так, как бы это помягче… Алло, Вик? Сейчас внимательно слушай и, пожалуйста, не перебивай. Короче. Я в полной жопе!!!

За окном текла бурая, мерно несущая свои воды река. На том берегу за слегка наискось перекинутым мостом был какой-то сквер, а по бокам от него виднелись аккуратные невысокие домики с острыми оранжевыми крышами. Что-то в этой картине было неуловимо знакомо, но что именно – Ада пока понять не могла.

Вик, поглощая информацию с той стороны телефонного соединения, молчал. Только один раз мрачно изрек: «Кря. И ква». А в конце истории деловито бросил: «Значит, у тебя? Еду». Дозорная тепло зажмурилась: при встрече с проблемами «обаятельное трепло» превращалось в деловитого и серьезного Иного. Это ей в нем и нравилось.

– Бесполезно, – вздохнул Никлаус, когда магичка нажала «отбой», и пояснил: – Вы уже пытались выйти. Значит, дом переместился. Ну сами посмотрите, – он махнул рукой в сторону окна, – это ведь не ваш Красноярск.

– Нет, – спокойно сказала Ада. – Но вы плохо знаете Вика. Если перед ним стоит цель… О, это дивное зрелище. На манер атаки копейщиков рыцарской конницы. А пока, – она плавно опустилась в кресло, – расскажите мне еще вот о чем…

Разговор, несмотря на обстоятельства, выдался интересным. Дозорная даже увлеклась, чуть не забыв про скорое прибытие напарника. Однако же минут через пятнадцать со стороны входа что-то загрохотало, защелкало и даже зазвенело на манер циркулярной пилы в холостом ходу. Старик дернулся, лицо его вытянулось.

– Не может быть… – Он поежился под туникой и повторил: – Не может быть.

– Может. – Тон Ады сделался легкомысленным и слегка игривым. – У нас тут последнюю неделю такое творилось, что я уже ничему не удивлюсь. И вам не советую.

Наконец все утихло, раздался тихий стук – и в залу энергично вломился перевертыш. Первым делом он уставился на титаническую Венеру.

– Ох, елы-палы… – Потом наконец заметил кресло-качалку и бросился к нему. – Ты как?!

– Буду жива, если не сломаешь, – пропыхтела магичка, умиленно повисая в крепких объятиях. – От меня тогда будет мало проку. Месяц по меньшей мере. Да и расход Силы на целителей спросят по всей строгости.

Дозорный опомнился и аккуратно поставил девушку на пол. Та оправила водолазку, светски улыбнулась и принялась знакомить мужчин:

– Виктор Инниксанин, Светлый Иной, третий уровень, Ночной Дозор. Мой коллега…

– И любимый, – качнул высоким лбом Никлаус. Он встал и протянул свою длинную, сильную ладонь. – Только это объясняет, как вы смогли… Впрочем, простите. Сей недостойный муж…

– Чрезвычайно скромный и совершенно обыкновенный святой, чудотворец, Господень угодник Николай из Мир Ликийских. – Погрозив указующим перстом, Ада подняла брови. – Все-таки предпочитаю считать, что я тоже здесь в некотором роде хозяйка. А хозяйке полагается представлять гостей друг другу, дабы те не испытывали неловкости при общении.

– Да, да, – снова кивнул «чудотворец», собрал морщинки в углах глаз и внимательно посмотрел на перевертыша. – Вы Иной… и вы другой. Не такой, как госпожа Адельхайда. Простите любопытство, это у всех по-разному или вы особенный?

– Опа! – Вик плюхнулся на пол, скрестив ноги по-турецки и скинув куртку на сундук. – Класс. А ведь вы не из наших. И не из Темных. И вообще не Иной. Но вы видите. Круто! – восхитился он и пояснил: – Я оборачиваюсь маламутом. Такая здоровенная псина, дикая, но симпатичная. Типа Кербероса, только башка одна.

– Болтун, – подтвердила магичка, снова усаживаясь в кресло. – Но дело знает. К тому же имеет уникальный опыт взаимодействия с необъяснимым – даже по нашим меркам.

– Уповаю на вашу помощь. – Никлаус слегка, с достоинством поклонился и тоже укоренился седалищем. – Госпожа Адельхайда уже сообщила вам суть дела. Я невольно подслушал… прогресс все-таки восхитителен, – цокнул он языком.

– Кстати, о подслушивании. – Пощелкав пальцами, Ада сомкнула веки. – На каком языке вы двое разговариваете между собой?

– Русский, – безапелляционно брякнул Вик.

– Греческий. – Улыбка опять тронула смуглое лицо епископа. – Но вы все слышите свое. Как и мои предыдущие гости. Тоже одна из загадок моего дома.

– Та-а-ак. – Дозорная пожевала губами в такт своим мыслям. – А интернет?

– Что? – не сразу понял Никлаус, потом просветлел и открыл ноутбук, дотянувшись до крышки. – Вы имеете в виду те самонаполняющиеся страницы, с которых я иногда читаю? Тоже на греческом. Но, подозреваю, сейчас окажется, что это не так.

– Вполне возможно, – согласилась Ада. – Вик, посмотри, каким чудом он подключен.

Оскалившись, перевертыш сцапал комп и зашуршал тачпадом. Через десяток секунд из-за дисплея донеслось:

– Безымянная беспроводная сеть. И шикарный айпишник: сто двадцать семь ноль ноль один. Я вот не удивлен.

– А я удивлен, – вдруг решительно вымолвил старик. – Вы, госпожа Адельхайда, первая Иная в моем доме за все минувшее время. А вы, господин Виктор, смогли открыть дверь туда, где этого дома уже не было.

– Да ерунда, – хмыкнул Вик. – Заклинание Пальцы Скелета. Взламывает любой замок. У Ады, конечно, стояла кошерная защита, я вон сколько ковырялся, плюс ловушки на двери…

Девушка в шутку погрозила кулаком, на что в ответ получила высунутый язык. Никлаус же уставился куда-то в сторону и пробормотал:

– Я не о том. Я вообще не о заклинаниях, замках или иных ваших Иных фокусах. – Он тяжело, со свистом втянул воздух. Словно получив разрешение, на его лице, будто раздвинув морщины и высветлив, выблеснув через глаза, проступила робкая, ранимая надежда.

– Я безумно устал. Сотни, тысячи раз раскаялся. Утратил веру и снова обрел ее. И сейчас я очень жду чуда. Настоящего чуда. Мне кажется, ваш приход – его предвестник.

Что Аду всегда очаровывало в мужчинах – так это умение быть конкретными. После прочувствованной тирады Никлауса Вик не стал теоретизировать, не ударился в расспросы, не начал тратить время на размазывание соплей и растекание мыслью по древу. Он просто подошел к окну и высунул в него телефон.

– Ой-вэй! – В голосе перевертыша заиграли неожиданные семитские нотки. Магичка еще раз показала кулак, но в ответ получила лишь невиннейшее движение бровями. – Господа Иные и не очень, ви уже таки да не поверите, куда нас, к Завулону, занесло.

– Давай не томи, Натаниэль Бампо! – Естественное женское любопытство густо сдабривалось не менее естественным желанием разобраться в заковыристой ситуации. – Ты внезапно обнаружил у себя в смартфоне GPS-трекер и решил с ним поиграть. Браво. Молодец. Теперь и нам дай.

– Бе-бе-бе, – высунутый в ответ язык удлинился за счет частичной трансформации и помешал членораздельной речи. Зрелище вышло гротескное, но забавное. – В общем, поздравляю нас, граждане. Авиалинии «Пока все дома» успешно портанули эту тесную компашку ажно в Прагу. – Речь Вика становилась все внятнее, хотя розоватое «болтало» все еще втягивалось между клыков. – А если конкретно, то во-о-он та инженерная конструкция – Йирасков мост. И значит… – он поводил смартфоном, – …мы в Танцующем доме! Круто! Всю жизнь мечтал побывать!

– Да ладно, – буркнула Ада. Ей вдруг стало холодно промеж лопаток, а потом – наоборот, жарко до раскаленных щек. Прага. Что могло быть хуже… Девушка отвернулась и нарочито легким тоном продолжила: – Дом построили в девяносто шестом году. Тебе на тот момент уже было…

– А вот давай без подробностей! – шутливо вскинулся Вик. – Я тут среди вас самый маленький, – пояснил он вежливо внимающему Никлаусу. – Считай, из роддома в ясли перешел. Вот и терплю всю эту дедовщину, – и покачал широкими, убедительно мускулистыми плечами. Епископ искренне, открыто рассмеялся.

– О, я наслышан про Прагу, – сказал он, подойдя к окну. Пальцы, чуть дрогнув, неуверенно легли на край рамы, затем с силой сжались – как когти у птицы, поймавшей удачный насест. Ада моргнула и приоткрыла рот, разом позабыв обо всех своих неприятных воспоминаниях. – Красивый город. Древний город. Не такой, конечно, как Рим или Миры… Но сколько в нем истории и историй!

– И Иных, – поддержал перевертыш. – Тут же где-то еще должно быть центральное Бюро Инквизиции. Парни в сером – мрачные и торжественные, как наш мэр на открытии нового светофора. Подкинуть им, что ли, бутафорскую песью голову к крыльцу… – И он совершенно непристойно захихикал.

Магичка, все это время сражавшаяся с не желавшим отпускать свою насельницу креслом, наконец вынырнула из его гостеприимных объятий и подскочила к напарнику:

– На два слова! – Шипение было таким убедительным, словно в зал каким-то чудом вползла африканская шумящая гадюка. Вик даже слегка подпрыгнул, когда девушка ухватила его за рукав.

– Ты чего? – прошептал он, оказавшись в углу, за Венериными монументальностями. Никлаус продолжил мечтательно любоваться городом, и шум машин на набережной заглушал негромкий разговор. – Давай, может, в Сумрак, если что важное?

– Не думаю, что здесь получится, – покачала Ада головой. – Да и скрыться там от хозяина дома не выйдет. Раз уж он видит… Ладно, речь не о том. Вспоминай, «бразилейро» сибирский: сон Тахина-Кана. Пятое видение.

– «Старик…» – забормотал дозорный, и взгляд его словно затуманился, задернулся потусторонней пеленой, отделявшей «здесь» от «там». – «Не ветхий, но поживший… Дверь…» А-а-а! – завыл он, зажимая рот ладонью. – Кря два раза через коромысло! Точно же! – И хлопнул себя по лбу. Взор прояснился. – Ну, ты даешь! Вот это память!

Принимать комплименты было приятно и лестно, но магичка не дала себе увлечься процессом. Вместо этого она пощелкала пальцами, акцентируя внимание.

– Давай еще раз повторим и вспомним. Значит, парень в черном и с ножами. Это Обвальщик по имени Олег. Дальше…

– Дальше белая девочка Эльза, – подхватил Вик, выпустив клыки и азартно зарычав. – Сестра, что характерно, предыдущего нашего резника. Кандидат на роль Птицы… Хотя сомнительно мне.

Он сделал пару шагов вправо-влево, похлопал себя ладонями по бедрам и продолжил:

– Ушастый кофеман – никаких версий. Хотя с чего-то по памяти бродит смутное чуйство, будто я его недавно где-то… – выдвинув нижнюю челюсть далеко вперед и пощелкав ногтем по клыку, перевертыш задумался, а потом махнул рукой. – Ладно, в свое время прояснится. Вот участие вампира-апостола в истории Никлауса мне кажется интересным. Помнишь?

– Помню, – медленно кивнула напарница, – «Великая тень». «Бывший Купе-Диеб…» – Она осеклась. – «Друг погиб на кресте…» – Глаза расширились. – Так получается…

– Оно и получается, – чмокнул губами Вик, потерев большой палец об указательный характерным жестом. – Хотел бы я с ним пообщаться. Нет, не подумай – без руко-, лапо- и клыкоприкладства. Столько вопросов можно было бы задать…

– Вопросы сейчас наше все. – Ада насупилась. Она продолжала приглядывать за Никлаусом – правда, стараясь, чтобы Прага за окном не попадала в фокус зрения. – Целый батальон вопросов. И ни одной баллисты с ответами.

«Баллиста с ответами» втянул клыки, распахнул объятия и надвинулся на девушку. Та благодарно ткнулась носом куда-то в область развитых грудных мышц и даже засопела для уюта. Дозорный нежно облапил подругу.

– Не хочу нарушать нашу идиллию, – осторожно проговорил он одними губами, – но что за история у тебя с Прагой?

– Так заметно? – Губы магички скривились. – Хреновый из меня инквизитор. Палюсь, как ты говоришь.

– Когда это я палился? – улыбнулся Вик. – И с темы не съезжай. Хотя если настолько жжет…

– Именно что жжет. – Взгляд собеседницы, вынырнувший из-за мужского бицепса, теперь устремленно бурил пейзаж с речкой и домиками, словно пытаясь в нем отыскать нечто давно и благополучно утраченное. – Я чуть не сгорела там… тут… – Она тоже улыбнулась, запутавшись в топологии. – Представляешь, почти современный теракт. Работала на императора, вела слежку, и кто-то взорвал часть трибун на рыцарском турнире. Алхимики-энтузиасты… Ладно, – махнула она рукой и, уперевшись ею же в ребра напарника, чуть отодвинулась. – Давай дальше считать. Кто у нас по списку?

– Баба, – со всей прямотой рубанул перевертыш, а на поднятые брови магички расплылся в еще более наглой ухмылке. – Во, встряхнулась. Помогло. Хорошо, не баба, девушка. Худенькая такая, невесомая почти, брюнетка с глазищами…

С каждым словом лицо Вика вытягивалось, а речь становилась все бессвязнее. Во взгляде опять заплескало знакомой пеленой. Он тяжко, мелкими рывками поднял руку, вытянул палец и прохрипел:

– Юлия.

Мир не вздрогнул. Ткань пространства не разверзлась, не отворился с характерным звуком портал. Просто на долю секунды Ада испытала легкую, легчайшую тошноту. Подобно той, что случается при падении – когда до земли еще далеко, а обратно уже никак. Магичка рефлекторно сглотнула…

А потом уставилась на старую знакомую. На бывшую жертву вампира Эрнеста.

– Здравствуйте, – пробормотала та. – Ой, а я вас помню.

Никлаус, перестав поглощать вид за окном и оборотившись к гостям, издал какой-то сложно определимый звук. В его мимике смешивался такой коктейль эмоций, что поодиночке не стоило и ловить. Он сделал неуверенный шаг вперед, задрожал, заколебался. Вик, придя в себя, по-звериному прыгнул через всю комнату, ухватил старика под локти и чуть ли не уложил в кресло.

– Девушка, – лепетал епископ. – Вы же… Вы же видите ее, да? Мне не мерещится?

– Девушка, девушка, – отечески рокотал перевертыш, поправляя на хозяине плащ и далматику. – Вот, водички хлебните. Гости у вас сегодня. Много. Оптом. Прям хоть замок на дверь вешай, да?

Пожилой чудотворец послушно пил и выразительно молчал в сторону «гостей». Ада, считав расклад, взяла допрос в свои руки.

– И вам всяческого здоровья, Юлия, – сделала она упор на имени. Брюнетка прекратила озираться по сторонам, уделяя особое внимание колоссальной Венере, и сверкнула глазищами. – Как ваш… – Магичка поправилась. – Как ваша болезнь?

– Болезнь? – удивилась Юлия. Потом сощурилась, разомкнула губы, сморщила изящный, тонкий носик. – Ах, рак! Боже, как же давно… – почти простонала она. И тотчас спохватилась, всплеснув руками: – Срочно! Какая дата?

Подняв смартфон напарника, удачно оставшийся в руке, Ада молча ткнула ногтем в экран. Собеседница отшатнулась и побелела – схлынула, стала одного цвета со стеной на фоне.

– Боже… – повторное обращение к высшей силе звучало еще тише, еще слабее. – Всего день. Один день. И снова вы. Так не может быть. Не бывает. Неужели… – Она дернулась, заметалась. Только теперь дозорная обратила внимание на необычный наряд гостьи.

А там было, на что взглянуть.

Облегающий комбинезон, казалось, поглощал все падающие на его поверхность фотоны. Несмотря на почти полное отсутствие игры светотени, формы – и формы, прошу заметить, изящнейшие! – он подчеркивал, а не скрадывал. Кроме того, поверх комбинезона на девушке была годно пригнанная портупея, буквально усеянная карманчиками, разъемами и креплениями – не пустыми, ясное дело. Часть непонятных устройств, населявших это гнездовье, тихонько мерцали – преимущественно жемчужным или нежно-синим. Смотрелось как минимум футуристично.

– Мы должны успеть! – вдруг резко замерла Юлия и ухватила Аду за руки. Чего той стоило не провести контрприем и не уложить хрупкую брюнетку лицом в половицы – знал бы, наверное, лишь боец спецназа в поле. Но подобные посетители в жилище Никлауса пока забегать не начали. И это, в общем, было хорошо.

– Успеть – что? – раздельно уточнила магичка, чуть меняя хват и фиксируя барышню за локти. Со стороны кресла поднялся сидевший сбоку на корточках и державший Никлауса за руку Вик. Сам старик тоже подался вперед и прислушался. А гостья крепко зажмурилась, сгорбилась, тяжело втянула воздух и прошипела-просвистела куда-то вниз:

– Ошибку. Предотвратить ошибку.

Истерик и панических атак на своем веку – oh, the irony! – Аде довелось повидать в объеме. На случаи подобных эксцессов у нее был даже заготовлен и отработан целый арсенал спецсредств и методов. В список входили как нюхательные соли и легкие терапевтические пощечины, так и прочувствованные тирады в духе майора Пэйна (от фильма графиня фон Рихтхофен пришла в полный восторг). Впрочем, были там и крепкие дружеские объятия, и заботливые поглаживания по плечам, и даже вышитый платочек с кружевной оторочкой – сменившийся пачкой бумажных салфеток за неактуальностью.

Вот только ни паникой, ни истерикой состояние гостьи объяснить было нельзя.

Снова вспомнилась Прага. Как кричали, плакали, стонали люди, лежавшие на земле. Как опаленная взрывом женщина, зажав пустой рукав, шла, оставляя за собой кровавый след. Шла – и смотрела прямо перед собой, зная в точности, что и как с ней теперь будет. Этот взгляд порой снился, заставляя прорывать вязкий кокон подсознания, судорожно глотая реальность и смахивая с лица сон вместе с мороком.

Теперь Ада опять наблюдала его вживую.

От навалившихся, словно раненая лошадь, воспоминаний хватка ее ослабла. Юлия, уловив это движение пальцев, отпрянула невесомым ветерком, вздернула веера ресниц и произнесла уже гораздо увереннее:

– Вы все должны пойти со мной.

Опомнившись, магичка подобралась, снова досадуя на вылетевшие из головы стандартные протоколы взаимодействия. Правда, взгляд через Сумрак, скорее, обескуражил, чем прояснил ситуацию. В медленной полумгле первого слоя на месте субтильной брюнетки бился какой-то клубок перепутанных нитей. Больше всего это зрелище напоминало линии вероятности, скомканные досужим шутником в примерной форме человеческого тела. Почувствовав, что от внимательного изучения картины ее мутит, дозорная быстро скользнула взглядом в сторону. И задала вопрос:

– Все – это все мы? Без исключения? И Никлаус?

– Нет, постойте, – вскинулся тот, очевидно, отходя от шока и оживляясь любопытством. – Я готов. Правда, готов. Но, – он улыбнулся с привычной тоской, – не могу. И сие непреложно. А вот как госпожа… Юлия, верно ли я запомнил? Так вот. Как она оказалась в этих стенах, минуя входную дверь, – это уже любопытно.

– Поверьте, вам это неинтересно, – резко ответила гостья, тряхнув головой. – Ну же, давайте, идем!

Тщетно стараясь казаться ниже ростом и не совершая резких движений, Вик обошел напористую барышню сбоку.

– Ну, вообще это не очень вежливо, – произнес он максимально мягким тоном. – Старших надо уважать. А знаете, сколько Нику лет? Ничего, что я вас так – Ником? – обернулся он к хозяину.

Тот одобрительно кивнул, и перевертыш продолжил:

– В общем, наш гостеприимный дедушка – почетный гражданин Византии и заслуженный феномен нашей с вами реальности. Да он на этой фатере уже веков шестнадцать кукует! Потрафьте любопытству. А мы обещаем обдумать и помочь. В меру сил.

Кажется, упоминание Византии возымело действие. Перестав сверкать своими темными изумрудами, Юлия опустила плечи и вся как-то обмякла.

– Шестнадцать веков… – Она, покачиваясь, подошла к креслу и села на освободившуюся банкетку. – Я вас понимаю. Столько времени… – Она потерла лицо ладонями, выпрямилась, сложила руки на колени. – Но давайте действительно по порядку.

Для простоты понимания.

После того как Эрнест отправил ее домой, девушка не сразу пришла в себя. Она лежала на кровати в одежде, стянув только сапожки, и малоосмысленно лупала глазами, пытаясь понять, что это ее так сморило. А потом, едва наваждение стало спадать, Юлия снова услышала Зов. И пошла по нему.

На улице, конечно же, стоял импозантный и неотразимый господин Смолин. Он словно бы весь мерцал неким загадочным, потусторонним сиянием, по краям исходившим не менее загадочной и потусторонней тенью. Ничего прекраснее девушка в жизни своей не видела, и ее необоримо потянуло к мужчине. Прижаться, приникнуть, пасть в объятия…

Все эти глупости вылетели из головы стаей спугнутых галок, когда Эрнест вдруг ощерился, блеснул зрачками и отскочил на добрую пару шагов – ровно как стоял, спиной вперед. Он смотрел на нее, будто не веря своим глазам, и нижняя челюсть его, до того момента зачем-то неудобно вывернутая, теперь просто ходила вверх-вниз. Словно ее владелец силился что-то сказать – и не мог.

Потом Юлия ничего не помнила. Очнулась уже в больнице, когда ее привели в чувство, начав осматривать и опрашивать. Новость о раке восприняла с недоверием – что было естественно. Немножко поскандалила, немножко поплакала. Выпила снотворное, предложенное врачом, и снова задремала, тревожно и неуверенно.

И снилось ей, что она сидит в каком-то парке – или, скорее, сквере. Сидит прямо на траве, посреди овальной полянки, полунакрытой над головой древесными кронами. Сидит – и смотрит на воробья, скачущего прямо возле ее ступней, косящего черной бусинкой глаза и клюющего что-то на земле.

Сам сквер был словно окружен туманом, наплывавшим откуда-то от реки. Почему именно от реки – Юлия понятия не имела, но чувствовала. Так бывало в других снах: какие-то смутные ощущения, предчувствия, предзнания об устройстве мира вокруг. Еще где-то за туманом прятался мост, и он тоже был частью вложенного извне. По идее, надо было встать и по оному мосту пойти – но сил на это собрать не получалось никак.

И тогда воробей, продолжавший шуршать где-то внизу, вдруг подпрыгнул. Махнул своими крапчато-волнистыми крыльями. Аккуратно сел на указательный палец, закрепился на нем ловкими коготками. Повернул голову так, эдак.

И почти нежно, легонько клюнул девушку в руку.

Ощущение было, словно все тело взорвалось. Ровно от точки касания – и до последнего волоска, до ноготка, до ресницы. Распалось, разметалось на мельчайшие жилки, разлетевшиеся по скверу, по миру, по целой Вселенной. Растворившиеся в этом тяжелом, плотном, живом тумане. Пропитавшиеся им.

И собранные обратно взмахом пары бесконечных, жутких, все накрывающих крыльев.

Тут Юлия проснулась. Она все еще лежала на больничной койке в той же одиночной палате, обставленной словно дорогой гостиничный номер. Играла музыка – смутно знакомая, будто уже слышанная где-то. Напротив стоял Эрнест – весь какой-то встрепанный, взбудораженный, перепуганный. Еще почему-то показалось, что на мгновение в одном из углов мелькнула тень огромной, но симпатичной собаки, а в другом – шарахнулся элегантный и тоже знакомый женский силуэт. Видения были настолько мимолетными, что девушка сочла их игрой недопроснувшегося разума.

А потом пришли врачи. И началось самое интересное.

Кто-то молчал и сосредоточенно хмурил брови. Кто-то размахивал руками и не стеснялся в выражениях. Кто-то оправдывался, тыкал колпачком шариковой ручки в распечатки томограмм и взывал к объективности. Эрнест сидел сбоку, как паинька, и умиленно переводил взгляд с одного медицинского светила на другое. Ему, очевидно, были глубоко и прочувствованно по барабану «диагностические ошибки», «вопиющая некомпетентность» и «дешевая клоунада».

Ведь главное стало ясно и очевидно. Выяснилось, что Юлия здорова. А больше господина Смолина ничего волновать не могло.

Потом были какие-то формальности. Оформление выписки, отказ от более глубокой диагностики с потенциальным переездом аж в Москву или в Петербург. Озадаченные лица врачей других отделений. Так ничего и не понявшая родня. Эрнест, который то пропадал куда-то, то опять появлялся, сияющий, с глупой улыбкой и словно бы в легком нокдауне.

А еще позже она снова оказалась дома. На той же кровати, только уже приняв душ и переодевшись. С ощущением, что все это был глупый, тяжелый, неприятный сон. И сон этот наконец закончился. Можно начинать жить, как раньше.

Вот только у мироздания оказались совершенно иные планы.

Когда Эрнест, словно обескураженный гормонами подросток, бухнулся перед ней на колени, промычал нечто маловнятное, но однозначно трактуемое как признание в любви, а потом вдруг унесся вскачь, пообещав вернуться в ближайшие минуты, Юлия крепко озадачилась. Не то чтобы Смолин ей не нравился… Но почему-то после больницы значительная часть его обаяния будто бы стерлась. Та аура загадочности, недомолвок, да просто какого-то примитивного, животного притяжения, что веяла вокруг него до всех этих событий, истаяла в один момент. И это смущало.

Потому что девушка осознавала: именно Эрнест устроил ее в клинику, оплатил одиночный люкс, бегал и тряс врачей. Чувство благодарности не было ей чуждо – но и основой для иного, ответного чувства оно быть не могло. Ситуация получалась нездоровой.

Голова начала кружиться. Мысли путались, смешивались, разделялись; в какой-то момент даже возникло ощущение, что в голове умещается не единственная идея, а целый хор, пытающийся в чем-то убедить друг друга, одновременно и вразнобой. Поначалу списав недомогание на переутомление и улегшись поудобнее, чтобы подремать, Юлия запаниковала и села на кровати.

И вдруг опять взорвалась. Как тогда, во сне.

Только теперь у обрывков личности была цель. Множество целей. Разорванную на части, не испытывающую даже ужаса – потому что нечем было испытывать – девушку словно подхватило необоримым ветром и унесло, понесло куда-то. Одновременно во все возможные стороны, по всем представимым векторам…

И принесло. Да так, что удивляться не осталось сил.

Сначала Юлия оказалась в пустыне. Вернее, не совсем так: пустыней это могло помститься человеку городскому, да еще и северному. На самом же деле в пейзаже наличествовало и озеро, и пальмы вкруг него, и поросшие выгоревшей на солнце травой холмы. Дул легкий, едва ощутимый ветер, не помогавший разогнать навалившуюся жару.

Посреди озера застыла лодка, в которой сидели трое, одетые в хитоны или туники. Один из них, очевидно, сердился и жестикулировал. Второй внимательно слушал и улыбался. Третий, не обращая внимания, тянул из воды сеть. Вся эта картина что-то напоминала, но девушка не успела понять, что именно. Ее опять разобрало на струны и потащило – она не успела даже вскрикнуть.

Потом был скалистый берег над волнующимся морем. К берегу правил корабль, окрыленный белыми парусами, а на скале неподалеку стоял молодой мужчина с лютней. Он хорошо поставленным, глубоким, звучным голосом пел что-то грозное, торжественное, призывное. И к нему сбегались самые разные люди – по виду типичные обитатели средневекового города.

Следующий полет вышел уже почти привычным. Юлия начала подмечать: ее носит по разным временам и эпохам, по странам и городам. Порой она чуть не врезалась в знакомых по историческим романам и передачам личностей, порой совершенно не могла сообразить, где оказалась. В какой-то момент она даже попала в сырость и полумрак тоннеля, в котором люди с металлом и пластиком на различных частях тела – или даже вместо оных – толкались, ругались и торговались за грязные канистры с водой, за непонятные детали механизмов и полупрозрачные жетоны. «Будущее, – подумала девушка. – Но почему такое мрачное?»

И ее снова разметало на нити.

Было одно место, куда потоки времени притягивали ее чаще всего. То самое место из туманного сновидения: сквер за мостом. Почему именно за, а не перед? Она не понимала. Но каждый раз ощущала: надо встать и пойти. Оказаться на том берегу. Встретить свою судьбу.

Предотвратить ошибку.

Мысль об ошибке становилась навязчивой. Впрочем, вскоре девушка расшифровала, о чем ей толкует темпоральное бессознательное. Некоторые события, в которые ее заносило, повторялись – но и отличались между собой. Варианты прошлого и варианты будущего. «Ветви Древа Миров», – прошелестело в голове. Что ж, пусть ветви. Только бы разобраться, куда они все растут.

И долго разбираться не пришлось. В какой-то момент мост из видения сам лег к ней под ноги. Юлия, осторожно оглядываясь, сделала по нему шаг. Другой. Удивилась, что все остается на своих местах, что время не стремится порвать ее в лоскуты и погнать сквозь континуум. Обратила внимание, что тумана больше нет, а вокруг, оказывается, целый город. Присмотрелась к своей цели…

Вздрогнула.

На самом деле в человеке, стоящем на том берегу, не было ничего страшного. Парень как парень. Брюнет с длинными волосами, собранными в хвост. Весь в черном – неформал, наверное. Стоял парень, правда, напрягшись, втянув голову в плечи, полусогнув ноги в коленях, а руки – в локтях.

Вот только в руках этих были зажаты длинные, тускло поблескивающие ножи. А с боков на владельца колюще-режущей силы заходили какие-то, очевидно, не слишком благоустремленные люди. И это зрелище вызывало у Юлии необъяснимую панику. Словно намечающаяся драка сулила не просто порезы, ссадины и переломы. Словно она могла стать финалом. Концом всего. Ошибкой, которую следовало предотвратить.

И каждый раз она не успевала.

Девушка начала уставать. Устало, судя по всему, и само время: паузы между полетами становились все дольше. Где-то получалось перекусить, где-то – умыться, частично или даже целиком. Где-то приходилось переодеваться, чтобы сойти за свою. Но чувство, что все это не главное, а главное – та сцена на мосту, не проходило. И в голову упала мысль: «Надо что-то делать».

Как оказалось, мысль эта была материальна.

В аккуратном, сдержанно, но дорого отделанном кабинете сидел один из тех, кто ловил парня с ножами, – импозантный черноволосый мужчина со светлыми глазами. Он смотрел прямо на Юлию и держал в одной из рук вполне современный смартфон. Мимоходом отметив сходство преследователя и жертвы, девушка вдруг поняла: вот оно. Тот момент, когда решается многое. Когда можно хлопнуть в ладоши, и Вселенная вокруг щелкнет, встав на свое место. Надо было незамедлительно действовать.

К чему она и приступила. Отобрать смартфон показалось хорошим решением. По крайней мере так подсказывала обострившаяся, разросшаяся интуиция. Потом последовал сумбурный, маловнятный диалог, в котором Юлия, краснея за собственные косноязычие и наглость, пыталась донести смутно осознаваемые ею же самой мысли и переживания. Мужчина ничего не понимал, за что винить его было невозможно: он ведь не видел и не провидел… Наверное. Что-то с ним было не так. Как когда-то и с Эрнестом, но по-другому. «По-иному» – так показалось верней.

В итоге, окончательно запутавшись, девушка рявкнула на ограбленного: «Не делайте этого! А то все!» И уже ощущая властную, хозяйскую хватку времени, закрыла глаза. «Надеюсь, – подумала она, пока было чем думать, – на этот раз я успела?»

Оказалось, что не совсем.

Впрочем, потоки начали стабилизироваться. Теперь все они завивались вокруг моста. Люди на нем больше не планировали переходить к эсхатологическому мордобою немедленно и сразу. Теперь они просто стояли, переглядывались, о чем-то между собой переговаривались. Напряжение не ушло, но заметно ослабло. Видимо, избранный путь был верным, но пройден был не до конца.

Испробовав еще несколько вариантов, Юлия задумалась. Ее в очередной раз занесло куда-то в будущее – впрочем, вполне себе мирное. Прогресс торжествовал, высились небоскребы, летали воздушные машины. Люди выглядели довольными жизнью, откуда-то звучала музыка. Нырнув в какой-то, судя по всему, магазин, девушка скинула очередное платье, натянув удобный комбинезон с портупеей. И присела на совершенно обычную скамейку.

«Может, стоит зайти с другой стороны?» – неожиданно шевельнулось где-то на фоне мыслительного процесса. Сбоку подтверждающее чирикнули. «Опять воробей», – улыбнулась Юлия. Повернула голову…

И оказалась в доме Никлауса.

– Теперь вы понимаете?

– Нет, – честно призналась Ада.

– Да! – с энтузиазмом вскинулся Вик.

– Что? – настороженно уточнил Никлаус.

Сказано было одновременно. Все тут же замолчали, ожидая, пока собеседник продолжит… И через мгновение расхохотались. Даже Юлия, излагавшая свою историю с мрачной безысходностью в голосе, наконец посветлела лицом и нашла в закромах мимики робкую, неуверенную улыбку.

– Что это ты понял, интриган? – Магичка, оказавшаяся за время рассказа в лапах перевертыша, ткнула того в бок. Правда, промахнулась: дозорный ловко ушел от возмездия и оказался подле окна.

– Все, – решительно заявил он, помахав рукой для наглядности. – Вот река. Вот мост. Там сквер. – Палец уперся в сады Динценхофера за несущей бурые воды Влтавой. Юлия, наблюдавшая за указующими жестами, энергично закивала:

– Да, да! Все так, как я видела! А это, – она обвела растопыренными пальцами вокруг, – Танцующий дом. Он как раз там, где надо! Идемте!

– Еще пара минут. – Ада положила ладонь на плечо Никлауса и взглядом спросила: «Как?» Старик смежил веки: «Нормально». Тогда Светлая развернулась к пышущей энтузиазмом гостье и уточнила: – Я понимаю нетерпение. Но все же: что именно вы видели? Это может оказаться очень важно, потому что каждому из нас придется принимать решения…

– Все правильно, – перестав метаться, вдруг негромко сказала девушка. – Именно каждому. Ведь каждого – всех вас! – я там и видела.

Тишина упала на залу, накрыв ее вместе с креслом, виноградом, ноутбуком и даже необъятной Венерой. В этой тишине особенно гулко, отражаясь от высокого потолка, перевязанного темными деревянными балками, прозвучал хриплый голос епископа:

– И меня тоже?

Юлия замялась, наморщила лоб, подняла к вискам тонкие, едва ли не просвечивающие пальцы.

– Это непростой вопрос, – губы ее задрожали. – Понимаете… Я не помню, чтобы вы там были. Но и не помню, чтобы вас там не было! – спохватилась девушка, заметив, как осел в кресле старик. – Память, она…

– Да, она, – поддержал Вик, цокая языком с пониманием. – Память, она такая она… Поверьте, знаю как никто. Тоже недавно такие фортели наблюдал – полный абгемахт.

– То есть мы точно были? – поведя ладонью вокруг себя и напарника, поинтересовалась Ада. Ей вдруг снова стало страшно. Прага. Паника. Смерть. И опять идти в самое пекло. Опять исполнять свой долг. Она стиснула зубы, спрятав усилие за светской улыбкой. Господи…

– Да, – уже увереннее тряхнула гривой брюнетка. – Вы были. И мне кажется… – она подошла к креслу, опустилась на корточки и протянула руку Никлаусу, – вы тоже будете. В конце концов, не зря же судьба, время, чудо – или что там еще? – свели нас всех вместе в этом доме. По ту сторону моста.

– Ну что, я – за! – деловито сказал перевертыш, когда пауза затянулась. Он обнял магичку, притянув ее к себе покрепче, и шепнул: – Не бойся. Я никому не позволю. Ничего и никак.

Ада благодарно прикрыла глаза. Вик же заявил вслух, гораздо громче:

– У меня накопились вопросы к Обвальщику. И к Эльзе. Она ведь будет там, нюхом чую. – Довольный каламбуром, он хмыкнул. – Да и всех остальных полагается разъяснить. А то ишь, взяли моду сниться кому попало…

Никлаус хохотнул. Совсем молодо, словно радуясь самой жизни, ее пульсу, полноцветности, ароматам. Качнулся в кресле вперед, встал одним рывком, поднял Юлию за протянутую руку. Удержал кисть в своей.

– Я тоже готов. Много, много лет готов. Что же, если такова моя мойра… – Он помотал седой головой и двинул плечами. – Так тому и быть. Я попробую.

Больше всего на свете магичке хотелось промолчать. Где-то за грудиной к тому же спрятался глупый, хулиганский смешок, рвущийся наружу, словно инопланетное чудище из известного фильма. «Вот по крышам скакать мы молодцы, – билась между висками ирония. – А выйти на улицу современного европейского города нервничаем, „аки припадошные“». Не выдержав, Ада все-таки прыснула, неэлегантно утерла выступившие слезы костяшкой большого пальца и дернула локтями:

– Ладно. Давайте. Только чур… – Она не договорила и снова замахала руками. – Ай, да и ква с ним! Поехали!

Одобрительно показав большой палец, Вик сцапал пальто подруги. Пока та облачалась, Юлия с Никлаусом проследовали ко входной двери. «Вы́ходной, – мысленно уточнила магичка. – Очень надеюсь, что вы́ходной».

Дрожащая рука епископа легла на круглую деревянную ручку. Он сглотнул. Ладошка темпоральной гостьи легла сверху:

– Давайте вместе?

– Давайте, – последовал кроткий ответ.

Дверь отворилась. Крепко зажмурившись, Никлаус сделал первый шаг. И еще один. И еще. А потом распахнул глаза.

Он стоял на выложенном шахматной плиткой тротуаре. Ветер со Влтавы покачивал плотный сагум. Шевелил полы далматики.

Гнал слезы, выступившие на лице старика.

Ада тоже зажмурилась, мысленно выругалась на латыни и устремилась вперед.