Глава пятая. Сострадание
I
Свидетельство Асенаты Гиад — заявление пятое
После многих испытаний наше путешествие наконец–то подходит к концу. Я пишу эти строки в башенном маяке корабля, на финальном отрезке пути к Кольцу Коронатус. Две ночи назад мне удалось разглядеть отблеск Первого Света у самого горизонта. Это к добру, ибо я уже начала бояться, что священное пламя на вершине Перигелия угасло, а с ним и мои надежды на благополучный исход.
Поздно спохватилась!
С тех пор я каждое утро возвращаюсь на мой наблюдательный пост и смотрю, как горы благословенного архипелага становятся чуточку выше, словно каменные пальцы, тянущиеся из океана. Вершина Перигелия в самом центре круга первой явила себя, ибо она почти вдвое выше меньших собратьев. Она возносится над водой почти на целый километр, и нижние двести метров склона со всех сторон практически отвесные. Когда–то давно самые отважные из Сестер Битвы нашей секты взбирались по крутому склону Перигелия, подвергая испытанию свою веру, но этот обычай
запретили, когда погибших стало чрезмерно много. Неизменно благоразумная канонисса Агнета Бодрствующая заметила: «Не столь обильна обитель наша, чтобы девами юными рыб кормить». ХА! Три дня назад Перигелий открылся нам во всем великолепии. Вершину горы покрывает беломраморная шапка — огромный собор, именуемый Светильником, в центральном минарете которого находится семигранный фонарный зал, где заключено священное пламя. У подножия этой парящей в облаках башни здание разворачивается множеством куполов, облепивших скалу, словно серебряные грибы. Согласно заветам «Проповедей просветительных», собор представляет собой семиугольник, каждая сторона которого смотрит в направлении одной из семи окружных гор Кольца. В стены вделано по одному цветному витражу с изображением, прославляющим соответствующую добродетель.
Словно семь кандалов рабства, сковавших душу!
Там, где заканчивается собор, начинается священный город София–Аргентум. Его кварталы плотно облегают верхнюю часть горы каскадом элегантно расставленных зданий, где имеется все, что необходимо процветающему сообществу. Среди самых выдающихся достопримечательностей стоит отметить Библиариум Профундис и Метафизический музей Серебряной Свечи, что неудивительно, так как город живет под покровительством несравненных ученых — сестер–диалогус.
И хотя сестры Железной Свечи защищают нас, а сестры Бронзовой — заботятся о страждущих, у Последней Свечи нет более ценных слуг, чем женщины из Свечи Серебряной, исполненные многих знаний. Ведь это они беспрерывно размышляют над записями нашего основателя, Истерзанного Пророка, изыскивая детали, выстраивая связи и истолковывая каждое его наблюдение во всей полноте их взаимовлияющих смыслов. С тех самых пор, как исчез пророк, они неустанно стремятся ощутить возвышенную гармонию понимания, даруемую лишь истинным откровением. Если Первый Свет — душа нашей секты, то Серебряная Свеча — ее разум.
Вот только эти душа и разум схоже скучны и слепы!
Этим утром плиты спиральной Дороги Пророка были отчетливо видны с корабля. Она берет начало на окраине города и спускается, опоясывая гору девятью громадными витками, прежде чем окончиться у зубчатой стены Верхнего порта, куда наше судно и направляется. А если точнее, мы движемся к Нижнему порту, который располагается у подножия отвесной скалы прямо под своим близнецом. Две крепости соединяет механизированная канатная дорога, по которой движется гигантская серебряная клеть, возносящая путешественников наверх или же спускающая к морю. Это единственный безопасный путь наверх, поэтому все, за исключением самых безрассудных душ, проходят через Зеркальные порты.
До сих пор я почти ничего не написала о Семи Шпилях, хотя в них божественная тайна Кольца Коронатус воплощена даже более явно, чем в самом Перигелии. Словно цифры на поверхности допотопного терранского устройства для
измерения времени, они окружают центральную гору, находясь на совершенно одинаковом расстоянии не только от нее, но и друг от друга. Каждый пик — отдельный остров, но все они связаны с Перигелием широкими каменными мостами, и требуются многие часы, чтобы перейти любой из них пешком. От подножия каждого из шпилей вверх устремляется дорога — проходя сквозь вереницу святилищ и святынь, выдолбленных прямо в скале, она обрывается у храма, венчающего — уродующего! — гору.
Хотя пики примерно равны друг другу высотой и охватом, каждый из них посвящен одной из Семи Добродетелей, которая определяет его суть как в эстетическом, так и в практическом смысле. Например, Клеменция, или Милосердный шпиль, находится во владении Бронзовой Свечи. Его мрачные храмы посвящены Кровоточащему Ангелу, и там же расположен госпиталь ордена, Сакраста–Вермилион, куда мы и направляемся, чтобы умереть!
Сакраста–Вермилион представляет собой весьма обширное многоэтажное поместье, почти такое же древнее, как и сама Последняя Свеча. Оно построено в толще горы прямо напротив моста Клеменции. Его просторные залы, лаборатории, операционные блоки и учебные аудитории покажутся непосвященному истинным лабиринтом, а логику их расположения понимал только давно сгинувший зодчий. Припоминаю — здание казалось удивительно неприятным не только глазу, но и душе, и это особенно странно, если учесть, что здесь должны помогать страждущим. Как и все молодые послушницы сестринства Последней Свечи, я провела первые годы учебы под опекой Бронзовой Свечи, познавая основы искусства исцеления в этом давящем месте, окутанном тенями.
Должна признать, мои воспоминания о тех временах безрадостны.
— Мне не нравится, как оно выглядит, — произнес Иона, когда их грузовик проехал во двор госпиталя через ворота из кованого железа.
— Мне тоже, — ответила сидящая рядом Асената.
Сквозь залитое дождем стекло она разглядывала древнее здание. Сакраста–Вермилион выглядела еще менее гостеприимной, чем ей помнилось. Гипсовый фасад поместья растрескался и покрылся пятнами грязи, а кое–где проглядывала кирпичная кладка. Две декоративные башенки обрушились, и остроконечная крыша постройки напоминала кривую щербатую ухмылку. Из черепицы зубочистками торчали громоотводы, качающиеся на сильном ветру, а из водостоков свешивался шпильевой вьюн, рваными шторами ложась на стрельчатые окна внизу. Во многих из них не было света, другие скрывались за металлическими ставнями. Видимо, сразу несколько флигелей было опечатано.
— Все изменилось, — прошептала Асената. Хотя в юности она наблюдала первые ростки этого упадка, скорость, с которой он распространился, ужаснула ее. Гиад взмолилась, чтобы это гниение не затронуло живущих здесь целителей.
«Почему они так запустили здание?» — взволнованно размышляла она.
Дернувшись, грузовик остановился перед двойными дверями госпиталя. Над ними нависала статуя Кровоточащего Ангела, истертая почти до идеальной гладкости. Лицо ее износилось до такой степени, что превратилось в невнятную абстракцию, а крылья сиротливо поникли.
Во мраке двора зажегся свет, двери Сакрасты распахнулись, и из них появилась группа госпитальеров. Лучи их фонарей тут же отбросили на плиты двора длинные тени.
— Подъем, абордажники! — гаркнул лейтенант Райсс позади Асенаты.
Пока набившиеся в машину бойцы выполняли приказ, она подхватила сумку и встала. Сестру заверили, что остальные ее вещи скоро доставят, но все по–настоящему важное она носила с собой. Забросив сумку на плечо, Гиад ощутила успокаивающую тяжесть Тристэсс и направилась к выходу.
Несмотря на ее опасения, путь от «Крови Деметра» не доставил проблем. Три грузовика медике уже ждали их в Верхнем порту, причем к двум из них прицепили большие фургоны, где стояли каталки для тяжелораненых. Машины сопровождало отделение санитарок в полосатых бело–алых накидках Бронзовой Свечи под командованием торопливо суетящейся полноватой сестры–госпитальера.
— Мы обо всем позаботились, сестра Асената, — произнесла женщина с ноткой официоза. — Отделение готово, и лучшие из наших целительниц осмотрят ваших пациентов сразу же по прибытии.
Она назвалась сестрой Соланис, старшей матерью крыла Алеф. Судя по всему, женщина гордилась своим званием, но оно ничего не значило для Гиад. Каждый из орденов Последней Свечи придерживался собственной иерархии, довольно запутанной.
— И каждый сам для себя закон, — пробормотала она, выходя вслед за Ионой из грузовика. — Что, если узы, связывающие их воедино, уже расплелись?
Асената вздрогнула, спустившись во двор, открытый всем ветрам. Их путь по осыпающейся горной дороге вокруг Перигелия, а затем через мост к шпилю Клеменция занял почти шесть часов. Уже успели сгуститься сумерки, сопровождаемые непрерывным мелким дождиком.
— Нужно сейчас же перенести раненых внутрь, — обратилась Гиад к матери Соланис, раздающей приказы санитарам.
— Я за этим прослежу, сестра, — ответила женщина. — Ты можешь идти. Палатина–хирургеон Бхатори просила, чтобы ты посетила ее сразу по прибытии.
— Бхатори? — в замешательстве переспросила Асената.
«Но ведь Акаиси Бхатори умерла несколько десятилетий назад! — Знание вспыхнуло в ней словно из ниоткуда. — Сестра–послушница Орланда обезумела и вытолкнула старую каргу из окна ее кабинета. В наказание за грех Орланду сбросили с вершины Клеменции, а новой госпожой ордена назначили матерь Шилону Кроткую».
— С тобой все в порядке, сестра? — поинтересовалась Соланис.
Асената подняла на нее невидящий взгляд, пытаясь распутать клубок памяти. Воспоминания разваливались на небылицы, а те, в свою очередь, оборачивались горстью выдумок, прежде чем ей удавалось за них ухватиться. Гиад ощутила, как прошлое позади нее сдвигается, разрывая ее память на куски и переписывая заново, чтобы создать иную, более мрачную реальность.
«Орланда перерезала себе горло, так что Бхатори не погибла. И живет до сих пор…»
— Сестра Асената?
— Извини, — пробормотала Гиад. — Я просто рада слышать, что с палатиной все хорошо.
— И верно, сестра, — просияла Соланис, но глаза ее остались безжизненными, словно раскрашенные стекляшки. — Наша досточтимая госпожа тоже изъявила желание поскорее увидеть тебя. Она хорошо тебя помнит.
«Жду не дождусь», — подумала Асената с тревогой. Во время ее обучения между ними не было теплых чувств, и Гиад сомневалась, что прошедшие годы смягчили сердце Карги. Даже мысль об этом показалась нелепой.
— Мой главнейший долг — мои пациенты, матерь Соланис, — произнесла Гиад. — Я уверена, палатина простит мне эту задержку.
— Как пожелаешь, — отозвалась полноватая сестра–госпитальер. — Тогда пойдем. — Она повернулась к грузовику, из которого уже выгружали первые носилки с ранеными.
— Ты уверена, что привела нас в нужное место? — спросил Иона, подойдя к Асенате. Он согласился проследовать с ней до Сакрасты и помочь разместить бойцов.
— Теперь все не так, как нужно, — ответила Асената. — И ты сам это прекрасно знаешь.
Но, когда ее взгляд снова скользнул по мрачному зданию госпиталя, Гиад осознала, что гадает, насколько здесь все не так.
II
— Не могу я это жрать, — заявил абордажник Сантино, раздраженно перевернув ложку.
Зеленая масса, которую санитарки поставили перед бойцами, секунду повисела на столовом приборе и плюхнулась обратно в миску.
— А по мне, так вкусно, — проворчал Гёрка с дальнего конца стола.
Он увлеченно уплетал размазню, как будто не ел несколько дней, и даже перемазал бороду.
— Дык у тебя во рту и так сортир, Орк, — предположил Сантино. — Вкуса фиговее ты уже не почувствуешь.
— Лекарство — лечить, не радовать, товарищ, да! — упрекнул его Зеврай.
— Но тут ведь не лекарство, а, Дьякон?
— Оно его содержать, Сантино, — ответил Зеврай. — Мы есть обязаны доверять нашим благодетелям и возблагодарить Бога–Императора за спасение, да.
Ходячих раненых — таких осталось всего тринадцать — усадили за стол в трапезной лечебницы. За исключением стоящих у дверей санитарок, больше здесь никого не было, и голоса бойцов отдавались зловещим эхом в дальних уголках просторного зала.
«Мы что, здесь единственные пациенты?» — гадал Ичукву Лемарш, прислушиваясь к перепалке солдат.
Вероятность этого усиливала беспокойство, которое грызло его с самого приезда, хотя комиссар и не мог подобрать для него очевидной причины. Несмотря на ветхий внешний вид госпиталя, его хранители выглядели компетентными. Они провели самых здоровых солдат по череде коридоров в отделение на первом этаже, а затем привезли на каталках их менее везучих товарищей. Как комиссару, Лемаршу полагалась отдельная палата, но он от нее отказался. Его место было рядом с бойцами.
«Теперь нас осталось всего сорок восемь», — размышлял Ичукву.
В последние дни плавания режущий мор забрал Франке и Хомбаха, но хотя бы без непотребства, сопровождавшего смерть Конрада Глике. И правда, стоило утихнуть шторму, как жизнь снова подернулась долгожданной рутиной. Даже одержимость бойцов несуществующими мухами исчезла без следа. Все доводы рассудка говорили, что худшее уже позади, но Лемарш не мог отделаться от чувства, что положение каким–то образом стало более опасным.
— Как вам они, комиссар? — тихо спросил Райсс из–за правого плеча Лемарша. — Ну, сестры?
— А вам, лейтенант?
— Они — Адепта Сороритас. Я знаю, мне не следует в них сомневаться… — Райсс замялся.
— Но?.. — подсказал комиссар.
— Это место… оно какое–то нездоровое, сэр.
«Нездоровое. Ха, как надушенный труп», — мрачно подумал Лемарш.
Сквозь повсеместный запах священных масел неизбежно пробивалась сырая гниловатая вонь Сакрасты. Здание пахло не как госпиталь, а как мавзолей.
— Этой ночью мы понесем дозор, лейтенант, — произнес комиссар. — Пока только вы и я. Нет смысла беспокоить бойцов.
— Так точно, сэр. — Райсс явно приободрился.
«Чутье имеется, но он ему не доверяет», — рассудил Лемарш.
Его разочарование в Ванзинте Райссе росло день ото дня. Резак отсек у офицера нечто более важное, чем плоть и кости, и это могло стать источником проблем.
— А куда они забрали сержанта, хотел бы я знать?! — воскликнул капрал Пинбах. — Всех остальных они закатили вслед за нами, но не его.
За столом согласно забормотали.
Лемарш вздохнул. Неужели эти люди не в силах выбросить из головы своего непутевого лидера? Даже после всего, что случилось тогда в лазарете, вера в сержанта–абордажника оставалась неизменной. До конца морского путешествия Фейзта держали отдельно, но сестра Асената ежедневно рассказывала о нем абордажникам, не давая их мании угаснуть.
«Надо было крепче стукнуть, — подумал Лемарш. — Добить его».
Но он и так ударил дважды, оба раза в полную силу… и безрезультатно. Толанд Фейзт просто отказывался умирать. Даже режущий мор никак не мог его прикончить.
В памяти комиссара с неожиданной свирепостью вспыхнуло воспоминание: обреченный отряд абордажников отступает сквозь чужеродный лабиринт, убегая от крутящихся дисков света, затем Фейзт ревет от боли — когда что–то невидимое ударяет в него и сбрасывает в пропасть между двумя кристаллическими тропами, когда до спасения уже рукой подать.
Когда десантный корабль Лемарша улетает прочь, забирая с собой уцелевших, Резак расцветает спиралью сине–фиолетового цвета и исчезает — очевидно, возвращается в породившую его преисподнюю. Но на его месте возникает сигнал имперского маячка, притягивая внимание сенсоров корабля к одинокой фигуре, зависшей посреди пустоты. Это абордажник, и его броня, как ни поразительно, сохраняет герметичность и работоспособность, а жизненные показатели хоть и нестабильны, но упорно не желают угасать.
Лемарш понимает, кто этот выживший, еще до того, как его подбирают, потому что он просто не может оказаться никем иным. Так… случалось всегда.
— Разве так все произошло? — пробормотал Ичукву.
Воспоминание было ярким, но ускользающим, словно запомнившийся обрывок сна во время горячки. Все еще зарождающимся…
— Простите, комиссар, я не понял, — сказал Райсс.
«Я тоже, — мысленно согласился Лемарш. — Фейзт, почему твоя броня уцелела, если плоть под ней вскрыли словно скальпелем, а?»
— Неважно, — ответил он лейтенанту, закрывая глаза и чувствуя, как воспоминание уплотняется под давлением его мыслей. Хотя Ичукву и не мог сомневаться в подлинности сцен, разыгравшихся в его сознании, он все же сомневался.
«Почему ты еще жив, Толанд Фейзт?»
Мир судорожно мерцает, и возникшее в нем смятение проникает не только в видимые и слышимые слои бытия, но и гораздо глубже. Человек, которому по всем правилам следовало бы умереть, не обращает на это внимания. Он уже приноровился к головоломкам Резака или, возможно, слишком устал, чтобы их разгадывать. После столь долгого пребывания в этом чистилище непонятно, есть ли разница.
Он ощущает спиной твердость кристалла, но также и некую мягкость. Лежит совершенно неподвижно, но одновременно движется, несомый чем–то, что катится с лязгом и скрипом, и эти звуки переплетаются с электронным воем рыскающих вокруг Режущих Огней… Его глаза закрыты, но время от времени он замечает яркие силуэты, проносящиеся перед веками. Он не представляет, что это — диски из текучего света или просто светильники, а открыть глаза ему не под силу. Да и зачем? Если стражи этого места обернутся против него, то будь что будет. Он все равно не сумеет им помешать.
Еще здесь разносятся голоса, иногда человеческие, иногда нет, а порой они сливаются в нечто абсолютно иное. Он не понимает ни слова, однако уверен, что неизвестные говорят о нем. Рассуждают о нем. А почему бы и нет? В конце концов, он всегда давал врагам пищу для размышлений.
В буйном бурлении быстро меняющихся ощущений одно остается неизменным — беспрерывное жужжание семиногой мухи, провалившейся в кошмар вместе с ним. Из шлема она перебралась к нему в голову и теперь дотрагивается до его рассудка в самых сокровенных местах. Муха отведала его самого жгучего стыда — узнала, что несчастье, так исказившее его тело, произошло совсем не случайно. Нет, он умышленно перебрал стимуляторов, украв лишние дозы у своих товарищей, чтобы сотворить из себя нечто большее, чем они. Возвыситься над ними!
Муха видит правду, но не осуждает его. Время здесь течет странно; после нескольких мимолетных секунд, длившихся столетиями, он понимает, что заблуждался насчет этого создания. Никто другой не был так предан ему и так щедр. Существо принесло с собой бесценный дар, и нужно лишь найти в себе храбрость, чтобы принять его. А взамен муха просит лишь выжить.
И дать ей войти.
— Нет, — говорит Толанд Фейзт, как и в предыдущую тысячу раз. Вот только он уже не помнит, почему. — Нет.
Когда Асената наконец удовлетворилась тем, как разместили ее пациентов, уже наступила ночь. В отведенной им палате пол, стены и потолок были выложены красными и белыми плитками — только стройные ряды кроватей у стен прерывали рисунок. Молчаливые госпитальеры ходили между постелями, готовя лежачих бойцов ко сну. Комиссар и ходячие раненые еще не вернулись из трапезной, но Гиад решила, что неразумно заставлять владелицу Сакрасты ждать дольше, чем нужно.
С неохотой она все же направилась к двери. Старшая матерь Соланис подтвердила, что кабинет палатины Бхатори находится все там же, на верхнем этаже, прямо под центральной башней лечебницы. «Гнездо Карги» — так Асената и другие послушницы звали это место. Вызов туда никогда не сулил ничего хорошего, ибо означал, что какой–то проступок удостоился внимания палатины и теперь последует кара. Наказания, которые отмеряла Бхатори, в лучшем случае оказывались суровыми, а то и мстительными, но Гиад по наивности тогда не понимала этого. Позже ей открылась истина: Акаиси Бхатори нравилось мучить людей.
«Этот урок ты хорошо запомнила, сестричка…»
— Я не могу, ваше преподобие, — умоляет Асената, осознав, чего от нее хочет ее покровитель. — Пожалуйста, не просите меня об этом.
— Прости меня, дочь моя, но я должен, — отвечает отче Избавитель. — Сестры Терния Вечного с радостью взяли бы на себя эту обязанность, но, боюсь, они скорее пылки, чем искусны в подобных… процедурах. Я сомневаюсь, что они склонят нашего пленника к сотрудничеству до того, как он испустит дух.
Священник печально опускает взгляд:
— К сожалению, подобные занятия требуют особого мастерства.
Они снова одни в его аскетичных покоях на борту флагмана. Исповедник призывает ее сюда каждый раз, когда тревожится, а сейчас для этого есть веские основания.
Несколько недель прошло с тех пор, как их флот уничтожил армаду Арканского Союза, но вопреки предсказанию коммодора Рэнда победа не далась бескровно. Более того, самую высокую цену за успех заплатил сам Рэнд — офицер погиб, когда флагман арканцев протаранил мостик его крейсера в отчаянной попытке отомстить. С этого момента ситуация постоянно ухудшалась: сопротивление Имперскому Кредо росло по всей системе Провидения. Арканцы не имели шансов одолеть даже ничтожную крупицу военной мощи Империума, но отказывались сдаваться.
— Мы ошиблись, когда спустили на них Ангелов Сияющих, — тихо произносит отче Избавитель. — Я ошибся.
Пять дней назад он приказал космодесантникам атаковать одну из главных крепостей врага. Имперцы рассчитывали, что столь жестокая бойня неимоверно ошеломит врагов и внушит им благоговейный страх, вследствие чего удастся избежать неуправляемого разрастания конфликта. Капитан–творец Червантес высказался против, но подчинился.
Затем пятьдесят штурмовых десантников обрушились на элиту Арканского Союза с небес, десантировавшись с нескольких «Громовых ястребов», которые легко ускользнули от примитивных сенсоров форта. Бой длился не более десяти минут. В итоге погибли тысячи вражеских солдат, а их командующего офицера взяли в плен. Адептус Астартес потерь не понесли.
Прежде Гиад мечтала увидеть, как сражаются их величественные союзники, но, послушав жуткие кровавые истории об этой резне, сестра возблагодарила Бога–Императора за то, что не видела битву своими глазами.
— Ангелы Сияющие ушли, — бормочет отче Избавитель, взглянув на нее со слезами на глазах. — Они покинули нас.
Асената замирает на месте. Наверняка тут какое–то недоразумение.
— Хуже того, мой Бдящий Паладин, — продолжает отче, — арканцы не вняли нашему последнему предупреждению. Они заявили, что будут бороться до самой смерти, и теперь канонисса–истязатель настаивает, чтобы мы исполнили их желание. — Исповедник умолкает, и губы его дрожат. — Она также потребовала, чтобы мы попросили Ордо Еретикус прислать охотника на ведьм.
— Но арканцы не еретики, — возражает потрясенная Асената.
— Возможно, не для нас, но даже не сомневайся: охотник на ведьм не увидит здесь ничего, кроме ереси. Всю систему сожгут, и все пойдет прахом!
Затем, как и ожидала Гиад, он кладет руку ей на плечо и убедительно смотрит на нее:
— Только ты можешь предотвратить катастрофу, дочь моя. Пленный, которого доставили нам Сияющие, обладает значительным влиянием на арканцев. Воспользуйся своим талантом и обрати его в Имперское Кредо. Сделай его нашим глашатаем, и, возможно, его народ последует за ним.
Асената удрученно качает головой. Почти сразу после того, как ее призвали в крестовый поход, она исповедалась в том, что изучала у палатины Бхатори ужасные искусства. Вернее, достигла в них мастерства. Когда отче Избавитель отпустил ей грехи, сестре показалось, будто из ее души вытащили железный шип.
Нынешняя просьба звучит для нее как предательство.
— Вы сотворите из меня чудовище, отче.
— Нет, спасительницу! — Его взгляд светлеет. — Спасение через муки! В этой ипостаси ты будешь зваться сестрой Милосердие, ведь ты несешь дар искупления. — Пастырь нежно гладит ее по щеке. — Даю слово, что больше не попрошу тебя ни о чем подобном, дочь моя.
Асената закрывает глаза, и внутри нее расползается ледяное спокойствие. Когда выбора нет, выбирать легче.
— Мне понадобятся иглы, — произносит она.
— Император, прости меня, — шепчет Асената.
Гиад осознала, что стоит у кабинета палатины. Пока разум сестры блуждал, ноги сами принесли ее сюда.
«Они слишком хорошо помнят дорогу».
Дверь перед ней украшало абстрактное изображение человеческой мускулатуры, с нездоровым усердием вырезанное самой Бхатори. Глядя на растрескавшуюся деревянную створку, Асената снова почувствовала себя послушницей, тревожно ждущей наказания. Эта мысль разозлила Гиад, и она постучала громче, чем собиралась.
— Войди, — раздалось изнутри.
«Она больше не властна надо мной», — сказала себе Асената, подчиняясь.
Темное и тесное гнездо палатины совсем не изменилось со времен юности Гиад. Вдоль стен впритык стояли стеллажи с толстыми книгами и медицинскими инструментами неизвестного назначения. Между ними были втиснуты запечатанные стеклянные банки с анатомическими образцами, плавающими в какой–то жидкости. По слухам, в одной из них хранился мозг сестры Орланды, которая покончила с собой из–за болезненной меланхолии.
«А ведь я дружила с ней, — нервозно подумала Асената, вспоминая ту девочку — скромную, но с дикими глазами, принятую в сестринство вместе с ней. — Ну, или что–то вроде того».
Дальний конец комнаты занимал массивный стол, расположенный под стрельчатым окном с красными стеклами. Там сидела женщина, которая, как и сама комната, ничуть не изменилась за минувшие годы. Она держалась прямо и неподвижно, ее руки с шишковатыми пальцами лежали на поверхности стола, словно гигантские пауки, а длинные ногти поблескивали сталью. Исхудалое тело старухи окутывали алые одеяния с вышитым символом ее ордена — свечой, обвитой двойной спиралью, — увешанные разнообразными скальпелями, щипцами и маленькими молоточками. Голову ее венчал вытянутый назад апостольник, завязанный под подбородком. Он наподобие бинта стягивал лицо, изрезанное глубокими морщинами.
Палатина–хирургеон Акаиси Бхатори еще тридцать лет назад выглядела как мумифицированный труп, и всеобщий распад до сих пор ее не затронул. Ее кожу покрывала белая пудра, а строго сжатые губы, пронзенные шпильками из красного стекла, — черная помада. Она происходила из коренных витарнцев, но глаза, способные указать на ее принадлежность к народу икирю, давно заменила вычурная аугментика. Зубчатые бронзовые кольца, обрамлявшие линзы, провернулись со щелчком, и взгляд Бхатори сфокусировался на Асенате.
— Сестра Гиад, — произнесла женщина. Ее иссушенный голос усиливался речевым имплантом в глотке. — Ты заставила себя ждать.
— Прошу извинить, почтенная палатина, но я не могла бросить своих пациентов. Уверена, вы меня понимаете. — Бхатори не удостоила ее ответом, поэтому Асената торопливо продолжила: — Позвольте выразить благодарность за все, что вы для нас сделали.
— Есть претензии к условиям содержания?
— Они выше всяких похвал, ваша милость.
— Первичное обследование назначено на завтра, — заявила Бхатори. — Я лично за ним прослежу.
— Это честь для нас, палатина, — ответила Асената, скрыв тревогу. — Никому не сравниться с вами в познаниях.
— Я изучила направленные тобою отчеты, сестра. Мне интересна этиология данного недуга. Ты считаешь, что он чужеродного происхождения?
— По моему мнению, это самая вероятная причина.
— И ты уверена, что риск его распространения незначителен?
— Опасность минимальна, — сказала Асената, подражая деловому тону палатины. — Заражение возможно в случае контакта с патогеном в тканях пациента, но стандартных мер предосторожности вполне достаточно.
— Приемлемо. Досадно, что вы сожгли тех, кто умер в пути. Полное вскрытие дало бы нам лучшее понимание особенностей болезни. Когда ожидается ближайший летальный исход?
— Извините, палатина?
— Меня устроит примерный срок.
— Я не рассматривала такую возможность. — Асената нахмурилась. — Я верю, что нам удастся предотвратить дальнейшие смерти.
— Крайне маловероятно. — Погрузившись в размышления, Бхатори побарабанила по столу металлическими кончиками пальцев. Затем ее оптические имплантаты щелкнули, а внимание снова вернулось к Асенате. — Ты разочаровала меня, сестра Гиад.
— Ваша милость?
— Ты все так же позволяешь своим чувствам брать верх над разумом.
— Но я же не техножрец с шестеренками вместо сердца. — Асената все больше нервничала. — Я считаю…
— Нет, ты рукоположенный госпитальер ордена Адепта Сороритас. Твоя служба — сохранение жизни подданных Бога–Императора. И она требует от тебя мириться с потерями. — Ногти Бхатори со скрежетом сомкнулись, словно пять пар ножниц. — Мы не можем спасти всех, сестра. Стремиться к этому — значит тешить гордыню. Наша реальность — война, и не важно, ведется она оружием, пером или скальпелем. Всегда есть издержки.
«И тебя это полностью устраивает, не так ли?» — с горечью подумала Асената. Неужели она думала, что этого спора удастся избежать?
— Я…
— За время пребывания в Сакрасте–Вермилионе ты продемонстрировала значительную предрасположенность к искусству медике, — продолжила Бхатори. — Я значительно вложилась в твое развитие, а ты пренебрегла этим ради пути воительницы.
«Чтобы сбежать от тебя!»
— Меня порадовала весть, что ты вернулась к своему предназначению, сестра Гиад, но твои взгляды остаются прискорбно узкими.
— Верования моего нового ордена отличаются от ваших, палатина. — Теперь Асената старалась сдержать гнев. Она поступила бы безрассудно, поссорившись с этой злобной старухой, от расположения которой зависели жизни абордажников. — Но я признаю свою неправоту и готова учиться.
Она покаянно склонила голову, ненавидя себя за такой жест.
— Принимается с испытательным сроком, — рассудила Бхатори. — Ты свободна, сестра.
Асената задержалась на пороге:
— При всем уважении, я обязана узнать о судьбе сержанта–абордажника Фейзта. Его не привезли в отделение к другим моим подопечным.
— Его действия во время вашего плавания пробудили во мне любопытство. Я направила его в Реформаториум с целью провести полное обследование.
«Реформаториум…»
Гиад резко побледнела, вспомнив о пропитанных болью камерах в подвале Сакрасты.
— Но за этих людей ответственна я, — возразила Асената.
— Уже нет, сестра, — ответила Бхатори. — Ты можешь идти.
«Почему я привезла их к ней?» — спросила себя Гиад, выходя из комнаты.
«Потому что она была мертва, — пришел ответ, — и я ожидала встретить здесь палатину Шилону».
Бессмыслица какая–то. У нее не имелось никаких причин считать, что Бхатори умерла.
«Потому что эти причины украли… развоплотили!»
Асената попыталась ухватиться за хвост своей интуиции, но та ускользнула, как порыв ветра.
— Поругание, — выдохнула Гиад, вспомнив предупреждение Ионы. В мире не осталось ничего нетронутого.
III
Иона сидел в своей комнате. Склонившись над столом, он пристально смотрел на пустую страницу, одну из последних в томе. Она сопротивлялась. Перо Тайта раздраженно зависло над бумагой, словно хищная птица, которая ищет жертву, — жаждет схватить добычу, но теряется перед богатым выбором. Слишком много путей и перемен можно связать, слишком много узлов из надежд, страхов, любви и ненависти можно развязать.
«Да и на кону стоит слишком многое», — лихорадочно подумал Иона.
С недовольным вздохом он всадил перо в ладонь левой руки. Острие пронзило кожу до крови, но Тайт ощутил лишь тупую ломоту. Он снова проткнул плоть, хотя прекрасно осознавал, что ничего не изменится, и ненавидел определенность этого знания.
Ненавидел себя за потребность знать, что…
— Это проклятие души, Трехглазый, — произносит карлица–недочеловек, закончив исследовать вечно онемелое тело Ионы. — Но проклятие только потому, что тебе мозгов не хватает разобраться в нем, и кишка тонка, чтобы его использовать.
— Я хорошо разбираюсь в нем, — отвечает Иона, вставая с металлического стола посреди ветхого лабораториума хирургеона–еретика.
Подземное логово заполняют толпы вырожденцев, поклоняющихся Мутантрице Иморо, причем многие из них изменены ею лично. Каждый из них уникален, но при этом все одинаково мерзостны. Их мутации зашли настолько далеко, что на поверхности существ немедленно приговорили бы к сожжению. Даже в такой захолустной дыре, как Харам, не станут открыто терпеть подобных выродков, однако Иона забрался так далеко именно ради встречи с их госпожой. После бесчисленных неудач она стала его последней надеждой на исцеление.
— Как мне от него избавиться? — спрашивает Тайт.
— Никак. Оно глубоко внутри, гораздо глубже, чем ты думаешь, пупсик. — Иморо хитро смотрит на него, облизывая длинным языком острые, как у акулы, зубы. — Твоя плоть ваще ниче не чует потому, что ты борешься с даром. Когда на тя дуют ветра Плетельщика Плоти, надо согнуться, и тогда получишь благословения. А иначе сломаешься, как крысожук в сливном потопе. — Она ухмыляется, пуская черные слюни. — Или хуже! В этой жизни всегда может быть хуже, Трехглазый.
— Меня зовут иначе, мутант.
— А вот и нет! — настаивает хирургеон, проводя по его руке своей иссушенной культей. — Только это имя сейчас имеет значение. Если истинное прозвание нашло тебя, от него уже не отвязаться!
— Выходит, ты ничего не можешь сделать, — произносит Иона, сжимая кулак так сильно, что ногти пронзают кожу.
Тайт чувствует на них кровь, а также тихий отголосок благословенной боли. Такие бессильные движения уже стали привычкой — или даже страстью. Его другая рука, ведомая иным стремлением, вытаскивает пистолет из–под истрепанной куртки.
— Ты не можешь мне помочь.
— Я могу помочь тебе обрести себя, пупсик. Показать, как… изменить пути своей жизни!
Мутантрица Иморо снова хихикает, словно ее позабавила понятная лишь ей шутка.
— А если хорошо заплатишь, я, того и гляди, даже…
Иона всаживает лазерный заряд ей в глотку. Пока карлица падает, а бессмысленно бормочущая свора ее последователей бросается к нему, Тайт успевает открыть шквальный огонь, истребляя вырожденцев, как вшей. Ему хорошо. Здесь, в глубине жалкого технозакутка, в окружении чудовищ и отвратительной правды о самом себе, Иона почти сдается под напором неизменной ярости. Она всегда с ним, тлеет под оболочкой его мыслей, как жаркий уголь под слоем пепла. Если он поддастся, последуют несколько секунд вины, а затем лишь сладкое алое забвение гнева и долгая расплата за все те страдания и ненавистные загадки, что спустила на него Галактика. Капитуляция и триумф, сплетенные вместе.
— Гори, — произносит Иона, пристрелив безногого человека–слизняка, который вцепился в его ботинки. На лице Тайта — широкая улыбка. — Пусть все сгорит! — кричит он, убивая жилистого мужчину с тремя сращенными лицами. Одно из них смеялось, второе плакало, а третье злобно рычало.
Как и всегда, Иону спасает сестра. За миг до того, как поддаться безумию, он видит перед собой образ Мины, исполненный скорби, и успевает опомниться. Если впустить в себя неистовство, дать ему по–настоящему впиться зубами в душу, от него уже не избавиться. И тогда Тайт не сможет найти сестру, потому что перестанет искать. Забудет о ней. Этого нельзя допустить.
Поэтому Иона заметает раскаленный уголь своей души пеплом и снова обращается в лед.
— Я — ничто, — произносит он, и становится по слову его.
Он бездумно истребляет оставшихся мутантов — стреляет, перезаряжает и убивает с эффективностью боевого сервитора, исполняющего протокол ликвидации. Такое случалось уже много раз и наверняка произойдет вновь. Тайт не меньше шести лет брел по длинной, залитой кровью дороге из Карцерия, скованного адской ночью, в трущобы мутантов на Хараме, но подозревает, что скитания только начались.
Окончив зачистку, Иона обнаруживает, что Мутантрица Иморо почему–то еще жива. Стоя над ней, он слышит бульканье из опаленной и разодранной глотки карлицы. Иона не сразу понимает, что тварь смеется.
Темные капли крови оросили страницу. Спустя мгновение они исчезли, поглощенные голодным пергаментом. Тайт с отвращением отдернул руку. Книга давно присосалась к его душе, но будь он проклят, если согласится включить в договор еще и жизненную влагу.
«Проклят?» — хмуро усмехнулся Иона.
— Думаю, поздновато об этом беспокоиться, а? — по секрету признался он еретической книге.
Конечно же, теперь еретиком был сам Тайт, ведь именно он заполнил большую часть страниц словами, родившимися из его впечатлений и озарений. Таинственный пролог тома стал семенем, откуда произросло все остальное: и текст, и странствия. Одно вело за собой другое, каждый пассаж, давшийся тяжким трудом, намекал на новые неизведанные горизонты, где неизменно таились новые ужасы и темные откровения, которые предстояло записать, а затем поразмыслить над ними. Иона приносил самого себя в жертву повествованию, ведущему не иначе как в бездну, и оно утягивало автора за собой с каждым исписанным листом, с любым сделанным шагом.
«Книга твоя, Иона Тайт, — заявил когда–то самопровозглашенный творец с серебряными глазами. — Закончи ее».
Угрюмо обдумывая встречу с палатиной, Асената добралась до своей комнаты, но затем прошла по коридору к соседней двери. Во второй раз за ночь она замерла в нерешительности перед чьей–то дверью.
«Мне нужно с ним поговорить», — решила Гиад.
Робко, но настойчиво она стучалась почти минуту, пока Иона наконец не открыл. Его лицо обмякло, а мутные глаза словно смотрели куда–то вдаль. На секунду Асената испугалась, что он не узнаёт ее, но в то же мгновение во взгляд Тайта вернулась острота.
— Сестра Асената, — пробормотал он, — тебя явно что–то беспокоит.
— Как часто они случаются? — спросила Гиад без всякого предисловия. — Поругания?
Иона устало тряхнул головой и отступил в сторону:
— Ты лучше зайди.
Воздух в комнате вонял чем–то посильнее его обычных палочек лхо. Возможно, обскурой? От висящего в комнате дыма у Асенаты закружилась голова, в которой и так неудержимо вертелись сбивающие с толку мысли.
«Неудивительно, что он был не в себе», — рассудила сестра.
Внимание Гиад привлекла яркая лампа на столе. Рядом с ней лежала толстая книга, раскрытая почти у самого конца. Гиад успела заметить, что изящно выведенные буквы заполняют лист где–то до середины, но Иона захлопнул том, прежде чем Асената успела что–либо прочитать. Синий кожаный переплет книги украшали два серебристых разряда молнии, один чуть повыше другого. При всей простоте символа казалось, что он наполнен… чем? Значимостью? Возможностями?
— Ты что–то пишешь? — спросила Асената, указав на письменные принадлежности на столе. Очевидно, священник, как и она сама, предпочитал перо и чернила.
— Я говорил тебе, что все из–за книги, — ответил Иона, убрав том в ящик. — А что касается твоего первого вопроса, то у меня нет ответа, сестра. Как часто они случаются? Слишком часто, я бы сказал, но это только мои догадки. Мы можем ощущать изменения, но не отслеживать их.
— Потому что сами преображаемся вместе с ними, — произнесла Гиад, интуитивно следуя за ходом его мыслей. — Они преображают нас.
— Одно такое тебя только что крепко достало, да? — вздохнул Иона, по–стариковски опускаясь в кресло. — Но уже ускользает из твоей памяти.
— Почему так происходит?
Они часто разговаривали в оставшиеся дни путешествия, и между ними даже завязалось нечто вроде осторожной дружбы, но раньше Гиад никогда не поднимала эту тему. Слишком нелегко допустить вероятность того, что пространство и время — сама реальность — могут занемочь. Как лечить такую болезнь?
— Почему? — настойчиво повторила Асената. — В чем причина?
— Я не знаю. Может, кто–нибудь дергает нас за ниточки, и мы танцуем. Или рвет их, желая посмотреть, что получится. — Иона кисло улыбнулся ей. — Или же все расплетается само собой, и в происходящем нет никакого смысла.
— Но ты в это не веришь.
— Нет, — согласился Иона, неожиданно становясь серьезным. — Нет, я не верю. Я думаю, что источник здесь и твой гребаный экзегет сидит в нем по самые уши.
— Ольбер Ведас — глубоко верующий человек и утонченный мыслитель! — возразила Гиад, сама поражаясь своей убежденности. — Многие считают его святым.
— Давай сойдемся на том, что я смотрю на него иначе. Каждый может пасть, сестра. И чем выше ты забираешься, тем сильнее ударишься оземь… Не исключено, что даже расколешь фундамент. — Иона потер белесый шрам между глаз, и Асената заметила у него на руке засохшую кровь. — Так или иначе, завтра я все узнаю.
— Ты решил посетить Люкс–Новус, — догадалась Асената. — Думаешь, это разумно?
— Я ради этого и прибыл.
— Подожди пару дней, — предложила Гиад. Я сумею пойти с тобой, как только удостоверюсь, что мои пациенты в безопасности.
— О, так ты на самом деле заботишься о несчастных ублюдках?
— Тебя это удивляет, пастырь?
— Нет, и вот это для меня сюрприз. — Иона посмотрел на нее долгим задумчивым взглядом. — Так, минутку…
Шаркая подошвами, он подошел к сундуку, стоящему в изножье кровати, и вытащил оттуда металлический ящик с угловатой аквилой, выдавленной на крышке.
— Я не всегда работал один, — произнес он, ставя коробку на стол. — Тут снаряжение Астра Милитарум. — Он отщелкнул задвижку, и крышка распахнулась. Под ней оказался внушительный с виду вокс–передатчик. — Настрою его как ретранслятор и оставлю здесь включенным. Зоны покрытия должно хватить на добрую половину Кольца, а может, и больше, если только шторм не начнется. Тогда никаких гарантий.
На передатчике висели две переносные гарнитуры. Иона протянул одну Асенате и положил вторую в карман. Гиад не стала спрашивать, как Тайт раздобыл оборудование, выпущенное для Милитарум. Его окружал ореол куда менее прозаичных тайн.
— Покажи, как работает, — попросила Гиад.
Иона быстро проинструктировал сестру. Манерой поведения он больше напоминал солдата, чем священника.
«Ты сыграл много ролей, Иона Тайт, — подумала Асената, — кроме себя настоящего».
Несмотря на их долгие разговоры, Гиад все еще понятия не имела, кто он на самом деле.
«Или что».
— Выходим на связь каждые шесть часов после рассвета, — заключил Иона. — Или если что–то случится. Только не привлекай внимания.
— Я поняла.
— Хорошо. Значит, поговорим где–то в полдень, сестра.
— То есть ты не станешь ждать? — требовательно спросила Асената. — Ты твердо намерен завтра встретиться с экзегетом.
— Да, — признал он. — Я уже заждался.
— Тогда я буду молиться, что наши пути разойдутся не здесь, Иона.
— Они все равно совьются в одну дорогу, Асената, — ответил он, а затем улыбнулся. В кои–то веки получилось искренне. — Хотя… мне–то откуда знать?
Абордажник Рем Райнфельд пластом лежал в кровати, обливаясь потом. Изнывая от тупой боли, он вслушивался в ночь. Его товарищи спали беспокойно. Кашель, храп и стоны сливались в заунывный хор, почти заглушавший настойчивый скрип и шорохи старого здания, но бойца интересовали совсем другие шумы.
— Пропали, — удивленно пробормотал он.
Хотя в последние дни плавания мухи куда–то скрылись, Рем продолжал слышать их коварное жужжание, но здесь… оно смолкло. Гвардеец ухмыльнулся. Он так настрадался, ужасаясь мыслям о том, что паразиты захватят его, как случилось с Глике, но уж теперь можно расслабиться. Наконец–то.
— Они пропали, — повторил Райнфельд с болезненной улыбкой.
Боец взглянул на лейтенанта, сидящего в кресле в дальнем конце палаты. Тот дремал, уронив голову на грудь. Райсс и комиссар дежурили по очереди, не говоря ничего остальным. Неужели они не знают, что все наконец закончилось? Неужели они не слышат?
Райнфельд обернулся на шелест, с которым открылись двойные двери палаты. В проеме возник силуэт высокой нечеловечески худой женщины. Руки она держала перед грудью, сложив ладони, а выпуклые линзы над ее глазами тускло светились в сумраке. Гвардеец замер. Женщина вошла и двинулась вдоль кроватей. Ее шаги громко звенели, словно она носила обувь с металлической оковкой, но никто даже не пошевелился.
Она останавливалась у каждой кровати, внимательно изучала пациента и шла дальше, совсем как добрая сестра Темная Звезда. Но эта женщина, хотя и носила такое же красное одеяние госпитальера, была совсем иной. Усиленное горячкой чутье Райнфельда не могло подвести.
— Крадущий Дыхание, — прошептал он.
Боец был слишком слаб, и на большее его не хватило. Он судорожно закрыл глаза и стал ждать, отлично понимая, за кем пришли на сей раз.
