Свидетели развернувшейся драмы замерли, превратившись в соляные столбы, однако при этом в зале продолжался шум разговоров, все еще звучали протяжные голоса скрипки и виолончели, ансамбль продолжал играть. Бухгалтер Зигмунд выглядел, как и в прошлый раз, озабоченно и озирался вокруг, будто искал блокнот, чтобы записать детали этого зверства. Бандит Росс подошел к Майклу с явно недобрым намерением, его руки в черных кожаных перчатках были сжаты в кулаки.

— Росс, стой спокойно! — рявкнул на него Снеговик, чье лицо блестело. Он выпустил руку Франциски, чтобы вытащить из кармана своего пиджака красный платок. Росс остановился. — Всех призываю к спокойствию, — сказал Риттенкретт, не обращаясь толком ни к кому конкретному. Он вытер лицо и недовольно крякнул, когда шампанское потекло вниз по его белоснежному костюму.

Майкл почувствовал, что Франциска беззвучно призывает его посмотреть на нее, желая передать некое сообщение, но он не выполнил этот немой указ. Он стоял прямо, руки его были расслаблены и готовы к чему бы то ни было.

— Непорядок, — пробормотал Снеговик. Его взгляд обратился к Майклу, но в его взгляде не было той ярости, которую подставной майор Йегер ожидал там увидеть. — Майор, я могу сделать вывод, что вы либо сошли с ума, либо по уши влюблены. Так в чем же причина вашего поведения?

— В том, что я не хотел наблюдать, как женщину запугивают и тащат куда-то против воли.

— Тащат? Запугивают? Вы решили так, потому что я вел ее к двери? А вы уверены, что знаете о женщинах так много, как вам кажется? Кстати, вы женаты?

— Нет, — был ответ. Насколько он мог судить, от Франциски не последовало никакой реакции на это слово.

— А были когда-нибудь? Дети есть?

Майкл вспомнил о своей жизни в белом дворце, в стае Виктора, но сейчас это казалось таким далеким, словно было и вовсе в другой жизни, поэтому он сохранил молчание.

— Нам нужно поговорить, майор. О важности обязанностей. Я предлагаю нам сейчас отыскать какую-нибудь тихую комнату. Слушайте! — Риттенкретт обратился к зевакам, многие из которых, надо полагать, знали о его положении в Гестапо и искренне сожалели, что оказались свидетелями этого события. — Заявляю, что это было досадное недоразумение, но все в порядке. Поверьте мне, — последнее он добавил для особенно напряженных и недоверчивых свидетелей.

Майкл, Франциска, Риттенкретт и двое помощников прошли через дверь и двинулись вдоль по коридору. Риттенкретт вел всех в комнату с плиткой шахматной расцветки и с несколькими мягкими стульями, расположенными полукругом вокруг огромного камина, который, правда, не растопили. На высоком потолке висела крупная люстра с декоративными светильниками, выполненными в форме факелов, которыми запросто могла вооружиться деревенская толпа, идущая линчевать ведьму.

Риттенкретт запер дверь изнутри. Здесь шум вечеринки был совершенно неслышен. Тишина нарушалась лишь тиканьем дедушкиных часов в углу.

Росс замер у двери. Зигмунд беспокойно расхаживал по комнате, возможно, прикидывая в голове стоимость каждого находившегося здесь предмета обихода. Риттенкретт складывал свой носовой платок на все меньшие и меньшие квадраты.

— Я предполагаю, — начал он, заглушая своим голосом тиканье часов, — Что ты вытрахал ей все мозги. Должно быть, так и есть, потому что за последнее время она страшно поглупела. Она должна была встретиться со мной в этот вечер ровно в шесть-тридцать в штаб-квартире, но где она была? С тобой, я угадал? Во второй половине дня она пропустила еще одну важную встречу. Ты знаешь, почему? Потому что она позвонила моему секретарю и сообщила, что ей нужно было отлучиться по магазинам.

— Я сожалею, что не явилась лично, — заговорила Франциска, и голос ее был твердым и ясным, а сожаления в нем не было ни на йоту. — Но я отправила тебе все мои заметки, Аксель.

— О, да, твои заметки. Твои журналистские впечатления. Конечно. Те самые, — Риттенкретт опустил руку в карман и извлек оттуда пачку сигарилл «Крентер Индианер» со стилизованным рисунком американского индейского вождя на упаковке. Он закурил одну и тут же выдохнул несколько дымовых колец. — Майор, у тебя есть какие-нибудь догадки насчет того, что фройляйн Люкс делает для Гестапо? Или, мне лучше спросить, знаешь ли ты, что она делает для поимки предателей, которые, к сожалению, подобрались слишком близко к нашему дому?

— Нет.

— Хорошо, потому что это не твоя забота. У тебя есть свое поле боя на этой войне, где ты должен сражаться. Я, полагаю, что этим ты и занимаешься. Когда тебя снова отправляют на фронт?

— Это может случиться в любой день, — осторожно произнес Майкл, понимая, что вступает на опасную почву. Ему вовсе не хотелось, чтобы Снеговик устраивал ему допрос с пристрастием. — Я готов отправиться хоть сегодня вечером, если это будет необходимо.

— В самом деле? — Риттенкретт выпустил в его сторону очередное дымовое кольцо, которое подлетело к его голове призрачной петлей и разорвалось лишь в последнюю секунду. Он позволил своему вопросу повиснуть в воздухе и принялся мерить шагами комнату. Его белые ботинки гулко стучали по полированному полу. — Видишь ли, майор, — Риттенкретт резко замер с сигариллой в зубах. — Проблема исключительно в том, что Франциска пренебрегает некоторыми своими обязанностями, чтобы проводить с тобой время. Меня не волнует то, что ты ее трахаешь. Я сам ее трахал. Если хочешь знать, у нее целый шкаф трофеев: всяких любовных писем и подарков от мужчин, которые ее трахали. Думаю, среди этих трофеев можно даже найти отличительные знаки бойскаутов, если хорошо поискать. Я хочу сказать, что именно это она и делает, именно этим она знаменита. Уверен, ты уже прекрасно знаешь, насколько она талантлива. Либо так, либо у тебя там, — он небрежно кивнул на причинное место Майкла. — Все атрофировалось.

Майкл, впрочем, был бы не удивлен, если б у него после столь бурных ночей и впрямь все атрофировалось.

— Она — идеальная упаковка, — продолжал Риттенкретт, выпуская дымовые кольца. — Впрочем, как фотограф она тоже не так уж плоха. Работая в «Сигнале», она может пройти в любую дверь, в какую только захочет, что делает ее еще более ценным сотрудником, — его взгляд обратился к Франциске. — Но мне совершенно не нравится, что ты посылаешь мне записки так, будто я не достоин твоего внимания или у тебя нет времени поприсутствовать на встрече со мной лично. Ты взяла на себя большую ответственность, милочка, и я ожидаю, что ты выполнишь свои обязанности. Ты ведь понимаешь, что за льготы, которые я тебе даю, нужно платить.

— Не припоминаю никаких особых льгот с твоей стороны, — холодно отозвалась она.

Риттенкретт замер посреди комнаты и замолчал, продолжая курить свою сигариллу. Его выражение лица явно давало понять: тон Франциски ему не понравился. Но затем он пожал своими массивными плечами:

— Давайте забудем о том, что произошло и сосредоточимся на нашей работе. Хорошо? Отлично. Итак, причина, по которой я сегодня пришел сюда, заключается в том, чтобы сказать следующее: с нашим списком клиентов происходит нечто странное. Они… скажем так… освобождают помещение. Поэтому нам необходимо работать быстрее. И, кстати сказать, ты не забыла о своем приеме? — он сверился со своими наручными часами. — Осталось меньше часа.

— Там не так уж много дел, — ответила Франциска, и Майкл напустил на себя недоуменный вид, одновременно изображая любопытство.

— Но они там есть, — давящим тоном настоял Снеговик, выпустив облако дыма в воздух. — Ты сама так сказала, и я жду, что ты будешь работать с прежней отдачей, — он натянул на лицо неприятную, скользкую улыбку. — Как видишь, майор, дела, которые мы ведем, не терпят отлагательств ни днем, ни ночью. О, ну не надо так мрачно смотреть! Я тебе вот, что скажу, — он подошел к Майклу, стуча по полу каблуками белоснежных ботинок, и замер в нескольких шагах от него. — Мы с тобой прокатимся. Недалеко от твоей гостиницы есть отличный бордель с целой армией сладких молоденьких девиц. Некоторые из них цыганки, если ты предпочитаешь потемнее. Очень талантливые, надо признать. Так что, если надеешься сегодня вечером загнать свой стручок в уютную норку, то точно не разочаруешься.

Майкл уставился в пол в пространство между собой и носками белых ботинок.

— Мне достаточно будет просто вернуться в гостиницу, если это часть вашего предложения.

— О, разумеется. А Франциске уже пора. Иди, дорогая. Хватит расстраивать меня.

Женщина, ни сказав в ответ ни слова, покинула помещение.

… Они ехали в длинном черном «Мерседесе», над фарами которого были установлены нацистские знаки. Зигмунд сидел за рулем, Майклу досталось сидение спереди, а Росс и Риттенкретт ехали сзади. Голова Майкла была чуть затуманена. Он открыл окно, насколько это было возможно, и подставил лицо холоду. В свете фонарей кружились редкие снежинки. Или же это был пепел?..

Риттенкретт пожелал ему спокойной ночи перед входом в гостиницу.

— Ты ведь понимаешь, — добавил он, прежде чем Майкл покинул автомобиль. — Ценность работы, которую делает Франциска?

— Я не сомневаюсь, что ценность ее велика.

— О, да. Поэтому я настоятельно рекомендую тебе, майор, не пытаться увидеться с ней снова. Это действительно мешает ее ценной работе. Ты это понимаешь? Справишься с этим? — он продолжил, не дождавшись ответа, и на этот раз его голос был острым, как лезвие бритвы. — Ты ворвался на мой день рождения, выставил меня в неудобном свете перед множеством людей, задурил голову Франциске и отвлек ее от ее обязанностей. Поэтому предупреждаю: если я узнаю, что ты снова мешаешься у меня под ногами, я забуду, насколько ты хороший солдат и какую службу сослужил для Рейха — я проведу тебя через дверь, через которую тебе никогда не захочется проходить. И торта с мороженным там не будет, помяни мое слово. Но я уверен, что ты не настолько глуп, поэтому, скорее всего, это наша последняя встреча. Удачи тебе в твоих будущих сражениях, майор. Хайль Гитлер!

Майкл отсалютовал в ответ с небольшим энтузиазмом и вышел из машины.

«Мерседес» отъехал.

Майкл направился в свой номер, принял холодный душ и растянулся на кровати. Простыни были свежими, но аромат Франциски, казалось, все еще витал по всему номеру. Ею пропитался весь воздух здесь. Неудивительно, подумал он, этот запах впечатался не только в мою одежду, но и в мое тело — неважно, как сильно я старался смыть его с себя.

Но в глубине души он признавался себе, что не хотел смывать с себя ее аромат…

Уснул он, возможно, около полуночи, и практически сразу его разбудил телефонный звонок, от которого он тут же вскочил.

— Алло?

На том конце провода была тишина, и Майкл ждал, пока звонивший ее нарушит.

Пытаясь говорить приподнятым голосом, она все равно не могла скрыть снедавшую ее печаль.

— Я скучаю по тебе.

Он не колебался.

— Франциска, приходи ко мне.

Она повесила трубку, и он лег в ожидании ее в душистой темноте номера. Она прибыла в течение четверти часа. Сердце его забилось сильнее, когда он только взглянул на нее. Поцеловав ее, он почувствовал, что лицо ее все еще холодное от уличного ветра. Он невольно спросил себя, уж не летела ли она к нему в своем побитом «BMW» по пустынным улицам? Под пальто она была одета в темно-синее платье, а вокруг ее шеи изящно обвивались жемчужные бусы. Уже в следующую минуту она была совершенно голой, как и Майкл, ее дорогое пальто и платье упали на пол, словно представляли не большую ценность, чем старое тряпье. Она сбросила свои туфли, чулки и белье, швыряя все это в сторону, как ненужный мусор. Франциска хотела снять жемчужные бусы, но Майкл поймал ее пальцы и качнул головой.

— Не снимай их пока что…

Ее иссиня-черные, как ночь, волосы были чуть взъерошены. Серые глаза глядели игриво и энергично, но Майкл видел силу истинного пламени, что горело внутри них. Он чувствовал слишком сладкий запах одеколона человека, с которым она спала, чувствовал на ней запах его волос и пота. Он чувствовал, что после этот человек закурил сигарету — причем, не самого хорошего качества.

— Я была кое с кем, — сказала она, и это было самой бесполезной тратой дыхания в мире.

— Я знаю, но теперь ты со мной.

— Пожалуйста, — прошептала она, когда ее губы замерли совсем рядом с его. — Обними меня.

Он подхватил ее на руки, крепко прижав к себе, и отнес на кровать, где продолжал обнимать и ласкать ее. Она прижималась к нему, прислоняла голову к его крепкому плечу, и вскоре вместе они отправились в мир, который был слишком далек от военных труб Третьего Рейха.

Она уснула, прижавшись к нему. Он закрыл глаза в тусклом свете лампы и задремал, однако погрузиться в сон не сумел, чувствуя рядом с собой тепло тела Франциски Люкс.

Она доверяет мне, подумал он. Доверяет фальшивке и считает, что я могу защитить ее ночью.

Если ему и удалось уснуть, то совсем ненадолго, потому что он слышал каждый порыв ветра за стеклом. Возможно, погода меняется, и грядет снегопад. Складывалось впечатление, что это происки Снеговика. К черту этого ублюдка! — зло подумал про себя Майкл.

Внезапно, лежа с закрытыми глазами, он ощутил, как Франциска зашевелилась. Она положила руки на его грудь, и посмотрела на него так, словно пыталась запомнить каждую черту лица, каждую пору кожи, каждый пробивавшийся волосок щетины на его лице.

— Я поняла, наконец, что слышу в твоем акценте, — прошептала Франциска. Ее волосы чуть упали на лицо, сделав ее взгляд еще более загадочным, чем обычно. — Ты говоришь по-английски.

— Говорю по-английски? — переспросил он. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Он знал, что, если заговорит на языке Короля сейчас, она поймет, что у него слишком хорошо получается. — Нет, вовсе нет.

Она нахмурилась, видя перед собой загадку, которую хотела решить. Затем выражение ее лица расслабилось, и она, приблизившись к его уху, прошептала, специально говоря на английском языке:

— Я ждала тебя очень долго. Я уже и не думала, что ты когда-нибудь меня найдешь. И я буду ждать столько, сколько еще потребуется.

С огромным усилием — с самым большим из всех, которые он когда-либо над собой делал — Майкл посмотрел на нее нарочито ошеломленно и непонимающе покачал головой.

Франциска заговорила снова по-немецки.

— Я только что сказала, что купила тебе подарок сегодня. Он в моей сумке, вон там, — кивком женщина указала на стул. Как только Майкл попытался подняться, она заставила его снова лечь и поиграла языком с его сосками. — Не терпится посмотреть, что это?

— Если только ты не против, — улыбнулся он.

Когда Майкл вытащил из сумочки обернутый в дополнительную защитную белую бумагу подарочную упаковку — идеальную зеленую упаковку под цвет глаз Хорста Йегера — он вспомнил слова Риттенкретта о том, что в полдень Франциска звонила его секретарю и сказала, что должна отправиться за покупками. За подарком для него. Он почувствовал, что должен быть рад, но отчего-то ощущал опасность — будто в зеленой обертке перед ним лежало то, что может перерезать ему горло.

— Ну же, открой! — настаивала она, сидя на кровати на коленях.

Он открыл. Это был безупречный серебряный кейс, в котором обнаружилась новая блестящая бритва «Золинген», состоявшая из двух частей.

— Очень красиво, — сказал Майкл. — Так мило с твоей стороны.

— Я хотела сделать гравировку в виде твоих инициалов на кейсе, но не была уверена, какой шрифт тебе понравится. Было слишком много вариантов. Может, сходим и сделаем гравировку завтра? Я свободна до двух.

— Да, конечно.

— А потом пообедаем. Хорошо?

Он кивнул, понимая, что она хочет провести с ним как можно больше времени, потому что уже совсем скоро — думала Франциска — Хорста Йегера могли отправить в обитель смерти на Восточном Фронте, который теперь почти граничил с Берлином.

— Я хотела бы, чтобы ты воспользовался этой бритвой прямо сейчас, — сказала Франциска.

Он дотронулся до своего подбородка, который уже покрылся небольшой щетиной.

— Нет, — качнула головой она и вытянула перед ним ноги, пошевелив пальцами. — Ты не нашел в моей сумке чашу для бритья, мыло и ножницы? Достань их, — она хитро улыбнулась, и на ее лице появились ямочки. — Я буду ждать.

Он исполнил просьбу.

— И что же ты хочешь, чтобы я побрил? — спросил он, хотя определенный орган его тела уже готов был дать ответ на этот вопрос.

— Я хочу сердечко. Прямо тут, — она положила руку на черные волоски у себя между ног. — Поможешь мне?

Последний вопрос, пожалуй, был второй по величине напрасной тратой дыхания на свете.

Майкл приготовил бритвенные принадлежности и взбил пену. Он был возбужден до предела, и в какой-то момент это даже могло стать проблемой. Майкл сел на кровать между раздвинутыми бедрами Франциски и постарался сделать над собой героическое усилие, чтобы аккуратно сформировать ножницами форму сердца. Женщина вдруг хихикнула, и этот звук едва не заставил его руку дрогнуть.

— Используй мыло прямо сейчас, — сказала она. — Ну же, давай. Моя жизнь в твоих руках.

Он проделал хорошую работу. Отличную работу. Медленную и осторожную работу. Если бы бритва могла разговаривать, она бы лепетала от счастья и гордости до конца своих дней. Когда дело было сделано, и Франциска посмотрела на результат, в следующую секунду, подняв на него взгляд, она улыбнулась, как самая счастливая женщина на земле, и в глазах ее засверкали звезды.

— Теперь, — шепнула она. — Я точно могу сказать, что оба моих сердца принадлежат Хорсту Йегеру.

Он отложил чашу, бритву, ножницы и мыло в сторону, прильнул к женщине, погрузившись ладонями в ее густые волосы. Она жадно поцеловала его, и ее язык, казалось, был сделан из пламени.

Весь следующий час, пока ветер пронзительно завывал за окном, он ублажал ее, доводя ее до экстаза столько раз, сколько ей хотелось. Она стонала, дрожала, даже почти рыдала от удовольствия, ее тело поблескивало от пота. Он то погружался в ее полностью яростно и мощно, то входил лишь едва, поигрывая пальцем с ее новым сердцем. Снова и снова он повторял это, пока она не зашлась в сильнейшем крике экстаза, и он заглушил ее крик поцелуем, чтобы на шум не приехала полиция. Затем, когда глаза ее уже казались дикими, а слегка взъерошенные волосы превратились в красивые спутанные джунгли, Майкл сказал, что хотел показать ей, какое удовольствие он может доставить ей в благодарность за то, что она оставила на себе свои жемчужные бусы.

Франциска лежала на нем спиной, он сжимал ее груди и продолжал доставлять ей удовольствие медленно, и с каждым толчком стон мучительного удовольствия срывался с ее губ. Она напряглась так сильно, что Майклу показалось, будто он может почувствовать вибрацию каждой ее мышцы. Он все продолжал и продолжал, ожидая, что вот-вот произойдет настоящий взрыв, и тогда вспышка пронзила его собственное тело, и он выскользнул из нее, повернулся в сторону и устроил в номере дождь своего собственного изготовления. Франциска застонала яростно, словно это был стон на другом языке — языке некоего дикого племени, села на него сверху и зажала его в своих мокрых тисках.

Они оставались в этой позе.

Франциска, с трудом дыша и дрожа от испытанного экстаза, обессиленно запрокинула голову. Она попыталась заговорить, но была слишком сладко измучена, и ей требовалось некоторое время и пара сотен полотенец, чтобы прийти в себя.

— О, Боже, — наконец, смогла выдохнуть она. Затем повторила. — О, Боже.

Когда он выскользнул из нее снова, то понял, что еще некоторое время не сможет продолжать, каким бы сильным ни было желание. Франциска, однако, и сама была уже столь слаба, что едва ли могла оставаться в сознании.

С усилием она посмотрела на него затуманенным взглядом.

— Мне кажется, ты разбил меня, — выдохнула она. — Я разлетелась на куски.

Он откинул ее волосы в сторону и поцеловал в лоб.

— Не волнуйся, я смогу собрать тебя воедино.

Только это ей и хотелось услышать. Она молча лежала на нем, обнимая его. Майкл смотрел в потолок, прислушиваясь к бушующей за окном буре.

Вскоре, он знал, он услышит другой звук — звук того, как Гестапо будет пытаться прорваться в логово, где секретный агент британской разведки и нацистская фотожурналистка лежат в обнимку и сладко дремлют. И будущее не заставит себя ждать. Очень скоро придется поторопиться, чтобы угнаться за ним, а потом…

Что будет потом?

О, Боже, подумал он.

Что потом?