13

Так же, как и предыдущие два дня, он лежал, завёрнутый в тот же просторный, тёплый тулуп, засыпанный кучей листвы, и глядел на хмурое небо, изредка сбрасывавшее вниз мелкий дождь. Долетая до земли, капли превращались в водяную пыль, это сопровождалось небольшими порывами ветра и поэтому не могло вызывать никаких приятных чувств. Но всё же, исходя из внутреннего состояния, несмотря на погоду, он чувствовал себя намного лучше вчерашнего. Мысли беспорядочно и судорожно сбивали одна другую, тут же теряясь или запутываясь, не давали покоя его сознанию. Может быть, те мелкие мысли, а также те, которые он считал неважными, составлявшие почему-то большую часть всей суеты в его голове, он смог бы организовать, чем он и пытался заниматься всё время; если бы не та одна, та большая и страшная, которая, как большой, жестоко брошенный камень вновь и вновь разбивала восстановленный витраж окна. Эта мысль-воспоминание, мучая сознание Штефана, всякий раз переносила его в то состояние страха, в тот день и в тот лес, вызывая почти ту же лихорадочную дрожь в его теле.

Перед глазами ползли медленные, мучительные видения, в которых он видел себя со стороны, не способного ориентироваться и бегущего целый день по тайге. Он видел бесконечно льющиеся и размывавшие видимость слёзы, видел своё лицо, руки и одежду, отвратительно измазанные собственными испражнениями. Но страшнее всего ему становилось от страха. Страха в тех его глазах, которые выказывали истерический крик, обвинение и проклятие всех и всего вокруг за ту ужасную ситуацию, в которую он был втянут. Лёгкий порыв ветра холодной дождевой пылью освежил выглядывающее из листвы лицо, вернув его в реальность. Поморгав и освободив от капель ресницы, он вгляделся в вот уже третий день стоявший перед его взором массивный ствол старой берёзы, уходивший в крону, а затем ввысь, к небу. Это отвлекло его от ужасных воспоминаний, он даже почувствовал состояние как будто вливающегося в него тонкой струйкой спокойствия. По мере наполнения его сознания этим чувством, которое расковало напряжённое воспоминаниями тело, его начало пьянить то счастливое состояние, которое ему не хотелось никогда терять. Он прикрыл глаза и быстро уснул.

Ему снился дом, в котором он жил один, не чувствуя при этом одиночества, и всегда любил в него возвращаться. Когда он увидел себя дома, ему стало ещё спокойнее. Он почувствовал себя в полнейшей безопасности, и сон утянул его ещё глубже. Дом принадлежал Штефану, но достался ему от бабушки, которую он очень любил, и поэтому она сиюминутно появилась в его сне. Ещё совсем не старая, она ходила по просторному дому из комнаты в комнату, ища и зовя его, но она искала его как будто ещё совсем маленького.

«Штефан, Штефан, ты где так спрятался? Выходи уже, я тебя давно ищу». А он, затаившись в самой середине огромной гостиной, лежал на полу и с трудом удерживал смех, зажав рот рукой, молчал и ждал, когда она его найдёт. Бабушка спустилась с верхнего этажа, вошла в гостиную и охнула, как охнул бы любой человек, увидевший в своём доме что-то такое, чего не только никогда в этом доме не было, но и не могло быть. Вся комната была усыпана толстым слоем жёлтой опавшей листвы, а в середине комнаты, которая почему-то стала очень высокой, стояла огромная белая берёза. С неё как дождь сыпалась бесконечная золотая листва. «Боже мой! Какая красота! Но что здесь происходит?» – застыв в полном замешательстве, тихо произнесла бабушка Габриэла. Она стояла на нижней ступеньке лестницы с чувством испуга и очарования одновременно. Но очарование победило испуг и помогло ей почувствовать себя в сказочном сне. Она сделала несколько шагов к середине комнаты в направлении сказочного дерева и заметила личико маленького Штефана, выглядывавшее из горы маленьких, золотых листочков. Почувствовав себя найденным, он не выдержал, выскочил из своего укрытия и закатился созвучным берёзовому листопаду смехом. «Это Георг мне подарил, Георг подарил! – весело кричал бабушке Штефан. – Георг, который далеко, далеко! Моего деда тоже звали Георг!» Вдруг в гостиной появилась молодая девушка, которая неуверенной походкой, разгребая перед собой листву, прошла через всю комнату, подошла к маленькому Штефану и строго, с упрёком произнесла: «Господин Вагнер! У вас завтра утром, в восемь тридцать, очень важная встреча, приедет господин Брюггер. Вы прекрасно знаете, что эта встреча представляет очень большую обоюдную важность и запланирована она была целых четыре недели назад. Как вы себе представляете её проводить, если вы лежите неизвестно где, под каким-то деревом, и вид ваш… Извините! В общем, что я должна сказать в случае отказа во встрече?» Штефан стоял с озадаченным лицом и молча смотрел на ругавшую его девушку, не зная, что он должен ответить. За окном облако прикрыло солнце, и эта большая, светлая гостиная, залитая ещё пару мгновений назад яркими, играющими цветами, потускнела. Пропало то детское веселье, и Штефан увидел себя таким, каким он был сейчас. Теперь он стоял в недоумении, одетый в тяжёлый тулуп, и недоумённо глядел то на бабушку, то на незнакомую девушку. «Ты что, Штефан, не узнаёшь госпожу Пиппер? Не узнаёшь твоего секретаря? О каком Георге ты говорил? С кем ты связался? Боже мой! Я тоже когда-то, в молодости, связалась с одним Георгом, и ничего хорошего из этого не вышло». Штефан недовольно бросил взгляд на бабушку Габриэлу, и она куда-то пропала, но госпожа Пиппер, как заевшая пластинка, продолжала задавать один и тот же вопрос: «Что я должна сказать в случае отказа, что я должна сказать в случае отказа?» Быстро и широко раскрыв глаза, он ещё не совсем осознавал, что проснулся, а в голове остались последние воспоминания из его сна: «Встреча! Ведь у меня завтра встреча, очень важная встреча. Госпожа Пиппер, пожалуйста! Вы сможете, вы же опытная, придумайте красивую, честную отговорку. Пожалуйста! Я не останусь в долгу, – мысленно умолял Штефан своего секретаря, которая находилась за тысячи километров и действительно уже в течение недели потеряла всякую надежду разыскать своего шефа. – Если здесь примерно шестнадцать часов, то дома ещё не наступил обед, есть ещё время красиво, достойно отложить встречу. Надеюсь, она придумает что-нибудь правдоподобное. Недаром же я плачу ей деньги, да и неплохие, надо заметить» – продолжал рассуждать Штефан. Он начал жалеть о сделке, которой завтра было не суждено состояться. Его начало злить то, что уже послезавтра у господина Брюггера должна будет произойти встреча с последним интересующимся инвестором из Рурского региона: «А те, узнав, что я сброшен со счетов, – причина не будет важна, уверен, не упустят этот лотерейный билет».

В городе Дуйсбург, что в Северной Рейн-Вестфалии, находится большой речной порт, и по товарообороту он является одним из крупнейших в мире. В последнее время объёмы проходного товара стабильно росли, и порту потребовались новые мощности в сфере логистики и наземной транспортировки. В этом и заключался смысл проекта, который Штефан называл «Лотерейный билет с шестью правильными числами». Он был очень заинтересован инвестировать серьёзную сумму в строительство нескольких новых центров транспортной логистики. В его прогнозах выходила очень хорошая, долгосрочная прибыль. Поэтому для него как для крупного предпринимателя такой провал сделки бил по нервам: «Почему это случилось со мной? Нес каким-нибудь там, – ему не приходило на ум ни одного имени, вернее, их было очень много, и они бежали в его голове быстрой бегущей строкой, так что он не мог выбрать ни одного. – Да и к чёрту всё, всё к чёрту, к чёрту!» – закричал он во всё горло, затем последовали некоторые аналогичные ругательства уже на английском языке – в Европе они очень распространены.

Незаметно его вновь поглотили эмоции, они стали распирать его изнутри истерической безысходностью. Он забил в пространство руками и ногами, разметав по сторонам листву, ярость наполнила его сознание, и он, как будто подброшенный неведомой силой, несмотря на тяжёлый, намокший снаружи и ещё более набравший в весе тулуп, вскочил на ноги и, повторяя себе под нос «к чёрту…», побежал по поляне куда глядели его глаза. А глаза глядели только на лес, куда бы он не обернулся. Пробежав метров пятьдесят и наполовину приблизившись к кромке леса, он остановился; постоял, повертел головой, почувствовав себя в панорамном зале, развернулся в обратную сторону и увидел, как будто дверь, ведущую из зала. Узкий, метров пятнадцать шириной, поросший подсохшей травой и мелким кустарником проход – выход из леса, за которым простиралась даль. Он бросился на свободу. Пробегая мимо берёзы, он сбросил с себя в расшвырянные им листья мешавший ему тяжёлый тулуп и, наполняясь новым, с запахом свободы и победы эмоциональным состоянием, подбежал к невидимой черте, где по обе его стороны был угнетавший его в данный момент лес, и там остановился.

Перед ним проглядывался простор, в котором Штефан видел избавление от всех проблем, которые мучили его в данный момент. Он стоял и смотрел вдаль, представляя себе, как где-то там, вдалеке, он выйдет на дорогу, затем остановится какая-нибудь проезжающая мимо машина, которая довезёт его, куда ему понадобится. Только он даже не знал, где находится и куда ему надо. Его везде возил Михаил, и Штефан даже не интересовался названиями населённых пунктов. Заморосил дождь, на который он не обращал никакого внимания, пока резкий порыв ветра не прошил холодными каплями его, уже успевшую слегка подмокнуть, одежду. Почувствовав мокрый холод, он вдруг пришёл в себя. В этом узком лесном коридоре ветер, как турбина, дул ему в лицо, пытаясь вернуть его назад, затем, продувая по кругу этой лесной арены, возвращался обратно и дул в спину, говоря ему: «Иди на все четыре стороны». Он повернулся к ветру боком и прикрыл плечом ухо, при этом от встречного и бьющего со всех сторон ветра скривил лицо. Ему стало холодно. Он посмотрел на лежавший у берёзы, брошенный им тулуп, который так же бессмысленно мок под дождём. Порывы ветра усилились, но он стоял и теперь уже смотрел на берёзу, которая всей своей кроной наклоняясь в его направлении и протягивая нити ветвей, как нежные тонкие руки, тянулась к нему; и при стихании ветра вновь опускала свои ветви, как бы давая ему понять, что она зовёт его и просит вернуться.

Опустив голову, он пошёл вперёд, поперёк ветра, и через минуту вошёл в лес. На поляне за его спиной разыгрывалась настоящая буря. Разъярённый ветер налетел на теперь уже одинокую берёзу, растрепав её тонкие, длинные, красиво убранные, как женские волосы, нити ветвей. Он трепал их так, что они, как кнуты, как розги, били и хлестали друг о дружку, причиняя ей боль, которая проходила в старый ствол, а по нему в широко разросшиеся корни. Ветер наказывал берёзу за то, что она не смогла выполнить своей природной сути – символа материнства, чистоты и невинности. Хлестал её за то, что она, не доведя до конца своего дела, отпустила человека с только начавшей раскрываться, очень отяжелевшей от недавно пережитого душой. Ветер закрутил вокруг дерева смерч, собрав всю её потерянную листву, сорвав остатки листьев, которые ещё держались на ветвях, взвинтил их в трубу над берёзой, и даже над кедрами, которые, стоя полукольцом, охраняли её. Он рванул ещё раз с невообразимой силой ввысь, свистнув ей: «Ищи его!», швырнул всю эту жёлтую, мельтешащую массу над вершинами леса и мгновенно стих. Берёза с должной покорностью и женским терпением вынесла кару ветра: «Ведь это ветер». Вздыхая и стеная, она расправила свои истерзанные ветром ветви, опустила их к корням и стала дожидаться вестей от посланных ею вслед за Штефаном листьев.

Он шёл, не поднимая головы, обходил деревья, кусты, иногда поворачивал вправо, влево, будто точно знал, что идёт абсолютно правильно. Споткнувшись о камень, он упал и, не заметив этого, встал и пошёл далее. В лесу не было ветра, и ему стало теплее. Под ногами хрустела сухая хвоя и старые кедровые шишки. Он вновь споткнулся и упал, полежав пару минут лицом вниз, перевернулся на спину и увидел бушующее море вечнозелёного верхнего леса, шум которого он воспринял лишь сейчас. Здесь, внизу, было спокойно, но там ветер гнул эти могучие деревья как траву. «Боже, какая сила», – прошептал он, зачарованный природной стихией. Вдруг всё стихло и стало тихо-тихо как внизу, так и вверху. Штефан сел и огляделся по сторонам, он не знал, где он, с какой стороны он пришёл, но вернувшееся к нему сознание говорило ему, что нужно вернуться назад, к дереву.

Он растерянно огляделся по сторонам. Кедры, кедры, местами торчащие из-под мягкого лесного хвойного покрова камни, однообразно предстали перед его взором. Он собрался с мыслями и попытался вспомнить свой путь к этому месту. Где он шёл прямо? Где поворачивал и сколько раз поворачивал? Но это ни к чему не привело. Тогда он попытался найти приметные стволы деревьев или камни, о которые он спотыкался, но всё это ему также казалось однообразным и не могло помочь в поиске обратного пути.

– Неужели я так долго шёл? – произнёс он вслух. – Неужели так долго и глубоко? – оставаясь на удивление совершенно спокойным и рассудительным. – Идти в примерном направлении? А где оно, это примерное направление?

Он откинулся назад, распластавшись на подмокшей хвое, застилавшей всё дно леса, и вновь вгляделся в теперь уже спокойное, тихое море верхнего леса. Это море больше не бушевало, но он чувствовал себя маленькой одинокой лодочкой, которая в шторм безрассудно вышла в море и была утянута им в неизвестную морскую даль, откуда не было видно берега. «Что же я видел, когда шёл сюда? Не может же быть такого, чтобы я ничего не запомнил?» Он ещё раз напряг свою память и действительно вспомнил кое-что. Ноги. Его собственные ноги, в его ботинках, рассеянно шагавшие, почти плетущиеся и спотыкающиеся о камни. Ему стало понятно, что он глядел лишь себе под ноги. «Зачем я распсиховался? Зачем ушёл от берёзы? Ведь… – на короткое время он остановил ход своего рассуждения по причине того, что пришёл в приятное оцепенение оттого, не договорённого им предложения, и медленно, обдумывая каждое слово, завершил его. – Ведь я должен согласиться с тем, что… что во мне происходит что-то. Ведь действительно идёт какой-то процесс. Изменилось моё поведение, да и ход мыслей. Почему я ушёл от берёзы?» – подумал, упрекая себя, Штефан и смахнул упавший на лицо маленький жёлтый лист. Слегка подмокшая одежда, свежесть от осенней лесной почвы и леса дали о себе знать. Он почувствовал, что ему постепенно становится холодно, и решил действовать быстрее.

Привстав с земли, но ещё оставаясь сидеть, он заметил, как с его свитера упал на землю ещё один берёзовый лист. Взяв его пальцами и поднеся близко к глазам, вертя его за корешок, начал внимательно рассматривать. Мимо пролетел ещё один и лёг на землю, затем другой лёг ему прямо в руку. Он поднял голову и, посмотрев вверх, увидел, как тысячи, а может, и десятки тысяч таких берёзовых листьев, медленно, в спокойствии леса, опускались вниз. Он вновь посмотрел на тот лист, который держал в руке. «Теперь я никогда не забуду, как они выглядят», – подумал Штефан и вдруг, словно напуганный чем-то, но в то же время восторженный, быстро вскочил на ноги и стал кружиться, вглядываясь в деревья вблизи его, а также в те, которые росли дальше. Он прочёсывал лес своим взглядом, докуда только его хватало. Вдруг он рассмеялся, как смеётся счастливый ребёнок. Даже слёзы счастья появились на его до этого грустных глазах. Он всё понял.

– Я всё понял! Я всё понял! – кричал Штефан во всё горло, переполненный счастьем быть вновь найденным ею. – Я не вижу ни одной берёзы, насколько достаёт мой взгляд, нет ни одной берёзы. Она нашла меня, она вновь спасла меня!

Глядя вверх, обворожённый этой природной сказкой, он наблюдал, как перед ним узкой жёлтой дорожкой выстилались листья и указывали направление туда, где ждала и звала его та мудрая, волшебная целительница – русская берёза. Штефан бежал по этой дорожке с чувством радости, но в то же время недоверия к своему чувству, этой ситуации, и с внутренним чувством ребёнка, который потерялся и, будучи до слёз перепуганным той мыслью – навсегда остаться без мамы, был найден ею и бежал, плача от счастья, в её объятия. Выбежав на поляну и увидев в нескольких десятках метров от себя ту, одиноко стоящую берёзу, он остановился. Остановился, чтобы убедиться в том, что это была действительно та поляна и та, его, берёза.

– Да, да, она! – радостно, на бегу к ней, сбитым от бега и волнения голосом, сдерживая в себе желание зареветь, проговорил Штефан. Он возвращался к ней как к живой и ждавшей его возвращения. Он бежал к ней, как к оставленной им женщине, перед которой он обязан был извиниться и намеревался это сделать. Остановившись в нескольких метрах от берёзы, он пристально вгляделся в структуру ствола, поднял голову и, взяв в руку несколько свисающих кончиков ветвей, посмотрел на них, помял их в ладони, понюхал, вновь посмотрел на ствол, и из его глаз полились слёзы. Он не верил, что это происходило с ним. Он не мог понять, как это должно называться и есть ли вообще у происходящего с ним название. Шагая вполоборота вокруг дерева, не отрывая от него взгляда не потому, что боялся вновь его потерять, но от того, что перед его взглядом стояла обычная берёза: «Как ты… Как ты это сделала? Или это я… Или это моё… Это мой разум помутился? Ведь ты же нашла меня в лесу! Но ты дерево! Ты простая берёза!»

Он почувствовал присутствие ещё чего-то рядом с ним, это что-то продуло ему одежду и заставило вспомнить о брошенном им тулупе, который лежал рядом. Ветер за мгновение облетел всю поляну по кругу, как домино, наклоняя одну за другой верхушки деревьев, затем, спокойно вернувшись к берёзе, абсолютно лёгким, любящим, коротким дуновением качнул его так, что нижние нити ветвей нежно погладили Штефана по щекам, как бы утирая его слёзы. Не перестав плакать, он подошёл и крепко обнял белый ствол, насколько хватило его рук. Теперь он плакал спокойно, он плакал слезами счастья и преклонения перед гением природы. Он взял свой тулуп, который, к счастью, лежал мехом вниз и не промок изнутри, накинул его на себя, огляделся и, поняв, что вокруг дерева недостаточно листвы для того чтобы сгрести её в кучу, сел, упёрся спиной в берёзу, вытянул перед собой ноги и, прислонив голову к стволу, устало прикрыл глаза. Он подумал о том, что полюбил это место, которое ещё два дня назад называл «средой обитания». А также о том, что это место и это дерево, в отличие от него самого и многих, многих других людей, всегда готово принять любого человека и помочь ему своей невообразимой и волшебной силой безусловной любви.

Ветер ещё один раз побежал по поляне, пошумев деревьями, играючи качнул берёзу, весело дунул Штефану в лицо и улетел. Теперь берёза, с разрешения улетевшего ветра, расправилась, нежно спустила свои низко свисавшие нити ветвей и, как нежная няня, склонилась всем своим существом над человеком, в котором начало зарождаться понимание присутствия в этом мире чего-то большего, чего-то безусловного, любящего любого человека, а значит – божественного. До глубокого вечера Штефан просидел под оберегавшей его кроной берёзы, которую он, для себя, решил называть «своим» деревом. Он даже не заметил, как стемнело, и не услышал шелеста шагов подошедшего к нему Георга. Потом, позже, уже будучи дома в Швейцарии, часто, сидя вечером у камина и наслаждаясь уютом огня, он будет вспоминать этот день как тот первый день, в который ему открылись новые, ещё неведомые стороны мироздания. В этот день в сердце Штефана поступил первый, но очень мощный импульс, который дал ему информацию о настоящей, целостной жизни. Настоящей не потому, что до этого он жил не настоящей жизнью, а потому что именно в этот день, через пережитые им, а главное, принятые его сердцем, как божий промысел события и последующую беседу с Георгом, к нему начало приходить понимание сути жизни.

Ещё была едва видна полоска заходящего за тайгу света, как пришёл Георг. Как и вчера, он прежде всего подошёл к берёзе, приложил обе ладони и лоб к стволу. Штефан только сейчас заметил пришедшего и что-то делавшего у дерева Георга, но, в отличие от вчерашнего вечера, терпеливо, в течение нескольких минут ждал, пока Георг обратится к нему. Сегодня, как и вчера, он не понимал, как Георг общается с деревом, но начал понимать, что это обмен информацией, который теперь стал иметь место и для него в его представлении о средствах и техниках коммуникации с миром. После того, как Георг с довольным видом, молча повернулся к нему, достал из сумки маленький термос, налил в кружку травяного отвара и, подавая его Штефану, сказал: «Я очень доволен результатом этих дней, я очень доволен тем, что произошло сегодня…» – Штефан перебил его, упрекая, но с удивительным даже для него самого спокойствием: – «Значит, ты всё видел? Ты всё время наблюдал за мной?» На что услышал такой же спокойный ответ, давший ему понять, что общение с обычным деревом намного эффективней, чем камеры наблюдения или подслушивающие приборы: «У меня и Муклая сегодня было столько же важных и ответственных дел, как и у тебя. Поэтому зачем впустую терять дорогое время на подглядывание за кем-то, если обо всём можно узнать – правильно спросив у берёзы, у ветра или у камня». Вновь озадаченный только что увиденным и услышанным, молча, маленькими глотками, он опустошил кружку и попросил ещё. Конечно, ему хотелось встать и наконец-то пойти в дом, в натопленную баню, поговорить с Георгом о сегодняшнем дне, да и вообще расслабиться в домашнем уюте. Но этот восторг, это чувство невозможного, нереального, какого-то, наверное, неземного и ещё сегодня утром немыслимого для него опыта, который он приобрёл в течение последних дней, заставляли его ещё хотя бы одну лишнюю минуту побыть на этом месте, которое стало для него святым. В тайге уже стемнело, и Георг достал из сумки керосиновую лампу, чиркнул спичкой, на мгновение осветив прыгающим светом разгорающейся серы всё ещё восторженные глаза Штефана, запалил фитиль и, встав на ноги, тихо сказал:

– Ну, если напился, то пошли. Дома Муклай баню растопил, парить тебя буду.