Хотя обратный путь невозможен, прошлое все-таки может быть поучительным, может служить нам для ориентации. Можно ли указать моменты в истории, когда культуру народа, царства, целого континента мучили столь же тяжкие родовые схватки, как в наше время? Кризис культуры – понятие историческое. Через проверку историей, через сравнение нашего времени с прошлым можно придать этому понятию определенные объективные очертания. Ибо относительно культурных кризисов прошлого нам известны не только их возникновение и развитие, но и их завершение. Наши сведения о них имеют одним измерением больше. Иногда гибла целая культура, иногда она возрождалась к новой и другой жизни. Подобный исторический процесс можно определить как законченный случай. И хотя такая историческая эксгумация не предлагает нам на сегодняшний день никакой терапии, а возможно, и никакого прогноза, нам все же не следует оставлять неиспробованным ни одного средства, чтобы понять природу недуга.

Однако возникает существенное ограничение. Материал для сравнения здесь гораздо беднее, чем, вероятно, могло бы казаться. Если взять многочисленные культуры, останки которых, год за годом извлекаемые из песка пустынь, руин обезлюдевших местностей или разросшейся тропической растительности, предстают нашему взору, то их внутренняя история – сколь многого ни поведали бы все эти останки – известна нам далеко не достаточно, чтобы мы могли вынести суждение о каких-либо иных причинах разложения и упадка этих культур, нежели вследствие какой-либо катастрофы. Даже Древний Египет и Древняя Греция вряд ли обеспечивают нас материалом для относительно тщательного сравнения. И только двадцать веков со времени правления Августа и жизни Христа отстоят от нас достаточно близко, чтобы дать почву для плодотворных сравнений.

Может возникнуть вопрос: находилась ли когда-либо в течение этих двадцати веков наша цивилизация в состоянии, отличном от состояния кризиса? Разве не связана с колоссальным риском вся человеческая история? – Несомненно. Но это – житейская мудрость, годная для философских разглагольствований, потребных своему времени. Для вынесения же исторического суждения есть тем не менее достаточно обозначенные периоды, которые носят явно выраженный кризисный характер, когда исторические события следует понимать именно как решительный культурный поворот. Такие эпохи суть: переход от Античности к Средневековью, переход от Средневековья к Новому времени, и от XVIII к XIX столетию.

Обратимся сперва к 1500 г. Изменения грандиозны: Земля открыта мореплавателями, мироздание разгадано, Церковь переживает раскол, печатный станок работает, дабы распространять повсюду слово во всем его бесконечно возрастающем многообразии; средства ведения войны совершенствуются, кредит и денежное обращение неуклонно растут, греческий язык извлечен из забвения, к прежнему зодчеству относятся с пренебрежением, искусство раскрывается во всей своей титанической силе. Посмотрим теперь на период 1789–1815 гг. Свершающееся в мире вновь гремит раскатами грома. Первая монархия Европы сокрушена мечтаниями философов и яростью черни – чтобы вскоре воспрянуть деяниями и счастьем военного гения. Провозглашена свобода, и церковная вера отвергнута. Европа разодрана в клочья, но в конце концов склеена заново. Уже слышится пыхтение пара и грохот появившихся ткацких станков. Наука завоевывает одну территорию за другой, сферу духа обогащает немецкая философия; благодаря немецкой музыке жизнь становится прекрасней, чем раньше. Америка достигает политического и экономического совершеннолетия, оставаясь в культурном отношении гигантским младенцем.

На протяжении двух этих периодов сейсмограф истории, кажется на первый взгляд, отмечает колебания столь же резкие, как и теперь. Толчки, оползни и валы прилива выглядят, при поверхностном рассмотрении, не меньшими по воздействию, чем в наше время. Но если копнуть поглубже, то вскоре обнаружится, что как во времена Ренессанса и Реформации, так и во времена Революции и Наполеона устои общества были поколеблены в меньшей степени, чем это имеет место сейчас. И прежде всего: в обоих предшествующих периодах надежда и идеалы в большей степени определяли всеобщий культурный климат, чем в наши дни. Хотя и прежде некоторые полагали, что исчезновение того старого, что было им дорого, говорит о гибели мира, чувство грозящей опасности краха цивилизации не распространялось столь широко и не опиралось на столь точные наблюдения, как в наше время. И наша историческая оценка подтверждает позитивное содержание тогдашних поворотов в культуре: мы не можем воспринимать их иначе, как, главным образом, восход и подъем.

Основы общественного порядка, как мы сказали, в периоды около 1500-го и 1800-го гг. пошатнулись в меньшей степени, чем сейчас. Сколь ожесточенно ни ненавидели и ни сражались друг с другом католический и протестантский мир со времен Реформации, общая основа их веры и их церковных установлений делала обе группы взаимно более родственными, а разрыв с прошлым – значительно меньшим, чем та пропасть, которая теперь зияет между полным отрицанием христианства или религии вообще, с одной стороны, и обновлением и упрочением старых христианских основ, с другой. О принципиальном и мотивированном посягательстве на христианскую этику (за исключением фантастического распутства) в XVI в. вообще, а около 1800 г. почти не было речи. Изменения государственного порядка, при всех переменах в годы Французской революции, в период 1789–1815 гг., о XVI в. и говорить нечего, простирались отнюдь не так далеко, как те, что мир пережил начиная с 1914 г. О систематическом подрыве общественного порядка и единства таким учением, как учение о классовых противоречиях и классовой борьбе, ничего не знает ни XVI в., ни начало XIX столетия. Экономическая жизнь в течение обоих этих периодов являет вполне картину расстройства, но вовсе не столь далеко идущего кризиса. Великие экономические сдвиги XVI столетия: болезнетворный капитализм, грандиозные банкротства, повсеместный рост цен – никогда не приводили к судорожному свертыванию торгового обращения во всем мире или к исступленной валютной лихорадке нашего времени. Все беды введения в оборот ассигнатов^8* в период после 1793 г. по сравнению с нашим длительным монетарным расстройством сущий пустяк. Да и так называемая промышленная революция (над этим термином еще стоит подумать) носила характер не бурного расстройства, а одностороннего роста.

Если мы хотим иметь еще одно чувствительное мерило, чтобы убедиться в нынешнем лихорадочном состоянии культурной жизни, сравним черты искусства разных периодов. Все изменения, которые оно претерпело, от кваттроченто до рококо, были постепенны, консервативны. Строгая проверка вышколенности, искусности не ослабевала в течение всех этих веков и сохранялась как естественное основное условие. И лишь в импрессионизме начинается отказ от принципов, который в конечном счете открыл дорогу бурлескному чередованию подстегиваемых рекламой эксцессов моды, как то показали нам первые десятилетия нашего века.

При сравнении нашего времени с временами около 1500-го и 1800-го гг. создается общее впечатление, что мир претерпевает сейчас более интенсивный и более основательный процесс распада, чем в оба эти периода.

Остается вопрос, в какой мере распространяющиеся на нас изменения можно сравнить с теми, которые, в пределах Римской империи, имели место при переходе от Античности к Средневековью. – Мы тоже, по сути дела, являемся свидетелями надвигающихся, по мнению многих, событий: высокая и богатая цивилизация шаг за шагом уступает место другой, поначалу бесспорно более низкого уровня и намного хуже организованной. Но одно громадное различие тотчас же вторгается в наше сравнение. Уходящая около 500 г. н. э. культура передала из наследия прошлого высокую форму религии, из-за которой в определенном смысле сама эта античная культура потерпела крушение. Варвары несли с собой грандиозную метафизическую стихию. Христианство, несмотря на всю его устремленность к отказу от мира, стало движущей силой, которая взрастила из веков варварства высокую культуру Средневековья XII и XIII столетий, цельную и гармоничную, представляющую собой фундамент, на котором все еще покоится современная цивилизация.

Действует ли сила сверхземного сознания, в качестве власти на будущее, и в наше время столь же решительно, как тогда?.. Но продолжим наше сравнение. Если отвлечься от триумфального шествия христианства, процесс культурных перемен в Римской империи представляется нам застоем и вырождением. Мы видим, как цепенеют, увядают, сокращаются и исчезают выдающиеся способности социального упорядочения, духовного постижения и выражения. Управление государством делается все менее доброкачественным и результативным. Это технический застой, падение производительности, расслабление духа поиска и созидания, который в основном ограничивался тем, что воспроизводил прежние формы или подражал им. Похоже, что культурный процесс поздней Античности имеет весьма мало общего с тем, что мы видим сегодня. Ибо большинство из названных функций в наше время как будто бы все еще возрастают в интенсивности, разнообразии и изощренности. Кроме того, и общие условия совершенно различны. Тогда множество народов, разъединенно и слабо, и все же весьма существенным образом, были собраны в едином мировом государстве. Теперь же мы живем в крайне жестко сформированной системе отдельных соперничающих государств. В нашем мире все более неоспоримо господствует техническая эффективность, производительность увеличивается, возможности науки и страсть к познанию день за днем торжествуют во все новых открытиях. К тому же и темп изменений совершенно различен: то, что раньше измерялось веками, у нас, по видимости, происходит за годы. Короче говоря, сравнение с историей периода между 200-м и 600-м гг. н. э. дает слишком мало точек соприкосновения, чтобы быть действительно плодотворным для понимания нынешнего культурного кризиса.

И все же один важный пункт не дает нам покоя, несмотря на все эти различия. Путь римской цивилизации – это путь к варварству. Не идет ли по такому пути и нынешняя культура?

Мы можем многое почерпнуть из поисков исторических аналогий для понимания кризиса, который переживаем, – но только не успокоение относительно его исхода. Вывод, что дело не зайдет столь далеко, не из какой исторической параллели не вытекает. Мы по-прежнему устремлены в неизвестное.

Здесь лежит еще одно существенное различие с предшествующими периодами бурных событий в культурной жизни. Тогда неизменно полагали, что совершенно ясно видят перед собой цель, к которой стремятся, а также и средства. Такой целью, мы уже говорили об этом, было почти всегда возрождение. Возвращение к чистоте или древнему совершенству. Идеал был ретроспективным. И не только сам идеал, но и метод его достижения. Нужно было отыскать и употребить в дело древнюю мудрость и древнюю добродетель. Древняя мудрость, древняя красота, древняя добродетель были той мудростью, той красотой, той добродетелью, которые требовались, чтобы внести в этот мир столько порядка и благополучия, сколько он в состоянии вынести. Видя вокруг себя мрак и упадок, благородные умы, вроде Боэция, на закате Античности старались сохранить мудрость отцов, чтобы передать ее грядущим поколениям как путеводную нить и действенный инструмент. Бесценный дар для потомков: чем было бы раннее Средневековье без Боэция? И даже когда люди жили в сознании взлета и обновления, они тем не менее с удвоенной ревностью заново извлекали на свет забытую мудрость, не только во имя бескорыстного знания, но чтобы она снова вступила в силу: будь то римское право или творения Аристотеля. Именно с этой целью гуманизм в XV и XVI вв. предложил миру вновь открытые, и исправленные, словесные сокровища древности – как вечно живой образец знания и культуры. И не для того чтобы перед ним преклоняться, но чтобы с его помощью созидать. Почти вся осознанная, преднамеренная культурная деятельность прежних времен тем или иным образом вдохновлялась источниками, которые как образчики и примеры, достойные подражания, она заимствовала из прошлого.

Подобное почитание старины стало нам чуждо. Если наше время ищет, оберегает, хранит, постигает древнюю красоту, мудрость, величие, то совсем не для того, во всяком случае не в первую очередь, чтобы ими вновь руководствоваться. Культурные устремления – в том числе и тех, кто, возможно, ценит прежние времена выше нынешних из-за их веры, их искусства, их крепкого и здорового общественного устройства, – более не исходят из воображаемого идеала возрождения древности. Мы уже не можем и не хотим ничего иного, кроме как смотреть вперед и двигаться к неведомым далям. Взоры мыслящего человечества, в прошлом то и дело обращавшиеся к древнему совершенству, со времен Бэкона и Декарта изменили свое направление. Уже в течение трех столетий человечество знает, что нужно искать свой собственный путь. Побуждение постоянно идти вперед может приводить к крайностям, и тогда оно вырождается в суетное и беспокойное желание всеохватывающей новизны, с презрением ко всему старому. Но таково поведение пресыщенных или незрелых умов. Люди здоровой культуры не боятся обременять себя духовными ценностями прошлого, чтобы двигаться дальше.

Одно несомненно: если мы хотим сохранить культуру, мы должны продолжать создавать ее.