Глава шестая. Усердие
I
Свидетельство Асенаты Гиад — заявление шестое
Прошлой ночью в моем повторяющемся кошмаре впервые случился неожиданный поворот. Взбираясь по спиральному пути в никуда, я услышала, что преследователь зовет меня по имени, произнося его как ласковое проклятие. Изумившись, я резко обернулась, поскользнулась на гладкой дороге и неуклюже рухнула навзничь. Так перед моими глазами впервые предстала неотступная сущность — высокая и очень худая фигура, сплетенная из теней. Силуэт, пусть и совершенно черный, словно очерченный на фоне белой пустоты, определенно принадлежал женщине. Пока она широко ступала ко мне на острых ногах–ходулях, над ее плечами развевалась копна неприбранных волос, подобная непроглядной туманности. Руки ее свободно покачивались у талии, а расставленные пальцы, оканчивающиеся длинными иглами, сочились тьмой. На каждом шагу тело создания мерцало, как будто оно рывками продиралось сквозь время.
— Теперь ты видишь меня, сестричка, да еще как! — промурлыкало существо. Его голос показался мне скрежетом ногтей по кровоточащему металлу. — А та, кого увидели, уже не скроется из виду, нет–нет!
Застонав от ужаса, я кое–как поднялась на ноги и ринулась прочь от демоницы — не сомневаясь, что за мной гонится именно такая сущность. Но, даже напрягая все силы, я понимала, что не сумею увеличить разрыв между нами. Однажды утраченного уже не вернуть.
Неизмеримо долгое время спустя я обернулась, молясь, чтобы моя преследовательница вновь растворилась в незримости, но и такой милости меня лишили. Как она и обещала, увиденное богохульство уже не станет невидимым и не сгинет невоспетым! Несомненно, теперь создание будет являться мне еженощно, все прочнее укрепляясь в яви с каждым моим взглядом на него. А взамен, серая сестра, я подарю тебе немножечко СТИЛЯ.
Достигнув наконец Кольца Коронатус, я приблизилась к искуплению, но, словно для сохранения некоего губительного равновесия, ко мне сразу же подобралось проклятие. Чего бы ни требовал от меня Бог–Император, мне нужно исполнить Его поручение быстро, иначе тьма во мне пересилит свет. Но что же нашей гонке конца нет? И чего стоит победа?
Однако мне нужно открыть вам еще кое–что, моя госпожа. Никогда прежде я не рассказывала вам о палатине–хирургеоне Бхатори, повелительнице Бронзовой Свечи, и не имею намерения рассуждать о ней сейчас, но думаю, что именно встреча с ней усугубила мой кошмар. Вне сомнений, Акаиси считает себя верной слугой Трона, а также не имеет себе равных на выбранном поприще, и все же я ненавижу ее каждой клеточкой своего существа. Именно она посеяла во мне семена мрака и, вполне возможно, грехопадения. Раскрепощения! Если со мной произойдет что–либо неблагоприятное, призываю вас в первую очередь заподозрить палатину Бхатори, ибо расследование я поведу в отношении нее.
Асената закрыла путевой дневник. Чтобы исполнить замысел, ей следовало поторопиться. Близилась Первая заря, а значит, Акаиси скоро приляжет отдохнуть на несколько часов, что даст сестре свободу действий. Правда, если палатина отошла от прежнего распорядка дня, Гиад рисковала серьезно осложнить себе жизнь.
— Все нормально, — заверила себя Асената. — Карга никогда не менялась.
Выйдя в коридор, сестра покосилась на дверь Ионы. Скорее всего, он давно уже ушел и сейчас находился на полпути к шпилю Веритас, где располагался Люкс–Новус. Неужели ректор схолы и в самом деле причастен к медленному разложению Витарна, а то и управляет оным? Гиад не помнила, встречалась ли когда–нибудь с теологом–экзегетом, хотя период учебы ярко запечатлелся в ее памяти. Как и всех перспективных отпрысков Свечного Мира, сестру записали в Люкс–Новус семи лет от роду. Последующие три года сложились для нее из непрерывных уроков, молебнов и испытаний, призванных отсеять просто одаренных ребят от исключительно талантливых. Непростые времена, но и вдохновляющие: именно тогда Асената обрела глубокую веру в священное предназначение человечества. Казалось невероятным, что в подобном заведении — или человеке, определяющем его курс, — может завестись скверна.
Гиад выбросила эти мысли из головы. У нее имелись более неотложные дела. После сегодняшнего кошмара стало ясно, что срок, отведенный сестре, подходит к концу.
Выпрямив спину, она двинулась к цели. Как и предполагала Асената, лечебница не спала даже в ранний час, однако пара–тройка сотрудниц, встретившихся ей, или вежливо поздоровались, или промолчали. Очевидно, они решили, что сестра направляется к своим пациентам. Пусть и посторонняя здесь, Гиад оставалась старшим госпитальером, а ореол властности служил лучшей маскировкой в таких ситуациях.
Асенату удивило другое — то, как хорошо она помнит все углы и закоулки в лабиринте коридоров. Впрочем, если подумать, то ничего странного…
— Я пять лет провела здесь, словно в тюрьме, — пробормотала Гиад, с отвращением взирая на нескончаемое полотно из красного и белого кафеля, перемежавшегося бронзовыми декоративными деталями.
Здесь не прогрессировало ничего, кроме распада, который мелькал повсюду, рыская среди трещин, пятен сырости и наростов черной плесени, благоденствующей в щелях между плитками. В отдельных местах тошнотворно–сладкий запах гнили усиливался так, что казалось, будто в стенах сейчас раскроются — или расцветут — некротические язвы.
«Здание должно выглядеть совсем иначе», — вдруг осознала Асената, но ничем не смогла подкрепить свою интуицию. Все, что подтвердило бы догадку, уже стерли из ее воспоминаний.
— Сейчас на это нельзя отвлекаться, — напомнила себе Гиад. — Сосредоточься.
Когда сестра спустилась на нижний этаж, ее задача усложнилась, поскольку дальнейший маршрут пролегал в заднюю часть комплекса, а отделение абордажников располагалось в другой стороне. Решив не таиться, Асената бодро зашагала дальше, пока не добралась до лестницы в подвал. Если бы Гиад заметили сейчас, она уже не сумела бы вразумительно объяснить, зачем пришла сюда.
Поэтому женщина торопливо сбежала вниз по ступенькам и проскочила во вращающуюся дверь. Коридор за ней оканчивался Т-образным разветвлением, где висела табличка, указывающая, что левый проход ведет к Мортифакторуму, предназначенному для ухода за умершими, а правый — к Реформаториуму.
— Размещены рядом, чтобы обслуживать друг друга, — угрюмо заметила Асената, поворачивая вправо.
Сюда допускали только избранных помощниц палатины, и Гиад подозревала, что за прошедшие годы их численность сократилась, а не возросла, поскольку Бхатори ревниво охраняла свои исследования.
Сестра остановилась у пластального люка с чеканной эмблемой в виде свечи, стилизованной под двойную спираль. На дверце не имелось ни ручек, ни замков — только стеклянная сенсорная пластина, вделанная в рельефный язычок пламени. Затаив дыхание, Асената приложила руку к датчику. Если ее доступ отозвали, дальше никак не пройти. Робкой частью своей души Гиад надеялась, что так и окажется.
Но устройство засветилось и одобрительно прозвенело. С шипением пневматических сервоприводов преграда отъехала в сторону, открыв взгляду большой круглый зал. В его стенах находилось еще семь дверей, каждая с выдавленным изображением одной из Добродетелей Просветительных. Возле них стояли блоки диагностического оборудования, на экранах которого постоянно обновлялись сведения о состоянии пациентов в камерах. Между ними, словно призрак в багряном облачении, металось одинокое создание. Кратко задержавшись у какого–нибудь люка, оно изучало данные, вносило небольшие поправки и устремлялось к следующему.
Асената знала, что смотритель Реформаториума бесконечно повторяет этот цикл, прерываясь лишь в те моменты, когда встроенные датчики требуют от него подзарядить батареи или принять питательную смесь из кормовых раструбов у входа.
— Привет, Анжелика, — шепнула Гиад с брезгливостью, не ослабевшей за долгие годы.
Разумеется, полуразумное существо не обратило на нее внимания. Оно интересовалось лишь тем, что попадало в рамки строгих директив, неизгладимо вписанных в его лоботомированный мозг.
Сервитор–медике работал здесь и тридцать лет назад, однако Бхатори намекала, что киборг намного старше — возможно, создан еще во времена основания Сакрасты. Хотя выглядела конструкция как высокая и неестественно стройная женщина, никто не знал, что именно скрывается под просторными красными одеяниями или фарфоровой маской, заменявшей лицо. В отличие от всех прочих сервиторов, когда–либо встречавшихся госпитальеру, Анжелика двигалась с почти пугающим изяществом: будто скользила по полу, как огромная змея в рясе. Кожаные рукава на ее гибких предплечьях незаметно переходили в перчатки, не обнажая и полоски плоти.
— Это просто марионетка, — сказала себе Асената и зашла внутрь.
«Но знаешь ли ты настоящего кукловода, сестра?»
Люк задвинулся у нее за спиной с необратимостью подписи под скверной сделкой. Гиад неохотно перевела взгляд на истинный кошмар Реформаториума. Как и хранитель зала, «Чистая доска» — Tabula Rasa — нисколько не изменилась.
«С чего бы? Она — воплощенный идеал, как и всегда».
Массивный хирургический стол громоздился на возвышении в центре зала, прямо под скоплением чашевидных операционных ламп. Его вычурный металлический каркас щетинился многозвенными серворуками с клинками, дрелями и игловидными зондами. Их вид предвещал скорее боль, чем избавление. Несколько инструментов уже углубилось в живот уродливого великана, распластанного на стальной поверхности.
— Фейзт… — выдохнула Асената, подходя к площадке.
Хотя гвардеец лежал без сознания, его надежно приковали к столу за руки и ноги. Голову Толанда охватывало нечто вроде клетки с зажимами впереди — они фиксировали челюсти бойца, чтобы он не перекусил тубы, вставленные в горло. Другие трубочки и провода вились от предплечий сержанта к пощелкивающей когитаторной кафедре и нескольким модулям жизнеобеспечения, установленным возле стола. Его окружали мониторы на треногах, которые пульсировали, пищали и жужжали, отображая жизненные показатели солдата.
Впрочем, Гиад и без них поняла, что Фейзт в очень тяжелом состоянии. Поскольку с его туловища сняли повязки, стало видно, насколько сильно загнила рана под ними с тех пор, как сестра в последний раз чистила ее. Края разреза сочились гноем, а кожу рядом с ними покрывали бесчисленные нарывы и высыпания.
— Скоро ты упокоишься с миром, брат, — произнесла Асената больше с облегчением, чем с грустью.
Даже если бы абордажник выжил, то почти определенно повредился бы разумом, а для человека вроде Толанда Фейзта такая судьба оказалась бы хуже смерти. Правда, это не оправдывало действий Бхатори.
Как и ожидала Гиад, палатина не справилась с любопытством, заполучив столь уникального субъекта. Очевидно, она всю ночь корпела над новым экземпляром, ведомая в своих трудах жаждой знаний, а не состраданием. Несомненно, Акаиси считала бойца мясной упаковкой для загадки режущего мора — очередной головоломкой, которую следует ощупать, прозондировать, анатомировать и выбросить, как и всех остальных, кто попадал на «Чистую доску» раньше…
— Границы наших возможностей в жизни прежде всего определяются фактором смерти, — вещает палатина Бхатори своим избранным ученицам. — Чтобы безупречно понимать и сберегать первую, необходимо узнавать, уважать и упорядочивать вторую. К сожалению, способность достичь подобного мастерства зачастую перечеркивается предрасположенностью к излишней чувствительности.
Ненадолго умолкнув, Акаиси обводит темными линзами послушниц, собранных вокруг операционного стола. Взор Карги задерживается на сестре Орланде, которая недавно по секрету поведала Асенате о своих сомнениях. Стоящая рядом Гиад чувствует ужас подруги и мысленно призывает ее сохранять спокойствие.
— Безусловно, мы обязаны сопротивляться таким порывам, — наконец продолжает Бхатори, — поскольку они в равной мере ошибочны и непродуктивны. Вам понятно?
— Да, госпожа, — отвечает Асената хором с другими девочками.
Ей всего тринадцать лет, и, даже успев возненавидеть палатину, Гиад по–прежнему думает, что их занятия здесь идут на благо людям. Разве возможно иное?
Асената опускает взгляд к добровольцу, лежащему на «Чистой доске». Хотя мужчина прочно зафиксирован, его круглое лицо безмятежно, что указывает на полное доверие сестринству. Гиад не представляет, кто он такой или откуда прибыл, но уже видела достаточно уроков повелительницы, чтобы сознавать: живым незнакомец отсюда не выйдет. Эта мысль печалит девочку, но она понимает, что своим самопожертвованием пациент заслужит себе место подле Бога–Императора.
— Наиболее патологически сентиментальность проявляется в рождаемом ею нежелании причинять муки, — заявляет Бхатори. — Оно иррационально, поскольку боль — всего лишь ухищрение рассудка, рефлекторный отклик на неблагоприятный физиологический раздражитель. Хотя страдания зачастую вызывают активную реакцию организма, фактически они играют минимальную роль в процессе умирания. По сути, нередко происходит так, что человек испытывает запредельные мучения, но остается в живых. — Акаиси выбирает одну из поблескивающих игл, приколотых к ее рясе. — Сейчас я продемонстрирую.
Закрыв глаза, Асената вспомнила вопли и, хуже того, лицо добровольца, которое исказилось от изумления перед внезапным предательством, когда Бхатори приступила к работе.
— Чтобы исцелять без колебаний, мы должны надежно оградить себя от суматошных чувств, — отрешенно процитировала Гиад. — Боль — просто иллюзия.
Впоследствии сестре потребовалось применить наставления палатины на практике, и не один, а много раз. Усердно причиняя страдания, она приучалась не отвлекаться на внешние обстоятельства. Там, где другая послушница, Орланда, потерпела неудачу, Асената добилась превосходных успехов. Больше десяти лет спустя, когда Гиад уже долгое время надеялась, что подобные грехи остались в прошлом, ей пришлось столь же безупречно использовать свои умения на службе отче Избавителю. И снова. И снова…
«Потому что ты вкусила истины, — с хитринкой заметил внутренний голос. — Нет ничего, кроме ощущений, и важно лишь одно: довести их до идеала».
— Неправда.
«Себя ты не обманешь, маленькая грешница! Я ведь вижу нас насквозь!»
По залу разнесся хохот, насмешливый и злобный, но неоспоримо задушевный. Асената в сердцах огляделась по сторонам, однако не увидела никого, кроме Фейзта и Анжелики.
«Анжелика…»
Гиад пристально посмотрела на сервитора в багряной рясе. Тот стоял неподвижно, обратив на нее безразличный взор. Фарфоровое лицо существа — кажущееся женским, как и тело, — обладало почти царственными чертами, словно создатель киборга похитил для него посмертную маску какой–нибудь сраженной героини. Ровную поверхность личины с гладкими овалами глаз не марал ни один видимый датчик.
— Ты замечаешь меня, — прошептала Асената. Лишь через несколько секунд она осознала, что смех прекратился. — Может, и понимаешь?
Подняв правую руку, Анжелика указала на люк изолятора сбоку от нее. Рельефный рисунок на двери камеры изображал Измученного Умельца шпиля Хумилитас — Воплощенную Добродетель всех, кто трудился без признания и стремления обрести оное.
Шесть костлявых рук аватара, симметрично вытянутых в разные стороны, образовывали кольцо вокруг его изможденного тела. В каждой из них Умелец держал тот или иной инструмент с крошечным, но очень важным изъяном, который лишил бы его творения безупречности. Хотя благородное лицо сущности, обрамленное длинными прямыми волосами, исхудало от голода и неудач, на нем по–прежнему виднелась слабая улыбка.
— Чего тебя от меня надо? — спросила Гиад, хотя ответ был очевиден. — Нет!
Она покачала головой, припомнив искаженных созданий, которых палатина запирала в изоляторы. «Особо значимых пациентов» Бхатори…
— Я не хочу видеть дело ее рук, — добавила Асената.
«А вот и хочешь!»
Сервитор наклонил голову, словно услышал мысли гостьи.
«Разве ты пришла сюда не за ответами, сестра? Где же еще их искать?»
Гиад извлекла Тристэсс из сумки и осторожно подошла к киборгу. Тот никак не отреагировал на оружие, даже не проследил глазами за Асенатой, пересекающей зал. Просто глядел в пустое пространство, где только что стояла сестра.
— Почему именно эта? — пробормотала Гиад, встав перед люком.
Над барельефом имелось смотровое окошечко, закрытое шторкой и завешенное свитком с претенциозным текстом. Слова высокого готика, начертанные на документе, сплетались из причудливых букв в замысловатые фразы, однако их значение оказалось вполне понятным.
— Колдун! — прошипела Асената, гадливо отшатнувшись от двери.
«Какой именно?»
— У нас в Свечном Мире нет колдунов.
«Или тебе о них не говорили!»
Анжелика вновь обратила на Гиад взор пустых глаз и застыла в немом ожидании.
«Что там Пророк сказал об истине, сестра?»
Неохотно протянув руку, Асената взялась за рычажок ставня. Тот был холодным на ощупь.
— Истина — наш первый и последний неугасимый свет, — провозгласила Гиад.
И отдернула шторку.
II
Иона пересек мост шпиля Клеменция как раз к началу Первой зари. Кирпично–красное сияние Проклятия излилось на гору подобно мутной крови, пробудив мир и преобразив его в абстрактный пейзаж преисподней.
Остановившись, Тайт прищурился и взглянул на разбухшего алого гиганта, нависшего над далекой вершиной.
Страннику доводилось видеть и более уродливые светила, однако Проклятие словно излучало гнев, смешанный с ленью. Казалось, ему нужен лишь один последний толчок, чтобы превратиться в новую звезду и испепелить всю систему.
— Может, ты меня ждало? — дерзко спросил Иона у гибнущего солнца.
Тайт иногда терял счет планетам, по которым ступал, и годам, на протяжении которых странствовал в космосе, меняя имена и биографии. Со временем он перестал отмечать в памяти и людей, погубленных им, — порой умышленно, но чаще всего ненамеренно. Когда–то список смертей беспокоил его, потом мучил, но в конце концов Иона сумел выбросить мысли об убитых из головы и с тех пор думал только о дороге впереди. А что еще оставалось?
— Ты мог бы просто уйти, — разумно предлагает офицер, преградивший путь Тайту.
— Что? — растерянно спрашивает Иона.
— Проваливай, говорю! — рычит военный, поведение которого меняется так резко, словно в мозгу у него щелкнули переключателем. — Тут запретная зона, гражданин!
Подчиненные офицера тут же наводят на Тайта автовинтовки с костяными прикладами. Бойцов десятеро, и они стоят на продуваемой ветром темной улице рядом с нужным Ионе строением. Все солдаты. — крупные мужчины с густой бородой, одетые в белые шинели и меховые шапки–ушанки. Несмотря на их полевую форму, странник понимает, что перед ним — лишь привилегированные бандиты без единой толики кинжальной отваги в душе. Органы безопасности в этом жалком мире больше привыкли держать собственный народ в узде, чем биться с врагами, способными дать отпор, — не говоря уже о сущностях вроде той, что затаилась в охраняемом здании.
— Я не гражданин твоей планеты, — ровно отвечает странник, — а полномочный агент Священной Инквизиции, получивший задание искоренить ересь вон там! — Он тычет пальцем в постройку. — Считай, что перешел под мое командование.
Тайт нагло лжет, причем даже не стремится к правдоподобию и не показывает бойцам фальшивую инквизиторскую печать. Он слишком устал и невероятно напряжен, чтобы тратить силы на глупцов, воняющих страхом. Тем более что солдаты хотят только одного — избавиться от штуковины внутри здания. Вернее, чтобы кто–нибудь другой избавил их от нее.
— Инквизиция, — бормочет офицер. В выражении его лица надежда борется с растущим ужасом. — Я не хотел оскорбить вас, господин!
— Когда все случилось? — резко спрашивает Иона.
— О происшествии доложили пару часов назад, господин. Раньше всех сюда добралось отделение сержанта Торана. Они… они зашли внутрь. Когда мы прибыли, то услышали крики и… еще что–то. Нечто…
— Больше туда никто не входил?
— Нет, господин.
— Стой здесь, никого не пускай.
— Есть, господин! — Во взгляде офицера читается такое облегчение, что при других обстоятельствах оно позабавило бы Тайта.
Не уделяя внимания перепуганным рядовым, Иона внимательно изучает постройку. Перед ним рыбозавод — громадная безобразная коробка, кое–как собранная из листов гофрированной пластали. Она мало чем отличается от других зданий в промышленном районе города, но обладает некоей… настороженностью. Хотя Тайт впервые видит эту конструкцию, он мгновенно узнаёт ее. Путник уже описывал строение с лихорадочной ясностью, занося на страницы книги подробности о нем и планете, обреченной породить его.
С тех пор минуло больше двух лет, и почти все это время Иона скрывался в здешних трущобах, ожидая, когда скованный льдом город, зовущий себя ульем, даст жизнь пророчеству из тома. Но теперь, когда час настал, Тайт медлит. Да, после бегства из Сарастуса он предрек и затем узрел бессчетное множество кошмаров, однако нынешний ощущается как–то иначе.
— Ты знаешь, что я приду, не так ли? — шепчет Иона существу внутри.
— Мой господин? — переспрашивает офицер.
— Не ходи за мной, — приказывает Тайт. Вероятно, он еще никогда не отдавал настолько ненужных команд.
Вытащив гротескную «Элегию», Иона снимает антикварный пистолет с предохранителя. Пусть однозарядный, он превосходит в убойной силе обычное личное оружие, а патрон в стволе даже более грозен, чем сам пистолет. Пуля громадного калибра — из тех шести, которые Тайт выплавил и благословил лично, напитав их до последнего атома своим презрением ко всему чужеродному и искаженному. Порох смешан с растертым в порошок стеклом, одним из фрагментов зеркала, подобранных путником в первую ночь его бесконечного похода. За прошедшие годы Иона прекрасно понял, сколь драгоценны эти осколки.
Не говоря ни слова, Тайт проталкивается мимо охранников и отодвигает металлическую дверь–гармошку рыбозавода. Внутри царит почти полная тьма, но он больше не мешкает.
— Что еще остается? — спрашивает Иона, шагая вперед.
— Приятная встреча, пастырь!
Тайт резко обернулся, застигнутый врасплох. Перед его глазами по–прежнему плыли круги от хмурого сияния звезды. Он слишком долго смотрел на Проклятие, хотя некоторое время назад перестал видеть солнце. Пока странник пребывал в непрошеном забытье, позади него на окружной дороге остановился какой–то транспорт.
Как только зрение прояснилось, Иона разглядел небольшую двухместную машину, тарахтящую мотором на холостом ходу. Открытый кузов возвышался на широких усиленных шинах, явно подходящих для езды по пересеченной местности, — пожалуй, даже по крутому серпантину шпилей. Помятый голубой корпус покрывали засохшие брызги грязи, но герб на капоте — пирамидальная свеча внутри вертикально повернутого глаза — сверкал, как отполированный.
— Ты извини, не хотела тебя напугать, — заявила сидевшая за рулем женщина без капли раскаяния в голосе. Говорила она сипло, с необычным гортанным акцентом. — Просто на Первой заре редко кто выходит наружу, особенно на виа Корона. Городские думают, это к несчастью.
— И все же ты здесь, — указал Тайт.
— А я редкая птица. — Незнакомка презрительно фыркнула. — И у меня нет времени на суеверия, когда вокруг полно настоящих тайн.
Судя по фамильярному тону шофера, на вежливость ей тоже времени не хватало. Ее манера поведения, как и грубые черты лица с квадратной челюстью, указывали на прямоту характера, граничащую с воинственностью, однако в живых синих глазах плясали веселые искорки. Белые волосы она стригла в кружок, выше ушей, одно из которых усиливал имплантат, испещренный сенсорами. То, что ее лазурная ряса с серебряной отделкой была перепачкана не меньше автомобиля, не мешало женщине излучать резкую властность.
— Сестра, ты принадлежишь к Серебряной Свече? — официально спросил Иона.
— Да, пастырь, за грехи мои! — подтвердила она. — Мне суждено гоняться за разгадкой истины, которая будет ускользать от ловцов и тогда, когда мою тленную оболочку давно сгложут черви. — Заметив, что Тайта изумила ее непочтительность, диалогус свирепо ухмыльнулась. — О, не сомневайся, для меня нет в жизни более славного призвания. Мой труд угоден Императору.
— Воистину так, сестра.
Незнакомка распахнула пассажирскую дверцу:
— Садись.
— Зачем же?
— Потому что пешком до шпиля Веритас добираться долго, проповедник Тайт!
Ее звали Хагалац. Иона не понимал, имя это или фамилия — а собеседница больше ничего о себе не сказала, — но четко сознавал, что перед ним не простая сестра–диалогус и встретились они не случайно. Как только машина тронулась с места, Тайт приготовился к допросу, однако Хагалац после формального знакомства и обещания подбросить пастыря к Веритасу словно потеряла интерес к попутчику. Что–то немузыкально напевая себе под нос, она вела автомобиль на огромной скорости, не беспокоясь из–за отвесного обрыва с правой стороны узкой горной дороги.
«Что у тебя на уме, женщина?» — спрашивал себя Иона.
Тайта не слишком удивило, что сестра–диалогус знала его имя и то, куда он направляется. Эти сведения он изложил портовым чиновникам в Розетте, затем повторил целестинкам на борту «Крови Деметра», так что информация неизбежно попала бы к хранительницам Кольца. Учитывая, насколько бурным вышло плавание, вопросы к Ионе возникли бы с той же неотвратимостью.
Поэтому Тайта озадачивало, что Хагалац их не задает.
— А почему «Проклятие»? — заговорил он сам, повинуясь порыву. — У вас же священная планета. Зачем так называть одно из ее солнц?
— Ради смирения, — пояснила сестра. — Чтобы мы не забывали: знание может порезать, как обоюдоострый нож.
— И все же твоя секта стремится к нему.
— Мы должны! А еще темное солнце напоминает нам, что произойдет, если мы потерпим неудачу.
— В чем?
— В поисках ответа, пастырь.
— На что?
— Горы вопросов! — воскликнула Хагалац, эмоционально хлопнув ладонями по рулю.
Иона не совсем понял, удовлетворила сестра его любопытство или намекнула, что пора умолкнуть, но решил больше ее не волновать. Вряд ли стоило отвлекать водителя, так разогнавшего машину. Конечно, Тайт серьезно сомневался, что многолетний поход завершится падением в океан с полукилометровой высоты, однако с его–то везением — или уделом — могло произойти всякое.
К тому же он слишком устал, чтобы наседать на свою эксцентричную спутницу. Иона проработал всю ночь, надеясь закончить книгу до противостояния с теологом, но плодом усилий стали всего три запутанных абзаца.
«Подожди», — предостерегала его Асената, и Тайт понимал, что сестра права. Он еще не готов.
Иона исподтишка посмотрел на левую ладонь. Как и следовало ожидать, порезы от пера уже исчезали. К полудню они пропадут бесследно, подобно неисчислимому множеству других ран, полученных Тайтом за минувшие годы. Давнее проклятие разрешало ему носить только один шрам — по крайней мере на теле.
«Подожди».
— Не могу, — печально сказал путник.
— Что еще остается? — спрашивает Иона, вновь проглоченный ждавшей его тьмой.
Странника окатывает смрад от рыбы второй свежести, перемешанный с вонью куда более свежей крови. Если на улице было просто холодно, то в здании такой лютый мороз, что пощипывает даже вечно онемелую кожу Тайта — возможно, потому, что стужа тут неестественная. Чутье яростно требует от путника забыть о здешнем откровении и найти другой способ продолжить книгу.
— Я не могу, — одновременно отказывается и подтверждает Иона.
Дрожащими пальцами он вытягивает из кармана шинели кожаный мешочек, а оттуда — цветной осколок стекла, которых осталось всего пять. Этот кусочек поблескивает на ладони желтизной. Тайт почти уступает желанию раздавить фрагмент зеркала и впитать его жестокую жизнетворную суть, но преодолевает себя.
— Только если придется, Мина, — обещает он сестре–двойняшке, осторожно сжимая зазубренный осколок в кулаке. Большим пальцем другой руки Иона включает люмен на длинноствольном пистолете и рассекает лучом темноту.
Он находится в гигантском помещении без внутренних стен, уставленном длинными металлическими столами, где разложена рыба всевозможных форм и размеров. К потолочным крюкам прицеплены более крупные туши с распоротым брюхом, а на железных поддонах внизу валяются их потроха. Впрочем, не насилие над морской живностью пробуждает в Тайте гнев и отвращение.
Повсюду в цехе лежат тела людей, растерзанные и разбросанные, как в порыве бешенства. Многие работники промысла распластаны рядом с океанскими созданиями, из которых вынимали кости всего несколько часов назад. Некоторые окровавленными мешками висят на стропилах под крышей, куда их зашвырнул бесновавшийся убийца. Отдельные мертвецы еще сжимают ножи или секачи, попавшиеся им под руку: оружие примерзло к их пальцам. Среди истребленных рыбников виднеются останки Железнобоких Гусар сержанта Горана — их изорванные шинели из белых стали красными. Все вокруг покрыто слоем инея, а жизненная влага, стекавшая с потолочных балок и разделочных столов, застыла багряными сосульками.
— Трон Святый… — выдыхает Иона, от ужаса забыв о своем цинизме. Пожалуй, здесь больше сотни трупов. И ни одного — возле выхода. — Почему вы не пытались убежать?
Словно в ответ ему из темноты доносится сдавленное хихиканье. Оно звучит с дальнего конца цеха, куда не достигает луч люмена.
— Кто здесь? — кричит Тайт.
И вновь продребезжал смех, безумный и порочный. Он напоминал бульканье гнилой трясины, грозящей погибелью страшнее всех иных смертей.
Иона опасливо продвигается по залу, пока не отыскивает пятном света мужчину, скорчившегося за перевернутым столом. Незнакомец рывком поднимает голову и моргает, ослепленный лучом. На его грубом морщинистом лице вырезаны три концентрических круга с центром в невидимой точке между глаз. Они еще кровоточат, в отличие от всех прочих ран, нанесенных жертвам адской бойни.
— Это вы, братья? — с мольбой в голосе спрашивает выживший. — Вы услышали наш зов?
Его тщедушное тело почти обнажено, за исключением пары рваных тряпок, но Тайт достаточно разбирается в угнетенных жителях этого мира, чтобы определить в мужчине крепостного труженика. Впрочем, здесь лучше подойдет слово «раб».
Иона останавливается в паре шагов от него:
— Что тут произошло?
— Освобождение, брат. — Мужчина мечтательно вздыхает. Его глаза уже привыкли к свету, и он пристально смотрит на Тайта. — Но… это не ты.
— Может, все–таки я. — Странник приседает на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Я пришел, потому что услышал зов. Как тебя зовут… брат?
— Меня? — Пару секунд выживший неуверенно разглядывает Иону, после чего ухмыляется. — Верлок. Я борец!
— Борец за свободу? — предполагает Иона.
— Разумеется, брат! — Верлок неистово кивает. — Близятся перемены. Я видел их — вот здесь! — Он хлопает себя по лбу. — И еще я видел освободителей, но они пока что далеко. Слишком далеко, чтобы заметить нас.
— А кто они, брат Верлок? Это всё они сделали?
— Освободители? — Выживший явно удивляется, словно Тайт сказал какую–то нелепость. — Нет, брат, это сделали мы. Все вместе — чтобы призвать освободителей!
Мужчина понижает голос, будто хочет поделиться секретом:
— Остальные, конечно, ничего не знали. Мне пришлось им показать. Заставить их узреть огонь внутри них:! — Верлок проводит пальцем по кровавым завиткам на своем лице. — Она объяснила мне, как. Она, Ружалка.
Иона крепче стискивает осколок зеркала. «Ружалка…» Путник никогда не слышал такого имени, но ему неприятно знакомы чувства, пробуждаемые им. Черная ненависть и красная ярость.
— Значит, Ружалка — освободитель?
На вкус слово напоминает жареное мясо.
— Нет, брат, Ружалка — рыба, — заявляет Верлок.
Тайт ошарашенно смотрит на собеседника. Неизвестно, что он ожидал услышать, но точно не это.
Выживший прыскает, заметив выражение лица Ионы.
— Но не обычная рыба! Она плавает в других океанах, которые больше и глубже наших, и может проглотить вар–кита целиком. — Глаза мужчины сужаются в свирепые щелочки. — Хочешь поглядеть на нее, брат?
— Что она такое?
Ухмылка Верлока становится шире. И еще шире. И еще…
Тайт рывком выдернул себя из прошлого… и едва не слетел с сиденья. Судорожно хватая воздух, он уставился на пролетающий мимо каменистый ландшафт.
— Паршивый сон, — заметила сидевшая рядом с ним женщина.
— Видели и лучше, сестра, — прохрипел Иона пересохшим ртом — Надолго я… провалился?
— Почти на два часа, — ответила Хагалац. — Уже занялась Вторая заря.
Тайт смутно осознал, что так оно и есть. Кроваво–алое марево Проклятия отступило, поверженное ярким сиянием второго, бодрого солнца Витарна. Как только Избавление взяло верх, горный пейзаж заблистал поразительной красотой. За изгибом дороги странник увидел стройный шпиль, каменным копьем торчащий из морских волн. Темная скала резко сужалась к вершине, где в золотистом свете искрилось нечто вроде купола. От основания пика к центральному острову тянулся отделанный мрамором мост на титанических опорах, утыканных громоотводами.
— Веритас, или Истерзанный шпиль, — с непривычным для себя трепетом произнесла Хагалац. — Скоро мы подъедем к переправе Истины.
«Я недооценил расстояние до него», — понял Иона.
Если идти по окружной дороге против часовой стрелки, то бастион госпитальеров и Веритас разделял всего один пик, однако пешком Тайт добрался бы до цели уже после наступления ночи.
— Сестра, ты знаешь, что я направляюсь в Люкс–Новус, — осторожно прощупал он почву.
— Знаю.
— Ты намерена пойти со мной?
— Не сегодня, проповедник Тайт.
Иона замялся на пару секунд.
— Ты попробуешь помешать мне?
— Нет.
«Тогда в чем же дело, сестра?» — мысленно спросил странник.
Ответ он получил, когда машина приблизилась к широкой рампе, ведущей на мост.
— Я не встану у тебя на пути, пастырь, — сказала Хагалац, затормозив у подножия пандуса, — а вот мои почтенные сестры — наверняка.
Примерно через десять метров от начала моста его полотно перекрывала стена из железных пластин внахлест. Каждую панель, украшенную рельефным изображением угловатой свечи — герба воинствующей ветви сестринства на Витарне, — защищал слой молитвенных свитков и святых образков. По верху баррикады ходили Сестры Битвы с оружием наготове, облаченные в голубовато–серую броню, и там же через равные промежутки располагались орудийные турели. Над скатом рампы стояла боевая машина вычурного вида с пусковой установкой на корпусе, обращенной в сторону шпиля.
— Ну, видишь? — поинтересовалась диалогус.
— Они что–то сдерживают, — ответил Тайт, мгновенно уловив смысл требовательного вопроса. — Почему?
— В Люкс–Новус произошло… событие. Исключительно богохульное. — Голос Хагалац чуть дрогнул от гнева. — Мы опасаемся, что осквернен весь шпиль.
— Что там случилось? — уточнил Иона, наметанным глазом оценивая надежность укрепления. Сколько раз в скольких порченых местах он произносил эту безрадостную фразу?
— Я надеялась, ты мне объяснишь, проповедник Тайт.
— Я? — Странник обернулся к попутчице. — Но я ведь только что прибыл.
— Для встречи с теологом–экзегетом?
— Да, сестра, я здесь по его приглашению.
— Которое, как ты утверждаешь, поступило тебе в виде астропатического послания девять стандартных месяцев назад, верно?
— Как я и сообщил чиновникам в космопорту. — Иона нахмурился. Неужели враг заманил его в более обыденную ловушку, чем предполагал Тайт? Что же, поход закончится казнью, приведенной в исполнение сестринством Витарна? — Предъявленные мною идентификационные стихиры сочли недостаточно убедительными, сестра?
— Вовсе нет, их подлинность не вызывает сомнений, но меня беспокоят два противоречия, — объявила Хагалац. — Во–первых, в Свечном Мире нет астропатов.
Тайт кивнул, стараясь выиграть время на раздумье. Путник не собирался говорить женщине правду ни о полученном им сообщении, ни о природе существа, которое передало его.
— Да не потерпишь ты псайкеров, — благочестиво процитировал Иона.
«Даже санкционированных и полезных». Наиболее фанатичные секты Экклезиархии зачастую придерживались такой линии поведения, однако Тайт не ожидал подобного от Последней Свечи с ее необыкновенным радикализмом.
— Речь не о том, кого тут терпят, пастырь, — возразила Хагалац. — Мы понимаем ценность астропатов.
— Тогда почему…
— Второе несоответствие даже более загадочно, — перебила диалогус. — Практически все сотрудники и ученики схолы сгинули во время катастрофы. В том числе и теолог–экзегет.
— Я…
— С тех пор прошло два года, исповедник Тайт. — Сестра впилась в него взглядом синих глаз.
— Но это… невозможно.
— Вижу, ты понял суть головоломки.
Иона уже не слушал. Раньше он представлял себе бессчетные варианты финала своей охоты, но в его воображении погоня всякий раз завершалась противоборством с добычей — настолько же неизбежным, насколько непредсказуемым был исход схватки. Но если Ведас погиб, то все впустую.
«Как мне теперь найти тебя, Мина?»
Путник закрыл глаза, пытаясь размышлять.
— Проповедник Тайт? — позвала Хагалац, словно бы издалека.
Ветер с океана принес резкий запах рыбы и сразу же за ним — смрад крови.
— Чувствуешь вонь? — спросил Иона.
— Какую, пастырь?
— Это ложь, — со спокойной убежденностью произнес Тайт. Вновь погружаясь в воспоминания, он сжал кулак.
Осколок зеркала дробится в ладони, рассыпаясь на множество крошечных фрагментов, которые стремительно пронзают плоть, разум и душу Ионы, безудержно ускоряя процессы на каждом уровне сущности странника. За один удар сердца, подобный землетрясению, Тайт обретает идеальное осознание мира — теперь его способам восприятия нет числа, и любой из них бесконечно остер.
— Это ложь, — предупреждает Иона стародавнюю тень, взирающую на путника с другого конца его — их — дороги. — Покончи с ней!
«Закончи ее!»
Потом в поле зрения Тайта остается только ухмыляющийся безумец, сидящий перед ним на корточках в цехе рыбозавода. Глаза самозваного борца за свободу ярко блестят, потом мутнеют, и его рот растягивается еще шире. С влажным хлопком лицо Верлока сползает с черепа, как перчатка, и из распахнутых челюстей с протяжным визгом вырывается нечто змееподобное, всплывшее из Моря Душ. Раскручиваясь из тела злополучного трудяги, демон испускает волны неистовства, которые осязаемо искажают воздух рядом с ним. Прилив бешенства омывает Иону, будоража гнев в его душе, но благословение зеркала возносит странника над валом. В тот миг беспощадной ясности перед Тайтом вырисовывается картина жестокого фарса, разыгравшегося здесь.
Путник ощущает бессильную злобу ничтожного человечка, который вымостил дорогу в ад, надеясь обрести свободу, и познаёт судьбу жертв его безрассудства. Но среди них нет невинных, да и не может найтись, ибо они ведали в жизни лишь деспотию и пестуемую ею порочность. В сердце каждого из них тлеет уголь ярости, алчущий только искры, что разожжет насилие.
И тогда Ружалка взмывает среди них, словно тысяча языков пламени.
Иона видит, как рабочие, скинув оковы рассудка, толпой бросаются на рыбовидную тварь — режут и колотят ее жалким оружием, а то и голыми руками. Распаленные дикой свободой, люди как будто не замечают, что в ответ чудовище учиняет беспощадную бойню. Один за другим изувеченные трупы разлетаются по уготованным им местам, создавая сцену, которая через несколько часов откроется Тайту.
Истребление заканчивается за считаные минуты и кратко вспыхивает вновь, когда появляются бойцы в белых шинелях из отделения сержанта Горана. Их жгучие лазлучи так же безвредны для демона, как инструменты в руках рыбников, однако солдатам удается прожить чуть дольше. Возможно, потому, что они пытаются убить монстра издали. Растерзав их, пришелец из преисподней возвращается в тело носителя: хотя тварь не насытилась и не пресытилась, она осторожна и понимает, что в косном новом мире ее подпитывает только резня. Таясь внутри человека–личинки, существо наблюдает и поджидает новую добычу.
Сейчас это зрелище не вызывает у странника никаких чувств, ведь душа Ионы онемела наподобие его плоти, но позже он будет дрожать, и плакать, и проклинать увиденный кошмар. А потом Тайт напишет о нем. Не о самих событиях или их подробностях — ведь повествование путника не какая–то хроника тривиальных треволнений, какими бы дьявольскими они ни были, — а о смысле случившегося. Вот что нужно книге.
Истина.
Ружалка — первый демон, с которым столкнулся Иона, и встреча подарит ему много откровений. Но сначала Тайту надо выжить.
Странник отпрыгивает вбок от твари, рванувшейся на него потоком черных глаз и акульих зубов, скрепленных обнаженными жилами. Чудовище поворачивает следом, извиваясь с гибкостью подводного хищника, скрежеща клыками и мерцая от желания попробовать Иону на вкус. Тот резкими перекатами уходит от молниеносных выпадов Ружалки, и луч подствольного фонаря бешено рассекает тьму. Оказавшись у стены, Тайт рывком поднимается на ноги, заскакивает на стол поблизости — и спрыгивает за миг до того, как демон разносит опору в труху. В стремительном полете Иона изворачивается с нечеловеческой ловкостью, наводя пистолет на цель.
Не на монстра, а на скудоумного еретика, выудившего такой улов.
Безжизненная оболочка Верлока все так же стоит на коленях, его ободранная голова запрокинута, а расставленные челюсти направлены к потолку. Он кажется скелетным цветком, тянущимся к солнцу. Глаза рыбника, сползшие к шее, бессмысленно смотрят на мир из обвисших остатков лица. Все тело рабочего содрогается и трясется в такт порывистым движениям Ружалки, ведь хвост демона по–прежнему уходит в растянутую глотку человека.
— Гори! — ревет Тайт, вкладывая в приказ свое презрение, и открывает огонь.
Испуская радужный свет, его нечестивая пуля петляет между витков туловища монстра. Вгрызшись в череп Верлока, она взрывается, и вспышка озаряет весь цех. Носителя охватывает переливчатое пламя, которое устремляется по телу твари, расплетая его на своем пути. Ружалка лишь верещит, с ненавистью тараща тысячи глаз и иных отверстий.
Прыжок Ионы оканчивается падением на спину, едва не оглушающим его: странник пожертвовал состоянием апофеоза, чтобы наполнить мощью смертоносный выстрел. Одновременно с тем, как демон бросается на него, огонь достигает башки монстра, и та рассыпается хлопьями почерневшей эктоплазмы в пяди от лица Тайта.
Путник еще долго лежит без движения, зачарованно глядя, как растворяются в воздухе зловонные миазмы. Окончательно поняв, что уцелел, он скалит зубы — так же хищно, как его жертва.
— Не этой ночью, ублюдок, — дразнит Иона своего истинного врага, который ждет встречи с ним в отдаленном будущем. — Я с тобой еще не разобрался.
— Проповедник Тайт! — рявкнул кто–то хриплым голосом.
Открыв глаза, Иона поймал на себе недоуменный взгляд сестры Хагалац.
— Ты что–то говорил о лжи. Какой именно? — требовательно спросила беловолосая женщина.
Странник немного помолчал, оценивая ее. Кем бы ни была Хагалац, она явно обладала здесь некоей властью. Возможно, у нее также имелись какие–нибудь ответы. И, что важнее, Тайту пришлось бы потратить один из бесценных осколков, чтобы прорваться через охрану моста…
Иона принял решение.
— Ложь заключена в Ольбере Ведасе, сестра.
— То есть?
В тоне диалогус не оказалось ноток отрицания или гнева. Она словно ожидала услышать такой ответ.
— Что бы ни произошло в схоле, Ведас выжил, — продолжил Тайт, чувствуя истинность своих слов. — И я готов поспорить, что он–то все и устроил.
«Выкладывай все карты, — подумал Иона. — Пан или пропал».
— Ваш богослов — еретик, сестра, — сказал он. — Я прибыл на Витарн, чтобы убить его.
III
Лемарш смотрел, как сестра Гиад заходит в отделение. Она ухаживала за бойцами на «Асклепии», на «Крови Деметра» и вот теперь в Сакрасте. Хотя ответственность за пустотных абордажников уже несли другие сестры, комиссар ожидал ее появления. Все ждали.
«Какие бы еще роли ни играла Асената, она остается нашим хранителем, — рассудил Ичукву. — Такой человек не может пренебречь обязанностями. В ней сохранилось что–то от палача».
Удивило Лемарша только то, что Гиад задержалась. Пришла она лишь после полудня, когда больничная рутина уже шла своим чередом. Еще на Первой заре старшая матерь Соланис со свитой из ассистенток в красных рясах приступила к обследованию и ритуальному оздоровлению раненых. Методично обойдя палату, госпитальеры выбрали самых тяжелых пациентов, которых затем увезли на каталках в хирургическое отделение для более глубокого очищения, как телесного, так и духовного. Выяснилось, что ночью все–таки скончался рядовой Райнфельд. Но сестры уповали на милость Императора и надеялись, что эта смерть окажется последней. Соланис заверила Ичукву, что палатина Бхатори уже разрабатывает план лечения их болезни. Акаиси якобы трудилась до утра, используя Фейзта как «переносчика избавления», что бы это ни значило.
В общем, комиссар не мог придраться к новым целителям: они заботились о гвардейцах эффективно и даже обходительно. Правда, без толики сострадания.
— Приветствую, сестра, — произнес Лемарш, когда Асената подошла к его койке.
— Комиссар, — рассеянно отозвалась Гиад. — Полагаю, мои сестры хорошо за вами ухаживают?
— Безупречно. На завтра мне назначены процедуры для устранения «асимметрии конечностей», как выразилась матерь Соланис.
— Вот и хорошо. — Асената не заметила попытки пошутить. Ее глаза покраснели, а мешки под ними казались синяками на бледной коже.
— Все в порядке, сестра? — посерьезнев, тихо спросил Ичукву.
Помешкав секунду, Гиад ответила:
— Нет. Считаю, что нет.
— Мои бойцы в опасности?
— Они умирают, комиссар. Бронзовая Свеча — их последняя надежда. Раненые находятся там, где и должны. — Асената обратила на офицера воспаленный взгляд. — Ты доверяешь мне, Ичукву Лемарш?
Никогда прежде Гиад не обращалась к нему по имени и фамилии.
— Нет, причем с самого начала, — ровно проговорил комиссар. — Ты — не та, за кого себя выдаешь.
— Да, все так, — признала Асената. — Однако сейчас я прошу тебя довериться мне.
— Тогда дай мне повод.
— Для начала вот этот подойдет. — Госпитальер украдкой вынула из сумки какой–то предмет, завернутый в ткань, и сунула его Лемаршу под одеяло. — Спрячь, но держи под рукой. Доставать еще один для меня слишком рискованно.
— О чем именно ты меня просишь, сестра?
— Пока еще ни о чем, комиссар. Принимай помощь Сакрасты, но будь бдителен.
Кивнув ему, Гиад зашагала дальше.
«Я всегда бдителен», — поручился за себя Ичукву, глядя ей в спину.
Лишь много часов спустя, когда работницы Сакрасты покинули отделение, а ходячие раненые отправились в трапезную, Лемарш изучил тайный подарок.
— Что ты задумала, сестра Асената? — пробормотал он.
В свертке обнаружился лазпистолет с бронзовыми накладками, украшенными рисунком свечи в форме двойной спирали.
— Я туда не попал, — сообщил Иона сквозь шипение помех. — Дорогу перекрыли.
Гиад неодобрительно нахмурилась из–за плохого качества вокс–сигнала.
— К схоле? — уточнила она.
— Ко всему проклятому шпилю, сестра.
— Что? — поразилась Асената. — Почему?
— Ведас, — словно выругался Тайт. — Как обстановка в Сакрасте?
— Сложная. Где ты?
— На пути в город. — Молчание и помехи. — Больше не могу говорить, сестра. Выйду на связь завтра.
Гиад усталым движением сняла полученную от Ионы гарнитуру и откинулась на спинку кресла. Она сидела в своей келье, испытывая огромный соблазн повалиться на кровать. Напряженный сон прошлой ночью опустошил Асенату, но куда более тяжкий удар ей нанесла сама внешность искаженных созданий в Реформаториуме.
— Возлюбленных изломанных идолов, сотворенных в поклонении несовершенному униже… Заткнись! — гаркнула сестра.
Она тяжело вздохнула и заставила себя подняться с кресла, зная, что пора идти на встречу с палатиной. Асенату пугала сама мысль, что ей придется выслушивать праведную трескотню Бхатори, ничем не выдавая истины о своей находке в подвале, но открыто бороться с Акаиси было еще слишком рано. Слишком опасно…
«Тогда давай выйдем против нее вместе, дорогая сестра, — настойчиво предложила компаньонка Гиад. — У меня такое же право разобрать ее по косточкам, как и у тебя!»
— Нет, — сухо ответила Асената. — Когда придет час, ею займусь я.
