Глава седьмая. Смирение
I
Свидетельство Асенаты Гиад — заявление седьмое
Как я и опасалась, мой кошмар близится к кульминации. Прошлой ночью женщина–тень опасно приблизилась ко мне: теперь ее размашистые шаги на ногах–ходулях длиннее моих. Подходя вплотную, она непрерывно тараторит бессмыслицу, каждая фраза в которой пронизана искаженными истинами, поэтому я невольно прислушиваюсь и стараюсь разобрать их значение. Очевидно, я забываю смотреть под ноги, что делает мое бегство еще опаснее, ведь дорога становится более крутой и скользкой, словно хочет моего падения. Если оно произойдет, то окажется последним — демоница нагонит меня, не дав подняться. И чего ждать тогда? Не ведаю, но уверенно полагаю, что последствия будут плачевными.
Для кого–то плачевными, для кого–то блаженными!
Не могу далее отрицать того, что подозревала уже некоторое время: создание, преследующее меня во сне, и сущность, шепчущая в моих мыслях наяву, суть одно и то же. Хотя я не имею понятия, откуда оно взялось и как впилось в меня, его природа,
несомненно, пагубна, а его цель — моя бессмертная душа. Со дня прибытия в Свечной Мир существо изводило меня полуправдами и ненавистными воспоминаниями, кои я не в силах ни принять, ни отвергнуть.
Ты проклята и так, и так. Дерзни избавить себя от их лжи!
Империум особенно гордится тем, что ни одна из воительниц Адепта Сороритас еще не поддалась демонической одержимости. Как бы ни повернулись события, я не позволю себе стать первой. О серая сестра, эту гонку давно уже выиграла, расплетя девичью косу, другая невеста Трона!
Я твердо решила не спать, пока не исполню долг, а после того вопросы отдыха вряд ли будут заботить меня. Сегодня я разживусь ковчежцем освященных стимуляторов из кладовых Сакрасты, как вчера раздобыла оружие для комиссара Лемарша. Ах ты воровка! «Просфирки бдения» помогут мне бодрствовать на протяжении нескольких суток, и моему разуму хватит остроты, чтобы взрезать ложь палатины.
Вот мы и подошли к сути этого заявления.
Моя досточтимая канонисса, я убеждена, что проповедник Тайт неверно определил источник скверны в Свечном Мире. Главный еретик здесь — не теолог–экзегет, а палатина–хирургеон.
Акаиси Бхатори всегда отличалась бессердечием, достойным осуждения, однако я уже прожила и повидала достаточно, чтобы признать: жестокость встречается повсюду в нашем возлюбленном Империуме, осажденном силами ада. Больше того, многие уверены, что безжалостность — необходимое зло в противоборстве с Архиврагом. Однако же облик чудовищ, найденных мною в лабораториуме палатины, указывает, что сотворившая их душа чрезмерно отдалилась от Света Императора, даже если сама убеждает себя в благородстве своих намерений.
С чего же начать?
В пристанище Бхатори расположено семь камер–изоляторов, по числу Добродетелей Просветительных, и в каждой находится по узнику… хотя здесь лучше подойдет слово «жертва». Совершив величайшее богохульство, Акаиси изуродовала, извратила и слепила их тела заново, получив живых идолов — Воплощения Добродетелей. Изобретательность и мастерство их создательницы уступают лишь ее непомерной гордыне, но хуже всего здесь то, как страдают несчастные. Воплощения — не какие–то радостные аватары, а символы служения и самопожертвования перед лицом тяжких невзгод, несущие на плечах бремя нашего коллективного духа. Любое из них отображает наилучшие черты человечества, однако принять облик такого творения — значит подвергнуться беспредельным мукам.
А может, ощутить запредельный экстаз?
Я подробно опишу лишь одно из возвышенных отродий, но этого должно хватить для доказательства вины
Бхатори.
Истерзанный Пророк — важнейшая фигура в пантеоне Последней Свечи и единственное Воплощение, основанное на реальном создании, которое некогда ходило по этой планете, однако внешность его определена менее точно, чем у остальных шести. Хотя имеется множество теорий о том, как выглядел наш основатель, обычно Пророка изображают как человека в просторном облачении. Его лицо скрыто под куколем, руки раскинуты в стороны, а тело рвется на куски под натиском откровения. В тени клобука висит единственный огромный глаз, в безмятежном взгляде которого не отражаются страдания тела. Как же воспроизвести столь абстрактную сущность во плоти?
Если есть желание, всегда найдутся и беззаконный способ, и вдосталь потерянных душ, что станут твоими марионетками.
Несомненно, Бхатори уже давно взялась за этот труд, поскольку я, сама того не зная, замечала признаки подготовки к нему во время обучения в Сакрасте. Еще в те годы камеры ее пристанища никогда не пустовали, однако лишь в изоляторе, посвященном Веритасу, находился постоянный
обитатель — некий техножрец или, вернее, то что от него сохранилось. Киборга скрупулезно разобрали на составные части: отформованные металлические конечности лежали вокруг выпотрошенного туловища, а биомеханические органы плавали в расставленных вдоль стен резервуарах, продолжая жужжать и пульсировать. Его массивную голову из адамантия водрузили на пьедестал, словно ложного кумира. Помню, как вращались глаза адепта, будто искавшие путь к свободе. Эти громадные шары казались слишком человеческими — ярко–зеленый цвет радужек совершенно не подходил к их безжизненному вместилищу.
Все фрагменты головоломки соединялись сетью трубок и проводов,
сберегавших многочисленные куски техножреца в едином стазисе. Поначалу я думала, что палатина лечит создание, но позже осознала, что передо мной — еще один из ее обожаемых «экспериментов». Чего я не представляла, так это размаха устремлений Бхатори.
Или ложной изобретательности ее стеснений, что прошили ослабляющие стежки в плодоносных душах.
Вчера, заглянув в смотровое окошко камеры «Веритас», я увидела, что над полом парит бесформенное существо. Свободные белые одеяния скрывали его лицо и тело, однако из–под развевающихся пол облачения выступали тонкие металлические руки. Длинные пальцы на них плавно шевелились, словно создание плыло в воздухе. От клобука к вороту тянулся разрез, рассекающий ткань полосой пустоты шириною с ладонь. Потом я узнала глаз сущности — огромную голубовато–зеленую сферу, висящую внутри рваного куколя.
Палатина заново собрала модульное тело техножреца и, вероятно, оснастила его гравитационными суспензорами, чтобы создать копию Истерзанного Пророка. Не представляю, сохранил ли киборг остатки разума, но, учитывая одержимость Бхатори, подозреваю, что вознесенная жертва страшно страдает.
Как ни абсурдно, мне захотелось узнать, куда делся второй глаз адепта.
Еще в четырех изоляторах обнаружились настолько же кощунственные, пусть и менее амбициозные творения. Два других помещения выбивались из общего ряда.
Во–первых, палатина, судя по всему, еще не сотворила Слепого Дозорного, поскольку камера «Вигиланс» пустовала. Затем оказалось, что обитатель «Хумилитаса» отличается от прочих. Хотя этот узник обладет неявным сходством с предназначенным ему Воплощением, похоже, что Бхатори еще не осквернила его своими касаниями. Выглядит он безобидным, но, возможно, в действительности опаснее всех остальных.
Когда дверь Реформаториума отъехала в сторону, Асената задержала дыхание. Убедившись, что палатины нет внутри, она облегченно выдохнула. Очевидно, Акаиси опять работала ночью, поскольку вокруг «Чистой доски» выстроилось новое оборудование. К удивлению Гиад, лежащий на столе мужчина еще не умер, и его грудь даже вздымалась и опадала более ровно, чем вчера. Неужели заботы Бхатори по–настоящему помогали Толанду Фейзту?
«Если да, то лишь потому, что она не любит неудач».
Странно, но это соображение успокоило Асенату, хотя мысль необязательно принадлежала ей самой.
На время забыв о гвардейце, Гиад повернулась к изолятору с необычным аватаром и увидела, что Анжелика уже стоит возле люка, повернувшись фарфоровым лицом к гостье.
— Знала, что я приду, верно? — пробормотала сестра.
Вчера Асенате не хватило решимости для разговора с узником, хотя она и понимала, что другого способа найти ответы просто нет. Вероятно, среди шести поддельных Воплощений только этот пленник оставался более–менее вменяемым.
Собравшись с духом, Гиад подошла к камере и положила ладонь на сенсорную пластину. Устройство мигнуло сердитым красным светом и прокаркало сигнал отказа.
— Отопри! — приказала сестра Анжелике.
Как и ожидала Асената, сервитор немедленно повиновался. Неудивительно, ведь именно этого и хотело существо — вернее, его тайный хозяин, поскольку Гиад не сомневалась, что чахлым разумом киборга управляет колдун в изоляторе.
Анжелика погладила замок рукой в перчатке, и тот отозвался одобрительным писком. Под приглушенный лязг внутренних запоров из люка выдвинулась круглая рукоять. Шепча обережные слова, Асената прокрутила ее, потянула дверь на себя и, боясь передумать, сразу же шагнула внутрь.
«Рука об руку мы прыгаем в грозную неизвестность!»
Гиад приготовилась ощутить ледяной смрад порчи и мурашки на коже, всегда появлявшиеся у нее в присутствии псайкеров, но ничего не почувствовала.
— Привет, — сказал ей колдун.
— Привет, — машинально ответила Асената.
Тристэсс будто сама забралась ей в руку. Ствол болтера смотрел на узника, который сидел, скрестив ноги, у дальней стены камеры.
— Я тебе не наврежу, — серьезно пообещал пленник, разглядывая Гиад.
Сестра видела перед собой мальчика лет восьми–девяти, но с совершенно седыми волосами. Они свисали на исхудалое лицо, четко выделяясь на фоне смуглой кожи.
— Это хорошо, — неуверенно произнесла Асената. — Я тоже не хочу причинять тебе вред.
Оружие, впрочем, она не опустила.
— Спасибо, здесь и так слишком много мучений. — Речь узника звучала неестественно, как будто он не привык говорить вслух.
— Палатина мучила тебя? — уточнила Гиад.
— Она плохо кормит меня. Иногда делает так, что становится темно или холодно. — Мальчик пожал плечами, и сестра заметила, как под его белой рубахой выпирают кости. — Но чаще всего она хочет, чтобы я рисовал.
— Да, я поняла.
Стены изолятора покрывали листы пергамента с изображениями, выполненными в аккуратных черных штрихах. Еще больше набросков лежало на полу, как и набор чернильниц, перьев и мерных инструментов. Предметом всех без исключения работ служило Кольцо Коронатус — вернее, его искусно вычерченные карты, украшенные портретами различных аватаров или самих Воплощений. Они кишели замысловатыми деталями, которые не просто приковывали к себе взгляд Асенаты, но волокли его от одного элемента к другому, словно намекая, что Гиад обретет некое прозрение, если только увидит общую картину.
— Не смотри, — предупредил узник.
«Смотри!»
Асената резко отвернулась от рисунков, которые встревожили ее сильнее, чем их создатель. При совмещении изысканного стиля изображений со священной тематикой необъяснимым образом возникало что–то порченое. Что–то плотоядное.
— У тебя есть дар, — выдавила сестра.
— Она тоже так говорит.
— Тебе не нравится рисовать?
— Не знаю. — Паренек нахмурился. — Тогда я начинаю видеть… разное. — Он понизил голос до шепота. — Думаю, что демонов.
Судя по тону, пленник не вполне понимал значение слова, но сознавал, что за ним скрыто нечто однозначно жуткое. Хотя Гиад помнила, что перед ней колдун, ей стало не по себе, когда она услышала, как столь юное создание произносит этот нечестивый термин.
Вдруг лицо мальчика просветлело.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Сестра Асената, — осторожно ответила женщина, недоумевая, почему узник не вытащил имя из ее мыслей.
— Здравствуй, сестра Асената, — церемонно сказал паренек. — Я — Афанасий.
— Благослови тебя Император, Афанасий, — так же официально отозвалась Гиад, осеняя его символом аквилы. К удивлению сестры, колдун не отдернулся от святого знамения. — Как давно ты здесь?
— Некоторое время. — Мальчик снова помрачнел. — С тех пор как пришли демоны.
Тристэсс дернулась в руке Асенаты.
— И где эти демоны, Афанасий?
— В схоле. — Узник опустил глаза. — Появились, когда он запустил машину.
— Кто?
Паренек промолчал.
— Афанасий, что случилось в схоле? Прошу тебя, мне важно знать. Я…
Мальчик резко склонил голову, словно прислушиваясь к чему–то.
— Тебе нужно уходить, сестра Асената. Она идет.
II
— Трон Святый… — выдохнул Иона, войдя в центральную ротонду библиотеки.
Задрав голову, Тайт рассмотрел тянущиеся ввысь галереи. Они поднимались вдоль стен гигантского помещения замкнутыми ярусами, уставленными стеллажами из темного дерева. На полках стояли тома, папки, инфопланшеты и более загадочные предметы, неизвестные страннику. Уровни соединялись мостиками с мраморным ограждением, образующими плотную сетку, за которой терялся далекий купол. Между ними скользили транспортные площадки, и тихое посвистывание поршней сливалось в почти неслышимое фоновое шипение. Повсюду виднелись мрачные образы Истерзанного Пророка, как вырезанные в стенных панелях, так и неопределенно взиравшие с гобеленов, что висели на выступах платформ.
В исполинском храме познания трудились многие десятки сестер–диалогус, носящих лазурные рясы Серебряной Свечи. Они или бродили среди шкафов, или сидели за столами на галереях, склонив головы над текстами. По лабиринту также сновали сотни молодых девушек в бело–голубых накидках мирского персонала, которые искали или возвращали книги для своих повелительниц, а между уровнями порхали сервочерепа, отделанные серебряными пластинами. На макушке каждого из них виднелась люмен–свеча, испускавшая холодное сияние.
«Огню здесь не место», — рассудил Иона, когда одна из небольших машин прожужжала мимо него, держа в клешнях–захватах кипу свитков.
— Я слышал, что у вас выдающаяся библиотека, — прошептал он провожатой. — Но не мог вообразить… такого.
Ничего выразительнее Тайт не придумал.
— Библиариум Профундис освятили в ходе Первого просвещения Витарна, — ответила сестра Хагалац. — Мы в старейшем здании города, которое уступает благодатью только кафедральному собору, Светильнику.
Внутри библиотеки бесцеремонная женщина вела себя более скромно. Впрочем, она по–прежнему щеголяла в нечищеном дорожном наряде, а висевший у ее плеча сервочереп покрывали пятна грязи и вмятины. Сестра звала его Преторием.
Несмотря на внешний вид Хагалац, ей беспрекословно повиновались все вокруг, включая охранников у ворот библиотеки. Иона подозревал, что его спутница умышленно запустила себя, чтобы подчеркнуть свое презрение к делам земным, но не понимал, искренняя это позиция или притворная.
— Здесь трепетно хранят результаты почти тысячелетних исследований, размышлений и наблюдений, а также бесчисленные работы из более далекого прошлого Империума, — с почтением произнесла сестра.
— Восхитительно, — честно сказал странник.
В своем походе он неизменно попадал на самые неблагополучные окраины государства людей: или в захолустные пограничные миры, где грандиозные мечты Экклезиархии никогда не давали плодов, или на истощенные планеты, где побеги религии давно заросли сорняками. Родина Тайта немногим их превосходила, даже до того, как на нее опустилась богомерзкая ночь. Он не привык к красоте и уж тем более к великолепию.
Вдруг глаза Ионы округлились от изумления: он заметил, как по одной из галерей наверху прошагал и скрылся за стеллажом великан в переливчатой синей броне. Неужели космодесантник?
— Идем, — велела Хагалац. — Нам есть что обсудить, проповедник Тайт.
«Да уж», — мысленно согласился Иона, шагая за ней через ротонду.
Вчера, когда они прибыли на территорию Серебряной Свечи в центре города, уже подкралась ночь, и Хагалац настояла на том, чтобы отложить разговор до зари. Тайта разместили в жилых помещениях ордена, на правах кого–то среднего между гостем и заключенным. Его не обыскали и не заперли под замок, но за дверью до утра простояла на страже худощавая и неприветливая сестра–диалогус по имени Харуки. Сейчас она неотступно следовала за собеседниками, внимательная, как ястреб, и почти наверняка вооруженная.
«Они не могут во мне разобраться, — решил Иона, — но им что–то от меня нужно, поэтому я еще жив».
Все трое прошли через зал в сводчатый коридор с дверями по обеим сторонам. Дойдя до конца прохода, Хагалац открыла последнюю из них. За порогом обнаружилась читальня с обшитыми деревом стенами, где ждала невысокая стриженная в кружок женщина с круглым лицом, ревниво сжимавшая в руках инфопланшет. Несмотря на молодость, она носила облачение полноправной сестры–диалогус, а в ее темных волосах мелькали седые пряди.
— Ты собрала все, что я запрашивала, сестра Наврин? — спросила Хагалац, закрыв дверь.
— Именно так, досточтимая настоятельница–когностик, — с поклоном произнесла ее подчиненная. — Я пребывала тут на протяжении ночи, готовя все необходимое.
«Настоятельница», — повторил про себя Тайт.
Слова Наврин подтвердили его вывод, что Хагалац обладает высоким чином. Если Иона правильно помнил иерархию сестринства, она превосходила рангом даже палатину Сакрасты.
— Также, настоятельница, я позволила себе систематизировать материалы и написать подробные заметки, — чинно добавила Наврин, указав на стол позади себя. Там лежали аккуратные стопки томов и свитков.
— Нет, так не пойдет, — заявила Хагалац, устремляясь к ним.
— Ваше преподобие?..
— Сестра, он должен найти ответ сам, и только сам.
Взмахнув рукой, настоятельница развалила стопки и принялась с неподобающей увлеченностью перемешивать документы. Наврин выглядела чуть ли не убитой горем: в других обстоятельствах выражение ее лица показалось бы комичным.
— А в чем дело, настоятельница? — опасливо поинтересовался Иона.
— Это тебе и нужно определить, пастырь. — Хагалац, похоже, осталась довольна результатом своих усилий и отошла от стола. — Про шторм «Каллиопа», сестра, — бросила она молодой помощнице.
— Да, ваше преподобие. — Наврин повернулась к гостю. — Проповедник Тайт, наши орбитальные датчики засекли грозовой фронт, приближающийся со стороны залива. Ожидается, что он достигнет Кольца Коронатус через пять дней.
— Однако, сестра, как я понимаю, бури здесь не редкость?
— Но не таких масштабов, — нервно проговорила женщина. — В последний раз шторм, подобный «Каллиопе», наблюдался во время Четвертого просвещения — более шестисот лет назад.
— И вы все считаете, что он неестественен, — рискнул предположить Иона, взглянув на Хагалац.
— Здесь все неестественное естественно, пастырь. — Настоятельница сверкнула синими глазами. — Берега Свечного Мира омывает Море Душ. И колдунов здесь нет потому, что они не способны выстоять перед его приливами.
— Тогда зачем вообще жить тут? — Тайт вспомнил, какие ужасы он обнаруживал даже на самых заурядных планетах. — Риск…
— Мы идем на него во имя Бога–Императора! — провозгласила Хагалац. — В местной скверне сокрыто благословление, пастырь. Избавление или проклятие! — Она рассекла воздух правой ладонью, подчеркнув фразу. — Вот почему Истерзанный Пророк выбрал этот мир. Чтобы обрести откровение, необходимы стойкость и воля.
«Мы ведем спор, в котором мне не выиграть, — решил Иона. — Или битву, где не стоит погибать…»
— Понимаю, — как можно искреннее сказал он, кивая. — Ваша вера оберегает…
Настоятельница отвесила Тайту пощечину наотмашь. Странник почти не ощутил боли, хотя ее перстни содрали кожу до крови.
— Давай без высокомерия, иноземец! — зарычала Хагалац с особенно сильным гортанным акцентом. — Я знаю, ты думаешь, что мы все дураки!
— Честно говоря, я не знаю, что и думать, — признался Иона, потирая для виду рассеченную губу. — Раньше я думал, что мы собираемся поговорить о Ведасе.
— О, я точно уверена, что экзегет жив, — пренебрежительно отозвалась когностик. — И не сомневаюсь, что у него имелась возможность связаться с тобой. Я даже полагаю, что ты считаешь, будто способен убить его.
Тайт помолчал, размышляя над сказанным.
— И ты намерена остановить меня?
— Нет, я хочу, чтобы ты доказал, что у тебя получится. — Хагалац ткнула пальцем в завал из книг. — Для начала покажи мне, что наделен умом и умением видеть.
— Что я должен найти?
— Истину, одну лишь истину. — Она неласково улыбнулась. — Комната твоя. Сестра Наврин будет помогать тебе в изысканиях, но не направлять. — Молодая диалогус покраснела, услышав косвенное порицание. — Впечатли меня, Иона Тайт.
— А шторм? — спросил путник, когда Хагалац направилась к двери. — При чем здесь он?
— Просвети его, сестра! — крикнула настоятельница через плечо, выходя из читальни.
— Сестра Наврин? — Иона обернулся к назначенной ему ассистентке. — Просветите меня, пожалуйста.
— Мы нашли загадочную синхронность между зарождением бури и другим событием, сударь, — мрачно сообщила диалогус. — Его зафиксировали на отсечке… — Наврин сверилась с инфопланшетом. — «Лучистый–семь–семь-три–четыре».
— И что означает «Лучистый–семь–семь-три–четыре», сестра?
— Отмеченное время вашего прибытия, проповедник Тайт. Момент, когда вы ступили на Перигелий.
III
Черное ничто оказалось хуже кошмара.
Ни вечной дороги, ни адской преследовательницы, но и никакой надежды, вообще ничего, кроме воспоминаний о мыслях, ибо в этом нигде даже суть личности превращалась в тень самой себя, а из чувств выживали только отчаяние и страстное желание избавиться от него.
Потом, без всяких причин и предисловий, ничто исчезло.
Асената рухнула обратно в бытие, и ее разум словно отпрянул под внезапным натиском ощущений. Сверху лилось яркое сияние ламп, настойчиво слепящее. В ледяном воздухе висел кисловатый запах дезинфицирующих бальзамов.
Гиад зажмурилась и тут же вновь открыла глаза, испугавшись, что теперь тьма уже не отпустит ее. Сотрясаясь от рвотных позывов, она схватилась за попавшийся под руку стол и чуть не упала, когда тот отъехал в сторону.
«Так это каталка?»
Когда зрение пришло в норму, сестра разглядела вокруг себя другие кровати на колесиках, а под ними — тоскливую красно–белую плитку Сарасты. Асената стояла в просторном зале с рядами квадратных люков в дальней стене. Некоторые дверки удерживались в открытом положении длинными металлическими ложами, подобными языкам, высунутым из раззявленных ртов. Не все из них пустовали.
«Мортифакторум», — поняла сестра, глядя на хранящиеся там трупы. В одном из них она узнала абордажника Райнфельда.
Выдыхая клубы пара, Гиад пересекла холодный зал и подошла к мертвому бойцу. Широкий разрез в его груди окружали пласты кожи и мышц, оттянутые и закрепленные стальными зажимами. Из неровной раны торчали обломки ребер, похожие на клыки. Внутренние органы исчезли — вероятно, их убрали в какие–нибудь сосуды для образцов. Похоже, палатина все–таки провела столь желанное для нее вскрытие.
— Ты его даже не зашила, — прошептала Асената.
Ее покоробило такое неуважение к солдату. Глаза Рему Бхатори тоже не закрыла, и они неподвижно взирали на Гиад. Их радужки почти побелели.
Помолившись за Райнфельда, сестра оперлась на его ложе и попробовала собраться с мыслями. Как она вообще сюда попала? Асената вспомнила, как вняла предупреждению мальчика–колдуна, бросилась к лестнице из подвала и со страхом увидела, что наверху открывается дверь…
«Карга вернулась, — подсказала тень Гиад. — Мы опоздали, сестра».
Да… Да, все правильно. Они побежали… нет, Асената побежала по коридору, пока ее не заметили, намереваясь спрятаться в морге до ухода Бхатори. Она вошла сюда, а потом… Опустилась тьма.
«Не мешкай, сестра! Нельзя задерживаться в лавке дохляков этой сучки. К тому же нам есть чем заняться».
Гиад странно дернулась, словно кто–то другой отдал команду ее мышцам. Подавив чужеродный порыв, она медленно развернулась уже по своей воле.
«Видишь, сестра?»
Рядом валялось еще одно тело, раньше скрытое от Асенаты за очередной каталкой. Женщина в форменной алой рясе лежала на спине, из ее правого глаза торчала рукоятка скальпеля.
Осторожно подойдя к трупу, Гиад узнала госпитальера из отделения, где лечили абордажников. Как там ее звали?
«Энкель. Уши у нас общие, сестра, но я слушаю внимательнее».
— Помолчи, — рассеянно буркнула Асената.
Кроме отвращения, она чувствовала, что аналитическая часть ее ума цепляется за некую деталь картины. Внезапно Гиад поняла, что таким же способом закололи смотрителя часовни на «Крови Деметра». Хотя орудия преступления отличались, сами деяния казались зловеще схожими: обеим жертвам пронзили правый глаз. Нет, больше того — сестра ощущала, что в обоих случаях убийца нечестиво веселился.
«Да, со свечой вышло более творчески, зато скальпель изысканнее», — беззаботно заметила порочная пассажирка в душе Асенаты.
И тогда распустилось новое воспоминание.
Сестра Энкель оборачивается к открывшейся двери Мортифакторума. Ее удивление сменяется гримасой ужаса при виде лица гостьи, и звучит короткий крик, оборванный метко брошенным клинком.
— Что ты наделала? — прошипела Гиад.
«То, что мы творили всякий раз, когда требовала нужда. То, сестра, что мы творили со времен Провидения».
— Нет!
«Вспомни!»
— Нет!
Но как запретить себе?
И вот Асената снова бредет по темным улочкам поселения, заваленного снегом, плотно запахнувшись в шинель с капюшоном. Ее лицо защищает от пурги шарф, но пропитанная кровью нижняя одежда понемногу замерзает. Гиад впервые испытывает на себе такой лютый мороз. Местные называют это жалкое местечко Троицей — то ли потому, что им поровну управляют лед, ветер и снег, то ли потому, что прежде здесь обитала не одна лишь убогость.
«Нет ничего злее зимы на Провидении», — так предостерегали отче Избавителя арканские союзники, когда он объявил о начале экспедиции в мятежные северные края его мира.
«Его» мира?
Проповедник не выражается так — возможно, даже не думает так, — и все же Асената знает, что он верит в это, ведь планета овладела им гораздо полнее, чем пастырь способен завладеть ею. И неважно, сколько ее людей он обратил в Имперское Кредо и сколько храмов основал на ее своенравной земле.
Последний из них проступает через завесу метели перед сестрой. Деревянный фасад постройки выполнен в слепом подражании готическому зодчеству Империума. Здание примитивно, однако кажется чудесным среди приземистых лачуг промерзшего городка в пограничье, где застрял крестовый поход.
Отче Избавитель освятил в этом мире уже двести девятнадцать церквей, включая здешнюю. Гиад вела подсчет, и не только новых храмов, но и еще много чего.
Три года минуло с тех пор, как ее покровитель привел сестру сюда. Прошлой зимой, после объявления о победоносном исходе кампании, основная часть армии отбыла с планеты для новых завоеваний, но сам отче, как уверена Асената, никогда не отделается от Провидения — и наоборот. Но что касается самой Гиад… о, с нее довольно их обоих.
Охранники у дверей церкви неуклюже салютуют ей. Лица солдат почти полностью скрыты под шарфами и широкополыми шляпами. Как и все бойцы в экспедиции, они принадлежат к числу новообращенных, которые подчиняются конфедерации лоялистов, недавно созданной исповедником. Асената сомневается, что организация переживет отче Избавителя. Сомневается она и в том, что здешний храм простоит дольше десяти лет. Провидение слишком упрямо для честной веры.
Покровитель ждет ее внутри, молясь на коленях перед алтарем, безыскусно вытесанным из гранитной глыбы. Обнаженное туловище пастыря пересекают кровавые полосы — следы назначенной самому себе епитимьи. В руке он по–прежнему держит орудие покаяния, плетку с шестью болтающимися хвостами. Сегодня вечером отче Избавитель бичевал себя, как поступает всякий раз, когда просит сестру извлечь темную симфонию боли из плоти очередного врага. Хотя среди свежих ран повсюду виднеются застарелые рубцы, их все рано слишком мало, чтобы честно расплатиться за погубленную душу Гиад.
Исповедник встает навстречу Асенате, однако выражение его лица невозможно прочесть под густыми лохмами. За последние три года священник постарел на тридцать лет: его черты огрубели, а некогда бронзовую кожу, потускневшую до серовато–коричневого оттенка, испещрили язвочки и глубокие морщины. Тонзура давно уже заросла, и нечесаная грива спускается ниже пояса, борясь за главенство с длинной бородой. И в той и в другой уже больше седины, чем черноты, как и в его душе уже больше черноты, чем золота, — если там вообще блестело именно оно. Только в глазах сохранилась жизненная сила, однако выглядят они неприятнее всего, поскольку кажется, что их вырвали у какого–то более юного создания и пересадили отче Избавителю.
— Я потерпела неудачу, — докладывает Гиад. — Шаманка не страшилась боли, а принимала ее.
— Грустное известие, — объявляет исповедник. Его голос по–прежнему столь же энергичен, как и взгляд. — Добившись ее послушания, мы, возможно, сумели бы убедить племена северян присоединиться к нам миром. Они почитают и боятся ведьм. — Отче Избавитель печально качает головой, как пастырь, скорбящий о своих беспутных прихожанах. — Завтра сожжем ее на городской площади, в назидание прочим. Кроме того, так мы порадуем наших соратников из конфедерации, которые терпеть не могут дикарей с севера.
— Ее больше нет, — говорит Асената. — Умирая, она прокляла этот город и его жителей.
Священник пытливо смотрит на сестру:
— Ты проявила небрежность, мой Бдящий Паладин.
— Нет, я умышленно отняла ее жизнь.
— Зачем ты так поступила? — интересуется он, подходя ближе.
— Потому что уже хватит.
— Не тебе судить, — холодно произносит исповедник. — Думаешь, я упиваюсь страданиями, которые мы обязаны причинять во имя Бога–Императора? Думаешь, я наслаждаюсь этим?
Для наглядности отче Избавитель стегает себя плетью по кровоточащей груди. Не дождавшись ответа, он принимает молчание Гиад за раскаяние и сочувственно улыбается:
— Дочь моя, мы с тобой должны выполнять священный труд Его вместе, но избранная длань Его — не ты, а я.
«Неужели?» — угрюмо спрашивает себя Асената. Ведь судьбу планеты изменили ее руки, она направила Провидение от непокорности Империуму к гражданской войне. Скольких повстанцев Гиад перетянула на сторону крестового похода? Полководцы, законодатели, ученые, даже один поэт — никто не выдержал ее заботливого внимания. Боль и жуткий страх перед муками показали себя более действенным орудием, чем любые слова, богатства или военная мощь имперцев. Нет, сюжетный поворот в истории этого мира написан не кем иным, как сестрой Милосердие.
— Почему ты выбрал меня?
В тот судьбоносный день на Дороге Пророка выстроились многие десятки воительниц. Почему именно она? Только этот вопрос теперь имеет для нее значение.
— А кого же еще? Ты возвышалась над другими сестрами, как ваш Перигелий возносится над подчиненными ему пиками. Блистательная душа, томящаяся в клетке смертной плоти, но совершенно не запятнанная гордыней. Увидев тебя, Асената Гиад, я не смотрел больше ни на кого!
Голос пастыря не утратил искренности, но более не властен над сестрой. Она уже слышала этот ответ: его с точностью до буквы предсказала ведьма, казненная Асенатой меньше часа назад. Шаманка пообещала, что в следующем разговоре с исповедником Гиад почувствует ложь в его словах, и оказалась права. Фразы отче Избавителя текут, как подслащенный яд. Его лукавство даже безжалостнее, чем убийственный холод снаружи.
— Я понимаю, прошлые годы вышли для тебя тягостными, — продолжает священник, протягивая руку к плечу Асенаты, — но мы…
Он замолкает, глядя на длинную иглу, которая пронзила и остановила его ладонь на полпути к цели. Затем пастырь недоуменно смотрит на Гиад:
— Дочь моя?..
— Обманщик, — шипит сестра Милосердие, выдергивая иглу в струйке яркой крови.
Прежде чем исповедник успевает что–то сказать, она всаживает острие в его золотые глаза, сначала в левый, потом в правый. Оба выпада не смертельны, но достаточно глубоки, чтобы наверняка ослепить жертву.
— Истина — наш первый и последний неугасимый свет! — провозглашает сестра, заглушая мучительные рыдания. — Желаю тебе отыскать его во тьме.
Отшвырнув иглу, она уходит в ночь.
«Так было нужно», — мягко произнесла Милосердие. Может, и в самом деле нужно, но это не оправдывало удовольствия, с которым она совершила деяние.
Асената упала на колени рядом с трупом Энкель. Вероятно, госпитальер входила в число ближайших прислужниц Бхатори — иначе палатина не пустила бы ее в Мортифакторум, — однако такая мысль не слишком успокоила сестру.
«Спрячь тело, — настоятельно посоветовала Милосердие. — А потом быстро уберемся отсюда».
Гиад понимала, что ее темная двойняшка права, но все равно медлила.
— Часовня, — прошептала она, вспомнив, как потеряла сознание на «Крови Деметра». То забытье ощущалось в точности как сегодняшнее. — Осквернение и бойня…
«Сестра, тебе надо спешить!»
— Твоих рук дело?
«Монахи–исходники — просто ничтожества! Я покончила с ними из милосердия. — Асената захихикала не по своей воле. — Пусть и не слишком милосердно!»
— Нет… — Гиад закрыла глаза, пытаясь отгородиться от нового воспоминания, пока…
Она приближается к дверям часовни и видит толстое лицо служки, покрасневшее от изумления. Милосердие уже сняла с их общего тела всю одежду и сложила за углом, чтобы не запачкать в намеченной резне. Сестра одаряет ошеломленного привратника скабрезной ухмылкой и неспешно шествует мимо него к алтарю, пока что игнорируя незрячих иноков. Жеманничая, она забирает с престола сакральную свечу и возвращается к смотрителю.
— Желаете ли вы увидеть свет? — с притворной робостью спрашивает Милосердие и всаживает восковой цилиндр в правую глазницу жертвы с такой силой, что служка врезается спиной в стену. Отрешенно глядя на нее уцелевшим глазом, он сползает на пол. Сестра лижет воздух, пробуя на вкус душу убитого, пока ту затягивает в круговорот шторма.
— Не уходи безропотно во тьму, — советует Милосердие напоследок.
Ощутив покалывание в кончиках пальцев, она поднимает руки и сладостно вздыхает, увидев перед собой длинные черные когти. Что–то мурлыча себе под нос, сестра возвращается в часовню и присматривается к монахам. Ох, ну с кого же начать?
— А Глике? — прошептала Асената, объятая кошмарным предчувствием. — Ты забрала его нож…
«Он не нуждался в оружии, после того как мы нашли применение подарочку дорогой Сангхаты, — ответила двойняшка. — Зачем калякать чернилами, когда есть более жизненные жидкости?»
Перед глазами Гиад возникло оскверненное перо, и остальная часть воспоминания поразила ее, словно удар молнии.
Оглянувшись через плечо, она убеждается, что никто из пациентов не следит за ней, и склоняется над койкой в самом дальнем углу палаты, где дремлет Конрад Глике. Почувствовав, что ему зажали рот ладонью, боец удивленно открывает глаза, которые тут же округляются при виде ухмылки сестры. Милосердие посылает солдату воздушный поцелуй, вонзает ему в ухо перо канониссы Сангхаты и проворачивает инструмент.
— Другие жертвы были? — спросила потрясенная Асената.
Ее тень промолчала, что само по себе стало ответом.
