Глава 15

С экипажами, находящимися в космосе, Дик Слейтон напрямую не говорил с октября – с той безуспешной попытки заставить Уолли Ширру надеть шлем перед входом «Аполлона-7» в атмосферу. Слейтон отлично знал, что протоколы связи не поощряли разговоров с экипажем, исходящих от кого угодно, кроме капкома, – даже от главы Отдела астронавтов, однако после маневра TEI он решил сделать еще одно исключение.

– Доброе утро, «Аполлон-8», это Дик, – сказал он, подключив гарнитуру в соседнее гнездо на пульте капкома. – Просто хочу пожелать вам очень счастливого Рождества от имени всех в ЦУП и, я уверен, во всем мире.

Любые, даже самые слабые отголоски сентиментальности в Слейтоне были категорически непривычны экипажу, и астронавты толком не знали, как на такое реагировать. Впрочем, это было и неважно, поскольку сентиментальный Слейтон был еще и словоохотливым Слейтоном.

– Лучшего рождественского подарка мы и не ожидали. Надеюсь, вы теперь хорошенько выспитесь, и пусть удастся завтрашний рождественский ужин. С нетерпением будем ждать вас на Гавайях 28-го числа.

Борман для надежности выждал, пока Слейтон уж точно закончит речь, и тогда ответил.

– О’кей, лидер, – начал он, неожиданно называя Слейтона словом, которое раньше никогда не использовал. Однако командир экипажа тоже не был глух к сантиментам. – Там и встретимся. Передайте спасибо всем, кто на Земле. Понятно, что без их помощи мы бы ничего не сделали.

– Тут мы заодно, – ответил Слейтон.

– Даже мистер Крафт иногда делает что-то полезное, – добавил Андерс.

Слейтон обернулся через плечо посмотреть, насколько добродушно Крафт снесет такую дерзость от экипажа, но Крафта в зале не было: узнав, что корабль благополучно направился к Земле, он уехал домой поспать и переодеться.

– Он устал ждать, пока вы с ним поговорите, и ушел домой, – ответил Слейтон.

Как и надеялся Слейтон, астронавтам удалось поспать: вначале Борману и Ловеллу, а затем, когда они проснулись, – Андерсу. Рождественский ужин у них тоже был – позже обычного, в самое Рождество.

Как и все съестное, эти припасы тоже были упакованы и уложены в ящик, хранящийся в отсеке оборудования, только рождественские упаковки были тяжелее обычных, и к каждой из них зеленой огнеупорной ленточкой была привязана открытка с надписью «Счастливого Рождества». Под оберткой экипаж обнаружил пластиковые пакеты с индейкой, подливкой, клюквенным соусом и гарниром. Для каждого из астронавтов к ужину прилагалась миниатюрная бутылка бренди Coronet VSQ.

При виде рождественской еды вся троица просияла: после четырех дней на полетном пайке такой ужин казался роскошью. А двое из экипажа – Ловелл и Андерс – обрадовались и бутылке бренди. В отличие от Бормана.

– Ради всего святого, не пейте, – предупредил он. – Если в следующие два дня хоть что-то пойдет не так, все свалят на пьянство экипажа.

Ловелл и Андерс и сами не очень-то рвались открывать бренди: несмотря на то что оба обладали крепкой головой и обычно могли пить не пьянея, сейчас усталость брала свое. К тому же они знали, что Борман прав: расслабляться нельзя, особенно сейчас, когда корабль уже на пути домой.

Вскоре после ужина Ловелл обратился к операторам:

– Мы были несправедливы к тем, кто готовил нам еду. Санта-Клаус принес каждому по упаковке с ужином, было очень вкусно: индейка с подливкой, смородиновый соус, виноградный пунш, роскошно.

Слова «виноградный пунш» он для ясности выделил голосом.

Милт Уиндлер, сидящий за пультом руководителя полета, рассмеялся и взглянул на свободный уголок стола, где его ждал стаканчик кофе и завернутый в вощеную бумагу бутерброд с колбасой. В кои-то веки астронавты в космосе питались роскошнее, чем операторы в зале.

Жены тех, кто летел сейчас в «Аполлоне-8», провели день более традиционно. Валери Андерс, собрав всех пятерых детей, свозила их на католическую службу, которая проходила в часовне на авиабазе Эллингтон. Сьюзен Борман с сыновьями и родителями мужа съездила в епископальную церковь Св. Кристофера, где преподобный Джеймс Бакнер отдельно помянул в молитве самого знаменитого человека из своей паствы, который не мог присутствовать на службе:

– О предвечный Господь, в чьей власти все планеты, звезды и галактики и все пределы пространства и времени, от бесконечности от бесконечности! Молим тебя, сохрани и защити астронавтов нашей страны.

Рождественское утро Мэрилин Ловелл началось с благотворительности. Из представителей прессы, теснившихся на ее лужайке почти всю неделю, в праздничный день почти все разошлись по домам, остался лишь один фотограф. Мэрилин увидела его из окна и сжалилась над ним.

– Идите домой, – посоветовала она с порога, обхватив себя руками из-за холода. – Мы никуда сейчас выходить не будем.

– Мне нельзя домой, – тоскливо ответил фотограф.

– Почему?

– Я не могу уйти без фотографии.

– Всего-навсего? – засмеялась Мэрилин.

Взглянув через плечо в гостиную, она увидела, что ее младший сын Джеффри и старшая дочь Барбара сидят под рождественской елкой среди подарков.

– Дети, идите сюда! – позвала она. Увидев, что они вскочили с пустыми руками, она показала на гору подарков и добавила: – Возьмите что-нибудь.

Барбара схватила первую попавшуюся игрушку, Джеффри взял пружинную ходулю «пого», которую пытался освоить все утро, и оба вышли наружу. Джеффри прыгал, Барбара позировала перед камерой – фотограф сделал несколько снимков. Затем он распрощался и поспешил домой, провести остаток рождественского дня без рабочих забот.

Вскоре после этого праздничная щедрость Мэрилин была вознаграждена. Без всяких предупреждений у тротуара остановился «роллс-ройс», из него вышел мужчина в униформе. Пройдя по дорожке к дому, он постучал в дверь и вручил Мэрилин коробку из дорогого магазина «Ниман – Маркус», обернутую в небесно-голубую бумагу и украшенную двумя пенопластовыми шарами – один побольше, раскрашенный как Земля, другой поменьше, раскрашенный как Луна. На карточке, прилагающейся к коробке, было написано: «Счастливого Рождества! С любовью от человека на Луне». Внутри была короткая норковая шубка.

Мэрилин Ловелл, жена лунного человека, в то же утро надела подарок на церковную службу, куда пошла вместе с детьми. Если кому-то из хьюстонцев и показалось, будто она слишком уж важничает, – пусть. В ту неделю она сделала достаточно для того, чтобы заслужить снисхождение.

К концу рождественского дня многие, включая некоторых представителей прессы, стали вести себя так, будто полет «Аполлона-8» практически завершен. Да, экипажу еще предстояла посадка в космическом корабле, но это же чистая формальность, не так ли? Телекомментаторы принялись обсуждать варианты, в каких городах мира – помимо стандартного Нью-Йорка с его стандартными парадами под потоками конфетти – состоятся торжества в честь астронавтов, совершающих мировое турне. Особенно активными были обсуждения того, когда произойдет неминуемая высадка на Луну.

Большинство были уверены, что она состоится уже в мае – именно на это время был запланирован старт «Аполлона-10». Короткая проверка LM на околоземной орбите – и экипаж прямиком отправится оставлять след летного ботинка на поверхности Моря Спокойствия. В экипаже будет Том Стаффорд, партнер Уолли Ширры по совместному полету «Джемини-6» и «Джемини-7», и он, вероятнее всего, станет первым человеком на Луне. Джон Янг, которого Гас Гриссом предпочел Борману для полета на «Джемини-3», и Джин Сернан полетят с ним. Репортеры уже принялись готовить публичную биографию Стаффорда.

Самонадеянное представление о том, что возвращение «Аполлона-8» мало отличается от банального свободного падения, получило нечаянную поддержку Билла Андерса в тот момент, когда корабль, отлетев от Луны примерно на 72 000 км, вновь пересек невидимую линию, где притяжение Луны уступило более сильной земной гравитации. Когда Коллинз в роли капкома упомянул своего маленького сына, спросившего, кто из астронавтов сейчас рулит кораблем, Андерс ответил: «Я думаю, в основном им сейчас управляет Исаак Ньютон».

Разумеется, законы физики сами по себе не могли доставить экипаж домой, однако даже в ЦУП царила некоторая самоуверенность. Маттингли, который вскоре после фразы Андерса рассказывал Борману о настроениях на Земле, в числе прочего сообщил о недавнем разговоре с Уиндлером.

– Все улыбаются, – сказал он. – Санта-Клаус был добр к людям в мире, и все довольно спокойно, как и должно быть в Рождество.

– Очень хорошо, – ответил Борман.

– Милт говорит, мы в состоянии расслабленной бдительности.

– Очень хорошо, – повторил Борман, прежде чем осознал сказанное. И тут же добавил более жестким тоном: – Расслабляться – это нам. А вы будьте бдительны.

– Да, так будет честнее, – ответил Маттингли.

У Бормана были все права требовать бдительности. Возвращение «Аполлона-8» на родную планету было эквивалентно затяжному парашютному прыжку с очень большой высоты и, как и в случае любого затяжного прыжка, могло закончиться плачевно. За часы, прошедшие после TEI, полет уже однажды оказался под угрозой, хотя на Земле об этом говорили очень мало.

После рождественского ужина, когда Борман ушел спать в отсек оборудования, кораблем управлял Андерс, засевший в левом кресле. Ловелл в это время работал с компьютером. Коллинз зачитывал Ловеллу новые координаты для очередного вращения вокруг продольной оси с целью равномерного прогрева корпуса: время от времени ориентацию корабля приходилось менять в зависимости от постоянно изменяющегося угла относительно Солнца. Ловелл вводил команды в компьютер, как вдруг включились маневровые двигатели. Корабль резко повело, из горизонтального положения с направленным примерно вперед носом он перевернулся в вертикальное, носом вверх.

– Стой, стой, стой! – воскликнул Ловелл.

– О’кей, стоим, стоим. Ждем, – ответил Коллинз.

Под взглядом Андерса индикатор положения корабля в пространстве, расположенный на приборной панели, сдвинулся одновременно с кораблем, и теперь странное движение корабля отражалось в странных показаниях индикатора. Борман резко проснулся.

– Что случилось? – требовательно спросил он.

Ловелл на миг замешкался, ответа у него не было. Корабль продолжал крениться. В попытке вернуть нормальную ориентацию Андерс запустил двигатели реактивного управления, однако та же программная ошибка, что дала начало проблеме, теперь не позволяла совладать с кораблем и делала все, чтобы он остался в вертикальном положении кверху носом. Зная, что в таких случаях главное – не создавать новых проблем на фоне имеющихся, Андерс убрал руку с ручки управления двигателями.

Ловелл, прокрутив в голове компьютерные команды, быстро вычислил причину. Коллинз назвал глагол 3723 и имя 501 – это должно было придать кораблю требуемое положение при вращении. Ловелл, от усталости плохо соображающий, незаметно для себя сократил команду до глагола 37 и существительного 01, что давало совсем другой расклад: глагол 37 значил «возвращаться на Землю», а существительное 01 означало «предстартовый режим». В сущности, Ловелл сказал кораблю, что тот находится на стартовой площадке во Флориде, и корабль ему поверил – гордо встал вверх носом, готовый к запуску.

– Это я ошибся, – сказал Ловелл.

Коллинз, который к тому времени угадал истинную причину проблемы, просто ответил:

– Понял.

Путаница с командами была поправимой, но отладка требовала усилий. Из-за некорректных команд «мозг» корабля уже не содержал никаких данных о текущем положении в пространстве. Чтобы восстановить ориентацию, Ловеллу нужно было сделать то, что называлось «грубым выравниванием» по трем известным звездам, затем ввести координаты в компьютер, а после этого серией уточнений окончательно сбалансировать навигационную платформу. После этого корабль снова знал бы, как он расположен в трехмерном пространстве. Весь процесс походил на работу по определению положения объектов лунного рельефа, которой Ловелл занимался весь полет, только на этот раз компьютер был настолько сбит с толку, что все приходилось восстанавливать с нуля.

Ловелл сумел уложиться в относительно короткий срок. В результате ему пришло в голову, что такую процедуру на всякий случай любому командиру «Аполлона» стоит иметь под рукой: если на каком-либо из кораблей произойдет крупный системный отказ, то в первую очередь командиру нужно будет знать, как должным образом сориентировать корабль в пространстве.

Случайные и поправимые ошибки вроде той, что совершил Ловелл, ничто по сравнению с опасностями неминуемыми, которые поджидали корабль при входе в атмосферу. Первый критический шаг выполнялся менее чем за час до первого контакта с атмосферой, когда корабль должен был отбросить служебную половину командно-служебного модуля – ту часть, где находился двигатель и системы жизнеобеспечения длительного полета. От корабля, начинавшего свое космическое путешествие на верхушке 110-метровой ракеты, под конец оставался лишь трехметровый конус с теплозащитным экраном на днище, с запасом энергии и кислорода лишь на несколько часов.

Этой капсуле предстояло столкнуться с атмосферой на скорости примерно 40 000 км/ч; выдержать такой удар – всего лишь часть испытания. Кораблю помимо этого нужно было попасть «в ушко иголки» – войти на высоте 120 км в коридор входа под углом не менее 5,3° и не более 7,4° к горизонту. Это соответствовало участку неба всего в 25 км шириной: при подлете с расстояния в 375 000 км такая мишень выглядела совсем маленькой. Если вообразить себе Землю величиной с баскетбольный мяч, а Луну – с бейсбольный, то планеты были бы расположены на расстоянии 7 м друг от друга, а входной коридор не толще листа бумаги.

Расплата за непопадание в нужную точку настала бы немедленно. При входе по слишком крутой траектории экипаж убивали перегрузки – если сам корабль до этого не разорвало бы аэродинамическими силами. При слишком пологой траектории «Аполлон-8» отскакивал рикошетом от верхнего слоя атмосферы и улетал в космос навсегда. И даже успешный вход требовал оседлать огонь и пройти до приводнения в режиме, который никогда прежде не испытывали другие экипажи. В этот раз температура на теплозащитном экране должна была превысить 2700° С – то есть вдвое больше точки плавления стали, а это куда опаснее, чем 1650° С при обычном входе с околоземной орбиты. Из-за крайнего жара корабль окружало облако ионизированного газа, не пропускающего радиосигналы, то есть и этот чреватый гибелью маневр должен был проводиться при отсутствии связи.

И этим не исчерпывались поводы для беспокойства. Даже если корабль точно попал в баллистическую «мишень», торможение в атмосфере не удалось бы пережить без сложного маневрирования при спуске. Разреженные верхние слои атмосферы начинали оказывать заметное сопротивление лишь при снижении примерно до 90 км. Дальше перегрузка, действующая на корабль и экипаж, быстро возрастала, доходя до 6,8–7,0 единиц: тяжело, но еще приемлемо. Однако после этого, если бы корабль продолжил движение по той же траектории, перегрузка возросла бы многократно и стала смертельной.

Поэтому командный модуль необходимо было направить вверх и ненадолго приподнять над атмосферой, дать немного охладиться теплозащитному экрану и снизиться перегрузкам, а затем вновь войти в атмосферу под более пологим углом. С точки зрения физики так называемое рикошетирование, или двойное погружение в атмосферу, чем-то походило на американские горки: первый спуск всегда самый крутой, а последующие холмы и впадины с каждым разом все ниже и мельче, поскольку гравитационная энергия, накапливаемая во время медленного подъема на верхушку самого первого пика, далее постепенно рассеивается.

На чертежных досках и в блокнотах, где поначалу разрабатывалось двойное погружение в атмосферу, все выглядело ясно и обоснованно, за исключением одного: у космического корабля «Аполлон» не было крыльев. Без крыльев нельзя получить подъемную силу, а без этого невозможен подъем. Однако и на это нашелся ответ: командный модуль нужно было сделать с преднамеренно смещенным центром тяжести.

Вместо того чтобы оставить эту невидимую, но важную точку на оси симметрии конуса командного модуля, конструкторы поместили ее ниже осевой линии. Это создало так называемый угол естественной балансировки: корабль вместе с теплозащитным экраном вставал в потоке под углом к направлению полета с небольшим наклоном вниз с точки зрения астронавтов. Так корабль был ориентирован на начальном этапе торможения в атмосфере.

Когда наступало время подъема, корабль под управлением компьютера поворачивался по крену на 180°, чтобы теплозащитный экран по-прежнему был направлен вперед, но астронавты в креслах оказывались вверх ногами. При этом центр тяжести был выше средней линии, балансировочный угол менялся на противоположный, и капсула под действием подъемной силы начинала движение вверх. Перед вторым и окончательным спуском корабль поворачивался вокруг оси еще раз – в исходное положение.

Двойное погружение в атмосферу воспринималось подобно дикой скачке, и было бы чертовски хорошо для начала отработать такую траекторию раз-другой на спуске с высоты всего в несколько тысяч километров. Именно такое испытание и планировалось Фрэнку Борману, Джиму Ловеллу и Биллу Андерсу, когда «Аполлон-8» еще назывался «Аполлоном-9», а его экипаж должен был полететь с лунным модулем, но вовсе не в окрестности Луны. Но никакого LM корабль не дождался, он отправился вместо этого к Луне, и тренировочный спуск с астронавтами теперь превратится в полноценное возвращение с лунной дистанции.

Потому-то Фрэнку Борману было не до разговоров о парадах, мировых турне и расслабленной бдительности в Хьюстоне.

Когда космический корабль, летящий от Луны, начал финальный подход к Земле, над Тихим океаном стояла глубокая ночь. Жители островов, выйдя из дома около трех часов ночи по местному времени 27 декабря, могли бы увидеть приближающийся корабль – правда, для этого понадобился бы семикратный бинокль. В его поле зрения «Аполлон-8» показался бы едва видимой светящейся точкой примерно на четверти расстояния между Луной и яркой Венерой. Кроме того, пришлось бы запастись терпением: правильно выбранная «звездочка» за четверть часа немного бы сдвинулась, и люди поняли бы, что смотрят на космический корабль. А между тем ему оставалось лишь 60 минут до входа в атмосферу, и двигался он со скоростью около 20 000 км/ч, непрерывно ускоряясь.

На борту этой точки все выглядело иначе и совсем не так мирно. Люди в машине не чувствовали движения корабля, зато Земля, всего два дня назад напоминавшая размером монету, быстро росла и уже не помещалась в иллюминаторах – сейчас она вновь выглядела как огромная дуга горизонта, которую невозможно было охватить глазом. Глядя на Землю с лунной орбиты, Джим Ловелл поражался тому, что мог, вытянув руку, прикрыть планету одним пальцем. Сейчас, когда она вновь принимала привычный размер, никакой палец не шел в сравнение с огромной Землей.

Впрочем, до подлета к этому растущему телу у экипажа еще было много дел. При входе в атмосферу, когда появится хоть какое-то подобие притяжения, все летающие по кабине предметы станут падать на пол корабля, то есть на астронавтов. С увеличением перегрузок проблема только усугубится, и получить при семикратной перегрузке по голове фонариком или болтом, пока ты пытаешься пилотировать корабль, никому не хотелось.

Борман и Ловелл наскоро устроили уборку помещения. Андерс тем временем проверял, закрыты ли клапаны бака питьевой воды, всех охлаждающих систем и испарителей: вода, льющаяся на электронику, будет гораздо опаснее мусора, падающего на астронавтов. Ловелл следил за Андерсом, контролируя выполнение работы, и докладывал операторам.

– Кен, Билл только что закрыл впускной клапан питьевой установки, – доложил он Маттингли.

– О’кей, спасибо.

– Если увижу летающую воду, сообщу отдельно, – добавил Андерс.

Эта реплика задумывалась как ободряющая, хотя на деле значила обратное. Капли воды, не обнаруженные к этому времени, теперь могли появиться на виду только во время входа в атмосферу, а тогда будет уже слишком поздно.

У наземной службы были запланированы и другие задачи для экипажа, включая проверку того, чтобы скафандры вместе с тяжелыми шлемами надежно уложены. Отказ Уолли Ширры надеть шлем во время возвращения «Аполлона-7» на Землю пошел на пользу: в тот раз благополучное возвращение корабля убедило НАСА, что конструкция корабля надежна и что разгерметизация при входе в атмосферу маловероятна. Поэтому ЦУП позволил Борману и его экипажу совершать спуск в более легких и удобных тканевых костюмах, которые астронавты носили во время всего полета.

Андерсу также предстояло перенастроить систему жизнеобеспечения так, чтобы температура в кабине снизилась до 16–17° С. Для тонких комбинезонов это было маловато, но холод не продержится долго: даже при самой лучшей термоизоляции в кабину будет проникать жар от внешней оболочки, разогретой до 2700° С. А к моменту приводнения вокруг корабля будет уже не холодный космос, а 30-градусная жара почти экваториальных вод в южной части Тихого океана, поэтому внутри может стать слишком жарко.

Хотя небо в зоне приводнения обещало быть ясным, метеослужба предсказывала также волны высотой до 1,2 м. Это побудило Маттингли дать еще один совет.

– Поскольку марезин начинает действовать не сразу, поступила рекомендация принять таблетку прямо сейчас, – произнес он в эфир.

Борман не поверил своим ушам: опять марезин? Он летал на самолетах в условиях болтанки, как и его товарищи, и теперь предстоял всего лишь еще один тряский спуск. Впрочем, капком обеспечил себе некоторое прикрытие: он сразу же добавил, что имеет очередной набор предварительных рекомендательных данных для экипажа. Борман решил ответить лишь на один из упомянутых Маттингли пунктов.

– О’кей, ждем. Давай мне данные, – ответил он, не отреагировав на марезин. Не упоминал о нем больше и Маттингли.

Наконец пришло время для необратимой операции – отделения служебного модуля. Как и многое другое в этом полете, оно представляло собой упражнение по контролируемому буйству, когда пироболты разрывают всякую связь между двумя частями корабля. Сразу после этого ЦУП должен был выдать команду обезглавленному теперь служебному модулю запустить направленные вперед двигатели, чтобы уйти назад от командного модуля, после чего ему предстояло влететь в атмосферу и там сгореть.

– Хьюстон, я «Аполлон-8», подтвердите готовность к взводу пиросредств, – передал в эфир Ловелл, запрашивая официального разрешения подготовить пиротехнику – что было эквивалентно выдергиванию чеки гранаты.

– «Аполлон-8», разрешаем взвод пиросредств, – ответил Маттингли.

Получив добро Земли, астронавты вернулись на свои места и затянулись в креслах как можно туже: ослабленных ремней, как при маневрах TLI и TEI, сейчас было абсолютно недостаточно. Борман, пристегнувшись, окинул взглядом Ловелла и Андерса, убеждаясь, что они сделали все правильно. Затем посмотрел на приборную панель, где находились часы. С момента ухода служебного модуля начинался период максимального риска для него и двух его коллег. Меньше чем через час либо они благополучно приводнятся, либо станут жертвами космоса.

В Хьюстоне было чуть больше восьми утра. Все три телеканала вернулись к освещению полета, и голоса телеведущих перемежались словами Пола Хейни, дежурного комментатора ЦУП. Все время полета у микрофона был либо Хейни, либо кто-то из его коллег, однако на экране обычно доминировали ведущие телеканалов. Сегодня они отступили на второй план и дали больше эфирного времени тому, кто был голосом космической программы.

– Маршрут полета, если вы не смотрите на карту, – говорил Хейни ровным бесстрастным тоном, принятым у комментаторов НАСА, – пролегает над северо-восточным Китаем, Пекином, дальше над Токио, и затем мы начинаем снижение к юго-востоку. Точка посадки находится на 165° западной долготы и примерно на 8° северной широты. Кстати, эта точка находится всего в 1000 км к северо-западу от острова Рождества, как уже наверняка отмечали.

Хейни подразумевал атолл Киритимати к югу от Гавайев, который иногда называют тем же именем, что и более известный остров Рождества, находящийся намного западнее. Это, конечно, была натяжка, но Хейни пошел на нее с учетом времени года и обстоятельств полета.

Всего за 90 с до отделения служебного модуля в эфире можно было услышать голос Маттингли, предупреждающего экипаж о том, что в главном испарителе корабля могла кончиться вода. Как и в случае проблемы с испарителем во время первой передачи с окололунной орбиты, при стандартных обстоятельствах такое происшествие требовало бы немедленного внимания. Однако поскольку главный и запасной испарители находились в служебном модуле, им оставалось жить всего полторы минуты. Тем не менее правила полета должны были неукоснительно соблюдаться, поэтому кораблю была дана рекомендация переключиться на запасной испаритель. Андерс ответил на это озадаченным «вас понял», и Хейни оставалось лишь дать телезрителям комментарий об истинной цене такого диалога.

– Экипажу сообщили, что в главном испарителе кончилась вода, – сказал он. – Уж точно экипажу сейчас до этого нет дела.

Ловелл, сидя в центральном кресле, вводил в компьютер команды, которые должны запустить процедуру разделения. Подумав секунду, компьютер обработал запрос и выдал код «99:20», как бы спрашивая у экипажа: исполнять или нет?

– К исполнению, – воскликнул Ловелл.

– К исполнению, – согласился Борман и взялся за ручку управления ориентацией – на случай, если операция пойдет нештатно и корабль отклонится от правильного курса.

Ловелл нажал кнопку «Исполнить». Взорвались пироболты, послышался глухой звук, астронавтов встряхнуло. Командный модуль отделился; служебный модуль, теперь невидимо болтающийся где-то позади, запустил смотрящие вперед двигатели и благополучно отошел назад.

Борман, взглянув на индикаторы положения в пространстве, расслабил руку. Корабль был стабилен.

– Ничего себе толчок, – прокомментировал он. Хорошо представляя себе мощь пиротехники, он был удивлен тем, что сила взрыва чувствовалась так явственно.

ЦУП видел по телеметрии, что отделение служебного модуля прошло, Андерс и Ловелл прочувствовали его на себе столь же отчетливо, как и Борман, поэтому вслух никто ничего не сказал.

Телеведущие на Земле заволновались.

– Отделение должно произойти прямо сейчас, – сказал Кронкайт. – Ждем подтверждения от Пола Хейни.

Но Хейни молчал, и, когда прошла еще минута, Кронкайт начал беспокоиться:

– Мы по-прежнему ждем, когда нам подтвердят отделение модуля, которое должно было произойти через 13 секунд после 10:22 по восточноамериканскому времени, – сказал он. – Подтверждение нам всем доставит радость, очень хочется его получить.

То ли Хейни понял свою промашку, то ли кто-то из следящих за реакцией телеканалов посоветовал ему доставить радость Кронкайту, – и Хейни наконец произнес в эфире:

– Руководитель полета подтвердил отделение.

– Судя по всему, полет «Аполлона-8» проходит благополучно, – с явным облегчением сказал Кронкайт.

Вход в атмосферу теперь был неминуемым, до него оставалось 12 минут. Однако успех предстоящего столкновения корабля с атмосферой требовал еще одного навигационного наблюдения.

Ровно за шесть минут до начала входа Луна – снова далекая – должна была подняться над земным горизонтом, а экипаж в последний раз увидел бы ее из космоса. Если она покажется точно в назначенное время – это будет значить, что траектория «Аполлона-8» верна. Если нет, Ловеллу и Борману придется срочно выполнить сложные операции по навигации и управлению для исправления курса корабля, пока не поздно.

За две минуты до планируемого появления Луны Андерс, следуя полетному плану, объявил:

– Проверка горизонта.

Ловелл, смотревший на Бормана из соседнего кресла, ответил:

– Он этим и занимается.

Андерс, уверенный, что наблюдения за Луной идут как положено, начал зачитывать следующий пункт контрольной карточки:

– Ошибка указателя крена приближается к нулю.

Борман, не отрывая взгляда от горизонта за иллюминатором, ответил только одно:

– О’кей.

– Не забудь: «Ручную ориентацию» в положение № 3, управление угловой скоростью, – продолжил Андерс.

– Да, хорошо, повтори позже, – ответил Борман.

– Хорошо. Просто не забудь.

– Скажи позже, – повторил Борман. – О’кей?

Командир отвел глаза от горизонта и покосился на приборы. Корабль сопротивлялся правильному курсу снижения, отклоняясь вверх и в сторону от пути, по которому должен был следовать. Восход Луны по расписанию внезапно отошел на второй план.

Борман дал небольшой импульс двигателями.

– Смотри, куда его повело… Тангаж завышен, – пробормотал он, затем вновь включил двигатели и попробовал подчинить себе корабль. Обращаясь к Ловеллу, он попросил: – Смотри за отклонением по рысканью, ладно?

– Да, – ответил Ловелл. – Ты чуть левее.

Борман вернул корабль на осевую линию.

– Похоже, у нас небольшой крен, – сказал Андерс.

– Наплевать на крен, – ответил Борман. На самом деле крен тоже был важен, но сейчас он отслеживал рысканье. Мгновением позже он убрал и крен тоже, и корабль наконец стабилизировался.

Андерс проверил индикаторы.

– У нас хороший горизонт, – подтвердил он.

Борман удовлетворенно посмотрел в иллюминатор и улыбнулся.

– А вот и она, видите?

– Да! – воскликнул Андерс, взглянув вперед.

– Видишь?

– Да.

– Как и обещали.

– Что? – спросил Ловелл, следивший за приборами.

– Луна, – в унисон ответили Борман и Андерс.

Ловелл поднял голову и тоже ее увидел: этот маленький мир, как и Землю несколько дней назад, можно было закрыть пальцем.

– За шесть минут, – сказал Борман, глядя в полетный план. – Прямо по расписанию.

Хейни, которому были видны телеметрические данные, показывающие стабильное положение корабля в пространстве, теперь расписал телезрителям последующий порядок событий.

– Сто двадцать тысяч метров – высота, на которой корабль соприкоснется с краем атмосферы. Связь прервется примерно через 25 секунд после этого. Максимальная перегрузка, с которой столкнется экипаж, – 6,8. Второй пик перегрузки, примерно 4,2 g, будет отмечен через четыре-пять минут. Полное отсутствие связи этим утром мы оцениваем примерно в три минуты. Но, поскольку у нас очень мало опыта входа в атмосферу на таких скоростях, мы предупреждаем, что это исключительно оценочные данные.

Монолог был очень неформальным – перечень событий, которые произойдут в предсказуемом порядке; перегрузка, которая будет всего лишь «отмечена» экипажем. Но для Хейни сказать, что у НАСА «очень мало опыта входа при таких скоростях», было все равно что заявить, будто до «Аполлона-8» у людей было очень мало опыта полетов к Луне. На самом деле опыта не было ровно никакого.

Астронавты в корабле тоже сохраняли неофициальный тон. Ловелл, посмотрев в иллюминатор, заметил, что тонкая кожура атмосферы теперь уплотнилась – солнечный свет, пробивающийся сквозь нее, разбивался на спектр тонов от космического черного до темно-синего, затем красного, оранжевого и, наконец, ярко-желтого. Всего три Рождества назад они с Борманом провели две недели, глядя в иллюминатор на эту радужную ленту. Андерс, чрезвычайно занятый во время краткого пребывания «Аполлона-8» на земной орбите шесть дней назад, этого зрелища, скорее всего, не видел вовсе.

– Вижу старое… – начал Ловелл, поведя рукой в сторону иллюминатора.

– Что такое? – спросил Андерс.

– Старое доброе свечение атмосферы, вот что, – ответил Борман.

Андерс взглянул на него и, не очень впечатленный, уткнулся обратно в план полета.

– Свечение атмосферы посмотрю в другой раз, – сказал он.

Ловелл не отставал:

– Ты его никогда не видел. Взгляни.

– Если не увидишь свечение, значок не дадут, – поддразнил Андерса Борман – так стюардессы в самолетах, пытаясь угомонить беспокойных детей, обещают им подарить сувенирные «крылышки» пилота за хорошее поведение.

– Точно, – подтвердил Ловелл.

– Вижу, вижу! – засмеялся Андерс, старательно изображая, как он глазеет в окно. А затем он напустил на себя вид пилота-новичка: – А что, именно сейчас мне полагается спрашивать: «Ловелл, а какая сейчас перегрузка?»

Шутки шутками, но стрелка на индикаторе перегрузок начала дергаться. Свечение атмосферы тем временем стало ярче и уже отражалось от стекол. Отражение становилось все интенсивнее и стало приобретать красный цвет – первый признак трения корабля об атмосферу.

В этот момент НАСА передало на борт напоминание включить радар-ответчик, чтобы спасательные суда могли отслеживать спускаемый аппарат во время падения. Впрочем, ЦУП оставалось лишь надеяться, что астронавты получили и выполнили команду, поскольку сразу после этих слов связь прервалась.

– И мы потеряли сигнал, – объявил Хейни.

Ловеллу не требовались никакие комментаторы – свист в наушниках сам по себе все объяснил. Экипаж вновь остался без связи. Ловелл повернулся к Андерсу.

– Билл, контрольная карточка опять у тебя? – спросил он.

– Она у тебя? – повторил Борман.

– Да, – ответил им Андерс, показывая полетный план.

– Я тебе скажу, когда начнутся перегрузки, – добавил Ловелл уже без всяких шуток.

– Легко не будет, погодите, – сказал Борман и повернулся к Ловеллу: – У тебя еще нет 0,05 g?

Эта величина – 0,05 g – была бы первым указанием на то, что вход в атмосферу начался официально.

– У меня 0,02, – ответил Ловелл.

Случайная шайба, которую пропустили при уборке, теперь обрела сколько-то веса, вплыла в пространство перед глазами и начала замедленно падать.

– А вот и шайба, – сказал Борман. – Можешь поймать?

Однако дотянуться до нее никто не успел – кусок металла куда-то унесло.

Ловелл не сводил взгляда с приборов, отслеживая показания акселерометра и бортового хронометра. Он точно знал, как будут действовать время и тяготение, когда они заодно.

– Будьте готовы – тридцать восемь, тридцать девять, сорок, сорок один… – и умолк. И тут же: – 0,05!

– 0,05, – подтвердил Борман.

– О’кей, дождались! – воскликнул Андерс.

– Держитесь! – бросил Борман.

– Нарастает, – сказал Ловелл.

– Отсчитывай перегрузку! – скомандовал Борман.

– У нас 1 g! – объявил Ловелл.

Астронавты замолчали примерно на 20 секунд, перегрузка стремительно росла. Ловелл видел, как стрелка доползла до двух, затем до трех, до четырех и дальше.

– Пять, – сказал он с усилием, пытаясь выговорить это слово, пока сила впятеро больше нормальной земной гравитации давила ему на грудь. Затем сверху положили еще один камень.

– Шесть, – процедил он сквозь зубы.

Красное свечение за бортом сменилось огненно-оранжевым, затем темно-желтым, затем ярко-желтым, затем чистым, почти слепящим белым. Астронавты щурились; Борману казалось, будто он находится внутри флуоресцирующей лампы. Белый свет, которому уже некуда было становиться ярче, держался на том же уровне; перегрузки, которые не знали никаких пределов, дошли до 6,84 g.

Затем, наконец, «поезд» пошел вверх и перегрузки стали снижаться.

– Четыре, – сказал Ловелл с некоторым облегчением от ослабления давления.

– Ничего себе, а? – сказал Андерс.

Через миг Ловелл, которому теперь дышалось еще легче, в очередной раз доложил:

– У нас меньше 2 g.

– Отлично, ребята, – сказал Борман.

Передышка не была долгой. Экипажу еще предстоял финальный спуск, когда перегрузка вновь превысит 4 g. До земной поверхности оставалось 53 300 м, и корабль находился в свободном падении. Два тормозных парашюта, диаметром почти 4 м каждый, будут введены только на высоте около 7500 м, отчего корабль замедлится до скорости 300 км/ч – меньшей, но по-прежнему смертельной. И лишь на высоте около 3000 м раскроются три главных парашюта, каждый диаметром 25,5 м, которые затормозят корабль до приемлемой скорости.

И даже тогда ее «приемлемость» будет лишь относительной. Корабль ударится о воду на скорости всего 35 км/ч – почти пустяк, если вы летите в аппарате, который считаные минуты назад двигался со скоростью в тысячу раз большей. Однако 35 км/ч – это 9,8 м/с, на этой скорости вода при ударе кажется твердой и наносит удар с такой силой, что щелкают зубы. Продуманное расположение парашютов немного смягчает проблему: они закреплены так, что корабль висит немного косо, так что командный модуль не ударяется о воду широким плоским дном, а входит в нее передней кромкой. Кроме того, сиденья астронавтов монтируются на сминаемых алюминиевых опорах, которые сжимаются от столкновения и принимают на себя часть удара.

Однако все это предназначалось для более позднего этапа, когда «Аполлон-8» подойдет ближе к земной поверхности и будет двигаться медленнее, чем сейчас.

Далеко внизу, в Тихом океане, с палубы авианосца «Йорктаун» уже начали взлетать вертолеты и подтягиваться к тому участку, где ожидалось приводнение командного модуля. После прибытия спасательных команд вертолетам оставалось лишь зависнуть в воздухе и сохранять позицию.

«Аполлон-8» еще не вышел на связь. До этого рубежа космическому кораблю оставалась еще как минимум минута, и Хейни в своих комментариях старался не взвинчивать ожидания публики.

– Судя по нашим графикам, корабль сейчас должен находиться примерно в 65–67 км над земной поверхностью, – произнес он.

В фоновом режиме до Хейни доносились слова Маттингли, повторяющего предварительные вызовы в адрес корабля: если их слышал Хейни, то слышали и телезрители. Им нужно было объяснить, что ответа сейчас ждать не нужно.

– Кен Маттингли только что вызвал корабль и честно назвал это проверкой связи, – сказал Хейни. – Ответа пока нет.

Кронкайт, который определенно не собирался умерять ожидания публики, вклинился в трансляцию и заявил более открыто:

– Если потеря связи завершится как запланировано, то она должна закончиться примерно через 10 или 11 секунд.

Десять и затем одиннадцать секунд прошли, от экипажа по-прежнему не доносилось ни слова.

– «Аполлон-8», я Хьюстон через «Хантсвилл», – сказал в эфир Маттингли, пытаясь достучаться до экипажа через корабль «Хантсвилл» поисково-спасательного комплекса.

И вновь никакого ответа.

– И Кен вызывает экипаж вторично, – прокомментировал Хейни. – Примерно три с половиной минуты с момента потери связи.

Несколько секунд спустя по ЦУП пронеслась весть, что «Хантсвилл» только что услышал «Аполлон-8» в S-диапазоне. Все ждали, конечно, большего, но такая новость хотя бы означала, что корабль цел.

Хейни поспешил огласить это на широкую публику.

– «Хантсвилл» сообщает, что там получен сигнал в S-диапазоне, – объявил он.

– Есть сиг… – сунулся было Кронкайт.

Его прервал Хейни:

– «Хантсвилл» немедленно послал обратный вызов, но контакта не было, – твердо сказал он. – «Хантсвилл» снимает объявление.

Кронкайт явственно застонал.

– Я думал, мы их поймали, – сказал он.

Связи не было уже четыре минуты. В домах Бормана, Ловелла и Андерса не раздавалось ни звука, кроме как из телевизора и из служебного репродуктора. Дети – все 11 на три семьи – не спали; старшие, понимающие происходящее, смотрели репортаж. Все три матери семейств в эти последние мгновения полета сидели в своих гостиных, окруженные детьми.

Пауза перевалила за четыре с половиной минуты, затем приблизилась к пяти.

– Прошло всего две минуты сверх того срока, когда мы должны были услышать космический корабль, – печально возгласил Кронкайт.

– Хьюстон «Аполлону-8» через «Хантсвилл», – вновь вызвал Маттингли.

До следующей попытки он выждал почти минуту.

– «Аполлон-8», «Аполлон-8», я Хьюстон, – попробовал он снова.

Последовали еще 15 секунд ожидания.

И затем, наконец, сквозь густые помехи пробился прерывающийся, но различимый голос Джима Ловелла, заполнивший все наушники в ЦУП и все гостиные на планете.

– Хьюстон, я «Аполлон-8», прием.

– И… – начал Хейни, но голос прервался, понадобился еще один вдох, – вот и Джим Ловелл!

– Ха-ха! – воскликнул Кронкайт.

– Продолжайте, «Аполлон-8», слышу вас нечетко и громко, – произнес Маттингли.

– Понял, – прокричал Борман сквозь треск и рев плазменного облака вокруг корабля, которое только-только начало рассеиваться. – Тут настоящее облако пламени! Все нормально!

– Он говорит, что все нормально! – повторил Хейни.

– Почти все позади, кроме оваций, ребята, – сказал Борман Ловеллу и Андерсу.

Высотомер на приборной панели показывал, что корабль стремительно приближается к 7300 м, а это значило, что тормозные парашюты вот-вот должны раскрыться.

– Смотрите, чтобы пятки были зафиксированы, – крикнул Андерс Борману и Ловеллу, напоминая оттренированную процедуру.

Борман выглянул в иллюминатор.

– Вот они! – сказал он, когда слетел конический нос капсулы и стали вытягиваться, раскрываясь, два красно-белых тормозных парашюта.

Астронавтов бросило назад в креслах; слабая связь вновь успела прерваться, и экипаж даже не стал вызывать Землю, чтобы подтвердить раскрытие парашютов.

Андерс не спускал глаз с высотомера, который теперь отсчитывал высоту медленнее и приближался к отметке 3000 м.

– Приближаемся к трем тысячам, – доложил он через несколько секунд. – До основных одна секунда.

Секунда прошла, и чуть ниже заданной высоты вышли основные парашюты. Астронавтов вновь тряхнуло, и спуск корабля ощутимо замедлился.

Вновь появилась связь, в наушниках раздался новый голос, совершенно незнакомый.

– Говорит «Воздушный Босс-1», – объявил кто-то, используя позывной спасательного вертолета. Фоном шел безошибочно узнаваемый звук вращающихся лопастей. – Слышим вас очень хорошо, очень хорошо. Радар вас показывает к юго-западу от корабля, около 40 км.

– Вас понял, – ответил Ловелл.

Космический корабль пролетел отметку 2500 м, затем 1800 и, наконец, 1500. После полета длиной в 750 000 км корабль теперь находился чуть выше километра над поверхностью океана.

– Космический корабль на тысяче, – доложил «Йорктауну» пилот вертолета, подразумевая 1000 футов – чуть больше 300 метров.

– Сгруппироваться! – крикнул Борман Ловеллу и Андерсу.

– Добро пожаловать домой, джентльмены, – сказал пилот за несколько секунд до срока. – Поднимем вас на борт без промедления.

– Приготовиться, – объявил Борман экипажу. – Приготовиться к посадке на Землю.

Через миг трое астронавтов почувствовали, как твердая рука Земли ударила их в спину. Космический корабль то ли вошел, то ли врезался в бурные воды Тихого океана. Опоры под креслами запланированно подломились, но удар все же был очень сильным.

Экипаж этого почти не заметил. Борман победно вскинул кулак, Ловелл и Андерс издали громкий клич, все трое переглянулись и расплылись в улыбке.

– «Йорктаун», я «Спасатель-3», – доложил пилот вертолета. – В настоящий момент космический корабль находится в воде.

Уолтер Кронкайт, в голосе которого слышалось облегчение и ликование, сделал эту новость публичной:

– Космический корабль «Аполлон-8» вернулся из полета!

Полет был завершен. Однако космический корабль в океане совсем не то же, что астронавты на борту авианосца. В ту минуту «Аполлон-8» находился примерно в 6 км от корабля, но помимо расстояния помехой служило еще и время. Приводнение состоялось в 04:51:50 утра по гавайско-алеутскому времени, или в 10:51 утра по времени Восточного пояса.

Найти «Аполлон-8» в предрассветной тьме не составляло труда – на его носу мигал белый маяк, а радиомаяк, работавший с момента входа в атмосферу, по-прежнему посылал сигналы. Однако раннее утро – время охоты тихоокеанских акул, и ни астронавтам, ни ныряльщикам привлекать к себе их грозное внимание совсем не хотелось. Поэтому астронавтам оставалось болтаться на волнах и дрейфовать в герметичном командном модуле до первых лучей солнца – как минимум полчаса. Как только небо посветлеет, спасателям понадобится еще час на то, чтобы спрыгнуть в воду и присоединить к космическому кораблю плавучий «воротник», который позволит астронавтам покинуть свое суденышко, не свалившись в море. Только после этого откроют люк и извлекут экипаж, а затем астронавтов одного за другим поднимут на вертолет и доставят на «Йорктаун».

Ожидание спасателей не было приятным. Метеорологи НАСА, предсказавшие волнение в указанном районе, оказались правы, а вот прогноз насчет волн до 1,2 м высотой оказался неверным: в реальности волны доходили до 1,8 м. И хотя снижение температуры в кабине до 16–17° С перед входом было удачным решением, эта внутренняя прохлада давно уже сменилась невыносимой жарой сначала из-за трения об атмосферу, а затем из-за высокой температуры в почти экваториальной части Тихого океана. Горячий спертый воздух вместе с болтанием на волнах не обещали желудкам астронавтов ничего хорошего.

Хуже того, из-за волн модуль вскоре перешел из позиции, называемой в НАСА «стабильная один», в позицию «стабильная два» – говоря простым языком, перевернулся вверх ногами. Теперь астронавты висели на ремнях в условиях земного притяжения, от которого успели отвыкнуть, и смотрели вниз на приборную панель. У Бормана оставалась возможность активировать три надувных поплавка, упакованные в носу спускаемого модуля рядом с уже использованными парашютами, и Борман, не теряя времени, этим воспользовался. Однако на то, чтобы с их помощью перевернуть корабль в нормальное состояние, потребовалось некоторое время. ЦУП и спасательные вертолеты заметили, что астронавты говорят мало, как обычно и ведет себя человек, который борется с подкатывающей к горлу тошнотой.

– Заберите нас отсюда, – наконец передал в эфир Андерс, почти не шутя. – Я тут не моряк на лодке.

Ловелл, представитель ВМС в компании двух летчиков ВВС, благополучно справлялся с морской болезнью. Андерс тоже. Борман же, для которого полет к Луне начался с проигранной битвы против взбунтовавшегося желудка, вновь потерпел поражение. Если «Аполлон-8» предназначался для установки в музее – а именно таковы были планы, – то музейщикам предстояло сначала потрудиться над уборкой.

В конце концов небо посветлело, вертолеты приблизились, и спасатели спрыгнули в воду. Они помахали астронавтам через иллюминаторы, которые меньше 72 часов назад вмещали в себя светлую, суровую поверхность Луны; астронавты при виде улыбающихся незнакомых лиц помахали в ответ. После установки поплавка один из водолазов постучал по люку, давая команду выходить. Ловелл, сидевший в середине – на том самом месте, где сидел Эд Уайт в другом корабле почти два долгих года назад, – легко открыл эту маленькую дверцу.

Свежий воздух и теплый ветер Тихого океана хлынули в капсулу, сменяя собой душный воздух, которым астронавты дышали почти неделю.

– С прибытием домой, парни, – сказал главный из водолазов.

Астронавтам помогли выбраться из капсулы на поплавок, а затем на спасательный плот – вначале Ловеллу, затем Борману, после Андерсу. Спасательная корзина подняла их в зависший над головой шумный вертолет, команда которого салютовала каждому из астронавтов, поднимаемому на борт.

– Поздравляю, сэр, – сказал Борману пилот Дональд Джонс. – Отличный вход в атмосферу.

– Все было автоматически, – запротестовал Борман, – мы ничего не делали.

Командир первого экипажа, слетавшего к Луне, отлично понимал, что в ближайшие недели ему предстояли поздравления и аплодисменты, однако он уже решил, что принимать восхваления он будет только за действия, которые предпринял лично. Кроме того, у него была и другая забота.

– А бритву кто-нибудь захватил? – спросил он.

– Вот, сэр, – ответил вертолетчик помоложе, вручая Борману электробритву.

Борман некогда услышал много подколок из-за клочковатой светлой бороды, которая отросла за две недели полета на «Джемини-7»; за тот же полет Ловеллу удалось отрастить чуть ли не окладистую бороду. Теперь командир «Аполлона-8» включил бритву и сбрил щетину, отросшую за шесть дней, чтобы на этот раз никто над ним не посмеивался.

Когда вертолет наконец приземлился на палубу «Йорктауна», астронавтов уже ждала красная ковровая дорожка. Дверь открылась, и из вертолета показались астронавты, с улыбкой машущие руками в ответ ликующему экипажу авианосца. В Хьюстоне сотрудники ЦУП скрупулезно соблюдали правило не праздновать окончание полета до этого самого момента. Увидев, что астронавты доставлены на авианосец, операторы тоже разразились радостными криками, принялись обниматься, пожимать друг другу руки и раскуривать сигары.

Астронавты шли между шеренгами моряков с их приветственными возгласами, в ответ махая руками и выкрикивая «спасибо». В конце ковровой дорожки их приветствовал капитан Джон Филд, командующий авианосцем, который подарил им бейсболки с надписью «Йорктаун», – астронавты сразу же их надели как в силу традиции, так и с искренней благодарностью за усилия, предпринятые ради них. Затем астронавты пожали руку Филду, и тот пригласил Бормана к микрофону, установленному специально для него.

Никаких речей Борман не готовил, однако не упустил возможности высказать благодарность экипажу авианосца.

– Мы с Джимом как-то все время летаем в декабре, да? – сказал он, и экипаж авианосца разразился понимающим смехом. – В тот раз мы успели вернуться до Рождества. На этот раз нет, и мы хотим принести извинения за то, что задержали вас здесь на каникулах.

После нескольких фраз и благодарностей астронавты спустились в медотсек, где их ждало послеполетное медицинское освидетельствование. Вскоре им предстояло принять телефонный звонок от президента Джонсона и еще один от вице-президента Хамфри, и поздравительные сообщения и телеграммы, подписанные мировыми лидерами, уже посыпались в адрес астронавтов – У Тан из ООН, королева Елизавета из Букингемского дворца, премьер-министр Гарольд Вильсон с Даунинг-стрит, 10, а также президенты Франции, Италии и многих других стран. Кремль также прислал поздравления; более того, Белый дом с помощью прямой линии Вашингтон – Москва, установленной в качестве прямого средства связи во времена военной эскалации, извещал советское руководство о ходе полета.

«Примите, г-н Президент, наши поздравления в связи с успешным завершением полета космического корабля “Аполлон-8” вокруг Луны», – писал председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный в своей официальной телеграмме Линдону Джонсону. Этот полет, отметил Подгорный, стал «новым достижением в освоении человеком космического пространства».

В подтексте телеграммы читалось, что США только что выиграли крупную битву в холодной войне, и официальный представитель соперничающего государства – пусть нехотя, но любезно – это признавал. В соревновании, где исход так часто бывал неоднозначным, «Аполлон-8» занес на счет Америки чистую победу.

Астронавты на борту авианосца, приняв душ, облачились в свежие белые полетные комбинезоны, причесались, надели кепки «Йорктауна» – и вскоре уже вновь взбирались по металлическому трапу на палубу. К тому времени спускаемый аппарат подняли на борт и отгородили для него часть палубы.

Астронавты подошли к своему кораблю и осмотрели его. По любым меркам корабль был уже нерабочим: краска на боках сошла из-за нагрева в атмосфере, теплозащитный экран наполовину сгорел. Конический нос был сброшен, чтобы можно было использовать парашюты и надувные поплавки, и теперь передняя часть капсулы выглядела незаконченной, даже дефектной.

Люк был приоткрыт, и астронавты заглянули внутрь: там царил беспорядок. Оттуда еще можно было взять сколько-то сувениров – полетные планы, фонарик, быть может, так и не открытые миниатюрные бутылки с бренди. Однако теперь командный модуль был уже нерабочим и принадлежал истории.

Джим Ловелл и Билл Андерс, глядя на свой космический корабль, испытывали острое чувство незавершенности. Будь у них шанс – они хоть завтра взяли бы новый корабль и отправились в следующий полет, только на этот раз с посадкой на Луне, вокруг которой они только что летали.

Фрэнк Борман ничего такого не чувствовал. Ему дали задание, он его выполнил и вернулся домой. Фрэнк прочувствованно похлопал командный модуль по покрытому шрамами боку, повернулся и пошел прочь, не оглядываясь.