Глава 13

Окажись футбольная команда «Хьюстон Ойлерз» получше – у Сьюзен Борман было бы меньше забот в те дни, пока ее муж готовился обогнуть обратную сторону Луны. Но поскольку «Ойлерз» ничем особенным не блистали, сыновьям Сьюзен на рождественской неделе заняться было нечем.

Фред и Эд Борманы работали на «Ойлерз» в свободное время – частью из-за своего знаменитого отца, частью из-за унаследованного от него строгого чувства профессиональной дисциплины, очевидного любому, кто их знал. Борманы-младшие, 17 и 15 лет от роду, вначале работали для футбольной команды подавальщиками мячей, но очень скоро их сделали соадминистраторами по снаряжению – примерно этим же занимался их отец в футбольной команде Вест-Пойнта.

Во время сезона 1968 г. «Ойлерз» выиграли семь матчей и еще семь проиграли, отчего оказались на четыре матча позади команды «Нью-Йорк Джетс», занявшей первое место. Сыграй «Ойлерз» лучше, 22 декабря (в день старта «Аполлона-8») им предстояла бы игра на выбывание, и тогда младшие Борманы не путались бы дома под ногами, а главное – им было бы чем отвлечься от отцовского полета к Луне и от мыслей о том, удастся ли ему благополучно вернуться. Однако, поскольку в том году «Ойлерз» не вышли в плей-офф, Фред с Эдом всю неделю были дома – а это означало лишнее беспокойство для Сьюзен, у которой гостиная полнилась визитерами, а муж на немыслимой скорости все больше удалялся от Земли. Поэтому лучшее, что она могла изобрести ради сыновей, – сделать рождественскую неделю для них как можно более обыденной.

Поскольку в обычные школьные дни Сьюзен вставала пораньше и готовила мальчикам свиные отбивные с яичницей, то и в рождественские каникулы аппетитный запах временами будил нескольких астронавтов с женами, накануне уснувших в гостиной за просмотром ночных теленовостей о полете к Луне. Для гостей запах отбивных был сигналом того, что пора домой – там они примут душ и приготовят собственный завтрак, а позже вновь вернутся в дом Борманов.

Фреду и Эду завтрак давал короткую возможность побыть одним и украдкой оценить состояние матери – как она? Судя по всему, приходилось ей несладко. Сьюзен, как и всегда, радушно принимала гостей и бодро улыбалась репортерам: если ее не знать, то по фотографии в газете ничего не заподозришь. Однако Фред и Эд лучше других знали выражение ее лица, и сейчас по всем признакам – от твердо сжатых губ до испуганных глаз – они понимали, что матерью владеет тщательно сдерживаемый страх.

Фред, как старший сын, решил следить за тем, чтобы они с Эдом вели себя прилично. Он называл это «давай не будем идиотами». Однако в ситуации, когда каждая секунда каждого дня полнилась разговорами о Луне, куда большей проблемой была скука. Братья выросли в атмосфере полетов и космических исследований, другой жизни они не знали, и мало что могло вызвать их восторженный интерес. Старт «Аполлона-8» они смотрели вместе со взрослыми, а когда пришло время отлета с околоземной орбиты в сторону Луны – вышли из комнаты. Отцовский голос доносился к ним из репродуктора и из телевизора, во время обеих прямых трансляций они заходили в гостиную, смотрели на телеэкран, где показывали отца – он отрастил бороду, но при светлых волосах она была не так заметна, как темная поросль Джима Ловелла и Билла Андерса, – и уходили прочь.

При любой возможности они выбирались из дома и шли в гости к друзьям, где не теснились толпы и не кишели репортеры, а иногда там даже не было телевизора. «Мы уходим», – перед отбытием кричал Фред матери, держась подальше от гостиной, где им нужно было бы прощаться с десятком людей, с которыми не пришлось здороваться утром.

– Не через главную дверь! – несся в ответ крик Сьюзен: ненужное напоминание о том, что двор перед домом заполнен репортерами и фотографами.

Задний двор был безопаснее, его окружал высокий забор с калиткой на крепком замке – это значило, что у мальчиков, в отличие от Валери Андерс, не было причин опасаться притаившегося в засаде фотографа. При подозрении, что за калиткой кто-то есть, они даже не пытались ее открыть, а перемахивали через забор подальше от глаз и окольными путями пробирались к нужному дому.

В доме у друзей кто-то из взрослых неминуемо осведомлялся о полете. Ответ на это обычно был коротким:

– Мы не очень-то о нем думаем.

Если же кто-то принимался говорить об опасности, которой подвергается их отец, – а таких людей находилось много, – Эд неизменно напоминал им, о ком идет речь.

– Отец – военный летчик, – говорил он. – Подполковник. Идет холодная война.

Эд Борман, пока всего лишь школьник, в этих случаях очень походил на отца, и слышавшим его взрослым оставалось лишь покачать головой в ответ.

Отец, ушедший на войну, такое бы одобрил.

Тех, кто надеялся отметить момент выхода «Аполлона-8» на окололунную орбиту, почти неминуемо ждало бы разочарование. Корабль должен был пройти позади Луны в 03:50 по хьюстонскому времени, то есть на первые послеполуночные часы сочельника. В это время должна была прерваться связь между кораблем и ЦУП, постоянно поддерживаемая с той минуты, когда астронавты забрались в корабль три дня назад. Экраны в Хьюстоне выглядели бы так, будто «Аполлон-8» вместе с экипажем попросту исчез в космосе. Поток данных сводился к нулям – к сплошным шарам, и в наушниках будет слышен лишь шум.

Молчание в эфире должно было продлиться около 35 минут. Через 10 минут после потери связи астронавтам предстояло запустить двигатель SPS для выхода на окололунную орбиту – это называлось LOI. Они произведут включение – и корабль либо станет, либо не станет спутником Луны. Пока астронавты не войдут обратно в бурю радиоволн, посылаемых с их родной планеты, никто на этой планете не будет знать, живы они или нет.

Включение двигателя с тем или иным исходом требовало высокой точности исполнения. К моменту потери сигнала скорость корабля относительно Луны, составлявшая примерно 1200 м/с на границе сферы действия, из-за притяжения Луны должна была увеличиться почти до 2400 м/с. Кораблю надлежало лететь двигателем вперед, чтобы при включении, довольно долгом – на четыре минуты и две секунды, – двигатель, работающий на торможение, сократил скорость до неполных 1700 м/с. Этого было достаточно, чтобы лунная гравитация захватила корабль и оставила его на орбите.

Круглые числа НАСА предлагало прессе, сами же астронавты и операторы предпочитали работать с более точными числами, до двух знаков после запятой. Даже минимальное округление могло привести к нежелательным последствиям: такова особенность полета на расстояние 375 000 км с выходом на орбиту, находящуюся на высоте 111 км над поверхностью Луны, – это расстояние казалось еще более опасным, если выразить его как 60 морских миль, в предпочитаемых НАСА единицах измерения. Впрочем, в любых единицах измерения высота составляла всего 0,0296 % от расстояния – это было все равно что стоять на одном конце футбольного поля и стрелять в яблоко, находящееся на другом конце поля, причем целиться так, чтобы не попасть в яблоко, а лишь зацепить кожуру по касательной.

Джерри Гриффин, сидевший в «траншее» за пультом наведения и навигации, любил шутить над требуемой точностью чисел: «Астронавты в нас, должно быть, нимало не сомневаются, коли верят, что наши расчеты выведут их на орбиту в 60 милях над поверхностью, а не в 60 милях ниже ее». Однако даже сам шутник понимал, что юмор черный.

Для самих астронавтов заключительный этап приближения к Луне обещал стать упражнением на полет вслепую. Они ни разу не видели Луны с самого первого дня, когда еще летели носом вперед, но даже и тогда в зависимости от навигационных измерений, которые надо было сделать, нос корабля постоянно отклонялся то выше, то ниже лунной плоскости, а это значило, что астронавтам в иллюминаторы были видны только звезды. А с тех пор, когда для второй телепередачи корабль повернули носом к Земле, его положение уже не меняли вплоть до подготовки к включению двигателя и выходу на орбиту.

– Ради интереса сообщаем, – произнес Ловелл 24 декабря в 02:50 по хьюстонскому времени, за час до потери сигнала, – что Луны мы еще не видели.

– Вас понял, – откликнулся Джерри Карр, сидевший за пультом капкома. – Что вы еще видите?

– Ничего, – ответил Андерс, выглядывая в иллюминаторы, по большей части постоянно запотевшие. – Тут все как в подводной лодке.

– Понял, – ответил Карр.

Он и без лишних вопросов знал, что Андерс подразумевает иллюминаторы и что астронавты ими недовольны. Инженеры не предвидели такого сильного запотевания, но за последние дня два, изучив проблему, заключили, что она может решиться сама собой. Когда корабль выйдет на лунную орбиту, отражаемый от лунной поверхности солнечный свет нагреет корпус корабля примерно на 28° – по крайней мере так обещали планировщики полета. Если они правы, то увеличившаяся температура изменит плотность газа между панелями иллюминаторов и заодно растопит иней на стеклах, так что видимость улучшится.

Пока приближалось время исчезновения сигнала и включения двигателя для выхода на орбиту, экипаж корабля и наземные службы занимались текущими делами, проверяли настройки связи, состояние записывающих устройств в кабине, детали траектории и прочее. По большей части то была обычная рутина – средство чем-то себя занять в последние минуты приближения к Луне.

Наконец, через 68 часов и 4 минуты после начала полета капком дал экипажу официальное разрешение на самое рискованное действие за весь полет – маневр, от которого зависел исход всей миссии.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – сказал Карр. – На 68:04, разрешаем LOI.

– О’кей, «Аполлон-8» готов, – ответил Борман.

Карр неловко выдерживал паузу. Как обнаружил до него Коллинз, холодный жаргон капкома попросту не вязался с масштабом того, что он только что разрешил экипажу.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – наконец добавил он. – Вы летите на лучшей птице, какую мы только могли найти.

– Повторите, – потребовал Борман.

– Вы летите на лучшей птице, какую мы только могли найти. Прием.

– Спасибо, – ответил Борман, а через несколько секунд искренне добавил от себя: – Вас понял, птица отличная.

Словно дождавшись этой фразы, огромная карта на широком экране в ЦУП сменилась: после траектории перелета, которая отображалась там почти три дня, она переключилась на карту Луны. Поверх нее была нанесена траектория, по которой корабль должен лететь, если включение пройдет успешно.

– «Аполлон-8, Хьюстон. У нас лунная карта включилась, мы готовы работать, – сообщил Карр Борману.

– Вас понял, – ответил тот.

После этого почти все разговоры замолкли на 45 минут, когда Карр вновь вызвал корабль на связь.

– «Аполлон-8», Хьюстон. Пять минут до потери сигнала, системы в норме, прием.

– Спасибо, – ответил Борман.

Раздался треск помех, затем Карр вновь вышел в эфир.

– Фрэнк, – сказал он, – кастард в духовке, 175 градусов.

– Не понимаю, – по-испански ответил Борман.

А через миг до него дошло. Это было послание от Сьюзен, которая – если он хоть сколько-нибудь ее знал – будет держать на себе все хозяйство и приветливо принимать гостей, но к моменту потери сигнала и включения двигателя уйдет в кухню или спальню, где можно слушать трансляцию из репродуктора и где никто не услышит ее облегченного вздоха при успешном исходе, не увидит ее отчаяния в случае неудачи. Сьюзен считала, что публично демонстрировать сильные эмоции совершенно незачем.

Но при этом она не упустила случая передать Фрэнку весточку. Заранее встретившись с Карром, когда он не был на дежурстве, она попросила его огласить в эфире зашифрованную декларацию семейной солидарности – заклинание, которое связывало их с Фрэнком с самых первых дней брака: она позволит ему заниматься его рискованными летными делами, а он ей – заниматься хозяйством и детьми.

Сейчас Борман только улыбнулся – легкой улыбкой, не предназначенной для чужих глаз. Неизвестно, заметил ли ее Андерс, но, как бы то ни было, Борман вмешался в процесс и раньше, чем Карр успел бы повторить сказанное и вторгнуться в охватившие Бормана чувства, сказал в микрофон:

– Вас понял.

Вскоре после этого Карр объявил минутную готовность к потере сигнала, а затем сказал в микрофон слова, которые были на уме у всех, кто находился в зале:

– Доброго пути, парни.

– Спасибо, ребята, – ответил Андерс.

– Увидимся по другую сторону, – откликнулся Карр.

Минутой позже, ровно в рассчитанную НАСА секунду, связь прервалась.

Астронавты в корабле переглянулись то ли озадаченно, то ли восхищенно.

– Здорово, да? – спросил Борман и добавил со смехом: – Может, они сами все и отключили?

Андерс усмехнулся и добавил:

– Наверное, Крис сказал: «Что бы ни случилось – отключайте».

Крис Крафт, разумеется, ничего такого не говорил, и экипаж «Аполлона-8» отлично это знал. Для астронавтов пошел отсчет долгих минут радиомолчания. Теперь экипаж был оторван от остального человечества так, как никто другой за всю предыдущую историю.

Джин Кранц стоял у задней стены зала управления полетом, до его ушей доносилось щелканье зажигалок Zippo, начавшееся как по команде. Сигареты здесь всегда прикуривали от Zippo – большинство операторов курили, многие из них были военными или имели опыт плотной работы с военными. Это были зажигалки для военных – тяжелые, прочные, почти неубиваемые, с крышкой, которая поднималась и опускалась с приятным щелчком, за короткий миг выпуская фирменную порцию жидкого горючего, пропитавшего фитиль.

Знакомые щелчки Zippo почти невозможно было расслышать в зале, кроме как в самые тихие минуты вроде нынешних. Когда корабль на околоземной орбите проходил между зонами покрытия различных станций слежения, расположенных вокруг Земли, связь с командным центром ненадолго прерывалась. Такие перерывы были предсказуемы и привычны, им никто не удивлялся. Однако лишь один корабль оказался без связи потому, что ушел за 3475-километровую толщу Луны, и это молчание ощущалось совсем по-другому.

Крис Крафт, сидя за пультом наблюдателя неподалеку от того места, где стоял Кранц, воспользовался моментом и налил себя чашку чая. Он подошел к столу с конфоркой и кофейниками и встал рядом с Бобом Гилрутом, который был не только первым директором Центра пилотируемых космических кораблей в Хьюстоне, но одним из изначальных членов Целевой космической группы – комитета, основанного в 1958 г. президентом Эйзенхауэром и позднее приведшего к созданию НАСА.

– Десять лет и один месяц, – произнес Гилрут, подразумевая срок, прошедший с момента, когда он написал первую служебную записку в рамках комитета. – Десять лет и месяц. В том списке нас было 36, включая тебя, Крис.

– А теперь у нас трое облетают Луну, – ответил Крафт. – Если бы я не сидел здесь, ни за что бы не поверил.

Они одновременно взглянули на полетные часы в передней части зала. Сколько продлится молчание в эфире, никто точно не знал. Если все пройдет успешно, то связи не будет около 35 минут – немного больше, если двигатель благополучно запустится и корабль, замедлив скорость до 6000 км/ч, попадет на заданную орбиту, или чуть меньше, если двигатель не запустится и корабль продолжит движение на 9200 км/ч. Если случится что-нибудь похуже – связь будет потеряна навсегда.

Астронавты в корабле были слишком заняты делом, чтобы долго размышлять о возможных исходах. До включения двигателя оставалось меньше десяти минут, а для должной подготовки корабля требовалось еще немало сделать.

Они переговаривались между собой на техническом жаргоне, сложившемся за многие годы у летчиков и моряков. Один из экипажа называл настройки, другой откликался с подтверждением.

– Зону нечувствительности на минимум, – объявил Андерс, проверяя систему стабилизации.

– Зону нечувствительности на минимум, – повторил Борман.

– Скорости разворота низкие.

– Низкие.

– Предельный цикл в действии.

– Предельный цикл в действии.

– У тебя гиродатчики выставлены? – спросил Андерс, имея в виду измерительные компоненты гироскопов, воспринимающих развороты корабля.

– Да, – ответил Борман и через пять секунд повторил, на этот раз полностью: – Гиродатчики выставлены.

На заключительные операции перед включением двигателя отводилось четыре-пять минут из десяти оставшихся, однако экипаж столько раз отрабатывал процедуру на Земле, что уложился в две минуты.

– О’кей, восемь минут, – объявил Борман, взглянув на часы обратного отсчета.

Ловелл огляделся. Друзья не демонстрировали признаков напряженности, но и расслабленными их назвать было сложно.

– Ну что ж, – сказал он, – главное – спокойствие.

Он взглянул на индикатор радара. Иллюминаторы смотрели вверх, а сам корабль – назад, и астронавты еще не могли видеть Луну. Однако по приборам выходило, что она теперь точно под ними.

– Ну что вам сказать, джентльмены, – произнес Ловелл, – Луна совсем близко.

– Семь минут, – проговорил Борман.

Через минуту он объявил шесть минут, затем зачитал для Андерса несколько положений переключателей, которые тот подтвердил. Через минуту после этого Ловелл объявил пять минут.

Борман, прищурившись, посмотрел в иллюминатор и нахмурился. За стеклом была сплошная чернота.

– С этим горизонтом ничего не видно, – сказал он.

– Хочешь, выключим свет и проверим? – предложил Андерс и потянулся к выключателям внутреннего освещения.

Однако еще раньше, чем он успел их коснуться, раздался возглас Ловелла:

– Эй, вижу Луну!

– Да? – переспросил Андерс.

– Прямо под нами! – откликнулся тот, глядя в иллюминатор.

И вправду – Луна была там, она едва виднелась сквозь иллюминатор Ловелла, направленный назад. Корабль ушел уже достаточно далеко с видимой стороны Луны, так что теперь за носом «Аполлона» тянулась древняя серая поверхность. Размеры ее были огромны – избитая метеоритами голая пустошь простиралась вправо и влево и терялась за горизонтом.

Джим Ловелл – первый в истории человек, увидевший обратную сторону Луны, – зачарованно смотрел на исковерканный ландшафт, на миг лишившись дара речи.

– Она под нами? – жадно спросил Андерс, прижимаясь к своему иллюминатору.

– Да, и она… – начал было Ловелл.

– О боже! – воскликнул Андерс.

– Что стряслось? – спросил Борман.

Однако ничего не стряслось – просто Андерс теперь тоже увидел Луну:

– Ты только посмотри! Вижу два… – он взмахнул руками, изображая слово «кратер», которое от волнения вылетело у него из головы. – Только посмотри! – повторил он.

– Да, – сказал Ловелл.

– Видишь? – спросил Андерс. – Фан… фантастика.

Положение Солнца относительно корпуса, постоянно менявшееся по мере движения корабля вперед, теперь походило на земной полдень. Прямой свет уничтожил все лунные тени, так что трудно было отличить вогнутый кратер от выпуклой возвышенности.

– Не вижу разницы между дырами и буграми, – сказал Андерс, по-прежнему тщетно пытающийся вспомнить географические термины.

– Ладно, ладно, хватит вам, – упрекнул обоих Борман, занимавшийся кораблем в то время, пока остальные глазели на Луну. – Еще успеете насмотреться, времени хватит.

– Двадцать часов, да? – спросил Андерс, отлично зная, что при десяти орбитальных витках на каждый требуется чуть меньше двух часов, а это значит, что смотреть на Луну экипаж будет примерно 20 часов. И все равно он с готовностью напомнил себе о таком счастье.

Андерс и Ловелл откинулись обратно на кресла, и все трое застегнули ремни, но не стали их затягивать. Как и в случае с импульсом TLI раньше, тяга при выходе на лунную орбиту должна была быть относительно небольшой, поэтому ремни использовались не для обеспечения безопасности экипажа при включении двигателя, а для того, чтобы астронавтов не поднимало над креслами и не уносило прочь.

– Одна минута, – сказал Борман и затем добавил: – Ладно тебе, Джим, давай смотреть внимательнее.

Ловеллу по должности как раз этим и полагалось заниматься, поскольку именно он с клавиатуры на приборной панели должен был вводить в компьютер финальные команды для четырехминутного включения двигателя. Он проверил по компьютеру показатели высоты и скорости, а затем ввел команды, тысячу раз отработанные во время тренировок.

– К включению двигателя готов, – отрапортовал Андерс. – Приступай, когда будешь готов.

– О’кей, – ответил Ловелл, заканчивая вводить последние символы.

За десять секунд до нужного времени он еще раз сверился с выходом компьютера. Тот в ответ выдал комбинацию «99:20» – это был «код последнего шанса», которым компьютер проверял, вправду ли человек за приборной панелью намерен делать то, что собрался.

Когда обратный отсчет дошел до нуля, Ловелл нажал клавишу, обозначенную как «Исполнить».

Где-то за спинами астронавтов сопло двигателя начало издавать беззвучный рев, придавая торможение кораблю с силой в 10 000 с лишним килограммов тяги. Борман, Ловелл и Андерс ничего не слышали, лишь чувствовали слабое давление в спину.

– Одна секунда, две секунды, – отсчитывал Борман первые секунды 242-секундного включения. – Как все…

Андерс, уже зная вопрос, ответил раньше, чем Борман успел договорить.

– Все в норме. Давление нормальное.

– Пятнадцать секунд, – произнес Борман.

– Давление растет, как положено, – заверил командира Андерс.

– Хорошо.

– Все отлично.

Двигатель продолжал работать, корабль замедлял движение. Хотя астронавты знали, что продолжительность маневра была многократно проверена и перепроверена планировщиками траектории, они также понимали основное правило космических полетов: когда летишь быстро, нельзя замедляться больше необходимого – по крайней мере вблизи такого массивного тела, как Луна. Слишком большая потеря скорости приведет к тому, что корабль сорвется с любой запланированной орбиты и перейдет в свободное падение.

– Боже, четыре минуты? – пробормотал Борман, когда время подходило к двухминутной отметке.

– Самые длинные четыре минуты в моей жизни, – примерно через минуту сказал Ловелл.

Двигатель работал по-прежнему, и его действие на астронавтов увеличивалось: росло давление на спину, превращаясь в некое подобие тяготения. Ускорение было меньше 1 g, но людям, проведшим три дня в невесомости, она казалась более ощутимой.

– Такое ощущение, что около 3 g, – сказал Андерс.

Ловелл, не отрывая глаз от циферблата, объявил, что осталась всего одна минута, затем 48 секунд, затем 28.

– Ждем, – наконец сказал он.

– О’кей, – ответил Борман.

– Пять, четыре, три, два, один, – отсчитывал Андерс.

И затем, строго по графику, SPS – «служебная двигательная система», которая и служила, и двигала, а теперь и замедляла космический аппарат – умолкла.

– Отключение! – объявил Борман.

– О’кей, – удовлетворенно кивнул Ловелл.

В этот миг «Аполлон-8» стал спутником Луны. Космический корабль огибал ее по эллиптической орбите, высшая точка которой, по показаниям бортовых приборов, находилась на высоте 313 км, а низшая – всего 111 км: в точности те самые параметры, что были запланированы Хьюстоном. А трое астронавтов, огибающих Луну по орбите, были единственными людьми на Земле и над Землей, которые знали, что все получилось как надо.

В ЦУП по-прежнему царило молчание: бездействующие люди за пультами постукивали карандашами по столу, покачивали ногами, гасили сигареты и прикуривали новые. Многие из операторов постоянно посматривали на часы полетного времени в передней части зала: на пульты не поступала с корабля никакая информация, и часы были единственным источником хоть каких-то данных. Поэтому с часов не сводили глаз, сперва отсчитывая время до самой ранней отметки – момента, когда они услышат голоса астронавтов в том случае, если двигатель не запустился, – а затем до более поздней, более радостной, которая была бы свидетельством того, что корабль замедлился и находится на окололунной орбите.

Когда время для первой отметки истекло, некоторые операторы переглянулись. Улыбнуться, правда, пока никто не осмелился: тишина, предвещающая добрые вести, могла никогда не кончиться, а это означало бы вести очень дурные.

Еще некоторое время в наушниках слышались только помехи, экраны не транслировали никаких данных.

Через 34 минуты и 2 секунды после того, как корабль ушел за Луну, Карр начал вызывать его.

– «Аполлон-8», я Хьюстон. Прием, – произнес он, зная, что ответа ожидать пока рано, хотя надеяться уже можно.

– «Аполлон-8», Хьюстон. Прием, – повторил он через 33 секунды.

– «Аполлон-8», Хьюстон. Прием, – повторил он еще через 15 секунд.

Он повторил ту же фразу еще через 18 секунд, и следом через 13 секунд, и еще через 23 секунды.

И наконец, спустя еще 8 секунд – через 35 минут и 52 секунды после потери сигнала – безжизненное потрескивание в наушниках операторов сменилось живым звуком.

– Продолжайте, Хьюстон, я «Аполлон-8», – произнес безошибочно узнаваемый голос Ловелла. – Маневр выполнен. Наша орбита 313,2 на 112,0.

– «Аполлон-8», Хьюстон. Рад слышать ваш голос! – ответил Карр.

На деле капком мало что мог услышать, поскольку все вокруг него вскочили как один с ликующими возгласами и кинулись обниматься. Бурные эмоции перехлестывали пределы того, что обычно дозволялось этикетом ЦУП, но это никого не заботило: о приличиях никто уже не думал. Пол Хейни, комментатор НАСА, описывающий происходящее для ранних утренних передач, сделал очевидное официальным:

– Получилось! Все прошло удачно! «Аполлон-8» теперь на окололунной орбите! – прокричал он среди всеобщего гвалта. – Весь зал ликует!

В доме Борманов, где – как и подозревал Фрэнк – Сьюзен в одиночку пережидала на кухне долгое «лунное молчание», было гораздо тише. Но даже здесь невозможно было не слышать радостные возгласы, доносящиеся из гостиной.

Америка мало-помалу просыпалась под новость о том, что трое ее граждан находятся на лунной орбите. Маневр совершался в предрассветный час – это означало, что большинство людей страны, запустившей корабль к Луне, в момент произнесения Ловеллом долгожданных слов попросту спали. Хьюстон, разумеется, был исключением: в 03:50 утра в доброй половине домов горел свет. И определенно, были исключениями районы НАСА, такие как Тимбер-Коув и Эль-Лаго, где спали только дети. Однако до остальной части страны счастливая весть о выходе «Аполлона-8» на окололунную орбиту дошла через несколько часов после самого маневра, ко времени утреннего кофе.

В большей части остального мира, где уже наступил день, реакция была совсем другой. Репортажи о полете заняли львиную долю времени на британском канале Би-би-си, репортеры которого комментировали включение двигателя для выхода на лунную орбиту в прямом эфире. Весть о том, что маневр закончился благополучно, пришла туда в более удобный час – в 09:50 по Гринвичу. В лондонских пабах были включены телевизоры, толпящиеся люди не отрывали взгляда от экранов. А если и были такие, кто заказывал пинту пива рано утром, то у них ведь был повод для празднования. Во время этих передач самый известный астроном страны, сэр Бернард Ловелл из обсерватории Джодрелл-Бэнк (не родственник астронавту, чье имя теперь стало таким прославленным), назвал полет «одним из важнейших событий в истории человечества».

Телеканалы по всей Западной Европе, следуя примеру Би-би-си, прерывали утренние и дневные передачи новостями о полете к Луне. В Нидерландах, по известным лишь голландцам причинам, новость была особо популярной, и даже те радиостанции, что обычно транслировали только музыку, прерывали график вещания ради регулярных новостей о полете. Государственный телеканал Ирана стабильно давал прямые репортажи, как и главная радиостанция Тегерана. В Ливии, отмечавшей в тот день 17-летие со дня образования государства, многолюдные толпы праздновали одновременно и независимость страны, и поразительное достижение «Аполлона-8». Даже Советский Союз честно транслировал новости об успешном орбитальном маневре. Первое объявление вышло в эфир через час и 15 минут после того, как «Аполлон-8» вернулся на видимую сторону Луны, но по стандартам советской государственной прессы это можно было считать практически прямой трансляцией.

Если экипаж «Аполлона-8» надеялся в спокойную минуту поразмыслить над своим выдающимся достижением, то им приходилось заниматься этим в моменты затишья при пролете над обратной стороной Луны. На каждом из десяти витков по орбите астронавты оставались на радиосвязи с Землей около полутора часов, и на это время приходилось слишком много дел, слишком много разговоров с операторами. Хуже того, на первом витке над видимой стороной Луны была запланирована телевизионная передача, а это значило, что за внутренними делами корабля будут наблюдать сотни миллионов людей. Американцы, не сумевшие в ранний час посмотреть передачу, могли увидеть репортаж повторно – он транслировался почти безостановочно целый день.

В первые несколько минут без связи после маневра на орбиту астронавты на короткое время позволили себе роскошь – просто сидеть и смотреть. План полета предписывал кораблю перевернуться и большую часть из 20 часов лететь по лунной орбите вверх ногами: астронавты должны были заняться картой Луны, а направленные вверх иллюминаторы этому никак не помогали.

– О’кей, даю крен вправо, – предупредил остальных Борман, когда настало время маневра.

Он взялся за ручку – ту самую, которую в давние времена на заводе в Дауни безмозглый инженер пытался установить задом наперед, – затем качнул запястьем и выпустил порцию топлива через двигатели правого борта. Корабль немедленно начал поворачиваться.

Ловелл удивился, насколько чувствительным может оказаться даже небольшой импульс.

– Полегче с этими двигателями, – предупредил он.

После того как корабль повернулся на 180°, Борман произвел быстрый контрманевр и вращение остановилось. В иллюминаторах – которые постепенно нагревались и очищались, как и предсказывали операторы, – весь обзор заполнила Луна. Астронавты, приникнув к стеклам, некоторое время молчали.

Почти 4,5 млрд лет назад проходящая протопланета столкнулась с начинающей свою жизнь Землей, сбила ей ось на 23°, сделав возможной будущую смену времен года. От столкновения возникло громадное облако обломков, на некоторое время окружившее нашу планету кольцом. Через несколько эпох кольцо собралось воедино, став спутником Земли. Это новое небесное тело вскоре гравитация связала с Землей – одна сторона Луны всегда была обращена к материнской планете, а вторая – прочь от нее, к космосу. Менее чем через миллиард лет после формирования Луны появились первые земные одноклеточные организмы. Пройдет еще 2,5 млрд лет, прежде чем появятся многоклеточные организмы, некоторые с зачатками светочувствительных органов зрения, и в темные ночи эти органы зрения, возможно, уловят фотоны, летящие от ярко освещенной Луны. Еще позже появятся организмы с более подходящими глазами – и в одном случае это будут млекопитающие с крупным мозгом, противопоставленным большим пальцем и неиссякаемой любознательностью по отношению к ночному небу. И за все это время никакие земные глаза не видели ту сторону Луны, на которую сейчас смотрели три пары глаз из космического корабля «Аполлон-8».

Астронавты были здесь по делу; даже если они и испытывали изумление – а без этого вряд ли обошлось, – то не очень-то его высказывали. Однако их тон и долгие паузы между репликами говорили сами за себя. Слова, впрочем, касались в основном работы, ради которой экипаж здесь оказался: заниматься наукой, а не просто глазеть по сторонам.

– Надо же, – тихо сказал Ловелл, усиленно мигая от яркого света: Солнце стояло прямо над головой, лучи отражались от лунной поверхности. – Теней в кратерах совсем нет.

Он оглядел в разных направлениях поверхность Луны, сравнивая огромный пыльный мир перед глазами с двухмерными картами и фотографиями, которые он столько месяцев изучал. И почти сразу понял, где находится.

– Сейчас пролетаем над Брандом, – объявил он, узнав кратер в 65 км шириной, который неофициально называли именем астронавта Вэнса Бранда. Тот был членом экипажа поддержки «Аполлона-8» и успел заслужить некоторое признание.

Затем перед глазами возник более крупный, более впечатляющий 160-километровый кратер – очень заметный объект, оставшийся от одного из самых жестоких столкновений, следы которых хранила обратная сторона Луны.

– Это Циолковский? – спросил Ловелл, не обращаясь ни к кому конкретно и отлично зная, что это он и есть. Изучать карты Луны и не узнать кратер Циолковский – это все равно что изучать карты США и не узнать Флориду. Однако Ловелл все же предпочел спросить не столько из-за неуверенности, сколько из-за банального удивления тем фактом, что наконец видит кратер собственными глазами.

Вместе с Борманом они продолжали разглядывать поверхность, медленно движущуюся внизу, и указывать на другие кратеры: Скалигер, Шеррингтон, Пастер, Дельпорт, Нехо, Ричардсон. То, что астронавты раньше знали как отметки картографов на плоской бумаге, теперь становилось твердым рельефом из грунта, камней и старых потоков лавы – целой историей Луны, написанной на истерзанной поверхности.

Тем временем Андерс начал метаться по кабине, собирая объективы, камеры и кассеты с пленкой.

– Нашел кассету D, – сообщил он после нырка в отсек оборудования, где захватил немного пленки. – И вот еще объектив, – добавил он, одной рукой подхватывая 70-миллиметровую камеру и объектив и демонстрируя их Борману и Ловеллу. Он взял держатели, которые нужно было установить над иллюминаторами для закрепления камер, а потом вновь появился в поле зрения, держа всю эту кучу в руках.

Борман не спускал с него озабоченного взгляда. Трое астронавтов в такой тесноте напоминали ему толпу обезьян в крошечной каморке. Случайным движением можно было задеть какой-нибудь переключатель или разомкнуть электрическую сеть, и никто бы не заметил.

– Эй, ты там помедленнее. Без спешки, ладно? – сказал он.

Андерс как мог старался соответствовать и в ожидании восстановления связи собирал свои принадлежности чуть более спокойно. Он знал, что запланированные 20 часов на лунной орбите промелькнут быстро, и хоть он не был профессиональным фотографом, но доверенное ему дело намеревался исполнить наилучшим образом.

Когда связь с Землей наконец восстановилась и операторы от бурных, хоть и коротких восторгов вернулись к своим обязанностям, оставшиеся до прямой телепередачи минуты капком и экипаж провели за сверкой орбитальных координат и статуса двигателя SPS. Ему предстояло новое короткое включение во время третьего прохождения за Луной: орбиту корабля нужно было изменить с асимметричной эллиптической – наиболее удобной при первом торможении – на ровную округлую. Затем Андерс достал телекамеру и укрепил ее рядом с иллюминатором, готовясь к прямой трансляции для той части землян, у которых сейчас был день, а не ночь.

В этот раз объектив камеры будет направлен не на смутное пятно планеты, которая в прошлый раз находилась на расстоянии 326 000 км и все время уменьшалась в размере. Сейчас в объективе будет поверхность Луны, видимая с высоты всего 111 км. К этому времени солнечные лучи ложились на поверхность под более острым углом, и вдобавок Андерс установил фильтр, усиливающий эффект: теперь кратеры, борозды, уступы и обрывы отбрасывали резкие тени и были различимы даже на телеэкранах, находящихся на расстоянии в 375 000 км.

Телевизионный сигнал в первую очередь попадал на большой экран в ЦУП, похожий на экран в кинотеатре. Глядя на изображение из застекленных кабинок для прессы в задней части зала, телепродюсеры не могли не заметить неожиданной четкости изображения. В тот миг космический корабль проходил над Морем Изобилия в восточной части Луны – 840-километровой равниной, сформированной широким потоком лавы от удара метеорита 4 млрд лет назад.

Почти одновременно телепродюсеры дали знак ТВ-каналам переключиться на трансляцию: теперь изображение попадало в телестудии, а оттуда передавалось по всему миру. Джерри Карр знал, что это было сигналом и для него – начиналось шоу.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – произнес он с тщательной артикуляцией, рассчитанной не столько на астронавтов, сколько на телевизионную аудиторию. – Как там выглядит старушка Луна с 60 миль? Прием.

– О’кей, Хьюстон, – отозвался Ловелл. – Луна в основном серая, бесцветная. Выглядит как гипсовая штукатурка или сероватый песок на берегу. Море Изобилия не так выделяется, как с Земли.

– Принято, понял, – ответил Карр.

Затем Ловелл увидел два кратера, которые для него успели стать знакомыми по лунным картам и планам.

– А сейчас на подходе два старых друга Мессье и Пикеринг, я их много разглядывал на Земле.

– Понял, – ответил Карр.

– Вижу лучи, расходящиеся от Пикеринга, – доложил Ловелл, подразумевая полосы от удара, оставленные на поверхности давным-давно в результате столкновения. – Не очень выделяются, если отсюда смотреть.

– Понял, – повторил Карр, на этот раз несколько рассеянно. Он вслушивался в параллельный канал переговоров внутри ЦУП, где операторы обсуждали запасной испаритель воды для системы охлаждения, который работал плохо. Систему курировал Андерс.

– Капком, скажи им отключить вторичный испаритель, – велел Милт Уиндлер, сменный руководитель полета. Карр взглянул на кадры телетрансляции: Андерс был занят фотосъемкой. Отключение испарителя было не самым срочным делом, но по правилам полета его полагалась сделать сразу же.

– Билл, – окликнул Андерса Карр как можно более непринужденным тоном. – Если можешь оторваться от иллюминатора, выключи вторичный испаритель.

– Понял, иду, – отозвался Андерс. Он отплыл от иллюминатора, выполнил команду и подплыл обратно.

Ловелл в это время продолжал комментировать ландшафт, проплывающий за стеклом. После Мессье и Пикеринга появились Пиренейские горы, названные в честь заснеженного и намного более прекрасного хребта на границе между Испанией и Францией. Затем, когда корабль миновал берег Моря Спокойствия, Ловелл увидел очередной ориентир. Эта географическая точка была значимой для НАСА как возможный знак на подходе к месту будущей посадки на Луну, однако Ловеллу она была важна по причине более личной.

– Видна вторая исходная точка, – сказал он. – Треугольная гора.

Прозаическое имя «Треугольная гора», которым НАСА называло потенциальный ориентир для посадки, Ловелл в мыслях упорно заменял названием «гора Мэрилин». Он обещал жене назвать гору ее именем, и теперь решил так и обозначать гору на всем протяжении полета. Название было неформальным и могло привести к путанице среди картографов НАСА, но чем чаще гора Мэрилин будет упоминаться в разговорах экипажа с операторами, тем больше вероятность, что оно останется в употреблении.

Телевизионная передача продолжилась еще несколько минут, в течение которых астронавты, а вместе с ними и телезрители миновали кратеры Колумб и Гутенберг, затем Болото Сна шириной в 160 км, с кратерами Лайелл, Криль и Франц. Ловелл вглядывался в затененную часть лунной поверхности, лежащую далеко впереди; прищурившись, он пытался определить, возможно ли будет без солнечного освещения разглядеть поверхность в слабом свете, отраженном от Земли и затем от Луны.

– Ничего не вижу в земном свете сейчас, – доложил он.

Он произнес эти слова небрежно, привычно, однако зрителям они ничего не говорили. Термин «земной свет» не имел никакого значения до этого самого дня, когда представители человечества вышли в пространство, где земной свет существовал и был важен. Этот удивительный миг стоил того, чтобы дать телевизионной аудитории время его оценить, однако лунная передача внезапно оборвалась без предупреждения.

Этот момент прерывания связи, как и предыдущий, был тоже запланирован НАСА, однако и на этот раз никто в агентстве не подумал подготовить его как следует. Впрочем, предстояла еще одна трансляция во время девятого витка, и к тому времени, возможно, удастся придумать что-нибудь получше.

Борман после окончания передачи был рад вернуться к работе. То, как прошло недавнее включение маршевого двигателя для первого маневра, его совершенно устраивало, но он был нужен вновь для скругления орбиты и, что более важно, для маневра старта к Земле во время отсутствия связи после десятого витка. НАСА обещало держать его в курсе в части телеметрических данных о процедуре выхода на окололунную орбиту, стараясь отследить в них возможные скрытые аномалии вроде гелиевого скачка при коррекции на этапе перелета.

Борман взглянул на Ловелла и Андерса, по-прежнему любовавшихся видами.

– Пока эти ребята разглядывают Луну, мне надо убедиться, что с SPS все в норме, – сказал он капкому. – Передай мне тот отчет, когда будет возможность.

– Обязательно, Фрэнк, – ответил Карр.

– Нам нужно добро на каждый виток, иначе мы произведем TEI по вашему указанию.

– Принял, – откликнулся Карр. – Я понимаю.

Андерс, по-прежнему висевший с камерами у иллюминатора, обернулся. Он тоже понимал, о чем говорит Борман. Перед началом каждого оборота, то есть витка, Борман будет ждать официальной отмашки Земли о том, что корабль в норме. Если он не получит такой отмашки, Борман сделает вывод, что с кораблем не все благополучно, и тогда в нужный момент во время полета над обратной стороны Луны он произведет запуск двигателя и направится к родной планете. Фраза «по вашему указанию» была чисто дипломатической добавкой, поскольку никакой командир экипажа не станет совершать такой критичный для полета маневр без согласия ЦУП, если только обстоятельства к тому не вынудят. Однако Борман заодно хотел показать, что его запрос разрешения остаться не является бесцельной прихотью и что он воспользуется прерогативой командира в любой момент, когда сочтет нужным.

Андерс, раздумывая над услышанным диалогом, только порадовался, что успел так быстро установить держатели для камер. Как он теперь осознал, его расчет на обещанные 20 часов съемки мог оказаться завышенным.

Через 1 час и 48 минут после того, как «Аполлон-8» вышел на связь, он опять погрузился в очередной сеанс лунного молчания. На втором витке предстоял дальнейший осмотр ландшафта, в частности некоторых мест помимо Моря Спокойствия, которые НАСА рассматривало как варианты для будущей посадки. Среди них были район Хэдли – Апеннины, Океан Бурь, высокогорье Фра-Мауро и горы Таурус – Литтров; впрочем, пока что различные точки местности попросту обозначались как P1, P2 и так далее. Однако в будущем им предстояло получить новые, более заметные имена, такие как База Спокойствия или, например, База Хэдли.

Предполагалось также найти новые кратеры и дать им названия. Как и в случае с горой Мэрилин, такие названия имели неформальный статус: официальными они могли стать лишь после того, как их начнет употреблять НАСА и они получат одобрение Международного астрономического союза – арбитра во всех вопросах, касающихся космической номенклатуры. Однако даже эта скучная академическая организация не смогла устоять перед некоторыми именами.

Часть кратеров были названы в честь астронавтов «Аполлона-1», погибших в пожаре: кратер Гриссом, кратер Уайт и кратер Чаффи, а также в память Чарли Бассетта, Эллиота Си и Теда Фримана – все эти астронавты погибли в авиакатастрофах еще до полета в космос. Появился кратер в честь Майкла Коллинза, который не смог участвовать в нынешнем полете из-за проблем с позвоночником. Появились кратеры имени Боба Гилрута, Криса Крафта и Джеймса Уэбба – аристократии НАСА. Назвали кратер даже в честь печально известного Джо Ши, руководителя программы «Аполлон» на момент пожара: сейчас его имя обходили стороной, однако делу покорения Луны он верно служил многие годы.

И разумеется, появились кратеры в честь Бормана, Ловелла и Андерса: тесно сгруппированные между собой ориентиры в Южном полушарии Луны, на обратной стороне. Какой кратер назвать чьим именем, зависело от размера кратера и полетного статуса астронавта, поэтому Борману достался самый крупный из трех, Ловеллу – следующий по величине, Андерсу – самый мелкий.

Наконец, некоторые кратеры получали имена буквально «на лету».

– О’кей, подходим к кратеру Коллинз, – объявил Андерс на одном из витков. Он включил телекамеру, чтобы ЦУП проследил за тем, что видит астронавт.

– Вас понял, – ответил Карр. Затем капком заметил небольшое образование рядом с Коллинзом. – Что за кратер сейчас уходит?

Андерс, глянув вниз, увидел объект, указанный Карром.

– Какой-то кратер от легкого удара. Назовем в честь Джона Аарона, – объявил он, подразумевая 25-летнего вундеркинда в ЦУП, отвечавшего за систему жизнеобеспечения корабля и удивлявшего всех остротой ума.

Аарон, сидя за пультом, поднял голову и улыбнулся. Словно почувствовав это, Андерс продолжил:

– Если продолжит следить за нашими системами, конечно.

– А он как раз прекратил, – доложил Карр, подмигнув Аарону, и тот спешно вернулся к работе.

Во время третьего захода за Луну экипажу «Аполлона-8» предстояло провести 11-секундное включение двигателя SPS для скругления орбиты. Преобразование орбиты из эллипса в окружность не было данью аккуратности. Одной из главных задач полета было исследование гравитации Луны и искажающих ее масконов, находящихся под поверхностью. С нынешней яйцеобразной орбиты корабля было почти невозможно сделать это хорошо. Более того, этот некритичный запуск SPS служил еще одним испытанием способности двигателя совершить куда более важное включение после десятого витка.

Теперь, когда астронавты уже были уверены в надежности SPS, новое включение они подготовили и произвели почти обыденно и после возвращения на связь доложили, что орбита корабля теперь идеально выровнена, 111 км по всей окружности. Третий облет видимой стороны Луны был вполне рутинным – насколько рутинным он может быть для экипажа, только недавно вышедшего на орбиту вокруг ранее незнакомой планеты.

К следующему уходу со связи астронавты были явно вымотаны. Полет ориентировался на хьюстонское время, чтобы не сбивать астронавтам биологические часы, однако любые настройки времени оказывались бесполезны, если нарушен режим сна, – а нормального сна астронавты не получали. Все трое бодрствовали все время финального приближения к Луне и изматывающего маневра LOI. Сейчас, когда предстояло еще семь витков и до маневра TEI оставалось меньше 15 часов, вероятность отдохнуть и поспать до того, как начнется обратный путь, была невелика.

Андерс, пожалуй, был занят больше остальных. Из списка нужных объектов сфотографировано всего около четверти; к концу четвертого прохождения за Луной ему потребовалось, чтобы Борман повернул корабль в позицию, когда нужные объекты попадут в фокус.

– О'кей, цель 23, кадр 122, – сообщил Андерс, указывая Борману, куда должен быть нацелен корабль.

Борман взялся за ручку управления двигателями и слегка поднял нос корабля. Он зевнул – довольно громко, так что звук записался на пленку, – а когда корабль перешел в нужное положение, Фрэнк чуть помедлил, наслаждаясь одновременно тишиной в наушниках и новым видом в иллюминаторе. Корабль теперь был в таком положении, что астронавты впервые увидели Луну до самого горизонта, за которым лежала огромная масса черного неба. Никто из астронавтов раньше не задумывался о том, что это значит, а ведь если они огибают Луну и выходят на видимую ее сторону, то не просто получают прямую линию связи с Землей, но и видят Землю. А это позволит им увидеть родную планету поднимающейся над мрачными лунными равнинами.

– О боже, – вдруг сказал Борман. – Вы только посмотрите, какое зрелище! Земля восходит. Ого, какая красота!

Остальные двое выглянули в иллюминаторы. Как и сказал Борман, бело-голубой шар – родная планета для всего, что они знали: для всего живого и неживого, для всех событий и явлений на всем протяжении земной истории – висел над изрытым кратерами лунным ландшафтом. Отдельно Землю и отдельно Луну астронавты уже наблюдали, и теперь они впервые увидели их вместе: уродливый безжизненный мир внизу и красивую, хрупкую планету прямо по курсу.

Первым стряхнул с себя мечтательность Андерс, пытающийся вытащить из камеры черно-белую кассету и вставить что-то более подходящее для наблюдаемой картины.

– Дай мне ту цветную кассету, быстро, – сказал он Ловеллу.

– А ведь здорово как! – отозвался Ловелл, по-прежнему не отрывая взгляда от захватывающего зрелища за стеклом.

– Быстро! Скорее! – рявкнул Андерс.

Ловелл отстранился от иллюминатора и нырнул в отсек оборудования, находящийся под сиденьями.

– Она здесь? – спросил он.

– Просто дай мне любую цветную, – распорядился Андерс. – Скорее!

– Да, я такую и ищу, – откликнулся Ловелл и зачитал надпись с найденной коробки: – C368?

– Любую, быстро! – бросил Андерс.

Ловелл вернулся к иллюминатору и вручил Андерсу пленку, однако к тому времени Земля уже пропала из виду.

– Ну что ж, прозевали, – с явным разочарованием сказал Андерс.

– Эй, она тут у меня! – воскликнул Борман, перебравшийся к другому иллюминатору.

Андерс, оттолкнувшись от переборки, устремился туда, где находился Борман, нацелил камеру и немедленно принялся снимать.

– Сделай несколько снимков, – велел Борман.

– Сделай несколько снимков, – эхом повторил Ловелл.

Андерс повиновался, хотя из всех кадров значимым оказался только один. Лишь один кадр, скрытый сейчас в недрах камеры Андерса, в будущем смог приблизить человечество к пониманию того, что миры – как и стекло – могут разрушаться и что конкретный мир, запечатленный на фотографии, требует заботы более бережной, чем то обращение, которое человечество демонстрировало по отношению к нему прежде. Этот кадр, который позже назовут «Восход Земли», и хранился сейчас в камере у Андерса.

Однако в Рождественский сочельник 1968 г. никто об этом еще не знал.