Димфна Уилсон

Вчера я возвращалась из школы и заметила кое-что странное. Вчера была пятница. Я хожу в школу в Нью-Марселе, это школа мисс Бинфорд. Она ужас какая эксклюзивная.

Да, так вот, я села в автобус у вокзала – занятия у нас закончились рано, был полдень, – и заметила, что там – тьма-тьмущая цветных. Ну, то есть несколько сотен. Но я тогда об этом как-то не сильно думала. А когда автобус въехал в Саттон, там тоже была толпа цветных. Они стояли перед верандой магазина мистера Томасона с чемоданами. Я сошла с автобуса, а они все в него сели.

Я говорю об этом только по одной причине: потому что в последние пару дней, особенно после пожара, я часто думала об одной своей знакомой цветной, о Бетре Калибан. Я вспомнила, как она в первый раз пришла к нам работать и как потом вышла замуж за Такера и еще о многом другом думала.

Я все хорошо помню, потому что у меня тогда был такой период в жизни, когда все что-то символизировало и каждую секунду, как мне казалось, я принимала критически важное и судьбоносное решение. Все девочки такие в возрасте пятнадцати лет, а именно столько мне было тем летом. Дело было два года назад, если говорить точнее.

Бетра пришла к нам работать, потому что миссус Калибан, мать Такера, делала у нас всю работу по хозяйству. Старый Джон уже ни на что не годился. Думаю, ему было под восемьдесят, не меньше. И Такера не заставишь прибираться в доме. Не то чтобы он отказывался, просто никто не смел его просить об этом. Он мог прийти в дом, перенести тяжелые вещи, но ничего больше он не делал. Все время торчал в гараже. В общем, мама решила, что миссус Калибан нужна подмога, и она позвонила в агентство.

Первую женщину они прислали в среду, но она никому не понравилась, и к вечеру четверга ее уже не было в помине.

А утром в пятницу, когда позвонили в дверь, я сидела в гостиной и ждала подружек – они должны были зайти за мной. И я крикнула в сторону кухни, что это – за мной, и побежала открывать.

– Здравствуйте, – с улыбкой сказала она, – я – Бетра Скотт. Я пришла устраиваться на работу горничной.

Я обалдела. Девушка совсем не выглядела как горничная. Горничные все толстые, с очень черной кожей, и у них сильный негритянский выговор.

Я буркнула что-то вроде:

– Я Димфна… Уилсон, – и снова оглядела ее с ног до головы.

Она была высокая – это первое, о чем я подумала, глядя на нее: почти шесть футов роста (на каблуках, как она потом сказала, в ней было шесть футов и полтора дюйма) – и стройная. Думаю, стройная и гибкая – так лучше всего можно описать ее фигуру. Волосы у нее были темно-рыжие, как застарелая ржавчина, прямые и блестящие, чуть волнистые, коротко подстриженные. На ней был светло-серый летний костюм, простая белая блузка и ужасно миленькие черные туфельки. Глаза – большие и карие. Она была красивая – и я полюбила ее в первый же момент, как только увидела. Она не просто не была похожа на горничную, она даже не была похожа на цветную, ну, кроме носа. Она с виду была молоденькая, и, когда улыбалась, ее глаза тоже улыбались и лицо казалось счастливым.

Так я стояла и смотрела на нее и тоже улыбалась, потом пригласила войти и сказала, что схожу за мамой. Я впустила ее в дом и закрыла за ней дверь. Мне хотелось сказать ей что-то важное, но не знала что, и я побежала через холл на кухню, где мама пила вторую чашку кофе и обсуждала с миссус Калибан, какие закупки надо сделать на неделю. Я сказала маме, что пришла девушка наниматься горничной. Я уже собралась было добавить, что она совсем не похожа на горничную, но не закончила фразу.

Мама заметила, как я сконфузилась.

– Что не так, милая?

– Ничего. Но она… О, ты сама увидишь! Пойдем! – И я пошла обратно через холл, где Бетра терпеливо ждала у двери. Когда мама подошла к ней, я заметила, что она тоже немного опешила, но ей удалось справиться со своими чувствами гораздо лучше меня.

– Я – миссус Уилсон. Давайте пройдем на кухню, выпьем по чашке кофе и поговорим. – Она протянула руку. Бетра сняла белые перчатки, и они обменялись рукопожатием.

– Я Бетра Скотт, миссус Уилсон. Очень приятно. – И девушка снова улыбнулась. У нее была чудесная улыбка.

– Берта?

– Нет, мэм, Бет-ра, – произнесла она по слогам.

– Бетра. Хорошо. Я запомню. Ну, пойдем, дорогуша, выпьем кофе.

Я пошла за ними, не сводя с нее глаз. Я отличаюсь практичным складом ума, и у меня сразу возникли корыстные мысли. Прежде всего мне захотелось узнать у нее, где она купила такие замечательные туфли, потому что таких в Нью-Марселе я никогда не видала. А уж я бы такие заприметила, потому что я хожу по магазинам каждую неделю. И еще мне в голову пришла даже куда более корыстная мысль. Дело в том, что у нас в Саттоне не так-то много девчонок, с кем вообще можно поболтать, – в основном все они – деревенщина. А большинство моих подружек живут в Нью-Марселе. И вот в доме появилась симпатичная девушка, всего на три года меня старше, и мне ужас как захотелось с ней подружиться. А главное, чем она была хороша в качестве подружки, – она же цветная, и между нами не возникло бы конкуренции из-за мальчиков, потому что из-за них девчонки вечно ссорятся и становятся врагами, даже если они очень близкие подруги.

Словом, мама села за кухонный стол. Миссус Калибан стояла позади нее, и я видела, что Бетра ей очень понравилась. Бетра села напротив мамы, а я примостилась на табуретке у двери, так что я одновременно видела и ее лицо, и ее туфли.

– Ну что ж, Бет…ра, – начала мама, расскажи мне немного про себя. У тебя есть опыт работы? – Она старалась выглядеть деловитой, на самом деле она совсем не умеет вести дела. Такой вопрос меня бы, к примеру, испугал. Сами знаете, как оно бывает, когда кто-то просит: «Ну-ка, расскажи мне про себя!» Ты не знаешь, с чего начать, сразу нервничаешь, руки потеют… А Бетра вроде совсем не занервничала. Она чувствовала себя как рыба в воде в любой ситуации.

– Нет, миссус Уилсон, у меня нет опыта. Но я знаю, что надо делать. Моя мама была горничной, и я видела, как она все делает, и часто ей помогала.

Думаю, если бы кто другой пришел к нам наниматься и сказал бы, что опыта никакого, мама бы сразу заявила, что не наймет на работу неопытного человека. Но потом мама мне призналась, что ей захотелось нанять Бетру в ту самую секунду, как она ее увидела, и ей надо было срочно придумать веский повод ее взять.

– Скажи мне, дорогуша, почему такая девушка, как ты, хочет работать горничной? Ты же, наверное, с образованием?

– Да, миссус Уилсон, у меня есть образование. Вот почему мне и нужна работа. Я два года училась в колледже, и мне теперь нужны деньги, чтобы закончить учебу. И буду с вами откровенной, я смогу работать всего два года. Потом надеюсь вернуться доучиваться и получить диплом.

Именно это мама и хотела услышать.

– Ну, тогда у тебя есть работа, – она обрадовалась своему хитроумию. – Мы поможем тебе закончить колледж. Мы платим хорошо, и два года – срок приличный. А потом мы сможем нанять другую горничную, не правда ли?

Бетра улыбнулась. Я взглянула на миссус Калибан: она буквально сияла от гордости за цветную девушку, которая собирается закончить колледж и для этого готова работать горничной.

– Ты сможешь откладывать деньги, – продолжала очень довольная мама. – Будешь жить в нашем доме и получать хорошее жалованье.

– Было бы хорошо, спасибо вам! – сказала Бетра.

В общем, мы ее сразу взяли на работу. Мы сели на кухне (я никуда не пошла) и были очень рады, и очень мило беседовали.

Бетра поселилась у нас в доме и приступила к работе, а я с ней все время болтала. Честно говоря, я просто не представляю, как бы я жила без нее, и я имею в виду не ее туфли и тому подобные глупости. Она научила меня многим важным вещам в жизни. Как когда я поехала на вечеринку в Нью-Марсель вместе с Дьюи и познакомилась там с этим Полом. Мы весь вечер танцевали, и я сказала Дьюи, что хочу пригласить Пола к нам.

Ну, ясное дело, мы сделали остановку на Истерн-Ридж, а я не возражала, потому что хотела постоять на самой вершине хребта. Я сидела в машине Пола и смотрела на звезды. Они были похожи на светлячков в вышине. Я щурилась и представляла себе, что звезды свисают на серебряных нитках. Романтично было.

Пол прижался ко мне и зевнул, а потом его левая рука вдруг оказалась у меня на плече. Мальчишки такие смешные: они всегда потягиваются или зевают, когда хотят положить руку тебе на плечо. Я прижалась к нему.

– Правда, красивая ночь? – спросила я. Я решила, что он робеет, и хотела немного его взбодрить. А он взял меня за подбородок, повернул мое лицо к себе и поцеловал, и я ответила на его поцелуй. Мы долго там целовались.

А потом вдруг я почувствовала, как со всех сторон меня стали трогать. И его рука легла мне на грудь. Думаю, ничего страшного в этом нет. Что может случиться, если рука парня лежит на твоей груди? По крайней мере, со мной – ничего, у меня там не эрогенная зона. Я просто расслабилась.

Потом чувствую, его рука легла мне на колено. Сначала я его простила: подумала, ну, может, просто соскользнула. Ведь я не так хорошо его знала, вот и решила дать ему презумпцию невиновности. Но потом его рука уже не была на моей коленке, а поползла прямо под платье. Мне не хотелось разрушать атмосферу. И я от него немного отодвинулась и шепнула ему на ухо: «Не делай этого!» В конце концов, что плохого, если парень хочет тебя потрогать? Значит, ты его привлекаешь. И я просто прошептала: «Не делай этого!»

Но он меня не услышал, а может, и услышал, но не захотел испортить ситуацию и отпрянуть от меня, будто его подстрелили. Но руку он не убрал, и я для ясности повторила: «Не делай этого!» Но на этот раз более решительно.

– Шшш, тихо! – говорит он. – Не нарушай атмосферу!

Не нарушай атмосферу! Ну, комик! И вдруг я ощутила, как он расстегнул мой пояс. Но теперь-то он меня точно слышал, так что надо было что-то предпринять. И я решила разозлиться. Я отшатнулась от него и произнесла:

– Это некрасиво!

Я вообще-то не сильно разозлилась, но иногда приходится притворяться, чтобы держать мальчишек в узде. Я бросила него злющий взгляд, а он сидел и улыбался, как будто думал, что я несерьезно пытаюсь его остановить. И, чтобы расставить точки над i, я повторила:

– Это некрасиво! – и таким злым-презлым голосом.

– Что именно? – Он сидел и во весь рот улыбался.

– Сам знаешь! То, что ты делаешь. Это некрасиво! – Тут я не на штуку перепугалась и добавила. – Слушай, если хочешь поиметь проблем, то пожалуйста. Завтра же я приведу отца, и тебя арестуют! Он это может.

Потом уж я подумала, что выбрала довольно-таки подленький способ выкрутиться, но тогда просто не могла придумать ничего получше. Он схватился за руль.

– Боже ты мой! Ну, девчонки! Сначала вы сами напрашиваетесь, а потом вопите «Папа!», как только что-то происходит. Боже ты мой!

– Отвези меня домой сию же минуту! – крикнула я.

Он завел машину, довез меня до дома, и я выскочила. И уж чтобы окончательно показать мне, какой он джентльмен, он даже не проводил меня до двери.

Я вбежала в дом, захлопнула дверь и заперла на замок. Я почувствовала облегчение, а потом меня всю затрясло, и я расплакалась. Наверное, я тогда здорово перепугалась. Потому что я привалилась к двери, меня трясет, а я плачу, не могу остановиться.

И тут я услышала шаги из кухни и подумала, что это мама, бросилась к лестнице, пулей взлетела наверх, потому что, сами знаете, не все мамы нормально относятся к таким приключениям. Я вбежала в свою комнату и затворила дверь. Стою, тяжело дышу. И все никак не могу успокоиться: плачу и плачу. Я подошла к кровати и зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить свой плач. Слышу: дверь открылась и снова закрылась, а я обернулась и начала уже придумывать какую-то ерунду, чтобы маме рассказать, но это была Бетра в халате. Она посмотрела на меня и, увидев мое лицо. ужасно встревожилась, подошла, села рядом, обняла за плечи и спросила, что случилось.

Сначала я решила ей наврать. В конце концов, какой смысл рассказывать кому-то про то, как ты оказалась в западне в чужой машине, потому что все же понимают, что ты сама виновата. Но я не смогла с ходу придумать какую-то удобоваримую ложь и выложила ей все, как есть.

– Ты же не думаешь, что я плохая, правда, Бетра?

Странно, конечно, было спрашивать мнение у цветной.

– Нет. Почему я должна так думать? – Она вела себя как моя старшая сестра: прижала к себе – и мне полегчало. – Нет. Со мной такое тоже было.

– Правда? – Я поглядела на нее, и она кивнула.

– Когда я училась на первом курсе, я встречалась с баскетболистом. Мне всегда приходилось встречаться с баскетболистами, ведь я такая высокая! (Видите, какая она была, как легко говорила про свой высокий рост. Большинство рослых девчонок стыдятся своего роста и сутулятся. Но Бетра всегда стояла прямо. Я однажды спросила, не стыдится ли она своего роста, и она мне сказала: «А как еще дать понять парню, что у меня есть груди, если я не буду стоять прямо?») Я встречалась с баскетболистом, и мы сидели в его машине, и я подумала, что он фокусник – так быстро двигались его руки. И знаешь, что я сделала?

– Расскажи. Я вот что ни делала – ничего не помогло. Он просто посмеялся надо мной.

– Ну, это бы сработало! Я сжала кулак и двинула его в… – Она цокнула языком. И смущенно рассмеялась.

– Правда? Прямо туда?

– Ну да! – Она нагнулась ко мне и зашептала: – Он как завопил! Я решила, он прямо там умрет. И мне придется самой вести машину до дома. Но тогда я не умела водить и разбилась бы. – Она опять засмеялась. И я тоже засмеялась вместе с ней – и успокоилась.

– А я разве могла так же поступить? А вдруг он бы рассказал?

– Он бы не рассказал. Как он мог? Он был бы слишком смущен. А если бы даже рассказал, ты бы стала самой знаменитой девочкой в школе! Тебя бы все мальчишки боялись! – Она встала.

– Сходи прими ванну. Тебе полегчает. – Она пошла к двери.

– Ты же не расскажешь маме, да? – Меня это беспокоило.

– Рассказать твоей маме о чем? – улыбнулась Бетра. – Прими ванну. Я рада за тебя, что ты прекрасно провела время на вечеринке.

Сперва я ее не поняла, я тогда была не шибко догадливая. Наконец до меня дошло, что она имела в виду.

– Спасибо тебе, Бетра!

– Девчонки должны поддерживать друг друга. Спокойной ночи, мисс Димфна.

Последние слова резанули мне слух – после нашей откровенной беседы.

– Бетра, не называй меня так! Называй меня, как все, – Ди или Димфни.

– Ладно. Но только когда мы одни. Твоей маме это может не понравиться.

Я сказала «о’кей», и она ушла. Наверное, она была права, хотя мама очень хорошо разбирается во всех этих расовых делах и отлично ладит с миссус Калибан так же, как я с Бетрой, хотя вряд ли миссус Калибан когда-нибудь называла маму просто по имени. Так что видите, какая Бетра была милая и смышленая и как она здорово могла справиться с любой проблемой. Но так было, пока она не влюбилась в Такера.

Вот как я об этом узнала. Однажды я зашла в кухню за апельсиновым соком, а Бетра выглядывала из окна в сад. Я подошла к ней и тоже выглянула. Перед гаражом стоял один из наших автомобилей, и из-под него торчали две ноги, и вот на эти самые ноги и смотрела Бетра. Я глазам не поверила: она же собиралась доучиваться в колледже и все такое. А Такер уж какой был на все руки мастер – все мог починить! – но я даже представить себе не могла их вместе. Она была толковая – не просто смышленая, а по-настоящему умная. Они с Дьюи беседовали о вещах, которые я даже понять не могла. И, кроме того, Такер был даже ниже меня. И вот она во все глаза пялится на его ноги.

Она обернулась и заметила, как удивленно я на нее смотрю, явно не понимая, что в нем могло ее заинтересовать. Лицо у нее было очень серьезное.

– Что он обо мне думает? – спросила она. – Он обо мне вообще говорит?

– Да откуда мне знать! А что такое? – Понимаете, я поверить не могла, что для нее это так важно. – Он плохо к тебе относится?

– Нет. Он никак ко мне не относится! По-моему, он ни разу на меня не посмотрел.

– Ну, он вообще ни с кем особо не разговаривает, – попыталась я ее подбодрить.

– Ди, окажи мне услугу. Если так получится, если у тебя будет шанс с ним поговорить, попробуй выяснить, что он… обо мне думает. – Она смущенно опустила взгляд и стала разглядывать свои руки. – Звучит глупо, да? Но мне правда надо знать.

– Ладно, Бетра. Но Такер такой… – Я осеклась. Нельзя же вот так ляпнуть девушке, которой нравится парень, что он – никакой.

После того случая я стала наблюдать, как она на него поглядывает, когда он заходил на кухню. Иногда он с ней заговаривал, у него был высокий тонкий голос, но он почти не смотрел на нее. Он всегда притворялся, будто чем-то занят – ну, типа нагибался под раковину и смотрел, не течет ли труба. А она стояла у плиты и просто смотрела на него, точно он был красавец какой, и так волновалась, что стала запинаться.

– Такер, вынеси мусор, пожалуйста! – Она произносила это таким тоном, словно оправдывалась.

Тут он мог на нее взглянуть, но так, будто он на нее сердился. Потом забирал мусор в ведре или в мешке и выходил.

Когда он уходил, она вздыхала с облегчением, точно его присутствие было ей в тягость. Думаю, так оно и было, и я ее понимала. Она так выразительно смотрела на меня, и хотя мне тогда было всего пятнадцать, я ее прекрасно понимала. Потом она отворачивалась к плите.

Не помню точно, когда это случилось, но как-то Такер повез меня в Нью-Марсель – мне нужно было удалить зуб. Когда он подкатил ко мне на машине, я прыгнула рядом с ним, вместо того чтобы, как обычно, сесть сзади.

Мне хотелось, чтобы он первый что-нибудь сказал, и я застонала. Вообще-то зуб не болел. Он почти сгнил и готов был сам вывалиться. Но все равно я застонала. Но он ничего не сказал.

Такер обычно ездил, как гонщик на трассе. Склонившись над рулем, неотрывно глядя на дорогу, прищурив глаза, чуть сгорбившись. Выглядел он по-дурацки, потому что он же был коротышка. И был похож на чересчур серьезного ребенка.

Я застонала. А он молчал, как рыба. Может, он не расслышал моего стона из-за урчания мотора. Тогда я спросила прямо:

– Такер, а правда Бетра милая?

Он не шевельнулся. Вообще-то можно ожидать, что если парень хочет жениться на девушке, то он при одном упоминании ее имени хотя бы должен дернуться. А он – нет.

Но мне теперь и самой стало интересно. Наверное, это было не мое дело, ведь Бетра просто хотела знать, думает ли он о ней хоть когда-нибудь.

– Я хочу спросить: тебе она нравится?

Он ответил так, словно ему это причиняло невыносимую боль:

– Да, мисс Димфна.

Вот и все, что мне удалось из него вытянуть, но и этого было недостаточно. Не то чтобы я ждала, что он зальется соловьем и выложит мне все, но мне было непонятно, действительно ли она ему нравится или он просто хотел заставить меня замолчать.

Но все-таки она ему нравилась, потому что в сентябре они поженились. И потом чуть ли не сразу же она стала ходить по дому беременная. Даже женившись на ней, он оставался с ней немногословным. Может, ему просто не хотелось разводить сюси-пуси на глазах у посторонних. Но, по-моему, это очень здорово, когда кто-то при всех говорит, что любит тебя. А он – нет. Он вообще ничего не говорил.

А я вернулась в школу мисс Бинфорд, и вроде именно в тот период у моих родителей возник разлад в отношениях. Не то что они ссорились при нас. На самом деле, я сомневаюсь, что они вообще ссорились. Все было гораздо хуже. Просто, насколько я сейчас помню, они все реже и реже разговаривали друг с другом, пока не наступил момент – а именно об этом моменте я и говорю, – когда они вообще перестали разговаривать… ну разве что по ночам, когда, как я думаю, женатые люди чувствуют себя особенно одиноко и понимают, как мало у них общего и как много они потеряли в жизни.

Не думаю, что этот разлад свалился на них, как снег на голову. Думаю, он все время просто таился. И родители просто не удосуживались подумать о своих отношениях, потому что они растили сначала Дьюи, потом меня. Но теперь, когда мы выросли, им больше не надо было предпринимать усилия и прятать эту беду, и она проявилась, вылезла наружу.

Иногда я слышала их по ночам. Я выходила в ванную, и до моих ушей доносилось их бормотание. Я останавливалась у двери и подслушивала. Наверное, это не похвальное любопытство, но, когда у твоих родителей проблемы, ты же не можешь просто пройти мимо их спальни, как ни в чем не бывало зайти в ванную и нанести ночной крем.

Сначала я услышала голос мамы:

– Но почему, Дэвид? – Она говорила плачущим голосом, а может, и плакала.

– Не знаю. Тебе этого не понять. – Он никогда не повышал голоса.

– Но раньше я же понимала. Разве нет, Дэвид?

Наступило молчание. И можно было слышать, как они задвигались. Но, судя по звуку, они не занимались любовью. Они просто пытались заснуть. Потом внезапно мама сказала:

– Дэвид, я же тебя люблю!

А он ничего не ответил.

Наверное, тогда я впервые ощутила близость к маме. Мы с ней ладили, как дочка и мама, хотя говорят, что дочки лучше ладят с отцами, а сыновья – с матерями. Это справедливо для нашей семьи, потому что папа никогда особенно не ладил с Дьюи. Иногда я замечала, как он смотрит на Дьюи. Он долго-долго смотрел на него, потом качал головой и отводил взгляд. Не то чтобы он испытывал к сыну отвращение – так казалось Дьюи, – скорее папе хотелось что-то ему сказать, а он не знал как. Это могло прозвучать как реплика персонажа из телесериала, но именно так он бы и выглядел. Думаю, в большинстве случаев ему хотелось что-то сказать Дьюи, но вместо него он говорил со мной. Я отлично ладила с папой, но это мало что объясняет.

Когда родители перестали разговаривать, Дьюи вообще не мог разговаривать с отцом без того, чтобы не поссориться с ним. Такое было впечатление, что Дьюи ссорится с отцом вместо матери. Папа что-нибудь скажет, что угодно, а Дьюи вечно цеплялся за его слова, и начиналось… Я не вмешивалась. Я пыталась сорвать их ссору, делая какую-то глупость или откалывая дурацкую шутку, но эти уловки ни к чему не приводили, и я просто уходила.

В разгар таких ссор одна Бетра не давала мне чувствовать себя несчастной в собственном доме. Она отвлекала меня беседой, веселила. Но и у нее самой было полно забот – в конце концов, она же ждала ребенка – и не могла себе позволить решать мои проблемы.

Она родила в августе, ребенок был чудо какой хорошенький, с кожей цвета светлого кофе и яркими карими глазами. Мне нравилось о нем заботиться. Я делала всякие глупости – вроде как брала его на руки и, закрыв глаза, представляла, что кормлю его. Когда у меня будут свои дети, я точно буду их сама кормить. Бетра все-все мне рассказывала про грудное вскармливание, а иногда такие интересные вещи говорила. Как тогда, например, когда она уехала в Нью-Марсель на девичник, вернулась поздно вечером и спросила у меня:

– Ты когда покормила моего ребенка?

– Он заплакал в семь, и я дала ему бутылочку, – говорю.

– Так я и думала, – отвечает и хохочет. – Около семи у меня молоко пошло, и грудь заболела, ох, как же она заболела, словно он меня сосет, так что пришлось пойти в туалет и там сцедиться. Я сразу поняла, что мой малыш проголодался.

Только представьте: она находится на расстоянии двадцати или тридцати миль от своего малыша и знает, что он проголодался. Это же здорово чувствовать с кем-то такую близость.

И я узнала, что происходит между Такером и Бетрой как раз благодаря грудному вскармливанию. Можете счесть меня чокнутой, но это так. Бетра часто говорила, что кормящая мать не должна волноваться, иначе у нее пропадет молоко, и ребенка придется приучать к бутылочке. И она дала себе обещание, что, когда у нее родится ребенок, она будет сохранять спокойствие, чтобы у нее не пропало молоко.

Но в сентябре, после того как Дьюи уехал учиться в колледж, а Такер купил ферму, молоко у нее пропало. Вот так – ни с того ни с сего. Она прекрасно себя чувствовала. Все у нее было хорошо, но молоко пропало напрочь. Я даже помню тот вечер, когда она мне об этом сообщила. Я запомнила, потому что стала взрослеть. Глупо, понимаю. Так же не бывает, что за одну ночь ты вдруг повзрослела. То есть хочу сказать, что я начала думать кое о каких вещах по-взрослому.

Вот что произошло. Я пошла на кухню взять себе апельсинового сока (обожаю этот сок), а потом собралась делать домашнее задание, и вот я сижу там в полумраке у окна, потягиваю сок и смотрю на звезды. А небо было похоже на картину, потому что на стене виднелись четыре звезды внутри квадрата окна.

Потом открылась дверь и вошла Бетра. Было так тихо и приятно, а я сидела, не шевелясь, и кажется, она меня не заметила. Она не плакала, но вдруг ни с того ни с сего прямо зарыдала, стоя в темном углу у плиты, а потом тихо сказала:

– Не понимаю я тебя, Такер. Я пытаюсь, пытаюсь, пытаюсь, но не понимаю. – И так несколько раз.

Я не знала, куда деваться. Не хотела дать ей понять, что я тут же сижу, ведь она пришла на кухню, желая побыть одной. Но если бы я продолжала молчать, а она бы меня обнаружила, она бы решила, что я за ней шпионю. Но тут она говорит:

– Мисс Димфна?

– Бетра! Что такое?

– О, Ди! – Она подошла ко мне и обхватила, припала к моему плечу и разрыдалась еще больше. Я была удивлена. Она всегда казалась мне сильной, и она всегда знала, что делать, когда что-то было не так, но сейчас она вела себя совсем не так, как обычно. Я обняла ее и похлопала ладонью по спине. Через какое-то время Бетра перестала плакать, выпрямилась, но дрожала всем телом. В темноте я разглядела только ее заплаканное лицо. Она смотрела на меня.

– У меня молоко пропало! – И она опять расплакалась, и я снова ее обхватила, и держала долго, пока она не перестала плакать и не начала рассказывать, что случилось.

Но при этом она рыдала, и вся тряслась, и говорила ужасно сбивчиво. И вот что она мне поведала. Такер ей никогда ничего не рассказывал. Он делал массу странных, необъяснимых вещей и никогда их с ней не обсуждал и не говорил, почему он так поступает. Он купил у папы ферму, но Бетра была уверена, что он и не собирается становиться фермером. Он задумал что-то совсем другое, и она не знала что. Она даже засомневалась, знает ли он сам, чего хочет. Он не обдумывал своих поступков загодя, а просто их совершал. И это ее ужасно смущало, и беспокоило, и печалило, вот почему у нее пропало молоко.

Выложив мне все, что было у нее на душе, она немного успокоилась. Встала и пошла за пепельницей, чиркнула спичкой, но пламя так дрожало, что она никак не могла зажечь сигарету. Она выругалась и засунула сигарету обратно в пачку.

– Мне не нужно такое отношение, Димфна. – Тут она рассвирепела не на шутку. – Ты думаешь, это в первый раз? Нет! Но уж точно в последний!

Потом она рассказала мне еще об одном случае, когда они только-только поженились и она повела его знакомиться со своими подругами из колледжа. Когда она начала рассказывать, я вспомнила тот вечер, потому что я сама слышала, как они тогда подъехали по гравийной дорожке к дому, и после того, как он выключил мотор, она ему сказала:

– Ну почему ты себя так вел? Зачем ты поставил меня в такое неудобное положение?

Кажется, он не ответил. По крайней мере, я не слышала, чтобы он произнес хоть слово. Просто до моего слуха донеслись звуки шагов – две пары ног шли по гравию, и он хрустел у них под подошвами, как ломающийся лед.

И потом Бетра сказала:

– Я же просто хотела доллар. Ты бы мог дать мне доллар!

– А я не хотел, – наконец произнес он.

– Ну, это-то ясно! Но даже если ты не согласился с ним по поводу Общества, ты бы мог дать ему доллар, раз я тебя об этом попросила.

– Это бессмысленно, – сказал он. И, услышав его слова, даже я разозлилась. Полагаю, муж должен выполнять просьбы своей жены, если она его просит.

И теперь Бетра рассказала мне про тот случай.

– В тот вечер я совершила жуткую ошибку! Ты себе даже представить не можешь! Не надо было его брать с собой. Знаешь, что он там учудил? Я потеряла чуть ли не всех подруг, которые у меня есть… были.

Она встала и стала ходить взад-вперед по кухне.

В тот день ее подруги пригласили их на вечеринку.

– Такер не хотел ехать. Мне буквально пришлось уламывать его. Я заставила его поехать, а он учудил такое. Димфна, я знаю, у него нет образования. Но, честно говоря, я им горжусь. И мне просто хотелось, чтобы они его увидели.

Пока она рассказывала, что там произошло, я представила себе всю картину: она не уточнила, как это все случилось, а только сказала, на какой почве. Я достаточно долго прожила рядом с Такером и знала, что он может сказануть, и каким тоном, и как он смотрит, говоря то-то и то-то. Но в тот момент я удивилась, потому что не отдавала себе отчета, как много я знаю про него. Я никогда не думала, что, подобно Дьюи, так много внимания обращаю на него.

Но я все про него знала. И представила себе, как они сидели там и разговаривали о вещах, которые, по моему разумению, обычно обсуждают студенты колледжа: ситуация в мире, старые преподаватели. И Бетра сказала, что студенты колледжей для цветных всегда затрагивают расовую проблему. И один из присутствующих сказал, что он – член местного отделения Национального общества по защите прав цветных и хочет воспользоваться случаем и выбить членство. А Бетра сказала, что ее членская карточка просрочена, но она даст ему доллар, и пусть он пришлет ей новую карточку. Она взглянула на Такера, который сидел тихо, не проронив ни слова с того самого момента, как она его представила. И когда она мне это рассказала, я живо представила себе, как он сидит молча в кресле, выпрямившись, сложив руки на коленях, а огоньки гирлянды отсвечивают от его очков, так что его глаз не видно, и он весь такой маленький, жалкий…

– Такер, будь добр, дай мне, пожалуйста, доллар, – говорит Бетра.

А Такер сидит со злобным лицом и отвечает:

– Не дам.

И я представила себе, как все студенты с удивлением медленно переводят на него взгляды, но не желая выказать своего изумления, а потом мельком смотрят на Бетру и отворачиваются, наверняка думая про себя: вот бедняжка! Вышла замуж за скрягу!

И я сама вспыхнула от стыда, точно это случилось со мной, и поняла, как ей в тот момент было неловко.

А она ему сказала:

– Прошу тебя, милый, дай ему доллар. Обществу нужна помощь, а я верю в их дело. Я тебе верну, когда мы вернемся домой.

Бетра решила, что он правильно беспокоится о деньгах. Ее знакомые могли бы это понять, ведь им всем приходилось экономить на всем, чтобы сводить концы с концами и оплачивать свою учебу.

Но дело было не в деньгах! Такер имел в виду совсем другое. Потому что он полез в карман, выгреб оттуда все деньги – по ее словам, там было около двадцати долларов – и протянул ей на глазах у всех, и все были и сами смущены, и за нее им стало неловко. А он заявил:

– Не надо мне возвращать деньги. Это все, что у меня есть. Но только не давай ему денег за кусок картонки!

Вот что ее так расстроило. Она наклонилась ко мне – ее глаза были злые:

– Какой же он гадкий. Ди, он иногда такой прижимистый, просто кошмар! Но все мои знакомые и я тоже – мы верим в это Общество. Мы считаем, что они делают большое дело и делают его хорошо. Но он взял и так вот оценил их деятельность… назвал куском картона. Вряд ли ты сможешь понять, что я чувствую. – Она пристально посмотрела на меня.

Но я поняла. Я не часто думаю о расовых проблемах, и тогда уж точно не думала, но я знаю, что в будущем году поеду учиться в колледж на север, как Дьюи, и там будут цветные, и я с нетерпением жду нашей встречи, потому что Дьюи говорит, что общение с ними – это тоже своего рода образование. Но Бетра совсем не об этом говорила. Она была удивлена и оскорблена, увидев, что он ни в грош не ставит то, во что она так сильно верила.

А потом, сказала она, тот человек, который попросил дать ему доллар, сказал Такеру, что это не просто кусок картона, что Общество защищает права Такера и права всех цветных.

Вот тут он и начал городить глупости, сидя в кресле и глядя прямо на активиста Общества, и он даже слегка улыбался, а потом перестал улыбаться:

– Они не борются за мои права. Никто не борется за мои права. Я этого никому не позволю.

Тогда активист Общества возразил: что бы там Такер позволял или не позволял, они все равно будут продолжать свою работу, и что решения по делам, которые они выиграли в суде, позволят его детям учиться в школе и получить хорошее образование.

– И что с того? – ответил ему Такер. – И что с того? – повторил он своим пронзительным, чирикающим, как у старика, голосом.

Бетра оглядывала знакомых, глазами прося у них прощения за его поведение, и кто-то просто отвернулся, разозлившись или просто стыдясь, и ее самые близкие подруги смотрели на нее с жалостью, и это было для нее самое неприятное.

А активист Общества продолжал:

– Ты разве не хочешь, чтобы твои дети получили хорошее образование?

– Мне все равно, – ответил Такер.

– Ну, нравится тебе это или нет, Общество ведет твои битвы в судах, и ты должен нас поддержать.

А Такер сидел и упрямо возражал:

– Никто не ведет мои битвы ни в каких судах. Я сам веду свои битвы!

– Ты не можешь сражаться в одиночку! Какие битвы?

– Мои собственные! Все они мои, и либо я одержу победу над ними, либо они надо мной. И исход этих битв не зависит от твоего куска картона. – И тут он встал и вышел из комнаты. Бетра тоже встала и, извинившись, пошла за ним, глаза у нее были на мокром месте, но она не плакала, потому что была ужасно сердита и не собиралась доставить Такеру такого удовольствия, чтобы он видел ее слезы.

Она опять захотела покурить, и на сей раз ей удалось зажечь сигарету.

– Я вот думаю, может, он псих. Ведь образование – это самое главное, Димфна. Особенно для нас, негров. И если он думает, что ему удастся вырастить ребенка таким же невежественным, как он сам, тогда нам предстоит серьезный разговор. Мои друзья, верно, считают его этаким неотесанным дядей Томом. Представляешь, что они обо мне думают, если я вышла замуж за такого… – Она погрустнела. – Ну, почему он мне ничего не объясняет? Это единственное, чего я хочу. Разве я многого требую?

– Нет, Бетра, – ответила я. Наверное, не стоило мне ей это говорить, но ведь ей того и надо было: чтобы с ней кто-нибудь согласился.

Она посмотрела очень серьезно:

– С меня хватит, милая.

Не знаю, плакала ли она еще потом. Вряд ли. Потому что через пятнадцать минут она собрала какие-то вещи для себя и ребенка и пошла по шоссе к остановке автобуса с намерением уехать к матери в Нью-Марсель. Времени плакать у нее не было.

Но через неделю она вернулась. Нам всем ее очень недоставало. Мы все по ней сильно скучали, даже Такер. Он, правда, в этом никому не признавался, особенно мне, но я-то чувствовала. Он не был собранным и деловитым, как прежде, и бродил по двору, точно зомби, словно в полусне, и я сказала себе: это ему – хороший урок. Надеюсь, она больше к нему не вернется.

Но я это сказала ради ее же блага, я радовалась, что он страдает. Мне же было не по себе оттого, что она ушла.

Как-то я захожу на кухню – и вижу ее: она готовила еду. Я так и не поняла, почему она вернулась, и, должно быть, у меня был такой недоуменный взгляд, что она серьезно и спокойно встретила мой взгляд и сама глядела на меня довольно долго.

– Знаю, Ди. Он был прав. А когда мне стало ясно, что я не права и почему, я ему позвонила и попросила приехать за мной. Что он и сделал.

Я все смотрела на нее, как будто ничего не понимая, но я поняла. Все я поняла. А она только и сказала:

– Это такое новое и приятное ощущение, что я какое-то время хочу насладиться этим ощущением. И как-нибудь я тебе все объясню. Но будет лучше, если ты сама до этого дойдешь своим умом. Попробуй! – И она улыбнулась. Но ее улыбка была немного незнакомой. Точно она узнала чудесный секрет и теперь была не просто счастлива, но и умиротворена.

Она снова забеременела. Думаю, это случилось в декабре, потому что в апреле она начала набирать вес и, как-то войдя в кухню, объявила:

– Миссус Уилсон, нам с Такером нужно съехать. Мне очень жаль. Но так надо.

Мама чуть на расплакалась.

– Но, Бетра…

– Мне жаль, миссус Уилсон, но Такер хочет съехать. Он хочет переселиться на ферму.

У мамы слезы повисли на ресницах.

– Но, Бетра, ты же беременна, и тебе лучше сейчас быть в городе… Разве нет?

А я стояла, разинув рот.

– Нам так надо. Такер хочет. А я должна быть с ним.

Я молча развернулась, пошла к себе в комнату и проплакала там несколько часов. Наверное, у меня не было права быть такой эгоисткой, но я, правда, чувствовала себя преданной, потому что теперь мне предстояло жить в этом доме одной, с родителями. Я даже подумала съехать, но куда бы я поехала – только в Нью-Марсель, в дом бабушки, маминой матери, а она такая недалекая. В голове у нее – никаких современных идей. По субботам она требовала, чтобы я возвращалась домой к девяти. И я никуда не поехала. Наверное, я бы так и так никуда не смогла уехать.

Вечером накануне отъезда Бетры я сидела в своей комнате в дурном расположении духа. Было уже поздно, и я себя жалела. Я даже уснуть не могла. И вот слышу стук в дверь – и так резко говорю: войдите, кто бы там ни был. Бетра. А я догадалась еще до того, как ее увидела.

– У тебя найдется пара минут? Мне надо с тобой поговорить. – Она держалась как-то виновато. – Хочу тебе кое-что сказать. Одну вещь.

– Давай, – отвечаю не слишком любезно.

Она присела на дальний край кровати, расставив ноги, и уставилась в пол.

– Я знаю, как ты относишься к моему отъезду. Мне жаль. Но мне надо ехать, я это знаю. – Она взглянула на меня, а я медленно отвернулась, потому что, кажется, начала плакать. Не знаю. – Помнишь, перед тем как я ушла от Такера, мы с тобой разговаривали в кухне? – Я ничего не ответила. Но она знала, что я помню.

– Понимаешь, дело в том, что я была студенткой колледжа. То есть тогда я уже не училась в колледже, но все равно рассуждала, как юная студентка. Было в Такере что-то такое, чего я не могла понять, и это меня расстраивало, потому что я относилась к этому так, словно я провалила экзамен. Я не уверена, но, может быть, те из нас, кто учился в колледже – Дьюи, я, в меньшей степени твоя мать, наверное, твой отец, может быть, все мы потеряли то, что есть в Такере. Возможно, мы потеряли веру в себя. Когда нам надо что-то сделать, мы не просто это делаем, мы думаем о том, что надо это сделать, и мы думаем о массе людей, которые уверяют, что некоторые вещи делать не надо. А если мы перестаем об этом думать, то и вовсе отказываемся это делать. А Такер просто знает, что ему надо делать. Он об этом не думает. Он просто знает. Вот он хочет съехать сейчас – и я поеду с ним. И я не собираюсь ему говорить, что он теряет надежное место работы и людей, которые искренне заботятся о нем. Я просто еду с ним. И не только потому, что люблю его, но потому что я люблю себя. По-моему, если я буду делать то, что он говорит, и не стану об этом думать, ну, хотя бы какое-то время, я последую за ним и за его внутренним голосом, и я считаю, настанет день, когда я последую за своим внутренним голосом, о котором я сейчас даже не догадываюсь. Но Такер научит меня слушать этот голос. Мне хотелось, чтобы ты знала, почему я уезжаю, потому что, возможно, это научит тебя уживаться с родителями. Если ты поймешь, что заставляет меня уехать, может быть, это понимание позволит тебе найти внутри себя нечто, что поможет тебе выжить, какое бы решение ни приняли твои родители. И если ты поможешь себе и обретешь внутреннее успокоение, оно окажется лучше, чем то успокоение, которое я бы могла тебе дать. Вот что я хотела тебе сказать. – Она встала и пошла к двери. Я так и не подняла на нее глаз.

Но когда она взялась за ручку двери, я вскочила и сдавленно позвала ее, подбежала, и обняла, и заплакала. Она тоже. Потом мы отшатнулись и поглядели друг на друга.

– Навещай меня почаще, ладно? – Она улыбнулась. И я обещала приезжать к ней на ферму.

А теперь она и вовсе уехала отсюда, и я не знаю, куда. Надеюсь, она мне напишет.

Вот и все, что мне известно. Наверное, не слишком много. Что до моих родителей, то сегодня они, пожалуй, обращались друг с другом лучше, чем когда-либо, держались за руки и так далее. Может, что-то произошло вчера, но я не могу представить что. В любом случае я стараюсь не беспокоиться ни о чем. Не думаю, что я черствая или испорченная, но ведь это их проблемы, и мне тут сказать нечего. Либо они сами разберутся во всем и останутся семьей, либо нет – и тогда они расстанутся. В этом все дело. По крайней мере, думаю, вот о чем говорила Бетра в тот вечер, хотя мне было трудно с ней согласиться. То есть это же так просто: самое лучшее, что вы можете сделать для людей, которых любите, это оставить их в покое.