Глава 10

Инструкции не обязывали Джина Кранца присутствовать в хьюстонском ЦУП при старте «Аполлона-8». В официальном графике дежурств, где расписывались роли для всех операторов за пультами на каждую из трех восьмичасовых смен шестидневного полета, имя Кранца нигде не упоминалось. Его график, составленный по принципу «нечетные номера мои, четные нет», требовал не управлять полетом «Аполлона-8», а планировать следующие экспедиции «Аполлонов» – 9, 11, 13, 15 и так далее, пока лунные корабли будут летать. Применительно к «Аполлону-8» главное кресло в ЦУП – место руководителя полета – принадлежало по очереди Клиффу Чарлзуорту, Милту Уиндлеру и Глинну Ланни, и они, зная свое дело, совершенно не нуждались в контроле Кранца.

Однако расписание дежурств и желание Кранца не одно и то же, и нигде, кроме как в ЦУП, Кранц сейчас находиться не мог. Он любил этот огромный высокий зал и все его детали, любил этот огромный экран с картами и данными, занимавший всю переднюю стену, как в кинотеатре. Любил настолько, что не представлял, как сюда можно прийти не в полной готовности – особенно в дни полета.

Кранц гордился тем, что всегда спит глубоким сном, чаще без сновидений. Ночью он обычно походил на живое подобие огромных ракетных двигателей на его кораблях: если уж выключался, то выключался полностью. А когда включался, тоже аналогично двигателям, то не было никаких сомнений, что включился. Впрочем, для этого порой требовалась кое-какая помощь.

По его собственным прикидкам, Кранц был обладателем четырех десятков музыкальных альбомов Джона Филипа Сузы. Число могло быть не совсем точным, поскольку Марта и дети постоянно дарили ему новые альбомы на день рождения и другие праздники. Почти каждое утро Кранц просыпался и ставил что-нибудь из Сузы – «Звезды и полосы навсегда», или «Всегда верен», или «Руки, протянутые через море», – просто чтобы начать новый день.

На работу он ехал тоже под марши Сузы, доносящиеся из портативного магнитофона на соседнем сиденье, и рассчитывал дорогу так, чтобы все светофоры на пути через спальный район Лиг-сити до самого Космического центра встречали его зеленым. В конце пути, прибыв на место, он не всегда мог поручиться, что все светофоры горели зеленым – по правде говоря, он мог и не вспомнить, видел ли их вообще, настолько был увлечен музыкой и мыслями о предстоящем дне.

Выбравшись из машины на стоянке у ЦУП, Кранц приветствовал Муди – охранника стоянки с золотым зубом и военными манерами, знавшего поименно всех операторов и инженеров в здании. Муди на это лучезарно улыбался и четко произносил ответное приветствие. А затем, наконец, Кранц попадал в зал управления полетом.

В бытность Кранца в ВВС он летал на реактивных истребителях F-86 «Сейбр» патрулировать территорию вокруг демилитаризованной зоны в Корее. Такие задания он любил, за исключением одной детали: «Сейбр» был рассчитан на одного, так что Кранцу почти не приходилось летать даже в паре, не говоря уже о целой компании товарищей по оружию, какая помещалась в «летающий штаб» B-17. Боевых друзей ему не хватало, и работа в ЦУП в некотором смысле заменяла такое братство.

Оказавшись в зале в любую минуту любого полета, Кранц мог точно сказать по одной только обстановке, давно ли началась смена и на какой стадии находится полет: он определял это по тому, насколько полны корзины для мусора, насколько подсохшими выглядели сэндвичи, насколько свежие на вид пицца или кофе.

Когда дела шли хорошо, большинство операторов работало на своих местах. Если возникала проблема, у соответствующего пульта образовывалась толпа. Одна толпа – одна неполадка. Много толп – серьезные неприятности.

В утро, когда стартовал «Аполлон-8», даже новичок понял бы, что все идет гладко. Кранц прибыл задолго до старта и уселся в задних рядах, откуда мог незаметно наблюдать за происходящим и при необходимости вмешаться. Пока часы обратного отсчета шли к нулю, в зале царило обычное оживление; пока «Сатурн-5» с ревом летел до околоземной орбиты – обычное напряжение. Когда ракета вышла на орбиту, у операторов оставалось около трех часов до следующей крупной вехи, маневра старта к Луне, который все называли TLI. По сути это был запуск двигателя, отправляющий астронавтов в путь к Луне.

Маневр TLI был непростой процедурой, для него требовалось запустить двигатель 18-метровой третьей ступени «Сатурна-5», которая все еще была соединена с кораблем. Запуск двигателя должен разогнать «Аполлон-8» до нужной скорости, способной вывести его на траекторию по направлению к Луне. Третья ступень после этого отделялась и уходила на «мусорную» орбиту вокруг Солнца. И хотя на стадии уравнений и тренажеров все выглядело довольно просто, в реальном пилотируемом полете такое еще не делали ни разу. Но даже если кто-то в зале и волновался из-за нового маневра, то виду не показывал.

За пультом капкома сидел с расслабленным видом Майк Коллинз. Выбрать его для этой смены в самом начале полета было удачным решением, поскольку с экипажем он был знаком ближе, чем кто-либо еще из астронавтов. За пультом, контролирующим операцию торможения, сидел Чак Дитрих, за динамикой полета – позывной FIDO – наблюдал Джерри Бостик: оба были в прекрасных отношениях с экипажем, и их выбор на роль операторов для маневра TLI стал отличным решением.

Больше всего радовали глаз сменные руководители полета Чарлзуорт, Уиндлер и Ланни, которые исполняли одну и ту же должность, но подходили к работе под разным углом. Чарлзуорт, физик по образованию, участвовавший в ракетной программе «Першинг» Армии США, любил летающую технику, на глубинном интуитивном уровне понимал ее принципы и не склонен был потакать ее капризам. Уиндлер напоминал Кранцу его самого: разбирался в системах, оборудовании и людях за пультами с основательностью боевого генерала и при этом чувствовал лирику всего дела так, как больше никто из работающих в зале.

Ланни в этом списке стоял особняком. Кранц работал с ним дольше всего, с тех самых пор, когда оба были зелеными новичками в команде Крафта. Ланни не обладал такой же, как у Кранца, твердостью нрава и быстротой реакции, однако из всех руководителей полета он относился к делу с наибольшей вдумчивостью и тщательностью. Любые неполадки в системах он распознавал с ювелирной точностью и очень серьезно относился к тому, что руководители полетов называли «ловлей блох», – записывал в сменный журнал любые мелкие замечания к работе любой системы, которые в данный момент не имели значения, но для другого руководителя на том же этапе следующего полета могли оказаться очень важными.

Кранц оглядел слаженную команду людей в зале, заполненном негромким гулом голосов, и перенес внимание на экран со знакомой плоской картой Земли, на которую была наложена траектория космического корабля. Совсем скоро – через небольшое время после TLI – карте предстояло смениться. Впервые в истории вместо обычной картины движения корабля по окружности на ее месте должен появиться лунный маршрут, где Земля будет слева, Луна – справа, а корабль станет постепенно продвигаться от одного края экрана к другому. А затем, меньше чем через три дня, карта снова должна смениться, на этот раз картой Луны с витками вокруг нее.

Кранц чувствовал, что назревает перемена – нечто большее, чем один космический полет или одна победа в холодной войне с Советами. Он жаждал вернуться к изнуряющей работе за пультом – на все будущие полеты. Однако сегодня он был рад, что обязанностей у него меньше обычного. Перемены, которые привнесет этот полет в мир, стоили того, чтобы понаблюдать за процессом.

Обращаясь на высоте 183–191 км, Фрэнк Борман, Джим Ловелл и Билл Андерс такими эпохальными идеями не озабочивались. Думали они – по крайней мере, в тот момент – о том, как бы их не стошнило. Борман и Ловелл были в космосе никак не новичками: Борман провел в полете две недели, Ловеллу и вовсе принадлежал мировой рекорд в 18 суток. Однако все это время они провели в закрытом корабле «Джемини», где обитаемый объем в 2,6 м³ не позволял даже встать с кресла. Да, разумеется, находились они в невесомости, но знали об этом по большей части из наблюдения за летающими вокруг предметами, а не оттого, что могли летать сами.

Капсула «Аполлона» иная. Мало того что она имеет довольно просторный объем 6,2 м³: эти кубические метры рационально сконфигурированы и дают максимальную свободу движений даже для трех человек, занимающих этот объем. Между креслами и приборной панелью оставлено пространство, в котором можно с удобством перелететь друг через друга, легко добираясь от переборки до переборки и от одного иллюминатора до другого.

Нижний отсек оборудования, расположенный под креслами, давал еще больше пространства. Как и предполагало название, отсек частично использовался для складирования, но там же располагался и навигационный пульт с секстантом, так что отсек становился самостоятельным рабочим местом – отдельно от приборной панели. Он даже давал некоторое укрытие в тех случаях, когда астронавту требовалось вздремнуть или воспользоваться пакетом для сбора отходов (они, к сожалению, со времен «Джемини» не изменились к лучшему).

Когда корабль вышел на орбиту, Ловелл первым из экипажа отстегнул ремни и выплыл из кресла. Он двинулся по направлению к отсеку оборудования с намерением положить туда шлем и тут же почувствовал, что голова «поплыла», а желудок перевернулся. Схватившись за твердый выступ стенки корпуса, Ловелл постарался застыть неподвижно.

– Осторожнее, когда встаете из кресла, – предупредил он Бормана и Андерса. Андерс взглянул недоуменно, зато Борман, уже обсуждавший с Ловеллом возможность космической «морской болезни» в условиях такого большого корабля, понял его с полуслова.

– Смотри прямо вперед, не двигайся пока, – сказал Борман Андерсу. Затем отстегнул ремни, подплыл к Ловеллу и ощутил тот же прилив дурноты. Перед глазами мелькнул бифштекс с яйцом, съеденный на завтрак еще в квартире астронавтов, и Борман приложил все усилия к тому, чтобы еда осталась там, где ей положено. Андерс, почувствовав некоторую тревогу, выждал несколько секунд, прежде чем расстегнуть ремни.

Несмотря на дурноту, за время двух коротких витков по околоземной орбите астронавтам предстояло много сделать, чтобы подготовить корабль к TLI. Обязанности Бормана как командира корабля подразумевали знакомство со всеми бортовыми системами, умение в случае надобности управлять кораблем в одиночку – и бремя командования тоже. За ним оставалось последнее слово по каждому вопросу, с которым можно было столкнуться в следующие шесть дней.

Ловелла тренировали как навигатора – и в ситуации, когда «Аполлону-8» предстояло путешествие более дальнее, чем любому другому кораблю в истории освоения космоса, ответственность на Джиме лежала немалая. Несмотря на то что все координаты, необходимые для полета, были записаны на магнитную пленку, механическому мозгу требовался и человеческий мозг, способный проконтролировать решение машины перед тем, как будет запущен главный двигатель или любой из 16 малых двигателей маневрирования.

И у компьютера, и у Ловелла в память было занесено расположение 35 звезд. Эти навигационные координаты были настолько же точны, насколько и примитивны, – как во все предыдущие века, когда ими пользовались моряки. Это знание могло потребоваться Ловеллу при подготовке к любому из маневров, а таких ситуаций ожидалось множество. Он также отвечал за другие компьютерные команды, особенно за инструкции, используемые для запуска главного двигателя в особо важные моменты полета. Из всего экипажа именно Ловеллу больше всего пристало бы именовать нижний отсек оборудования родным домом.

Роль Андерса была более импровизационной. Эксперт, с которым мало кто в мире мог бы потягаться знаниями о принципах работы лунного модуля, в нынешнем полете не имел ни малейшей возможности эти знания применить.

Вместо этого он выполнял роль бортового фотографа: с помощью первоклассных камер ему предстояло делать снимки, которые дадут больше информации, чем зернистые черно-белые фотографии, полученные ранее с автоматических лунных зондов НАСА. Они не могли идти ни в какое сравнение с изображениями, сохраненными на галоидных кристаллах и желатиновой эмульсии фотопленки и затем вручную доставленными на Землю в лабораторию для проявки. Андерса отправили в полет с небольшим арсеналом камер и кассет с пленкой; лишенный своего LM, он твердо решил не оставить неотснятым ни единого квадратного сантиметра лунной поверхности, который попадется ему на глаза.

Пока не придет время этим заниматься, он мог также наблюдать за системами жизнеобеспечения в командном модуле. Это была простая и понятная работа – следить за уровнем кислорода, температурой, расходом воды и прочего, но ошибка в таком деле стоила бы дорого. Сам термин «системы жизнеобеспечения» ясно указывал, что произойдет в случае отказа таких систем.

Сейчас, когда Андерс расстегивал ремни, он взглянул на приборы и мгновенно заметил непорядок. Индикатор давления гликолевой системы, предназначенной для охлаждения аппаратуры, показывал слишком низкое значение.

– Вот это да! – сказал он, обращаясь по большей части к самому себе. – Низковато. Что-то не то.

Борман высунул голову из отсека оборудования.

– Что не так?

– Давление гликоля на выходе слишком низкое, – ответил Андерс.

– Отказал гликолевый насос?

– Похоже на то.

– Посмотрим, – сказал Борман, прокручивая в голове чертежи корабля. – Мы на основной?

Если бы Андерс ответил «да» – это означало бы серьезную проблему. Перед стартом Андерс должен был нужным образом сконфигурировать приборную панель, а это подразумевало переключение на основную гликолевую систему. Если основная система была включена и уже стала причиной проблемы, то экипаж мог переключиться на запасную. Однако если технические проблемы появляются у корабля в первый же час 148-часового полета, то это тревожный симптом.

– Мы… А, нет, на запасной, – не договорив первую фразу, поправился Андерс, еще раз взглянувший на приборную панель. Он переключил тумблер в нужное положение. – Все нормально.

Борман подплыл поближе, взглянул на индикатор и при виде давления, поднимающегося до нормальной отметки, улыбнулся.

– Похоже, набирает, – заметил он и нырнул обратно.

Оба знали, что ошибка безобидна, и все же Андерс злился на себя. В родном LM он такой оплошности не допустил бы.

Обрушиваться на новичка в первый же час космического полета Борман счел ненужным, но к Ловеллу он смог отнестись столь же благожелательно. Никто из троих к тому времени еще не снял желтый спасательный жилет, надетый перед стартом на случай, если выведение придется прервать и астронавты угодят в океан. В огромных неуклюжих скафандрах лишний слой одежды не так уж заметен, однако сейчас, когда Ловелл проплывал мимо изножья Борманова кресла, чтобы проверить навигационную панель, петля активации спасательного жилета зацепилась за выступающую стойку. Последовал громкий щелчок и шипение.

– Вот черт! – воскликнул Ловелл, видя, как жилет на груди надувается воздухом.

– Что это было? – спросил Борман, закрытый чем-то от Ловелла.

– Спасательный жилет.

Борман рассмеялся.

– Не шутишь? Надувается?

Затем, не собираясь пропустить такое зрелище, Борман выплыл туда, где торчал в воздухе Ловелл. Смех сразу оборвался.

Как ни комично выглядел Ловелл, Борман мгновенно понял, что ситуация не так уж смешна. В нормальных условиях – иными словами, на Земле – спустить воздух и спрятать жилет не составило бы ни малейшей трудности. Однако жилет был надут углекислым газом, хранившимся под давлением в небольшом баллоне, и выпускать весь этот CO₂ в небольшое закрытое пространство с ограниченным запасом воздуха для дыхания явно было не лучшим выходом. Очистители воздуха на борту были – квадратные контейнеры, каждый размером с большую жестянку для печенья, и внутри них кристаллический гидроксид лития, который должен поглощать углекислый газ, чтобы его уровень не достиг опасных величин. Однако, как и сигаретные фильтры, контейнеры со временем перенасытятся углекислым газом и их нужно будет менять на новые. Загрязнять первый фильтр в первый же день полета – плохое начало.

Видя, как хмурится командир, Андерс вызвался помочь.

– Сними жилет и дай мне, – предложил он Ловеллу. – Попробую с ним разделаться, пока ты проверишь панель.

Ловелл благодарно кивнул и принялся стягивать с себя жилет.

– Еще и не снимается, – буркнул он.

Борман, заметив замешательство обоих подчиненных, поспешил сменить выражение лица на более дружелюбное.

– Да, – начал он. – Мы… мы можем выдержать сколько-то углекислого газа.

Он знал, что это правда, но отчаянно желал, чтобы делать это не пришлось. В следующие шесть дней все трое передвигались в тесном пространстве командного модуля гораздо более осторожно.

В итоге Ловеллу и выпало изобретать решение, и в скором времени он придумал отменный ход. Жестом попросив Андерса вернуть ему жилет, он подплыл к тому, что служило на корабле ближайшим аналогом туалета, – к мочесборнику в нижнем отсеке оборудования. Как и аналогичная система на борту «Джемини», мочесборник был не более чем трубкой, одной стороной присоединенной к воронке, а другой – к небольшому резервуару на стене: моча от астронавта стекала в трубку и дальше в резервуар. Если повернуть ручку – ненужная жидкость выплескивалась в космос.

Ловелл убрал воронку со свободного конца трубки, открыл клапан спасательного жилета и прижал его к срезу трубки, так что углекислый газ невидимо для глаза вытек за борт. Когда все было закончено, Ловелл сложил жилет и убрал его в зону хранения. Первая серьезная проблема полета была решена.

TLI, который ожидал космонавтов в точности через 2 часа 50 минут и 31 секунду после начала полета – ближе к концу второго околоземного витка, – требовал исключительной точности. Поэтому его исполнение доверили не бортовому компьютеру и не экипажу: включением двигателя для старта к Луне должны были напрямую управлять огромные, занимающие целый зал ЦУП компьютеры.

Двигатель третьей ступени «Сатурна» тягой в 102 т планировалось запустить ровно на 308-й секунде, чтобы разогнать «Аполлон-8» со стабильной орбитальной скорости 28 000 км/ч до любимой репортерами «круглой» скорости в 40 000 км/ч, которую они называли «скоростью освобождения», или второй космической скоростью. По сути, они были не правы по обоим пунктам.

Круглое число 40 000 км/ч на самом деле следовало понимать как 38 950 км/ч, а до так называемой «скорости освобождения» доходить было нельзя: такова необходимая предосторожность. По законам физики удаление от Земли напоминает восхождение в гору, когда скорость подъема борется с силой тяжести. Если разогнаться до 40 000 км/ч, то эту гонку можно выиграть, но если затем корабль по ошибке промахнется мимо Луны, то улетит в космос и будет там блуждать вечно.

Если же «давить на газ» чуть слабее и недобрать примерно 1000 км/ч, то эта битва с гравитацией в итоге будет проиграна. И даже если траектория пройдет слишком далеко и корабль промахнется мимо Луны, то можно просто пролететь по дуге и направиться обратно к дому подобно мячику, закинутому высоко в небо и падающему обратно на Землю. Это означало также, что если промахнуться самую малость, то скорость будет достаточно низкой, чтобы подчиниться лунному притяжению, пролететь за обратной стороной Луны и направиться обратно к Земле. В первом случае разворот делается по дуге в открытом космосе, во втором – вокруг «разделителя полос» в виде Луны. В обоих случаях корабль остается на трассе, которую планировщики называют траекторией свободного возвращения, и в любом случае направляется домой.

Пока не пришло время включения, Ловелл решил устроить себе несколько минут отдыха: он перемещался от иллюминатора к иллюминатору, после долгого перерыва вновь знакомясь с тем, как выглядит Земля, медленно вращающаяся внизу под кораблем. Это зрелище представало ему во время всех 206 витков его первого космического полета, но теперь времени на созерцание было гораздо меньше. Имея в распоряжении пять иллюминаторов «Аполлона» против двух на «Джемини», Ловелл хотел как можно больше насладиться такой возможностью.

– Самый лучший полет в моей жизни, – сказал он, подмигивая Борману: то было дружеским напоминанием о тяжелом испытании на «Джемини-7». Он вновь выглянул в иллюминатор, поймал взглядом яркую вспышку – ночная сторона Земли уступала место дневной – и объявил: – А вот и Солнце.

– Где? – спросил Андерс, который за короткое время, отведенное экипажу на пребывание в окрестностях Земли, жадно старался увидеть как можно больше рассветов и закатов.

– Сам посмотри, – ответил Ловелл, жестом подзывая его к иллюминатору. – Подобралось к нам незаметно.

Борман и сам не раз бросил взгляды в иллюминаторы, но все же не очень жаловал мысль о том, чтобы экипаж проводил драгоценное время в созерцании красивых видов. Но раз его товарищи по полету не могли оторваться от иллюминаторов, он решил заодно дать им работу. Учитывая, насколько важной частью задания было составление лунной карты, от чистоты состоящего из нескольких отдельных стекол иллюминатора зависело очень многое, а сохранить ее было не просто. Испарения от резиновых уплотнений рам и микроскопические частицы мусора, стронутые с места во время старта или всплывшие во время невесомости, могли скопиться между слоями стекла. А любая влага, еще со старта приставшая к окнам снаружи, в космическом вакууме должна была быстро превратиться в лед.

– Давайте доложим Хьюстону степень загрязнения окон, – скомандовал Борман. И раньше, чем Ловелл и Андерс успели ответить, он последовал собственному приказу: – Иллюминатор номер один чистый, имеет налет. Наверное, начинается намерзание инея. Номер два – тоже пятна налета.

Ловелл у третьего иллюминатора, заметив полоску, попытался стереть ее большим пальцем, но безрезультатно. Он нахмурился.

– Загрязнение, – объявил он. – Похоже, на внешней стороне.

Андерс доложил о хорошей видимости из центрального иллюминатора, но добавил:

– Немного пыли снаружи и внутри.

Слово «пыль» было скорее оптимистичным: по нему выходило, будто проблема может улетучиться сама собой, хотя и Андерс, и остальные знали, что этого не случится.

– У вас все в порядке, «Аполлон-8», – откликнулся Майк Коллинз. – У нас ничего для вас нет. Просто ждем.

Напоминание об ожидании медленно затихло в эфире: чтобы не мешать экипажу, Коллинз умолк. Он молча вслушивался в переговоры по внутренней связи в ЦУП: другие операторы подтверждали, что компьютеры, система наведения, давление в баках третьей ступени – все было в штатном состоянии. Наконец за 23 минуты до маневра Чарлзуорт, сидевший в кресле руководителя полета на протяжении первой смены, дал отмашку Коллинзу: пора сообщить астронавтам, что их корабль готов покинуть родной дом. Коллинз кивнул.

– Так, «Аполлон-8», – сказал он. – Разрешаем маневр TLI. Прием.

– Принято, – ответил Борман бесстрастно. – Поняли, есть разрешение на TLI. Прием.

Коллинз откинулся в кресле. То, что должно было стать самым захватывающим моментом его жизни, оставило его с острым ощущением неудовлетворенности.

Три представителя человечества, думал он, готовы вырваться из мощной гравитационной хватки Земли и через три дня отдаться гравитации другого небесного тела. Никому из живых существ такого еще не удавалось. Оркестр бы сюда, думал он, и фейерверки. Хоть что-то, чем отметить событие. А вместо этого лишь скучный обрывок фразы: разрешаем TLI.

Однако использование стандартной формулировки было намеренным: она нивелировала само чувство важности события, которое могло отвлечь от дела, когда надо сосредоточиться. Где-то в том же зале управления Джерри Бостик, сидящий за пультом баллистики полета, позволил себе проблеск запретного восторга.

– Улетают, – пробормотал он, ни к кому не обращаясь. – Наши ребята уходят с орбиты.

Внутри космического корабля Борман и его экипаж исполняли то, что предписывал план полета, – то есть вернулись в кресла и затянули ремни. Здесь некому было встать им на плечи, но и ремни могли только помешать сползанию с кресла. Как только двигатель запустится, ускорение даст нужный уровень гравитации, чтобы удержать астронавтов на месте.

– Ну что, джентльмены, – обратился Борман к Ловеллу и Андерсу, – давайте готовиться.

Астронавты проверили приборы: ориентация корабля, давление топлива, все остальное – нигде никаких отклонений. Затем, по выработанной привычке, еще раз проверили приборы. Все казалось в норме.

За пять минут до TLI раздался голос Коллинза:

– «Аполлон-8», Хьюстон. С нашей стороны никаких замечаний. У вас все в порядке.

– Вас понял, – ответил Борман.

Пока истекали эти последние пять минут, наземная команда и космический экипаж затаили дыхание и старались ничем не нарушать тишину. Андерс в тысячный раз прогонял в уме контрольную карточку TLI – и системы, за которые он сам отвечал, и те, что были в зоне ответственности остальных. Отдельным пунктом стояла система мониторинга входа EMS – визуальные показатели скорости, траектории и пространственного положения корабля, видимые на приборной панели со стороны Бормана.

– Ты на мониторинге входа, автомат? – спросил Андерс Бормана. Вопрос прозвучал почти оскорбительно.

Борман утвердительно кивнул.

– «Аполлон-8», Хьюстон. Подходим к 20 секундам до зажигания, – произнес Коллинз, не отрывая взгляда от часов, и затем выкрикнул: – Метка! Все в норме.

– О’кей, – откликнулся Андерс.

– Вас понял, – сказал Борман.

Ловелл в очередной раз ободряюще улыбнулся Андерсу и повернулся к Борману. Тот не отреагировал: глаза командира были прикованы к часам на приборной панели и индикатору зажигания рядом с ними.

– Девять, восемь, семь… – провозгласил Борман, затем пару секунд отсчитал в уме и вновь заговорил: – Четыре, три, две…

Где-то за спиной экипаж ощутил гул. В 18 метрах позади корабля жидкий кислород и жидкий водород хлынули каждый из своего бака и смешались в камере сгорания. Сработала система зажигания, двигатель третьей ступени дал выхлоп – бесшумный в космическом вакууме и отдавшийся в корабле лишь низким вибрирующим гулом.

– Индикатор, – объявил Борман. – Зажигание.

– Вас понял, зажигание, – подтвердил Коллинз.

Ожидаемый отголосок гравитации подтолкнул экипаж со спины. Приборы по всему командному и служебному модулю, настроенные, подобно сейсмографам, отслеживать изменения скорости и ориентации корабля, дернулись в ответ на внезапное ускорение, преобразовали результат в цифровые сигналы и показали их на приборной панели. Куда более точные сенсоры – мозг и вестибулярный аппарат самих астронавтов – тоже отреагировали.

– Так, уходит по рысканью, – доложил Борман; ему не нравился легкий поворот в сторону, который он чувствовал нутром и наблюдал по индикаторам.

– Все нормально, цифровой автопилот в норме, – произнес Андерс.

Ловелл прикидывал в уме все оси, по которым могло отклонить корабль.

– Какое у тебя положение по… – начал он.

Борман знал, о чем будет вопрос, и не стал дослушивать:

– Норма, сорок пять…

– Хорошо, – сказал Ловелл.

– А давление в баках? – спросил Андерс.

– Давление в баках как надо, – ответил Борман.

– О’кей, – сказал Андерс.

В течение 5 минут и 19 секунд молчание чередовалось с необходимыми служебными репликами. Двигатель работал, и корабль начал медленно взбираться на гравитационную гору от Земли к Луне. Коллинз временами произносил ободряющие реплики:

– «Аполлон-8», Хьюстон. У вас все нормально, строго как надо.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – повторил он через минуту. – У вас все нормально, строго по осевой линии.

– Вас понял, – ответил на этот раз Борман.

Теперь пришла очередь Ловелла не отводить глаз от часов на приборной панели. Он дал отмашку на трех минутах до выключения двигателя, на двух и на одной.

– Осталось 30 секунд, – объявил он.

Затем еще:

– Все отлично. Десять секунд.

Потом дальше:

– Пять, четыре…

Он замолчал.

Наконец, тремя секундами позже, двигатель замер так же внезапно, как и запускался. Кабину теперь наполняли лишь шум вентилятора, дыхание трех человек и потрескивание в наушниках. И при этом они удалялись от Земли на невиданной раньше скорости 38 950 км/ч.

– О’кей, выключение точно по плану, – сказал Борман обыденно, будто объявлял о том, что забрал газеты из почтового ящика.

– Вас понял, отключение двигателя, – повторил Коллинз.

Еще один примечательный миг, и вновь все было прикрыто бесстрастными терминами: слова о том, что двигатель ступени отработал, заменяли собой все человеческие эмоции, которые испытывают люди и которые в силу тренированной привычки и дисциплины нельзя было проявлять.

В Центре управления полетом Джин Кранц, пользуясь тем, что он сегодня всего лишь зритель, дал себе волю. Стоя у задней стены зала, Кранц смотрел, как огромная карта на стене меняется: теперь она показывала долгий предстоящий путь. Трое астронавтов оторвались от планеты. Первый полет к Луне благополучно начался.