12

В этот день погода для алтайского сентября была просто изумительная. Штефан то вглядывался в небо, то пытался сосредоточиться на отдельных, после вчерашнего вихря едва державшихся на нитях ветвей листочках. Он также лежал под этой же берёзой, одетый, чтобы не было холодно, в тот же тулуп, засыпанный кучей тех же листьев. Сегодня он чувствовал себя спокойнее, чем вчера, хотя род его занятий не изменился. Рано утром, ещё до восхода солнца, дав выпить горячего отвара и освободив от листвы лицо Штефана, Георг, как и вчера, ушёл домой. Ушёл, оставив его одного в лесу, примерно в получасе ходьбы от дома. У Штефана не было часов, он не знал, сколько времени, не имел ни бутерброда, ни термоса с чаем, ни зонтика, чтобы укрыться от дождя. Сегодня он вновь остался один под этой берёзой с момента восхода первых солнечных лучей, с большой надеждой на то, что с заходом солнца Георг, как и вчера, вернётся за ним. Впрочем, очутившись в подобной ситуации, разгонять сомнения очень трудно, но позавчера был тот разговор, который состоялся после бани, и он не оставлял мыслей Штефана ни на минуту.

«Целостность. Человеческая целостность. Неужели всё так, как он говорил? Но почему он всегда уходит? Почему оставляет меня одного? Ведь после того, что он мне рассказал, он не может просто уйти! Мы должны были или могли бы весь день общаться. Он мог бы рассказать ещё больше, но он сказал: «Так надо». «Так надо» – он сказал! Почему надо именно так? Почему он бросает меня под этим деревом?»

Вспомнился вчерашний день под этой же берёзой: «Всё то же самое. Что за бред? Даже вспоминать противно. Просто провалялся целый день под дождём на земле. Почему я согласился на эту глупость? Да ладно бы согласился, так я ещё и придерживаюсь его условий, условий этого, мне совершенно не знакомого старика. Тоже мне, психолог-самоучка. Ну и что с того, что он тоже немец? Ну и что с того, что он показался мне внушающим доверие? – эти рассуждения происходили в голове Штефана в то время, когда он разглядывал крону берёзы, и именно это остановило ход его мыслей. – Вчера было намного больше листвы на этой берёзе. Точно. Их было больше. Нет. Не всё то же самое, не всё. Вчера я целый день психовал. В прямом смысле слова, как псих, орал и ругался на весь лес. Четыре раза вставал и хотел уйти. Нет, не всё, как вчера. Даже то, что я сегодня заметил меньшее количество листвы на дереве. Надо забыть вчерашний день. Вёл себя как дитя малое или, может, не нужно забывать, может… Это ведь опыт, и теперь, глядя на себя вчерашнего, я могу видеть, какой я сегодняшний и что поменялось».

Подходил к середине второй день в листве под берёзой, наедине со своими мыслями. Он чувствовал в себе изменение, но не мог разобраться, какое именно. Просто что-то было по-другому. Было не так, как вчера, в нём самом и даже в воздухе. Спокойным взглядом он разглядывал чистое голубое небо и думал о том, что лишь в детстве он последний раз так пристально и осознанно вглядывался в его бездонность. Он вспомнил, как завораживала его эта глубина и мысли о том, что же там дальше, и дальше, и дальше, пока ему не становилось страшно от той далёкой неизвестности. «Как хорошо, что сегодня солнечный ясный день. Вот вчера было ветрено, пасмурно и весь день лил дождь. Мерзко. Особенно, когда на мокрое лицо падают листочки, прилипают, и не сдуешь их никак. Почему Георг попросил не убирать опавших листьев с лица? Его взгляд. Он глядит на меня как-то странно, чрезмерно заботливо. Наверное, земляков давно не встречал. Моего деда тоже звали Георг. Интересно. За всю мою жизнь я лишь несколько раз слышал о моём пропавшем деде. Хорошо, что имя хоть помню. Хотя другой дед всегда рассказывает о своей давно умершей жене, моей бабушке, которую я видел лишь в детстве. А я что о ней, что о пропавшем дедушке Георге тоже никогда никого не спрашивал. Как будто не существовало этих людей. А ведь благодаря им я живу. Приеду домой, обязательно расспрошу про обоих. А этот Георг всё-таки… А не дед ли он мой?» – усмехнулся он своему предположению. Штефан активно пошевелил ступнями ног и несколько раз сжал кулаки, чтобы немного разогнать кровь, и сразу для подстраховки ещё раз проверил лежащий под правой ладонью охотничий нож, который ему положил Георг на случай защиты от какого-нибудь любопытного зверя: «Зверя не бойся, не придёт. Раз полуголый в лесу переночевал и не съели тебя, то и сейчас не съедят. Ну, а на всякий случай пусть лежит под рукой», – говорил Георг, укладывая Штефана в первый день в листву. Он вновь вгляделся в небо сквозь уже наполовину потерявшую листву, но все ещё налитую золотой мелодией берёзу: «Настроение можно узнать по погоде. Сегодня солнечный, тёплый день, и настроение мое соответствующее. Вчера было ветрено и дождливо – соответственное настроение. А может быть, всё как раз наоборот? Может, настроение притягивает погоду своими грустными или весёлыми мыслями? А всё-таки Георг не зря придумал это с берёзой!»

Он заметил высоко-высоко в небе едва различимый взглядом самолёт. Его было видно лишь благодаря отблескам уже спускающегося к горизонту солнца на его металле. Ему было очень удобно глядеть вверх лёжа, не задирая головы, и наблюдать за улетающей куда-то и уносящей кого-то машиной. Он не мог сориентироваться по сторонам света и поэтому не мог понять, откуда и куда летит этот самолёт. Долго наблюдая за ним, уже исчезавшим из поля его зрения, он всё-таки запрокинул голову и закатил чуть ли не под брови газа, но и этого перестало хватать. Самолёт скрылся. Несколько минут Штефан пытался определить стороны света и направление полёта, но ничего не получалось: «Ну и ладно, какая в конце концов разница, куда и откуда он летел? Главное, чтобы пилоты знали, куда им вести машину». И следующие несколько минут он лежал, отключив все мысли, и просто наблюдал красоту осени. Теперь у него для этого было много времени.

Понаблюдав немного, он сделал для себя открытие. Он первый раз в жизни осознанно обратил внимание на то, как красива берёза. «Во-первых, почему она белая?» Нет, он сотни раз видел берёзы, но никогда не обращал на них внимания. Он понял, что он не только на берёзу не обращал внимания, но и вообще ни на что. Он просто видел предметы, не задумываясь о том, что, как и почему. А сейчас он так же, впервые в жизни, обратил внимание на её тонкие, как нити, свисающие ветви, на которых таким красивым контрастом сверкали золотом на фоне волшебной, бесконечно синей глубины неба листочки. Он вновь вспомнил пролетавший недавно самолёт и подумал о том, что самолёт появился из-за кроны берёзы, ровно над ним. Он летел как бы от ног, вдоль его тела, затем поравнялся с его прямым взглядом и затем скрылся за головой, так что ему пришлось закинуть назад голову и закатить глаза. А увидел он его благодаря отблескам солнца: «Может, это что-то значит и имеет скрытый смысл? Может, это служит мне знаком? Интересно!»

В потоке этих рассуждений он внезапно заметил интересное явление, происходящее с ним, которого он никогда за собой не замечал. Все те мысли о самолёте, о красоте берёзы и о голубом небе шли не из головы. Ему показалось, что они исходили из груди или из сердца и окружали ближайшее пространство вокруг того места, где он лежал. От этого он приятно разволновался, и в тот момент ход так завороживших его мыслей, как топором, был перерублен внезапным возвратом в реальное и осознанное мышление. Начался внутренний диалог, исходящий уже из головы, из мозга: «Парень, ты себя слышишь? Тебе за сорок, какие знаки, какие скрытые смыслы, какие к чёрту самолёты?! Как дитя малое! Ты торчишь лишь богу известно где – ну ведь это так и есть. Ведь ни один знакомый тебе человек не знает, где ты и где тебя искать. Ты лучше думай о том, какие у тебя есть возможности для скорейшего возвращения домой. И поговори серьёзно со стариком, что значат все эти дурацкие непонятные ритуалы с листьями, и вообще?! Хорош старик, выбросил в лес под дождь, и сидит себе в тёплой комнате, а ты уже два дня, как бездомный, на земле валяешься. Дед он твой! Конечно». Распаляя себя тяжёлыми мыслями, его взор так же тяжелел и спускался по стволу берёзы вниз. Опустив взгляд до комеля, где берёза имеет больше тёмных тонов, он впился взглядом в белую, кривую полосу коры и вновь задался вопросом: «Почему она белая? Почему она белая?» В нём столкнулись два мира, ум с разумом, внутренний диалог с голосом сердца. От этого сердце его забилось сильнее, и по телу, к кончикам пальцев рук и ног, потекло приятное тепло. Ему стало уютно, и он, прикрыв глаза, вновь увидел улетающий за пределы его зрения самолёт; и тут же, с выражением лица учёного, только что совершившего сенсационное открытие, широко раскрыв глаза, произнёс вслух: «Это знак! Это знак! Так, спокойно, спокойно. Самолёт улетает за меня, значит, зовёт меня обернуться назад. Он говорит мне, он хочет, чтобы я… Стоп! Нет, не самолёт, это не самолёт хочет. Солнце своими отблесками зовёт меня обернуться назад. Посмотреть назад, то есть в прошлое. Это солнце просит подумать о прошлом! Но о каком прошлом, у меня сорок лет прошлого». На его лице появилась естественная, приятная улыбка. Он так же, впервые в жизни, занимался тем, чем он в данный момент занимался, и это доставляло ему огромную радость. Он затаил дыхание, прислушался к себе и своему сердцу, которому он сейчас, также первый раз в жизни, открыл дверь.

«Голос сердца сильней ума, – прошептал Штефан. – Да что же это такое? Что за бред? – попытался отыграть себе баллы внутренний голос. – Ты своим умом создал тебя таким успешным, влиятельным и богатым. Ты не имеешь нужды ни в чём. Ты устроил свой бизнес, и люди нуждаются в тебе, а не ты в них. Они несут к тебе, и просят они у тебя, а ты решаешь, с кем как обойтись. Не каждому по силам создать такое влияние на общество, и создал ты это только благодаря твоему уму. Ещё раз повторяю – твоим умом, но никак не сердцем. Его там даже рядом не было, когда всё это создавалось, а теперь оно вдруг заявляет о себе – смотрите, какое я хорошее. На что оно претендует? На половину состояния или что?» В глазах накатились слёзы. Он прикрыл их и вновь увидел отблески солнца на металле улетающего вдаль самолёта. Яркая вспышка в глубокой синей дали неба, отделившись от борта самолёта, в мгновенье явилась пред ним и на мгновение застыла. Через несколько секунд ещё две вспышки предстали пред ним. Последняя была столь кратковременна, что он едва различил её: «Интересно, а кто-нибудь ещё видел этот самолёт и эти три солнечных отблеска или только я один? Мне повезло, именно в этот момент времени рассматривать небо, а много ли людей глядят в небо просто так? Больше как-то под ноги, вниз, да и я тоже. Груз забот делает взор тяжёлым, и поэтому он всегда стелется по земле, путаясь под ногами прохожих, люди наступают на него, спотыкаются он его. Я не несу взгляд передо мной, я толкаю его по земле, собирая на него всю дорожную грязь и проблемы, топчущихся по нему прохожих. Потом я прихожу домой, поднимаю глаза и осыпаю им своих ближних, стены дома и своё отражение в зеркале, не догадываясь, что принёс в свой дом целую гору чужих проблем и забот, которые в моём доме становятся моими. А происходит это по одной простой причине – я потерял способность и желание поднимать взгляд в небо, осознанно глядеть на мир прямо, замечать предметы, окружающие меня. Может быть, я бы тогда в мои сорок с хвостиком не стал удивляться белому стволу берёзы. Было три солнечных отблеска, – вновь заговорило сердце, – первый был более продолжительным, второй покороче и третий едва заметен. Если это информация к размышлению, то я должен разобраться с этим. Ведь не случайно я именно в этот момент смотрел в небо, а не на дерево или ещё куда».

Зашумел деревьями ветер, крона берёзы закачала свисающими нитями ветвей, и с них посыпались, вырисовывая в воздухе мелкие и густые кружева, жёлтые листочки. Штефан наблюдал за ними, стараясь сконцентрироваться на одном из многих, и пытался довести его взглядом до самого низа, но ветер делал свою работу и путал их, делая игру Штефана невыполнимой. Ветер стелил по поляне вокруг дерева жёлтую позёмку. Эта берёза стояла на этой огромной лужайке совсем одна и была окружена полукольцом из огромных кедров и пихт, поэтому в этом почти замкнутом пространстве ветер гонял эту жёлтую массу листвы от одной стены арены к другой. Он сдувал их в кучу, затем делил на две, на три части или беспорядочно разбрасывал их по всему лугу, а затем закрутил вихрем, подняв эту жёлтую массу в воздух и внезапно стих. «Весь день стояла прекрасная, тихая и безветренная погода, что это вдруг так задул ветер? – подумал Штефан, с восторгом наблюдая этот грандиозный природный спектакль, в центре которого находился он сам. – Интересно, как внезапно пришёл, так же и исчез. Как интересно». И созерцал снизу вверх этот прекрасный жёлто-берёзовый дождь листьев, опускающихся, как карнавальные конфетти, навстречу его взгляду, мягко и нежно ложившихся на его лицо и глаза, которые он прикрыл. Его полностью засыпало, и если бы какой-нибудь грибник случайно проходил мимо, то никогда бы не увидел и, тем более, не догадался бы, что в куче листвы лежит совершенно живой человек.

Он мог бы стряхнуть листву с лица, но не стал высвобождать руку, вспомнив о просьбе Георга не убирать листьев с лица: «Если ветер не сдует, значит, так надо». Он немного приоткрыл глаза и увидел восхитительную картину, напомнившую ему калейдоскоп, который был у него в детстве. Сквозь мягкую, лёгкую, опавшую листву, которая ещё несла в себе жизнь, как сквозь витражное стекло, жёлтыми переливами разных оттенков лился нежный, предвечерний, солнечный свет. Ему было спокойно и уютно. Прочувствовав это блаженное состояние, он согласился с просьбой Георга не убирать листву с лица. Штефан вновь прикрыл глаза и вскоре уснул. Спал он очень крепко и видел во сне, как летит на самолёте домой. Прилетев, он мчится к Еве, его матери, и, лишь на ходу поздоровавшись, бежит к шкафу, в котором лежат фотоальбомы. «Мам, где она? В каком альбоме? Фотография деда, отца твоего, в каком альбоме?» – «Что с тобой? Что произошло?» – не понимая происходящего, интересуется его мать. – «Я должен вспомнить, как он выглядел». – «Да я тоже уже не помню точно, – сев рядом и взяв в руки альбом, Ева открыла сразу нужную страницу. – Вот эта фотография». Штефан отодвинул всё мешавшее ему на столе, положил перед собой раскрытый альбом и пристально вгляделся в старую, неудачную, но единственную фотографию с изображением деда. Запечатлён он был в профиль, среди людей, и невозможно было увидеть его глаза. Но нос. Профиль. Штефан не просто рассматривал старое фото, он изучал его как физиогномист: «Лупа есть? У тебя есть лупа?» – «У меня хорошее зрение, я никогда не пользовалась лупой. Что в конце концов происходит? – в недоумении повторила свой вопрос Ева, почему-то повернув голову вправо и вверх. – Три отблеска солнца – три дня. Первый – длинный, тягучий, почти бесконечный и сложный. Второй – легче и быстрее. А третий – как вспышка эмоций. Короткая, но приводящая к прояснению». Она продолжала глядеть вверх. «Мам, ты что? Куда ты смотришь? Что три дня?»

Штефан внезапно очень широко раскрыл глаза. На поляне было уже темно, а справа над ним светила керосиновая лампа. Держа свой светильник, Георг легонько тряс его за плечо:

– Просыпайся, внучок. Сейчас чайку тебе налью.

Штефан несколько секунд не мог понять, где сон, а где реальность. Но почувствовав запах горячего травяного отвара, который Георг давал ему и вчера, ощутил себя проснувшимся.

– Давай, внучок, попей горячего.

Пока Штефан дул в кружку и тянул маленькими глотками чай, Георг подошёл к берёзе, обнял её и начал что-то шептать. Затем приложил к стволу лоб и молча простоял около минуты.

– Ну что? Согрелся немного? – спросил Георг у удивлённо глядевшего на него Штефана. – Ничего не спрашивай. Вставай потихоньку и пойдём. В баньку. Париться.