Глава 14

Телеканалам предстояло собрать миллиардную аудиторию. Никто не думал, что такое возможно, по крайней мере возможно сейчас, в 1968 г., когда миллиард зрителей – это почти треть населения всей планеты, оставившая свои дела и приникшая к телевизорам ради одной передачи.

И все же цифры, получаемые телеканалами, говорили о другом. Первую трансляцию с «Аполлона-8», вышедшего на лунную орбиту, которая состоялась в неудобное время, смотрели не только в Северной Америке и Западной Европе. Ее смотрела вся Европа по обе стороны границы между западным и восточным лагерем – даже включая мрачный серый бункер, каким был тогда Восточный Берлин. Страны социалистического блока либо раздвигали «железный занавес» ради получения телесигнала, либо отказывались принимать меры против людей, которые пиратским способом настраивались на нужную частоту. Первую трансляцию смотрели также в Центральной и Южной Америке, в Японии и Южной Корее, а также почти по всей зоне военных действий, которую представляла собой Юго-Восточная Азия. Трансляцию смотрели в Индии, Африке и Австралии. Смотрели на американских военных судах и на военных базах по всему миру. Смотрели почти везде, где наличествовали телевидение, электричество и люди, желающие настроить свои телевизоры на первую в истории трансляцию из другого мира.

– Ваш телерепортаж имел большой успех, – объявил экипажу Майк Коллинз утром накануне Рождества. – Его смотрели большинство стран на соседней с вами планете, Земле.

Это количество зрителей должна была с гарантией перекрыть предстоящая вечерняя трансляция – передача, которая будет идти во время сочельника в Западном полушарии: люди соберутся семьями и пригласят друзей, к моменту репортажа они (по крайней мере в часовых поясах Америки) посидят за праздничным ужином, споют рождественские песни и устроятся на диванах перед телевизором в ожидании слов, которые произнесут для них трое астронавтов с окололунной орбиты. Астронавты ко времени включения будут совершать девятый виток вокруг Луны, а после десятого им предстояло вновь запустить двигатель и вернуться на Землю. Если двигатель сработает, передача запомнится как лирическое празднование в честь отлично выполненного задания. Если нет – трансляция станет элегией.

Имиджмейкеры НАСА, возможно, не в полной мере предвидели огромную численность аудитории, которая в тот день соберется перед экранами, однако они подозревали, что количество зрителей будет рекордным. И еще до запуска корабля решили, что обращение с орбиты должно звучать солидно.

– У вас будет самая многочисленная публика за всю историю, – заявил Джулиан Шир, главный по связям с общественностью в Хьюстоне, в разговоре с Борманом за несколько недель до полета. – Никакая вечерняя рождественская телепередача никогда не собирала больше публики, чем ожидается в вашем случае. И у вас будет пять-шесть минут.

– Ну что ж, Джулиан, отлично, – ответил Борман. – И что мы делаем?

– Делайте что угодно подходящее, – только и сказал Шир.

Борман, поразмыслив над советом, так ни к чему и не пришел. Тогда он обсудил его с Ловеллом и Андерсом, однако те тоже ничего не придумали. Поэтому Борман обратился к своему другу по имени Сай Бурджин, который работал на Информационное агентство США, и попросил совета. Однако Бурджин, которому по работе надлежало подавать американскую жизнь и историю в самом привлекательном для остального мира свете, тоже ничем не смог помочь. Он передал вопрос Джо Лейтину, бывшему репортеру телеграфного агентства, который позже служил у Кеннеди специалистом по связям с общественностью, а сейчас работал на президента Джонсона.

Лейтин согласился поразмыслить над вопросом. Он попробовал несколько подходов, ни к чему не пришел, а затем спросил совета у своей жены Кристины. Та тоже не знала, что должны говорить в такой ситуации астронавты. Ночью Джо уселся в кухне за пишущую машинку и напечатал подходящие на первый взгляд слова, однако, перечитав фразу, Лейтин скомкал бумагу и начал все снова. Часы шли за часами, скомканные листы бумаги, вытащенные из машинки, покрывали пол. Наконец в четыре часа утра на кухню пришла его жена и сказала, что у нее есть идея. Выслушав жену, Лейтин улыбнулся. Идея была отличной.

Лейтин поделился ею с Борманом, Ловеллом и Андерсом, и те согласились. НАСА тоже. Слова, предложенные женой Джо Лейтина, были напечатаны на листе огнеупорной бумаги (после «Аполлона-1» другую бумагу иметь на борту не позволялось), и страницу положили под заднюю обложку полетного плана. Там она оставалась почти до конца полета – до сочельника.

В Хьюстоне время шло своим чередом; предрождественский день тянулся слишком медленно для тех, кто обеспечивал полет, а уж тем более для любящих семей всех троих астронавтов. Операторы, свободные от дежурства, изнывали дома без дела и в конце концов один за другим (многие – за несколько часов до смены) приехали в Космический центр, хотя их раннее появление в тот день не планировалось и не ожидалось.

С самого начала космической программы ЦУП во время полетов работал трехсменными циклами. Однако НАСА уже планировало ввести четыре смены вместо трех: восемь рабочих часов на 16 часов отдыха – такой график слишком изматывал сидящих за пультами людей, чья напряженная работа делала возможными космические полеты к Луне. Впрочем, сегодня никакая усталость не имела значения. Крис Крафт, Джин Кранц, Боб Гилрут, Джордж Миллер и другие высшие чины агентства ушли из рабочего зала лишь ненадолго – съездить домой принять душ, переодеться и, если совсем нет сил, немного поспать.

К середине и концу дня подтянулись и другие операторы. Оглядевшись в поисках свободного кресла, они подтаскивали его к тому пульту, за которым обычно работали, и усаживались за плечом дежурного. Кому стула не досталось – те попросту стояли у стены или бродили по залу.

Милт Уиндлер принес с собой сверток, в котором были красно-синие флаги с белой цифрой 1. В нужный момент, если все пройдет гладко, он раздаст флаги всем присутствующим.

Ближе к вечеру, когда Майк Коллинз уже сменился с дежурства, Борман специально спросил нового капкома, Кена Маттингли, одного из немногих астронавтов, еще не обзаведшихся семьей.

– Эй, Кен, – окликнул его Борман, – как ты умудрился попасть в такую смену? Вечно они на сочельник назначают холостяков!

– Я бы все равно сегодня никуда больше не пошел, только сюда, – ответил Маттингли.

В домах Бормана, Ловелла и Андерса жены занимались тем же, чем всю предыдущую неделю: присматривали за детьми, принимали гостей и отвечали на бесконечные вопросы репортеров. Сьюзен Борман, которой едва удавалось поспать, чувствовала себя изможденной и опасалась, что по ее виду это заметно. Она заранее записалась на сегодня в парикмахерскую: во-первых, если все равно нужно куда-то девать время, то почему бы не потратить его на то, чтобы выглядеть ухоженной перед фотографами и телеоператорами, а во-вторых, именно такое обыденно-деловое поведение и было частью имиджа, который НАСА стремилось показывать публике.

Валери Андерс сидела дома с детьми и выходила каждый раз, когда ее слова требовались для прессы; в остальное время она старалась не показываться никому на глаза. Жена астронавта-новобранца, она демонстрировала на удивление крепкие для новичка нервы; причиной тому была привычка держать в узде собственное настроение, создавая для этого нужную среду.

Подобно Сьюзен Борман и Мэрилин Ловелл, Валери заранее знала всю важность запуска двигателя для LOI и не ложилась спать в ту ночь. Решающие минуты она провела так, как спланировала заранее: рядом с репродуктором, в затемненной гостиной, где единственными источниками света были рождественские огни на елке и горящий камин. Среди немногочисленных близких, присутствующих здесь, была ее старая школьная подруга, а также Джен Армстронг – жена астронавта Нила Армстронга – и Дейв Скотт, летавший с Армстронгом на «Джемини-8»; ему с двумя другими астронавтами через два месяца предстоял полет на «Аполлоне-9». Пока экипаж совершал маневр, Скотт, склонившийся к репродуктору, объяснял Валери непонятные для нее фразы.

Узнав об успешном окончании маневра, Валери вышла к репортерам и в общении с ними продемонстрировала лоск, больше подобающий сенатору, а не молодой жене героя.

– Значение исторических событий не поддается немедленному осмыслению, – сказала она. – Потенциальное влияние события и его величие невозможно оценить сразу же. И хотя история создается сегодня, нам всем нужно осознать, что за будущей посадкой на Луну стоят годы усилий многих людей.

Репортеры кинулись записывать ее слова, а Валери, исполнив долг, вернулась в комнаты – посмотреть, не успели ли ее пятеро детей разнести весь дом за короткие мгновения ее отлучки.

Мэрилин Ловелл – самая опытная из трех жен и в сущности самая опытная жена астронавта в мире, если судить по количеству времени, проведенного ее мужем на орбите, – знала, что ей необходимо поспать, и даже успела прикорнуть сразу после окончания маневра LOI и завершения первого телерепортажа. Она знала также, что ей по возможности нужно выскользнуть ненадолго из дома.

Рождественская неделя для нее и ее семьи всегда была связана с церковью, и в Хьюстоне Ловеллам удалось найти уютный епископальный приход, которым руководил известный в округе священник, отец Дональд Рейш: он теперь хорошо знал всю семью. Прийти на рождественскую службу было немыслимо: для этого ведь требовалось приготовить детей и проникнуть с ними сквозь толпу репортеров, которая мгновенно окружила бы всю семью, если бы Ловеллы появились на лужайке перед домом.

Поэтому Мэрилин позвонила отцу Рейшу и спросила, нельзя ли ей прийти пораньше и побыть в храме без свидетелей. Священник согласился, и ближе к вечеру Мэрилин вышла из дома в одиночку, постаралась сократить вопросы прессы до минимума, быстро села в машину и доехала до храма.

Войдя в храм, она увидела, что там почти пусто: на месте были только отец Рейш и органист. Зажженные свечи, органная мелодия. Отец Рейш, поприветствовав Мэрилин, довел ее до алтаря, и Мэрилин помолилась. Она радовалась возможности побыть в одиночестве и была благодарна за все усилия, предпринятые ради нее.

– Вы все это сделали для меня? – спросила она отца Рейша.

– Вы ведь пропустите сегодняшнюю мессу. Значит, да, – скромно ответил священник.

Мэрилин улыбнулась, поблагодарила отца Рейша и поспешила обратно к машине. Уже темнело, и, чтобы избежать толп, ей предстояло ехать обратно в Тимбер-Коув по слабо освещенным улочкам. Впрочем, за годы жизни здесь она успела отлично изучить маршрут. На подъезде к дому деревья над дорогой вдруг словно расступились: прямо перед глазами в небе висела Луна. Мэрилин остановила машину и посмотрела вверх.

«Там, наверху, Джеймс», – подумала она.

Не отпуская эту мысль, она немного посидела в бездействии, а затем завела машину и поехала к ярко освещенному, заполненному людьми дому. До ночной телетрансляции оставалось еще несколько часов, к тому времени в доме еще прибавится и огней, и людей.

Из трех человек, кружащих вокруг Луны на маленьком корабле «Аполлон», Борман единственный не скрывал крайней усталости. Ловелл казался совершенно неутомимым, однако для него пребывание в космосе всегда было ни с чем не сравнимым счастьем. Кроме того, он терпеть не мог сидеть без дела и обожал работу, а при сложностях навигации транслунарного маршрута ему всегда находилось дело. Даже когда полетным планом предписывался отдых, Ловелл радостно устремлялся в отсек оборудования, чтобы заняться наблюдениями или малыми коррекциями траектории.

Андерс же не мог усидеть на месте. Он был всего лишь пятью годами младше Бормана и Ловелла, однако при взгляде на то, как Андерс переносится от одного иллюминатора к другому, отыскивает нужные объекты и делает снимки, Борман неизменно вспоминал своих сыновей, какими они были в начальной школе.

На деле, конечно же, Андерс и Ловелл тоже были выжаты – Борман не мог не заметить их покрасневших глаз и периодических зевков, которые они старались скрыть. Кроме того, Ловелл, не без основания гордившийся своим безошибочным обращением с компьютерной клавиатурой – «как пианист на концерте», часто повторял он, – не мог утаить ошибок. Компьютер обычно не производил звуков, однако, если Ловелл вводил неверную команду, система выдавала предупреждающий сигнал. До Бормана они стали доноситься слишком уж часто – явный знак того, что усталость делает свое дело.

Несмотря на то что правила полета на этот раз позволяли всем трем астронавтам спать одновременно, Борман настоял, чтобы один из экипажа всегда оставался начеку.

– Я посплю часок, – заявил он Ловеллу и Андерсу. – Одному из вас тоже надо бы.

Ловелл в отсеке оборудования неопределенно кивнул. Андерс поднял руку: «Одну минуточку!»

Борман не собирался отдавать официальный приказ – по крайней мере пока, но мог подать личный пример. Он подплыл к отсеку оборудования, развернул спальный мешок и вернулся удостовериться, что корабль в полном порядке. Решив, что все в норме, он переместился обратно в отсек оборудования.

Почти сразу же Андерс и Ловелл услышали его мерное дыхание. Весь следующий час двое астронавтов работали над фотосъемкой вместе. Ловелл, официальная должность которого называлась «пилот командного модуля» и которому опыт и ранг позволяли в любой момент принять на себя руководство кораблем, произвел несколько разворотов, ориентируя его под нужными Биллу углами. Андерс по необходимости перемещался между иллюминаторами, стараясь соблюдать правильные настройки для каждого кадра.

К концу часа оба астронавта столкнулись с особо сложным объектом.

– Он на десять градусов левее? – прошептал Ловелл.

– Да, прямо сейчас. Крена хватит? – спросил Андерс.

– Сделаю как тебе надо.

– Ведешь сейчас?

– Да, веду прямо сейчас.

Произносимые шепотом реплики продолжались, корабль менял положение. В какой-то момент Ловелл переусердствовал, пришлось запустить обратную пару двигателей и остановить корабль.

– А-а-а! – воскликнул он.

– Что случилось? – спросил Андерс.

– Нет, все хорошо, – уверил его Ловелл.

– Не разбуди Фрэнка.

Однако было поздно, Борман уже проснулся: движения корабля и непрекращающийся шепот оказались слишком большой помехой. Он выплыл из спального мешка, потер глаза и огляделся.

– Прости, Фрэнк, не собирался тебя потревожить, – сказал Ловелл.

Борман отмахнулся. Час сна пошел ему на пользу: полноценного отдыха он, конечно, не получил, но самочувствие ощутимо улучшилось. Однако при взгляде на двоих товарищей он заметил, что этот час не прошел для них даром, усталость на лицах проступила еще сильнее. Он был не прочь дать им больше времени, до самого конца седьмого витка, и тогда они, хочешь не хочешь, ушли бы в зону отдыха, забрались в спальные мешки и, как это называлось в Вест-Пойнте, перешли бы в «местное горизонтальное положение».

Но время, которое Борман дал им на отдых, они потратили на отработку контрольных карточек и на другие обязанности, продиктованные капкомом. Затем, в конце витка, Коллинз вышел на связь и задал еще одну серию работ: зарядить аккумулятор, взболтать компоненты в криогенных баках, проверить телеметрию – и все это вдобавок к непрекращающейся работе по отслеживанию объектов на поверхности Луны.

Это было уж слишком. Борман раздраженно включил микрофон.

– Хьюстон, я «Аполлон-8», – вызвал он.

– Прием, говори, Фрэнк.

– Хочу отменить наблюдения за контрольными точками на следующем витке, – объявил он.

– Понял, ты хочешь отменить контрольные точки один, два и три на следующем витке, – произнес Коллинз.

– Верно. Мы все очень устали.

– О’кей, Фрэнк.

После этого, чтобы точно не осталось сомнений, Борман вновь включил микрофон.

– Мы отменяем все, – объявил он. – Я останусь на посту, буду держать корабль вертикально и сделаю несколько автоматических снимков. Но Биллу и Джеймсу надо поспать.

– Принято, – ответил Коллинз. – Вас понял.

– Невероятно, как эти ребята шлют указания, – пробормотал Борман. – Совершенно невозможно выполнить.

– Я хочу попробовать, – осторожно предложил Андерс, указывая на камеры и полетный план.

– Нет, ты попробуешь, и мы сделаем еще одну ошибку, – отрезал Борман. – Отправляйся спать.

Андерс помедлил, и Борман почти рявкнул:

– Немедленно! Спать! Я не шучу.

– Может… может, вон ту штуку? – спросил Андерс, неопределенно указывая в иллюминаторе какой-то объект, который он раньше собирался снимать.

Борман закатил глаза.

– Вопрос закрыт. Идите спать оба, парни.

Андерс, по-прежнему не выпуская из рук камеры, не очень-то спешил повиноваться.

– К черту остальное! – резко бросил Борман. – Видел бы ты свои глаза. Ступай спать.

Андерс, наконец сдавшись, скрылся в отсеке оборудования.

– Немного поспите – и почувствуете себя намного лучше, – чуть мягче произнес Борман.

Ловеллу, в отличие от Андерса, никакие уговоры не потребовались. Он уже летал под командованием Бормана и не всегда с готовностью ему подчинялся, однако на этот раз он и сам жаждал исполнить указание командира. Второго напоминания ему не потребовалось: он отплыл в свой угол и почти мгновенно уснул.

Борман устроился в своем крайнем левом кресле.

– Ловелл уже храпит, – тихонько сообщил он оператору.

– Да, – ответил Коллинз. – Нам здесь слышно.

Приближалось время рождественской телетрансляции; Борман, Ловелл и Андерс летели над обратной стороной Луны. Закончился седьмой виток, во время которого Ловелл и Андерс по большей части спали, затем восьмой. Теперь до восстановления связи с Землей и начала передачи оставалось меньше 15 минут, а экипаж по-прежнему не очень четко представлял себе, чем занять эфирное время.

Джулиан Шир изначально пообещал, что передача продлится шесть или семь минут, однако в полетном расписании на это отводилось не менее 20. На последние несколько минут был определенный план, однако у астронавтов из-за сплошной занятости не очень-то хватало времени подумать, чем они будут развлекать такую огромную аудиторию.

– Надо придумать что-то подходящее, – сказал Борман, пока Андерс доставал камеру и настраивал ракурсы. На случай, если остальные двое запамятовали, он добавил: – Слушателей будет больше, чем у любой известной личности в истории.

И поскольку у Ловелла с Борманом не нашлось полезных идей насчет того, чем занять такую массу людей, Борман предложил:

– Давайте каждый расскажет о чем-нибудь одном, что поразило нас больше всего из увиденного, и опишет это.

В ответ последовала тишина.

– О’кей? – спросил Борман.

Остальные двое пожали плечами, и вопрос был решен.

Когда экипажу оставалось пройти последние километры над невидимой стороной Луны, в нью-йоркской студии вышел в прямой эфир Уолтер Кронкайт. В отличие от астронавтов, которые не знали, чем занять эфирное время, Кронкайт с его многолетним опытом работы на камеру легко заполнял время разговорами, дожидаясь возобновления связи с космическим кораблем.

– «Аполлон-8» совершает девятый, предпоследний виток вокруг Луны, – начал он. – Астронавты по приказанию командира Фрэнка Бормана отменили оставшиеся пункты полетного плана, кроме финальной телевизионной передачи, которая начнется уже совсем скоро. Астронавты устали, и им нужен отдых перед важным маневром, который выведет их на обратный путь к Земле завтра рано утром.

Хьюстонский ЦУП объявил, что принял сигнал с корабля. Однако первые две минуты он был неустойчивым, и лишь потом к базовой телеметрии добавились голоса и изображение.

Это было даже к лучшему, поскольку экипаж корабля явно оказался не готов к выходу в эфир. Борман, сидя в своем кресле, возился с ручкой ориентации корабля и старался сделать так, чтобы лунная поверхность попала в кадр. Андерс пытался нацелить в сторону Земли антенну с высоким коэффициентом усиления и настраивал системы связи на своей части приборной панели.

– Надо поднять нос повыше, Фрэнк, – сказал он. – Либо нос вверх, либо повернись вправо.

– Сделаю и то и другое, – ответил Борман.

Разворачивая корабль одной рукой, другой он взялся за телекамеру, надеясь поймать нужный ракурс. Через секунду в видоискателе появилось четкое изображение лунной поверхности.

– Вот она! – объявил он.

– О’кей! – ответил Андерс.

– Надо же! – воскликнул Борман.

– Хорошо видно? – спросил Ловелл.

– Да!

– Значит, держи камеру как есть, – предупредил Ловелл. – Держи камеру.

В наземной студии Кронкайт продолжал вещание:

– Мы все с нетерпением ждем второй демонстрации видов Луны с высоты в 110 км, когда космический корабль движется над лунной поверхностью на скорости в 16 сотен метров в секунду. – Опытный ведущий хорошо знал, что имена и цифры отлично добавляют веса любым словам, произносимым на публику для заполнения эфирного времени. – Голос, который будет говорить с экипажем «Аполлона-8», принадлежит астронавту Кену Маттингли, он выступает в роли так называемого «капкома».

Наконец появились звук и изображение, экраны в ЦУП, в нью-йоркской студии и в миллиарде домов по всему миру вновь заполнила Луна.

– Хьюстон, как там в телевизоре? – спросил Андерс.

– Ясно и четко, – ответил Маттингли.

– Выглядит нормально?

– Отлично.

Борман, удовлетворенный ответом, начал:

– Это «Аполлон-8», прямая трансляция с Луны. – Его голос, проходящий сквозь почти 400 000 км пустоты, казался более высоким и гнусавым, чем на самом деле. Однако он был сильным и устойчивым, как и несущая его волна. – Билл Андерс, Джим Ловелл и я провели предрождественский день за экспериментами, фотосъемкой и включениями двигателей нашего корабля для разворотов. Сейчас мы последуем тому же, чем занимались весь день, и покажем вам стадии лунного заката.

В эфире затрещали помехи, однако изображение осталось четким, и Борман продолжил запланированный экипажем рассказ:

– Луну мы все воспринимаем по-разному. Для меня она символ большой пустыни, неприветливого образа жизни, пустого пространства. Она выглядит как нескончаемые долины пемзы, и здесь уж точно не захотелось бы жить или работать. Джим, а ты о чем больше всего задумывался?

– У меня мысли очень схожие, – ответил Ловелл. – Огромность и пустынность здесь поразительны, и из-за этого осознаешь то, что есть на Земле. Земля отсюда кажется большим оазисом в огромной космической пустоте.

– Билл, а ты что думаешь? – спросил Борман.

– Я думаю, что меня больше всего впечатлили лунные восходы и закаты, – сказал Андерс, верный своей роли фотографа. – Они особенно подчеркивают суровость ландшафта, а длинные тени выделяют рельеф, который трудно увидеть на очень яркой поверхности, над которой мы сейчас пролетаем.

Пилоты, которых попросили быть поэтами, очень старались соответствовать такому заданию и вполне сносно с ним справились. Однако именно Андерс – профессионал при исполнении – высказался наиболее естественно для своей миссии, и Борман с Ловеллом это знали. Поэтому до конца трансляции они следовали негласному решению играть в открытую и попросту описывать то, что видят.

– Сейчас мы приближаемся к Морю Смита, небольшой области плоского типа, покрытой темным ровным материалом, – сказал Андерс.

– То, что вы видите за Морем Смита, – это кратеры Кестнер и Гильберт, – прокомментировал Ловелл.

Андерс добавил:

– Горизонт здесь очень-очень четкий. Небо совершенно черное, а Земля, то есть Луна, простите, – мгновенно поправился Андерс, – очень светлая.

Луна внизу, Земля в небе – чтобы к такому привыкнуть, требовалось время.

Зрители вновь увидели Болото Сна, моря Спокойствия, Изобилия и Кризисов. А затем корабль наконец приблизился к тому, что довольно зловеще называлось лунным терминатором – ровной, четкой линии на лишенной воздуха Луне, где дневной свет мгновенно сменялся ночью без всяких промежуточных оттенков солнечного света в атмосфере, делающих земные восходы и закаты такими долгими и постепенными. Особенность терминатора, впрочем, заключалась в том, что он мог быть двояким: либо таяние света, либо его наступление – все зависело от того, стоишь ли ты в тени, глядя на солнце, или стоишь на солнце и смотришь в тень. У Бормана на этот счет было четкое предпочтение.

– Сейчас вы видите длинные тени лунного восхода, – сказал он, – и для всех людей на Земле у экипажа «Аполлона-8» есть послание, которым мы хотим с вами поделиться.

Андерс достал полетный план и открыл последнюю страницу. Пусть трое астронавтов и не обладали поэтическими талантами – но теперь у них наконец были стихи, которые можно произнести.

– «В начале, – принялся читать Андерс, – сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет».

Андерс прочел еще немного, затем его сменил Ловелл:

– «И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды».

После Ловелла дело завершил Борман. Он прочел древние слова о том, как собралась вода и явилась суша и как Бог назвал сушу землей, а собрание вод – морями, и закончил все словами: «И увидел Бог, что это хорошо». Затем командир экипажа, добравшегося в такие дали и столько увидевшего, обратился примерно к миллиарду людей – представителям неутомимого биологического вида, склонного к путешествиям и поискам, ради которого экипаж и пустился в свой полет.

– И от имени экипажа «Аполлона-8» мы завершаем передачу пожеланием спокойной ночи, удачи и веселого Рождества. Благослови Бог всех вас на старой доброй Земле.

Затем радиосигнал с корабля прервался, и трое астронавтов, совершающих витки вокруг Луны, вновь остались одни, оторванные от остального человечества. Теперь, когда трансляция завершилась, землянам – мужчинам, женщинам, детям – оставалось лишь делать выводы из всего увиденного и услышанного.

По завершении передачи Фрэнк Борман по-прежнему оставался командиром летящего в космосе корабля, и этот корабль все так же кружился по одной и той же лунной орбите. Потому-то Фрэнку не терпелось после телешоу вновь вернуться к непосредственным обязанностям.

В Хьюстоне многие из операторов не спешили менять в себе настрой, оставшийся после передачи. Джин Кранц, несмотря на военную выдержку, не был чужд сентиментальности и с готовностью это признавал. После окончания трансляции с «Аполлона-8» он долго стоял у своего пульта в задней части зала, все еще под впечатлением от увиденного.

Джерри Бостик, оператор-баллистик из «траншеи», сумел описать свои чувства лишь одним способом – как волну благодарности за поразительное историческое событие, происходящее прямо на его глазах, и за то, что время его рождения, его талант и обстоятельства жизни позволили ему, одному из миллиарда людей, оказаться причастным к этому моменту. «Господи, спасибо, что я здесь и что я часть этого», – беззвучно сказал он себе.

Милт Уиндлер, который теперь сидел за пультом руководителя полета, вспомнил о свертке с радостными флагами, украшенными белой цифрой 1, и решил, что распаковывать их никогда не будет. Мирское святилище, каким был ЦУП, на некоторое время – пусть и короткое – стало святилищем духовным. Бодрая массовая сцена, даже задуманная с самыми лучшими намерениями, теперь вдруг показалась Уиндлеру совершенно неуместной.

Борман тем временем выждал нужный срок, чтобы удостовериться, что трансляция закончилась, и потом подождал еще немного. После такой сильной сцены он хотел быть уверенным, что его следующие слова услышит только ЦУП, а не весь мир.

– Мы уже ушли из эфира? – спросил он.

– Подтверждаю, «Аполлон-8», ушли, – ровным голосом произнес Кен Маттингли.

– Вам было слышно все, что мы говорили?

– Громко и четко. Спасибо за отличную передачу.

– О’кей. А теперь, Кен, давай разберемся с TEI, – сказал Борман. – Ты нам обещал сколько-то добрых слов, дашь?

– Да, сэр, – ответил Маттингли.

«Добрыми словами», требуемыми Борманом, назывались «предварительные рекомендательные данные», а на самом деле компьютерные команды. Они были нужны для запуска двигателя с целью возвращения к Земле наряду с другими данными – например, местоположением навигационных звезд, по которым будет ориентироваться Ловелл, или точной продолжительностью маневра. На тренировках в симуляторе все переменные для TEI можно было задать жестко, при реальном же запуске двигателя могли сработать любые сторонние факторы, начиная от возмущений орбиты под воздействием масконов и заканчивая уплощением траектории из-за сбросов отработанной жидкости. Особо важным оставался вопрос о том, сколько горючего SPS использовал в предыдущих включениях. Двигатель потреблял 29 кг топлива за каждую секунду работы, и разница в ожидаемой массе могла стать существенным фактором при расчетах, особенно когда нужно отправить корабль в крайне узкий коридор входа в земную атмосферу с расстояния 375 000 км.

Борман отлично представлял себе важность таких расчетов. Во время передачи фраза об экипаже, который производит «включения двигателей корабля для разворотов», прозвучала вполне беспечно, однако она всего лишь маскировала тот факт, что «развороты» требуют тщательного планирования и немалого количества топлива. «Добрые слова» Кена Маттингли должны были стать большим продвижением к минимизации сопутствующего риска.

Немалую часть девятого витка Маттингли провел, передавая экипажу необходимые данные для ориентации и прочие настройки. По большей части они напоминали разномастную смесь математических и зодиакальных терминов – странный язык древних мореплавателей, некогда ходивших под парусом, и современных покорителей небес, пускающихся в полет.

– Дельта Скорпиона вниз 071, – зачитывал Маттингли. – Ригель Сириуса 129.

Борман и Андерс записывали все от руки, как операторы на телеграфном ключе. Ловелл, сидя за компьютером, вводил координаты с клавиатуры.

– По существу, – заключил Маттингли после всей процедуры, – все системы в норме. После 138 секунд включения будете на пути к дому. Погода на месте приводнения хорошая.

Борман подтвердил получение данных, но ничем не ответил на упоминание о месте приводнения. Погода запросто могла измениться задолго до возвращения «Аполлона-8» на Землю, а вместе с ней и шансы корабля на удачную посадку. А пока что экипаж приближался к концу девятого витка и к предпоследнему 35-минутному отрезку без связи с Землей.

– Спасибо большое, – без церемоний произнес Борман. – Увидимся на следующем витке.

Урочный час для старта к Земле приближался, и Сьюзен Борман решила, что этот последний маневр для нее должен быть не таким, как выход на окололунную орбиту. Во время важных для экипажа моментов она по-прежнему предпочитала держать прессу и большинство гостей на расстоянии, но одинокое бдение во время LOI слишком ее изнурило. На этот раз Сьюзен решила, что во время рискованного маневра нужно иметь рядом с собой хоть одного человека, и она очень хотела, чтобы этим человеком оказалась Валери Андерс. Как и Сьюзен, Валери жила в Эль-Лаго, а это значило, что обеих женщин разделяли всего несколько лужаек и короткая прогулка от дома к дому. Мэрилин жила в Тимбер-Коув: добираться до дома Борманов ей пришлось бы на машине, продираясь сквозь толпы репортеров и фотографов. Поэтому Сьюзен пригласила Валери приехать на рождественскую телепередачу и включение двигателя, и Валери приняла приглашение.

На рождественский ужин Сьюзен и ее сыновья выбрались в дом неподалеку, где жили Джо и Маргарет Элкинс – ближайшие друзья Борманов во всей округе. Сразу после ужина Борманы поспешили домой. Валери, уложив детей спать, поручила их заботам кого-то из взрослых гостей ее дома и пришла к Сьюзен. Вскоре обе женщины ускользнули от толпы благожелателей, собравшихся в гостиной, уселись на кухне и принялись ждать.

Мэрилин решила ничего не менять: как и в критические периоды полета до этого, она будет следить за новостями дома перед телевизором, в окружении семьи и друзей. В промежутке между телерепортажем и предстоящим маневром она – в длинной красной юбке, подходящей к рождественскому настроению – вывела детей на прогулку по Тимбер-Коув. В рождественскую пору окрестные дома всегда стояли украшенными, однако сейчас Мэрилин с удивлением обнаружила, что на этот раз соседи не ограничились традиционными украшениями. Тротуары на всей улице расцвели самодельными светильниками – в бумажных пакетах горели свечи в честь астронавтов «Аполлона-8». И хотя такое освещение было ненадежным – резкий ветер или опрокинутая свеча могли все нарушить, – огни пока держались.

Мэрилин не могла лично поблагодарить каждого из соседей, и на внимание к ее семье, выказываемое всю неделю, решила ответить другим способом. Вернувшись домой и уложив детей в постель, она пошла в кухню, уставила большой поднос стаканами с яичным коктейлем и отнесла его на лужайку перед домом – собравшиеся здесь репортеры находились далеко от своих семей, и Мэрилин решила передать им частичку праздничного настроения. Затем она вошла в дом и села с гостями перед телевизором.

Уолтер Кронкайт ушел из эфира после трансляции с борта «Аполлона-8», но по-прежнему оставался в нью-йоркской студии. Короткий перерыв не был лишним – он позволял немного отдохнуть и заодно вникнуть в технические материалы, касающиеся включения двигателя. Затем Кронкайт, как и ведущие других телеканалов, вновь вышел в эфир с коротким репортажем о последнем витке, хотя новостей практически не было. Никаких пейзажей, никаких рассказов астронавтов для публики, даже переговоры с операторами почти целиком состояли из потока цифр и технических деталей, которые помогут настроить бортовые системы к запуску двигателя. Кронкайт прокомментировал информацию в суровой манере: или – или.

– Над обратной стороной Луны, без связи с Землей, астронавтам «Аполлона-8» предстоит запустить тот же мощный ракетный двигатель, который вывел их на окололунную орбиту. Он должен вновь сработать отлично, потому что в случае неудачи «Аполлон-8» может навсегда остаться на орбите вокруг Луны. Разумеется, никто не ожидает, что такое произойдет. Двигатель до сих пор работал прекрасно, должен сработать и в этот раз.

Это было правдой, но только относительной. Астронавты, их жены и все сотрудники НАСА прекрасно знали: совершенно надежные системы работают лишь до того момента, когда становятся совершенно ненадежными.

Незадолго до прекращения связи в конце десятого витка Кен Маттингли произнес фразу, которая стала точкой отсчета для включения двигателя.

– О’кей, «Аполлон-8», – сказал он. – Мы проверили ваши системы. Даем добро на TEI.

– О’кей, – ответил Борман.

Хронометры начали отсчитывать время до момента, когда – как все надеялись – в последний раз будет потеряна связь с Землей. Маттингли, как положено, называл оставшееся время.

– «Аполлон-8», Хьюстон. Три минуты до потери сигнала. Все системы в норме.

Ответа от корабля не последовало.

– «Аполлон-8», «Аполлон-8», вызывает Хьюстон, – повторил Маттингли. – Три минуты до потери сигнала. Все системы в норме. Прием.

– Вас понял, Хьюстон, спасибо. «Аполлон-8», – ответил Борман с явным нажимом на последние два слова, словно отсекая все необязательные разговоры.

Маттингли, отлично понимающий интонации командира, в последующие три минуты сохранял тишину. В этот раз, впервые за весь полет, столь важное событие прошло без четкого обратного отсчета.

Наконец, за считаные секунды перед перерывом связи, капком произнес лишь одну сугубо деловую фразу:

– «Аполлон-8», все системы в норме.

– Спасибо, – ответил Борман.

Потом в канале стало тихо.

Астронавты в корабле, воспользовавшись паузой, немного посидели в тишине. Наконец-то никаких срочных процедур, никаких оглашаемых с Земли списков необходимых дел. Финальные приготовления к маневру TEI делались по возможности без слов: вслух произносилось лишь самое необходимое, в остальном царила тишина.

Когда до маневра оставалось меньше получаса, Борман вновь заговорил:

– Фантастическая получилась неделя, да?

– Будет еще лучше, – с улыбкой ответил Ловелл, думая о доме.

В следующие 20 минут астронавты занимались разнообразными рутинными делами, в том числе наведением остронаправленной антенны. Сейчас она была не нужна, но, когда они выйдут из-за Луны, она понадобится.

Андерс посмотрел в иллюминатор.

– Надо же, там темнее темного, – сказал он.

Прошло еще несколько минут. Борман взглянул на часы, отсчитывающие время до включения.

– Семь минут, – объявил он. – Подходим к шести.

Как и прежде, астронавты расположились в креслах и пристегнулись, не затягивая ремни. На этот раз корабль необходимо было разогнать на 1083 м/с, доведя скорость как минимум до 2380 м/с – немалое ускорение всего за две минуты. Экипаж вновь должна была прижать к креслам перегрузка, довольно умеренная (меньше 1 g), но после четырех дней полной невесомости и она покажется больше обычного.

Андерс назвал очередные параметры ориентации из полетного плана. В ответ Борман подправил положение корабля относительно вертикальной и горизонтальной оси.

– Готовность две минуты, – объявил Андерс.

Когда истекли последние секунды, компьютер вновь выдал «код последнего шанса» – «99:20».

Ловелл, подавшись вперед, нажал «Исполнить».

Атмосфера в ЦУП вовсе не походила на ту, какую поощрял Крис Крафт. Его операторы были профессионалами и обычно соблюдали правила поведения в зале, то есть сосредоточивались на выполняемой работе и сводили лишние разговоры к минимуму. Однако во время отсутствия связи эти правила получали послабление, и, хотя при первой потере сигнала общий настрой был довольно напряженным, сейчас ситуация стала привычной. Тишина в наушниках, пустые экраны без телеметрических данных – почему бы не перемолвиться словом с соседом?

Однако нынешний период отсутствия связи отличался от прочих. Меньше чем через 20 минут ЦУП получит известие – либо очень хорошее, либо очень дурное, в зависимости от того, как сработает SPS. Дурное известие, скорее всего, будет означать гибель трех отличных парней. Наученный опытом 23-месячной давности, Крафт уже знал, что такое потерять трех человек, и повторять такой опыт не хотел. Поэтому даже при относительном молчании в зале Крафт все же предпочел бы, чтобы тишина была полнее.

– Вы не могли бы помолчать?! – рявкнул он.

В ответ к нему повернулись головы.

Крафт не обращался ни к кому конкретному. До него долетали тихие голоса из одного конца зала, и если выбирать того, чей голос раздражал его больше других, то это оказался бы голос летного врача Чарлза Берри. Забота о здоровье астронавтов, разумеется, дело необходимое, но сейчас был явно не тот случай. Если двигатель откажет, рецепт на марезин или секонал никак не поможет, и, на взгляд Крафта, уж Берри-то сейчас мог бы держаться как можно дальше от событий.

– Замолчите! – повторил Крафт. – Не знаю, как остальные, а я тут думаю о том, как наши ребята выйдут с той стороны Луны.

Крафт хмуро оглядел зал, показывая, что упрек относится ко всем без исключения.

В Эль-Лаго и Тимбер-Коув призывать кого-то к тишине не было необходимости. Сьюзен Борман и Валери Андерс сидели вдвоем, бок о бок, на кухне Борманов. Мэрилин Ловелл – на полу гостиной, поджав ноги, – точно так же, как во время недавней телепередачи.

В нижней строке телеэкранов, настроенных на репортаж об «Аполлоне-8», и в верхней части главного экрана в ЦУП часы показывали время от старта – 3 суток 17 часов 19 минут и 12 секунд. Некоторые зрители, устроившиеся у домашних телевизоров, без дополнительных объяснений знали, что это время, когда должен включиться двигатель для возвращения к Земле. В ЦУП это было отлично известно всем до одного. Если двигатель запустится как надо, он разгонит корабль, и последний период отсутствия связи закончится раньше: радиоконтакт восстановится всего через 15 минут и 10 секунд.

Включение двигателя, невидимое и неотслеживаемое, либо произошло, либо нет. Долгое ожидание вестей с корабля проходило, как и желал Крафт, в тишине. Он ничего не говорил. Молчал и Джордж Лоу. Молчал Чарлз Берри. Кен Маттингли за пультом капкома не оглашал ни время начала, ни время окончания маневра: если невозможно подтвердить, произошло ли событие, то не было смысла о нем объявлять. Чьи-то пальцы постукивали по столу, щелкали чьи-то зажигалки, полетные часы отсчитывали время.

Через неполных 12 минут после предполагаемого включения двигателя Маттингли нарушил тишину в эфире. Как и в случае выхода на лунную орбиту, ожидать отклика от экипажа пока было рано, однако надеяться – уже можно.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – сказал Маттингли невидимому кораблю и заодно всем телезрителям.

В ответ было лишь молчание.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – повторил он через 18 секунд.

Снова тишина – только свистящий шум космического молчания в наушниках и в динамиках телевизоров.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – вновь попытал счастья Маттингли еще через 28 секунд.

На этот раз, по-прежнему не получив ответа, он замолчал почти на минуту, но и следующий вызов не принес результата.

После 48 секунд молчания Маттингли вновь вызвал корабль, затем повторил вызов еще через 48 секунд. Снова тишина.

15 минут и 10 секунд уже истекли. Если корабль в ближайшее время не появится, это будет означать серьезное опоздание.

А затем, все разом, ожили замершие экраны на всех пультах, операторы в ЦУП повскакивали с мест и не скрывали радости. Цифры на экранах – совершенно правильные и благополучные – шли на Землю с корабля, который еще находился за 375 000 км, но совершенно точно направлялся домой.

Через миг четко прозвучал голос Джима Ловелла:

– Хьюстон, «Аполлон-8». К вашему сведению, Санта-Клаус здесь.

– Подтверждаю, – ответил Маттингли. – Кому знать, как не вам.

Так, по крайней мере, услышали астронавты. А все находившиеся в ЦУП – нет: слова капкома утонули в ликующих криках и свисте операторов, которым уже было не до Криса Крафта с его правилами насчет тишины.

В кухне Борманов Сьюзен вскочила с места, взволнованно всплеснула руками и радостно обняла Валери. В доме Ловеллов такое же ликование окружало Мэрилин, от радостных возгласов гостей проснулись дети, которых она только что уложила спать.

В домах, в барах, на американских военных базах по всему миру тоже долго не смолкали аплодисменты. Радостное известие отмечали и 1700 человек на авианосце «Йорктаун» – главном военном корабле, ответственном за спасение астронавтов. Он уже направлялся к указанному участку в южной части Тихого океана, где через двое суток ожидалось приводнение.

Из космического корабля, где до посадки на этом маленьком пятачке среди океана оставалось еще немало забот, Фрэнк Борман задал лишь один вопрос:

– Что там дальше по списку?