Глава 9

Линдону Джонсону не обязательно было знать имена всех 142 гостей, приглашенных на торжественный ужин в парадную столовую Белого дома 9 декабря 1968 г., – ему хватало и того, что народу будет много и всех придется веселить. Толпа, собирающаяся за столом, никогда не тяготила Джонсона, общаться с публикой не составляло труда, но вот веселить людей у него не слишком получалось. Этим он отличался от Кеннеди с его подмигиваниями, огоньком в глазах и жизнерадостными пикировками. Пресс-конференции Кеннеди походили на коктейли в элитных университетах: сплошь остроумие и задиристые реплики. Для Джонсона же, по крайней мере в последнее время, они стали чем-то вроде слушаний в подкомитете Конгресса, когда за одним вопросом о войне следовал другой вопрос о войне, за ним третий, так что Джонсон все больше походил на уклончивого свидетеля, которого разбирает по косточкам целая команда прокуроров.

Однако нынешний вечер обещал быть триумфальным для Джонсона, и в кои-то веки недостатка в смехе не будет. Впрочем, на приемах в Белом доме по-другому и не случалось: если ты президент, то каждую твою шутку встречают смехом. Для Джонсона эта привилегия истекала через 42 дня: 20 января его место в Овальном кабинете займет Ричард Никсон, который с небольшим перевесом победил Хьюберта Хамфри в президентских выборах месяцем раньше.

Джонсон твердо намеревался сделать вечер удачным, и все к тому шло. Ужин давался в честь НАСА в целом и астронавтов программы «Аполлон» в частности, и в особенности был посвящен троим из них – Фрэнку Борману, Джиму Ловеллу и Биллу Андерсу. После ужина всей троице предстояло попрощаться с женами и отправиться прямиком на мыс Кеннеди: там, в специальной гостинице для экипажей, они останутся до утра 21 декабря, когда придет время отправляться к Луне.

На ужине присутствовали еще 20 астронавтов, из которых все, кроме четверых, слетали в полет хотя бы однажды. В глазах большинства остальных, не принадлежавших к НАСА гостей эти заслуженные люди имели незримый магический ореол, свойственный исключительно космическим пилотам. На ужине помимо них присутствовали Джеймс Уэбб и Вернер фон Браун, а также Курт Дебус – директор Космического центра на мысе Кеннеди. Все трое стали неотъемлемой частью комплекса программ, которые позволили запустить астронавтов в космос, однако сами они в космосе не были, поэтому никакого ореола не имели и никогда не могли бы иметь.

Из некосмических деятелей лишь один в зале обладал неким подобием такого сияния – Чарлз Линдберг, который некогда первым в одиночку перелетел Атлантический океан. Сейчас, в 66-летнем возрасте, Линдберг живо интересовался полетом «Аполлона-8» и планировал приехать на космодром, чтобы посмотреть на запуск. Даже астронавты относились к нему с почтительным вниманием. На таком мероприятии, где главными героями были авиатор и астронавты, остальные гости – вице-президент Хамфри, правительственные чины, сенаторы и члены палаты представителей – выглядели безликой массовкой.

Вечер планировалось начать обедом и закончить сокращенным вариантом четырехактной оперетты Жака Оффенбаха «Путешествие на Луну», написанной в 1875 г. В версии для XX в. юный принц на трехместном космическом корабле улетает на Луну в поисках лунной девушки, а король Луны строит планы столкнуть Землю с орбиты, чтобы Луна получала больше солнечного света. В итоге все разрешается благополучно, побеждает любовь и воцаряется мир, а правители обоих миров решают дружески сотрудничать во имя торжества науки. Ощутимый намек на адрес американо-советской космической гонки невозможно было не понять, хотя неизвестно, насколько внимательно вникнут в сюжет находящиеся в зале представители НАСА, у которых полно забот о реальном полете к Луне, и насколько они поймут скрытый смысл.

Главным образом по этой причине Джонсон и нацелился на то, чтобы его шутки перед представлением были как можно удачнее; спичрайтеры нашли ему подходящий материал, обещавший успех. Он начал речь и после одной-другой легкой остроты о том, как заняты астронавты и как сложно оказалось собрать их всех, Джонсон перевел внимание на Уэбба.

Прямо перед ужином, сказал он, Уэбб подошел к нему и с обычным своим серьезным видом спросил: «Господин президент, вы морская черепаха?» Астронавты при этих словах взревели, все взгляды обратились к Уолли Ширре, которому изначально и принадлежала эта шутка. Кто-то из спичрайтеров не поленился и добыл эту историю у руководителя отдела по связям с общественностью в Центре пилотируемых кораблей.

«Это внутренняя шутка, известная астронавтам, – гласило примечание на президентской копии. – Если адресат не ответит: “Да, можешь поклясться своей задницей”, то он покупает выпивку всем присутствующим».

Астронавтам, в отличие от президента, такие примечания не требовались, а если кто-то из государственных мужей шутку не поймет, то и ладно: этим только укрепится впечатление, что нынешнее мероприятие устроено в честь летного братства. Джонсон еще минуту-другую продолжал речи в том же духе, однако, будучи политиком до мозга костей, он точно знал, когда пора прекратить шутовство и перейти к подлинной цели встречи. Сегодняшний ужин, сказал он, посвящен не только экипажу «Аполлона-8», но и всем сотрудникам НАСА, в особенности еще 20 астронавтам, присутствующим в зале, которые со временем, возможно, и сами полетят к Луне.

«Наши ракеты могут долететь от точки A до точки Б, – сказал президент, – но только человеческий ум способен преодолевать новые космические рубежи. И пусть мой тост будет не совсем обычным: тех, кого я попрошу встать, будет меньше тех, кого я попрошу остаться на месте. Я хотел бы, чтобы вице-президент, министр обороны, члены Конгресса и их супруги присоединились к нам с миссис Джонсон и подняли бокал за смелых и целеустремленных мужчин, работающих на нашу космическую программу, и их чудесных жен».

Заскрипели стулья, государственные мужи встали и присоединились к тосту. И хотя речь достигла цели – воздать уважение и заодно слегка расслабить пилотов, снять напряжение перед рискованным заданием и помочь справиться с неизбежными опасениями, – все же в зале витала мрачная тень.

В списке почетных гостей, удостоенных отдельных столиков и чествуемых вместе с остальными сотрудниками НАСА, в тот вечер были миссис Гас Гриссом и миссис Эд Уайт. В отличие от других женщин в зале, они пришли на ужин без мужей.

Даже если во Флориде в субботу 21 декабря 1968 г. и устраивали бурное празднование (а без него не обошлось), то астронавтов «Аполлона-8» на него не приглашали. Точно никто не знал, сколько людей прибыло на мыс Кеннеди в автомобилях, наводнивших все парковки на пляжах и стоянки в мотелях, но ориентировочно получалось около четверти миллиона. Никто не допытывался, из какого далека они сюда приехали, однако номера на машинах указывали на десятки разных штатов и даже Канаду – территории куда более отдаленные, чем примыкающие к Флориде южные штаты, население которых буднично стекалось сюда даже на рядовые запуски.

Накануне старта руководству НАСА было не до зрительских толп, расположившихся прохладным вечером на ночлег в ожидании завтрашнего запуска. Гораздо больше внимания вызывала особая группа знаменитостей и других важных персон, приглашенных в качестве официальных гостей НАСА. Высокопоставленные гости собирались к каждому запуску, однако на этот раз список был огромным, более чем на 2000 персон: все члены Конгресса, Верховного суда и правительственного кабинета, а также верхушка Голливуда и промышленных кругов. Эти особые гости – для которых предназначались лучшие отели и специальные трибуны вдоль протоки Банана-Ривер – получили выгравированные приглашения на мероприятие:

Формулировка была намеренно торжественной и странно причудливой, особенно насчет «космического корабля “Аполлон-8”»: название напоминало одновременно и сказку, и гомеровскую «Одиссею». Никто в НАСА прежде не называл запускаемые агентством аппараты космическими кораблями, однако эпохальный тон приглашения вполне соответствовал событию.

В дни перед запуском Борман, Ловелл и Андерс практически не пересекались с толпой зрителей, важными гостями или репортерами, кишащими вокруг космодрома, и были этому только рады, особенно Борман. Шумиха вокруг полета только отвлекала, а он этого не любил. Ужин в Белом доме для Бормана был в меру приятным: пустая трата времени, но пережить можно, а Сьюзен и вовсе очень радовалась. Вскоре после него им с Валери Андерс предстояло вернуться в Хьюстон и смотреть запуск по телевизору, а Мэрилин Ловелл с четырьмя детьми отправлялась на космодром. Утро после приема в Белом доме было вполне подходящим для Сьюзен временем попрощаться с Фрэнком, учитывая все риски, на которые шел Борман, а с ним и вся семья.

После Белого дома спартанскую обстановку на мысе Кеннеди Фрэнк встретил с облегчением. Астронавтов поселили в некоем подобии квартиры с тремя спальнями: общая гостиная, ванная, небольшая кухня. Кровати – с металлической рамой, военного образца, комоды и тумбочки – примерно как в мотелях или чуть лучше, диван в гостиной – суровая поделка, мягкость которой едва-едва позволяла ей зваться диваном.

Единственной уступкой удобству астронавтов был приписанный к ним повар, которого помпезно называли шеф-поваром, хотя применительно к персонажу, который выучился этому ремеслу на буксирах во флоридских портах, такой оборот звучал странно. Впрочем, еду он готовил ровно такую, какую надо: сытную, простую, питательную, и никакие помпезные титулы этому не мешали.

Десять дней, оставшиеся перед стартом, экипажу предстояло мотаться от квартиры до тренажера «Аполлона» и обратно, временами выслушивая инструктаж от баллистиков и планировщиков полета. И даже в условиях полуизоляции команде было не избежать периодических вторжений – время от времени кто-нибудь из знаменитостей обращался к НАСА за позволением встретиться с астронавтами и был достаточно настойчив, чтобы попросить об этом не раз и не два.

Через несколько дней после прибытия экипажа к астронавтам пришел Чак Дитрих, один из операторов, отвечающих за возвращение корабля. Обычно в конце полета по околоземной орбите проводилось торможение: корабль поворачивался кормой вперед и запускал двигатель, чтобы снизить скорость и вернуться домой. Однако в полете «Аполлона-8» космический корабль должен был произвести такой маневр при приближении к Луне, чтобы выйти на орбиту, затем вновь запустить двигатель для возвращения и тремя днями позже войти в атмосферу Земли с такого расстояния и на такой скорости, каких еще никто не пытался достичь. И если у Дитриха был хотя бы небольшой вопрос, достойный обсуждения, то Борман хотел бы его услышать.

В тот день оператор и астронавт обсуждали работу двигателя, необходимую для выхода на окололунную орбиту. Сидя в гостиной, Дитрих взял в руки баночку крема для бритья, оставленную кем-то из астронавтов на кофейном столике, и повернул ее дном вперед, показывая ориентацию корабля во время работы двигателя. В этот миг раздался стук в дверь, показалась виноватая физиономия сотрудника по связям с общественностью. Вместе с ним на пороге стоял Артур Годфри, рыжий комик и персонаж телерекламы, известный в последние годы не столько по комедиям, сколько по рекламе сигарет «Честерфилд», которые он с экрана предлагал «покупать сразу коробками».

Артур вошел в комнату, опираясь на трость. С 1959 г. Годфри страдал раком легких – расплата за «Честерфилд», которые он с тех пор бросил курить, и сейчас выглядел гораздо старше своих 65 лет. Теперь он пришел познакомиться с людьми, которые отправятся к Луне. Борман встал и с улыбкой пожал руку гостю, хотя сейчас его интересовал исключительно крем для бритья в руке Дитриха. Фрэнк выслушал напутственные пожелания актера, поблагодарил за уделенное время, и ритуал был окончен. Сотрудник по связям с общественностью благодарно покивал и пошел провожать знаменитость – Годфри теперь вернется домой и будет взахлеб рассказывать, с кем он познакомился. Борман, если бы ему предстояло вернуться тем вечером домой, вряд ли последовал бы его примеру.

Более важным – и более неоднозначным – оказался визит Чарлза Линдберга чуть позже. Линдберг, как и обещал, не упускал астронавтов из виду и тенью последовал за ними на мыс Кеннеди, однако зашел к ним лишь накануне старта. Борман толком не знал, как к нему относиться. Они с Ловеллом родились в 1928 г., всего через год после знаменитого перелета Линдберга, и выросли с пиететом перед этим великим авиатором. Позже, почти как все американцы того времени, они поносили его за сотрудничество с германским рейхом в конце 1930-х гг. Линдберг, вполне в нацистском духе разглагольствующий о расовом превосходстве, стал одним из лидеров движения «Америка прежде всего» и агитировал за то, чтобы США держались подальше от надвигающейся войны в Европе. В доме Борманов о Линдберге говорили исключительно с презрением.

Теперь, 30 лет спустя, некогда знаменитый авиатор стучался в дверь квартиры астронавтов, испрашивая позволения провести с ними несколько минут. Пилоты «Аполлона-8» впустили его к себе в обеденное время 20 декабря. Вся компания села за стол и проглотила простецкую еду «шеф-повара» с портового буксира, после чего предполагалось вымыть тарелки и распрощаться с посетителем.

Вместо этого вся четверка продолжала разговаривать. Или – если быть точнее – разговаривал один Линдберг: о первых годах развития авиации, о знакомых ему летчиках, о полусотне боевых заданий, на которые он летал как американский летчик на тихоокеанском театре, когда война, против которой он ратовал, все-таки разразилась и Линдберг принял в ней участие. Рассказывал о знакомстве с Робертом Годдардом – американским изобретателем ракет на жидком топливе, который в 1920-х гг. сказал Линдбергу, что полет к Луне когда-нибудь может стать реальностью, но будет стоить невероятных денег – не меньше миллиона долларов.

Астронавты слушали долго и внимательно. Время шло, и наконец они заговорили о собственном полете, до которого – судя по стрелкам на циферблате и по удлиняющимся теням – оставалось меньше 16 часов. Поначалу они говорили почти нехотя: полет к Луне, конечно, был проектом куда более амбициозным, чем перелет через Атлантику, но Линдберг свой подвиг уже совершил, а Борману, Ловеллу и Андерсу он еще только предстоял. Линдберг с вниманием выслушал их рассказ, задал несколько вопросов о космическом корабле и ракете, пока ему отвечали, взял со стола листок бумаги для заметок и принялся что-то на нем писать, время от времени поглядывая на астронавтов в знак того, что продолжает слушать. Окончив писать, он обвел взглядом всех троих.

– В первую секунду вашего завтрашнего полета вы сожжете в 10 раз больше горючего, чем я сжег за весь свой перелет, – сказал он.

С этими словами старый, потрепанный жизнью пилот откланялся, дав понять, насколько неуместна такая застенчивость для троих астронавтов, которые вот-вот оставят собственный след в истории.

У Бормана с Андерсом еще оставалось время поразмыслить об уникальном шансе провести день в обществе Чарлза Линдберга, однако Ловеллу такая роскошь и не снилась. У его товарищей мысли были заняты только полетом, у Ловелла же на космодроме была вся семья.

За три дня до старта Мэрилин Ловелл с двухлетним сыном Джеффри прилетела во Флориду специальным частным рейсом, который организовала одна из аэрокосмических компаний-подрядчиков, работавших над программой «Аполлон»: такие фирмы неизменно сражались за возможность укрепить свою репутацию и добавить к ней отсвет звездной славы тем, чтобы доставить семью очередного астронавта на космодром в течение предстартовой недели. Два дня спустя остальные трое детей Ловеллов прибыли другим частным рейсом. Семью разместили в пляжном домике с видом на стартовую площадку.

В силу этого Ловелл при малейшей возможности норовил улизнуть из квартиры астронавтов и оправиться на машине в бунгало, где принимался развлекать детей и всячески с ними резвиться, а когда они утомлялись – отправлялся на прогулку с Мэрилин. О полете они не говорили: обсуждать было нечего, как и в те предыдущие времена, когда Джим испытывал новые реактивные самолеты. Поэтому о первом в истории полете к Луне между собой они не проронили ни слова – по крайней мере до последнего вечера перед стартом.

В самый короткий день 1968 г., 20 декабря, стемнело рано. Примерно в половине шестого вечера Ловелл подъехал к бунгало и погрузил в машину всю семью – Мэрилин и четверых детей. Джим с Мэрилин ехали молча, дети оживленно болтали на заднем сиденье. Машина свернула на трассу AIA, ведущую к Космическому центру. Подъехав к строго охраняемым воротам, Ловелл предъявил пропуск, хотя можно было этого не делать: охранник и без того расплылся в улыбке при виде «лунного астронавта» и его счастливой семьи.

В 5 км оттуда, на клочке земли позади сооружений Космического центра, стоял белоснежный сверкающий шпиль – «Сатурн-5». Ракету, залитую светом прожекторов, на фоне окружающего плоского пространства невозможно было не заметить. Ловелл проехал в ворота, миновал многочисленные здания и бункеры Космического центра. По мере приближения к стартовой площадке ракета высотой с 36-этажный дом, казалось, росла и росла.

Техники, снующие на стартовой площадке, приветственно помахали Ловеллам и дали им приблизиться, когда те высадились из машины на ближайшей песчаной дюне и воззрились вверх; Мэрилин держала на руках малыша Джеффри, остальные дети стояли здесь же. Протокольная группа НАСА установила на песке столик, можно было полакомиться пончиками с кофе, однако Ловеллы были слишком захвачены зрелищем ракеты и не собирались отвлекаться на еду; впрочем, привыкшие к виду «Сатурна» техники не упустили случая закусить и отвлечься от работы. Мэрилин раньше видела намного меньшие серо-стальные «Титаны», которые уже дважды уносили ее мужа в космос, однако нынешняя ракета разительно он них отличалась. Подняв голову, она разглядывала «Сатурн-5»: на таком близком расстоянии ракета многим кажется монстром, однако в голове Мэрилин царила лишь одна мысль: «Это произведение искусства».

Ракета вовсе не была монстром – она была великолепна.

На следующее утро Мэрилин предстояло увидеть с безопасного расстояния в 2,5 км, как ракета унесет отца ее детей на совсем не безопасное расстояние почти в 400 000 км. Однако сейчас ею владели только переживания за мужа и восторг перед огромной машиной.

– Рев будет ужасный, – сказал Ловелл, подступив ближе и проследив ее взгляд.

– С нами все будет хорошо, – ответила Мэрилин. – Мы видели, как взлетали «Титаны».

– Они даже и близко не похожи.

Мэрилин кивнула.

– И не волнуйся, когда ракета наклонится, – добавил Ловелл.

– Наклонится?

– Всего на градус-другой при старте, чтобы не задеть башню.

Мэрилин попробовала представить себе такую громадину наклоняющейся хотя бы на сантиметр от идеально правильной вертикали – и сразу же отбросила эту мысль. Если так надо, то так и полетит.

Несколько минут спустя, когда дети заскучали, Мэрилин отвела их обратно в машину, и семья благополучно вернулась с космодрома в пляжное бунгало. Ловелл вошел в дом вместе со всеми попрощаться напоследок. У него в руках Мэрилин заметила конверт из оберточной бумаги. Открыв его, Джим достал фотографию Луны – снятый крупным планом кадр с широкой серой равниной, фото с одного из орбитальных аппаратов НАСА.

– Это Море Спокойствия, – сказал Ловелл. Затем указал на небольшую треугольную гору на сухом берегу безводного моря. – Это одна из «начальных точек», которые мы должны обследовать. Это точка, на которую будут ориентироваться следующие экипажи при начале спуска.

Мэрилин кивнула, не очень понимая, зачем он рассказывает ей об этих тайнах полета.

– Я увижу ее одним из первых, – добавил Ловелл. – Поэтому назову Горой Мэрилин.

Глаза Мэрилин наполнились слезами. Не доверяя голосу, она молча обняла мужа и поцеловала его на прощанье.

Ловелл вернулся в квартиру астронавтов чуть позже восьми часов вечера, и с этого момента фактически начался полет «Аполлона-8» к Луне. Экипаж пока по-прежнему ходил по Земле в привычной, обыденной одежде, дыша тем же воздухом, что и остальные 3,6 млрд людей на планете. Однако стрелки часов уже отсчитывали время до старта и тикали очень настойчиво.

Запуск был назначен на 7:51 по восточноамериканскому времени. Это означало ранний ужин в 17:30 вечера. Ловелл успел поесть еще до поездки в бунгало, к его возвращению Борман и Андерс уже готовились ко сну, и Джим последовал их примеру. Согласно маниакально точному графику НАСА, им надлежало проснуться в 02:36 ночи. Далее следовали: последнее медицинское обследование в 2:51, завтрак в 3:21, и в 3:56 начиналось облачение в скафандры. В 4:42 экипаж должен был выйти к автобусу, который к 5:03 привезет астронавтов на стартовую площадку. К 5:11 экипажу предстояло подняться на лифте на верхушку башни обслуживания и забраться в корабль.

Таково было предполетное расписание, и, когда настал нужный момент, все начало развиваться в точности по плану. Побудка прошла как всегда: Дик Слейтон, войдя в темный номер астронавтов, включил свет в гостиной, а затем обошел все спальни: постучав в дверь, он открывал ее так, чтобы свет хлынул внутрь, указывал на часы и напоминал, что пора вставать и что медицинское обследование начнется через 15 минут.

Завтрак – стейк с яйцами, тост, фрукты, сок и кофе – был стандартным еще со времен «Меркурия», традиция кормить дублеров вместе с основным экипажем тоже оставалась неизменной. В то утро это означало завтрак в компании Нила Армстронга, Базза Олдрина и новичка Фреда Хейза. Взглянув в их сторону, Ловелл поймал себя на мысли, что если бы не больной позвоночник Майкла Коллинза, то он сам сейчас сидел бы среди тех трех астронавтов, которые остаются на земле. С Хейзом, который заменил его в команде дублеров после того, как он сам принял место Коллинза в основном экипаже, Ловелл познакомился совсем недавно, но уже оценил его по достоинству. Новичок успел изучить LM и стать экспертом не хуже Андерса, только, в отличие от Андерса, ему еще мог представиться шанс полетать на этом аппарате.

Репортеры, толпящиеся снаружи в предрассветном холоде, могли увидеть астронавтов только после того, как те переоденутся в скафандры и выйдут к автобусу. Впрочем, на завтраке присутствовал специально назначенный фотограф, который должен был последовать за экипажем, когда придет время облачаться в скафандры. И хотя астронавты не возражали против того, чтобы их фотографировали во время еды, съемка при надевании скафандров была совсем другим делом.

Надевать космический скафандр совсем не то, что рыцарю облачаться в боевые доспехи, и чем меньше публика об этом знает – тем лучше. Процесс этот долог и тягостен, и с каждой надеваемой деталью костюма астронавт становится все более беспомощным и потому полностью зависимым от техников. Они надевают на него ботинки, натягивают штаны, пристегивают перчатки к рукавам. В итоге получается не человек, а подобие надутой и неуклюжей карнавальной повозки, и для пущего унижения его еще заставляют пролежать несколько минут в особом кресле, как вытащенную из воды морскую черепаху, опрокинутую на спину: подышать кислородом из системы жизнеобеспечения, чтобы должным образом подготовить себя. И лишь после этого астронавта вновь поднимают на ноги и позволяют выйти к автобусу, который довезет его до старта.

Пока астронавты проходили неприятную процедуру облачения в скафандры, шестеренки огромного механизма мыса Кеннеди пришли в движение. Ракета уже была заправлена топливом и стояла на старте – почти 3000 т металла и топлива плюс еще 550 кг, которые добавятся после того, как влажный флоридский воздух сконденсируется до ледяной корки на поверхности ракеты, в баки которой залиты жидкий кислород и водород.

На пляжах мыса Кеннеди зрители вылезли из палаток и машин, сонно мигая при виде рассветного солнца и настраивая бинокли на ракету, стоящую в 5 км от них. Внутри огромного пускового зала – намного большего, чем в хьюстонском ЦУП – 350 человек уже сидели за пультами. Впрочем, отсюда управлять полетом предстояло только в это утро: как только сопла двигателей поднимутся над башней обслуживания, командование перейдет к Хьюстону и к дальнейшему полету пусковой зал не будет иметь отношения.

Рокко Петроне, руководитель пуска, видел весь зал от своего пульта у задней стены и пристально наблюдал как за состоянием ракеты, так и за состоянием сотрудников. Любой из операторов, вставший у своего пульта – то ли из-за волнения, то ли из-за того, что захотелось размяться, – немедленно слышал в наушниках голос Петроне с повелением сесть обратно. Успешный запуск напрямую зависел от дисциплины в зале.

Когда Борман, Ловелл и Андерс наконец вышли из здания, где их одевали в скафандры, они оказались среди настоящей бури вспыхивающих фотокамер и выкриков. Репортеры теснились, отделенные ограждением, чтобы не занимать дорожку от двери здания до двери автобуса, и засыпали их вопросами. Астронавты в одной руке несли чемоданчик с переносной вентиляционной установкой, другой махали публике. Все окружающее они видели через стекло сферического гермошлема, звуки доносились до них по большей части в виде приглушенного шума, как при погружении под воду. Когда астронавты забрались в автобус и за ними закрылась дверь, звуки перестали долетать вовсе.

По пути к стартовой площадке почти не разговаривали, как и во время подъема на лифте. Побережье Флориды мало-помалу уходило вниз, а перед глазами тянулась заледеневшая, веющая холодным паром вертикальная стена ракеты. Через слой льда проступало изображение американского флага на корпусе и заглавные буквы «USA» и «United States», написанные на первой и второй ступени сверху вниз – так, что перед поднимающимися на лифте астронавтами буквы ползли в обратном порядке.

На самом верху башни обслуживания астронавты по специальной огороженной галерее прошли к «белой комнате», которая окружала корабль. Люк капсулы – по виду очень похожий на тот, который стал причиной гибели Гриссома, Уайта и Чаффи, хотя и работающий иначе, – был открыт и ждал астронавтов. Борман, которому предстояло лететь в левом кресле, забрался внутрь: первым войти в корабль, последним его покинуть – как и положено командиру. Андерс, которому принадлежало правое место, забрался следом. Ловелл, чье место было в центре под самым люком, шел последним и на галерее ненадолго остался в одиночестве.

Он посмотрел вниз и впервые заметил сотни тысяч людей и автомобилей – по большей части с включенными в предрассветном сумраке фарами, – собравшихся, чтобы посмотреть на запуск. Он отметил также, что никого из зрителей не подпустили к ракете ближе 2,5 км: граница запретной зоны четко вырисовывалась вокруг массивной и мощной ракеты, к которой было приковано столько взглядов. И экипаж «Аполлона-8» находился на самой ее вершине.

– Может, они знают что-то такое, чего мы не знаем, – пробормотал себе под нос Ловелл, скорее в шутку.

Уже у самого люка, заглянув внутрь, он увидел Бормана, хмуро глядящего на приборную панель. Напротив каждого из кресел висело по рождественскому украшению.

– Что это? – проворчал Борман не столько для других, сколько для себя, хотя вопрос раздался и в наушниках Ловелла.

– Гюнтер, – объяснил Ловелл, хотя Борман и без того знал ответ.

Гюнтер Вендт был из тех немецких инженеров, которые после войны прибыли с Вернером фон Брауном, теперь он отвечал за «белую комнату» и руководил делами на старте. Вендт был последним, кого видел каждый из астронавтов перед закрытием люка, и он любил развлекать экипаж шутками и сувенирами. Многим из пилотов это нравилось, особенно Уолли Ширре. Однако Фрэнк Борман – не Уолли Ширра, тем более в таком ответственном полете, поэтому он снял висящее перед ним украшение, глянул через плечо и улыбнулся Вендту – как можно более естественно.

– Спасибо, Гюнтер, – сказал он, вручая тому непредусмотренный груз. Ловелл и Андерс последовали его примеру.

После этого у люка показался еще один член обслуживающей команды. По очереди он наступил на плечо каждого из астронавтов, получив необходимую опору, чтобы как можно туже затянуть ремни, притягивающие их к креслам. Эту операцию нужно было сделать именно так – ведь астронавтов в креслах будет бешено трясти после включения двигателей, затем бросит вперед при отсечке и отделении первой ступени, затем вдавит обратно при запуске второй ступени, а напоследок вновь бросит вперед-назад при отделении второй ступени и включении третьей. После этого люк – усовершенствованный безопасный люк, который можно открыть за считаные секунды, так что астронавтам уже никогда не придется погибнуть в пламени, – герметично закрыли. Вновь откроют его только тогда, когда Борман с экипажем слетает к Луне и вернется на Землю.

После этого больше часа длилась финальная предстартовая проверка, проводимая астронавтами и наземными службами; неполадок при этом не обнаружилось. Чем более гладко она проходит – тем меньше вероятности задержки во время обратного отсчета и тем скорее начнется полет.

– Центр управления запуском «Аполлон-Сатурн», – произнес в эфир Джек Кинг, когда приблизилось время старта. Кинг был «голосом НАСА» – комментатором, который вел репортажи во время обратного отсчета и ради которого замолкали даже ведущие теленовостей, особенно когда он оглашал в эфире неформальные подробности, услышанные им в переговорах между экипажем и операторами.

Астронавты забрались в кабину еще перед рассветом, но прошло время, и успело настать утро.

– Семь минут тридцать секунд, идет отсчет, мы все еще нацелены на запланированное время старта, – сказал Кинг. – Джим Ловелл несколько минут назад доложил, что видит синее небо и из этого заключает, что солнце взошло.

Часы отсчитывали время, миновала шестиминутная отметка, затем пятиминутная и четырехминутная. За три минуты до старта начался наддув баков, и мощный вибрирующий, булькающий гул заполнил корабль – звук намного более низкий, чем слышанный Борманом и Ловеллом в миниатюрном «Джемини» на ракете «Титан» три Рождества назад. Сейчас Борман переглянулся с Ловеллом, который показал, что тоже узнал звук. Затем Ловелл повернулся к Андерсу, у которого таких воспоминаний не было, и ободряюще ему кивнул.

Истекли последние три минуты, и, когда наконец настал момент старта, он был столь же неистовым, как и в двух предыдущих пусках «Сатурна-5».

– Подъем! – объявил Джек Кинг, когда пять главных двигателей извергли вихрь пламени.

– Здание под нами дрожит! – воскликнул Уолтер Кронкайт, вновь впадая в экстаз от проявления технической мощи. – Платформу с камерой трясет! Зато какой вид! Если все пойдет благополучно – то человек уже летит к Луне!

Общим словом «человек» были обозначены сразу три человека, и для них старт ощущался совсем не так, как виделся зрителям. Они находились на борту монстра – внутри того самого монстра, который сотрясал здание с Кронкайтом.

– Подъем, и часы пошли, – выкрикнул Борман погромче, чтобы перекрыть рев. Часы на приборной панели, на период обратного отсчета замершие в ожидании, теперь принялись отсчитывать полетное время.

– Вас понял. Часы, – откликнулся Коллинз, один из трех астронавтов, которых выделили работать в этом полете капкомами.

– Программа крена и тангажа, – объявил Борман. Его голос дрожал от мощи 3500 т тяги, поднимающих конструкцию в 3000 т. По мере подъема «Сатурн-5» начал разворачиваться носом в направлении для выхода на орбиту.

Гул в кабине и близко не походил на то, что способны были воспроизвести тренажеры. Как минимум десять секунд (которые Андерсу показались минутой) члены экипажа не могли переговариваться друг с другом, а это значило по сути, что в случае аварии каждый остается сам за себя. Перегрузки здесь были легче, чем на «Титане», – всего 4 g в сравнении с семью или восемью, перенесенными Борманом и Ловеллом при старте «Джемини». Однако Андерсу, совершающему лишь первый полет, даже 4 g «Сатурна-5» показались вдвое тяжелее.

Грубую мощь «Сатурна-5» Андерс почувствовал на себе не только в виде перегрузок. Двигатели в нижней части ракеты были смонтированы в кардановых подвесах – это позволяло им отклоняться в стороны, чтобы ракета шла в нужном направлении. Однако эти небольшие движения в нижней части более чем 100-метровой ракеты преобразовывались наверху в мощные удары. Андерс чувствовал себя букашкой на конце кнута.

Через две с половиной минуты, когда «Сатурн» с экипажем находился в 66 км над Землей и двигался на скорости 2700 м/с, отработала и отделилась первая ступень, отчего астронавтов бросило на ремни. Секунду спустя, при зажигании двигателей второй ступени, их жестоко вдавило обратно в кресла.

Для Андерса этот рывок не прошел даром. За несколько секунд до этого он пытался поднять руку к приборной панели – рука шла так, будто к ней привязали десятикилограммовый груз. Он сумел протянуть руку вперед за мгновение до того, как запустилась вторая ступень, отчего рука впечаталась аккурат в стекло шлема. Металлическое кольцо на запястье оставило на непробиваемом стекле ощутимую царапину. Андерс обругал самого себя – единственный новичок среди экипажа теперь будет иметь на шлеме видимое свидетельство собственной неопытности.

Заметил ли Борман промашку Андерса – неизвестно; если да, то он воспользовался прерогативой командира не обращать внимания на мелкие оплошности.

– Первая ступень шла плавно, вторая идет еще плавнее, – доложил он Земле.

– Вас понял, плавно и плавнее, – ответил Коллинз. – Мы не видим проблем.

На 8-минутной отметке полет внезапно стал не таким плавным: «Сатурн-5», уже без первой ступени, вошел в режим продольных вибраций, которые едва не привели к развалу «Аполлона-6» на части.

– Появилось небольшое «пого», – доложил Борман тревожную новость Земле.

– Вас понял, небольшое «пого», – эхом откликнулся Коллинз. Оба недоумевали, почему не срабатывают добавленные фон Брауном гасители колебаний. Однако через несколько секунд гелий в баках начал действовать, его «магия» принялась улаживать дело.

– «Пого» стихает, – доложил Борман.

– Вас понял, – ответил Коллинз.

И после этого «Сатурн-5», имя которого было связано с одним безупречным и одним чудовищным полетом, без малейших неточностей исполнил все то, ради чего его строил Вернер фон Браун. Вторая ступень отделилась по всем правилам, третья ступень ненадолго запустилась и тут же отключилась, дав «Аполлону-8» нужный толчок к временной опорной околоземной орбите. Для долгого полета вокруг Земли такая орбита была бы слишком низкой, однако для экипажа, который не собирался здесь надолго зависать, она была впору. Подготовка к следующей стадии и проверка систем должна была занять меньше двух витков вокруг Земли, а затем вновь запущенная третья ступень наконец-то выведет корабль по направлению к Луне.

– «Аполлону-8», Хьюстон. По нашим данным у вас апогей 1-0-3, перигей 99, – доложил Коллинз высшую и низшую точку орбиты в морских милях.

– 103, 99, – четко повторил Ловелл.

Откинувшись в кресле, он обратился к экипажу:

– Ну что, какое-то время можно дышать и слышать.

Вокруг него висели в воздухе частицы пыли, перед глазами плыл оставленный кем-то из техников болт.

– Неслабо нас трясло, да? – заметил Борман, тоже откидываясь на спинку кресла.

– Как в старом товарном поезде, – поддержал его Андерс.

– Это и есть старый товарный поезд, – откликнулся Ловелл, отстегивая перчатки и снимая шлем. – Располагайтесь поудобнее, лететь нам еще долго.

В этом Ловелл был прав. В момент старта Луна отстояла от Земли на 376 115 км. От высшей точки нынешней орбиты «Аполлона-8» до назначенного места оставалось 375 924 км.