Будущее наступило примерно в три часа следующего дня.

Берлин покрылся снежной коркой, снег дрейфовал над крышами и шпилями домов, издавая невежественно-плюющий шум в тех районах, где еще тлели здания, оказавшиеся под атакой бомб.

Будущее наступило, когда Майкл по возвращении с обеда решил воспользоваться своей бритвой в номере. На кейсе от «Золингена» красовались новые свежевыгравированные буквы «H» и «J», выполненные самым простым из предложенных шрифтов. После Майкл, обняв единственную женщину, которую искренне захотел назвать своей, погрузился в долгий и безмятежный сон, закутавшись в одеяло, в кровати, которую Франциска называла Королевским Ложем Благодетеля — по причине, известной им обоим. Майкл попросил ее быть осторожной сегодня, что бы она ни делала, и она ответила, что всегда осторожна.

Недостаточно, подумал он, глядя ей вслед. На этот раз перед тем, как дойти до конца коридора, она обернулась и подарила своему избраннику улыбку, которая оставила в его сердце рану куда глубже, чем любая боль, которую ему когда-либо приходилось испытывать…

Будущее наступило, не позволив русским войти в город. Оно не принесло с собой роящихся вокруг агентов Гестапо, высыпающихся пачками из своих служебных машин и несущихся вверх по лестнице со своими «Люггерами» в 214-й номер. Оно не принесло с собой еще больше падающих бомб или истребителей, пускающих под откос поезда или отправляющих ракеты в старые здания, которые застали еще Бетховена, стучавшегося в их двери.

Нет, будущее лишь принесло с собой телефонный звонок в номер, и гостиничный служащий учтиво сообщил, что священник по имени Хуберт Колльман желает поговорить с майором Йегером в фойе как можно скорее.

Майор ответил, что спустится через несколько минут.

Итак… это вызывало вопросы. Никакой необходимости тревожиться этот визит не давал, но все же… если пожаловал кто-то с британской стороны, то что могло послужить причиной для контакта?..

Впрочем, это ведь очевидно! Контактное лицо явилось, чтобы сообщить, что миссия прекращена, что все кончено. Должно быть, удалось эвакуировать достаточное количество членов Внутреннего Кольца, и Майклу не было необходимости оставаться на этой дьявольской игровой арене дольше. Он мог добраться до Безопасного Дома и…

Пересечь реку и вернуться домой?

Просто выйти из гостиницы в сопровождении священника и никогда не увидеть Франциску снова? Бросить ее на произвол судьбы, зная о том, что грядет через месяц, или, в лучшем случае, через два-три? Русские собирались хорошенько отомстить немцам за то, что те сделали с их родиной в 41-м. Все эти зверства, убийства и изнасилования теперь должны были вернуться Германии сторицей. Майкл знал это доподлинно и знал, что русские неуклонно продвигаются через территорию Германии, неся с собой ужас и страдания тем, кто уже никак не мог вырваться из этой демонической ловушки.

Он закончил бриться, вымыл лицо, застегнул мундир, надел фуражку и лишь в таком виде вышел из номера. Спуск вниз показался ему более долгим, чем обычно.

Священник сидел в черном кожаном кресле в дальнем углу фойе, сохранявшего, несмотря на все тяготы города, свой средневековый шарм. В сером каменном очаге, украшенном выточенными из камня лицами древних знатных особ, трещали дрова, а сверху над ним возвышался огромный нацистский баннер.

Интересно, подумал Майкл, совпадение ли это, что священник ждет меня под большим гобеленом, изображающим волчью охоту? Судьба зверя, впрочем, была незавидной: на гобелене был изображен момент того, как всадники яростно погружали копья в тело обреченного израненного зверя.

— Майор Йегер, — поздоровался священник, поднимаясь со своего места.

— Отец Колльман, верно? — он пожал руку незнакомца. Рукопожатие было жестким и очень сухим.

— Верно, — Колльман указал на другое кресло, идентичное его собственному, стоявшее напротив. — Присядьте, пожалуйста.

Майкл, как хороший пес, выполнил указание.

Колльман тоже присел и слабо улыбнулся, казалось, пристально изучив майора. Майкл уже успел сделать с сановником то же самое: высокий и стройный человек примерно сорока пяти лет со светло-каштановыми волосами, чуть припорошенными сединой, с острым носом, длинным подбородком, в роговых очках с синими тонированными линзами, затруднявшими, к слову, прямой зрительный контакт. Тонкие пальцы оканчивались ухоженными ногтями наводили на мысль о сильной чистоплотности и педантичности священника. Черные туфли были отполированы до блеска. Запах мыла и лосьона, через которые пробивался аромат парижских духов и спиртного напитка, выпитого в начале дня, едва не сбивал с ног. Кроме того, священник явно был большим любителем лакрицы… вероятно, даже хранил запас в кармане пальто.

— Мы все надеемся на раннюю весну, — сказал Колльман.

— Я не припомню более холодной зимы, — тут же ответил Майкл.

— Но моей собаке, конечно, зима понравилась, — кивнул священник.

— Какой породы ваша собака? — был ответ.

— Обычная дворняга, — последовала завершающая реплика.

Майкл кивнул. Он снял фуражку и уставился на гобелен, решив, что в нем, пожалуй, содержится определенное сообщение. Сообщение, которого он был бы счастлив не получать.

— Ситуация развивается хорошо, — сказал Колльман после недолгой паузы, чуть повернув голову и проследив за движениями нескольких человек, пересекавших фойе. Недалеко, но на безопасном расстоянии на диване сидел пожилой мужчина в компании молодой женщины, с которой он поддерживал тихий и спокойный диалог, казавшийся слегка… пресным. На лицах обоих стояла печать страдания и усталости. Быть может, им недавно довелось навестить в больнице калеку — безрукого или безногого солдата, которого война сделала инвалидом… или выйти с процедуры опознания обожженного тела, которое когда-то было хорошим немецким мальчиком? Майкл задавался вопросом, сколько еще таких изувеченных войной людей встретится ему в жизни и в скольких странах? Закончится ли это когда-нибудь?

— Развивается хорошо, — повторил Колльман.

— Рад слышать, — отозвался Майкл, и голос его прозвучал резче, чем ему хотелось.

Священник сцепил длинные пальцы, оглядев пространство. Интересно, о чем он сейчас думал? О Божественном замысле? Услышал какой-то голос из Божественной бесконечности? Майкл спрашивал себя об этом, но задавать этот вопрос вслух не стал.

— Имела место одна деформация, — сказал Колльман.

Майкл ждал и хранил терпение. Деформация. Как если бы это говорил портной, пошивший изделие по неправильной выкройке. Стало быть, теперь требовались серьезные меры, чтобы это исправить.

— Мы хотим, чтобы женщины не было.

— Не было? Имеете в виду… что ее нужно куда-то перевезти?

— Вы понимаете, о чем я.

— Нет, не понимаю, — сердце Майкла будто сжали в тиски. Он не мог дышать, кровь прилила к лицу. — Не понимаю, — повторил он, чувствуя, что голос его звучит предательски слабо.

— Было принято соответствующее решение удалить ее. Мы хотим сделать заявление.

Наступил момент, когда Майкл Галлатин почти потерял все, что выстраивал внутри себя на протяжении стольких лет накопления опыта: самообладание, знания… уверенность в том, что иногда следует подстегнуть людскую глупость на пути к своей цели и своей свободе, сталкивая желания собственного сердца все ниже и ниже, не обращая внимания на мрачность следующего рассвета, когда волки взвоют от тоски. Он знал, что необходимо было делать, чтобы выжить. Чтобы заставить себя захотеть оставаться в живых.

Он почти потерял это все, потому что кости его начали меняться, и он поймал себя лишь за секунду до превращения, пока дикость зверя не заставила его показать всем свою истинную суть.

— Заявление? — он едва не прыснул от злости. Лицо его исказила гримаса гнева, и он наклонился к священнику с праведной яростью в глазах. — Какое заявление? Что мы умеем убивать женщин так же легко, как они?

Колльман настоятельно произнес:

— Успокойтесь, майор, — в голосе его было некоторое снисхождение, как при разговоре с глупым сорванцом.

Майкл изо всех сил попытался выровнять дыхание. Его суставы и кости тревожно ныли, угрожая снова начать превращение в течение нескольких секунд. На затылке под воротником он почувствовал, как через кожу пробиваются грубые мелкие волоски волчьей шерсти. Майклу удалось подавить эту волну, но вслед за ней наступила следующая, и, казалось, этой борьбе с собой не будет конца.

Колльман, глаза которого были скрыты синими стеклами очков, сунул руку в карман своего черного пальто, и его пальцы с раздражающе ухоженными ногтями извлекли оттуда пакет лакричных палочек. Он взял одну, положил в уголок рта и предложил пакет Майклу.

— Нет, спасибо, — ответил майор. — Я не алкоголик, так что мне без надобности таким образом освежать дыхание.

Колльман в течение нескольких секунд сидел неподвижно, лицо его ничего не выражало. Пакет с лакрицей вернулся в карман.

— У каждого из нас свое место, — наконец, произнес он. — Подобные решения принимаю не я, я только посланник. Поэтому передам вам еще и то, что вам не следует винить нашего общего друга за катастрофу в Арнеме… как не следует винить его и за это.

— Я буду винить, черт вас дери, того, кого захочу винить, — почти прорычал Майкл в ответ.

— Мы должны сделать заявление, — продолжал священник. Его голос и манера поведения оставались раздражающе спокойными. — Оно адресовано не немцам, но русским, — он понизил голос, хотя рядом и не было никого, кто мог бы его услышать. — У них здесь есть шпионы, наблюдатели. Они хотят видеть, как мы ведем себя в подобных делах, и использовать это в дальнейшем. Мы должны быть столь же безжалостными, сколь и они, майор. В противном случае, они пройдут по нашим головам, если им удастся победить на мировой арене. И, поверьте мне… когда они захватят Берлин, то будут претендовать на большую часть Европы. Поэтому женщину необходимо убрать в качестве подтверждения того, что мы не будем терпеть.

— Это всего лишь одна женщина, — с горечью сказал Майкл.

— Нет, она не единственная. Конечно же, нет. Но она — та, убрать которую надлежит вам.

— Почему? Потому что я подобрался к ней близко?

— Именно, — ответил священник.

Майкл вспотел. Казалось, из него по капле уходила жизненная сила. Он чувствовал запах горечи от самого себя. Его рука потянулась ко лбу и она заметно дрожала.

— Хотите сказаться больным? — спросил Колльман.

Майкл опустил руку и улыбнулся, глядя в синие стекла очков. Лицо его вытянулось.

— Вы верите в Ад?

— Разумеется, верю.

— Вы чертов лжец, — ответил Майкл. — Потому что, если бы вы верили, вы бы уже подняли зад с этого кресла и бежали, спасая свою жизнь.

Священник снова сцепил пальцы.

— О, понимаю, — его губы с лакричной палочкой в уголке искривились в ухмылке. — У нас образовалось некоторое осложнение.

Майкл смотрел в пол, слыша, как это слово нелепо звякнуло в его сознании.

— Я напомню вам, майор, — сказал священник. — Что эта женщина сыграла не последнюю роль в серии жестоких убийств многих немецких патриотов. Многих прекрасных мужчин, женщин и даже детей. Вы должны понимать, что она помогала уничтожать целые семьи, делала так, что они просто исчезали без следа, неминуемо проходя через штаб-квартиру Гестапо. Некоторые из этих людей рискнули всем, чтобы спасти эту страну от тирании, чтобы закончить это тоталитарное безумие. Некоторые из этих людей были моими друзьями, и их кости и пепел теперь даже невозможно отыскать. Перед тем, как продолжить, следует ли мне ознакомить вас со списком имен и фотографиями? Могу показать вам несколько снимков детей, которые улыбаются в своих красивых костюмчиках. Вы ведь знаете, что улыбка ребенка — это нечто совершенно непередаваемое? Хотите знать, что с ними стало?

Майкл держал голову опущенной.

Колльман кивнул, продолжая жевать лакрицу.

— Они — будущее. Такие вот дети. В них огромный потенциал сделать этот мир лучше. Но сейчас очень сложное время. Иногда — похоже, намного чаще, чем нам хотелось бы, учитывая их возраст — тьма и свет в их мире перемешиваются друг с другом. И лишь по-настоящему разборчивые, умные люди могут понять, что происходит. А особенно умные — могут влиять на то, что происходит, и в этом их самая важная задача. Сейчас, пока я сижу здесь, какая-нибудь женщина или мужчина попадает под чары очередного такого человека, чтобы чуть позже найти себя в компании людей, ненавидящих весь мир и пытающихся превратить Германию в монструозного диктатора со спикером-фанатиком, — он вынул изо рта лакрицу и многозначительно проговорил. — Она — одна из тех, кто принимает в этом участие день ото дня и теперь обязана поплатиться за эти убийства. Не только убийства людей. За убийство страны, которую я знал. Потому что, майор Йегер, моя родная земля сгорела. И я изо всех сил пытаюсь сэкономить несколько семян, чтобы бросить их на выжженную почву в надежде, что здесь когда-нибудь снова что-то прорастет.

Некоторое время стояла гнетущая тишина.

— Итак, — нарушил молчание священник. — Вы видите, что я верю в ад. Я живу в нем.

Майкл потер руками лицо.

— Неужели нет другого способа? — спросил он, и в голосе его послышалась мольба.

— Вы не обязаны это делать. Наш общий друг лишь предположил, что вы сможете сделать это беспрепятственно. Но если вы откажетесь, можете прямо сейчас отправиться со мной в Безопасный Дом, и мы как можно скорее переправим вас через реку.

— Но ее — все равно убьют?

— Да. У нас есть люди для этого с нужным опытом.

— Как… — голос его сорвался. Он постарался собраться с силами и проговорить снова. — Как они это сделают?

Священник посмотрел, как морской офицер пересекает фойе в компании стильно одетой женщины, державшей его за руку.

— Ворвутся в ее студию поздно ночью. Выстрелят из пистолета с глушителем ей в голову. Или кто-то задушит ее проволокой сзади. Все сделают быстро.

— О, Боже… — прошептал Майкл в агонии. — Я полагаю, вы считаете это убийство справедливым возмездием за ее прошлые грехи?

Лицо Колльмана осталось бесстрастным.

— Мне не всегда нужна лакрица, чтобы освежать дыхание, майор.

Будущее наступило, Майкл знал это. И это будущее было намного страшнее, чем он мог себе представить. Летчики-истребители не смогли убить женщину, потому что оставили эту грязную работу земным стрелкам. Проклятые тени мужчин. И он — самый темный из всех…

— Не могу я просто увезти ее? — попытался он. — Оглушить, использовать хлороформ или что-то?.. Неужели нельзя просто вывезти ее, обставив все так, будто миссия выполнена?

— Слишком рискованно. В нашей схеме эта женщина нужнее мертвой, чем живой.

Майклу Галлатину потребовалось время, чтобы суметь сформулировать мысль и заставить себя говорить связно.

— Если… если я все же соглашусь… как это должно быть сделано?

— Вы убийца, — пожал плечами Колльман. — Вам и решать.

Майкл закрыл глаза. Но когда открыл снова, он все еще сидел в черном кожаном кресле в фойе гостиницы «Гранд-Фредерик» в присутствии священника, и у него все еще было задание, которое нужно было выполнить. Нельзя убежать от будущего…

— Да, — согласился он. — Я убийца. Да. Итак, — он поднял взгляд, уставившись за голубые стекла. — Я полагаю, у вас есть химик.

— Да.

— Я хочу таблетку. Что-то, что действовало бы быстро. Что-то без вкуса и запаха, — ему пришлось остановиться, потому что собственные слова приносили слишком много боли. — Что-то, что просто заставит ее заснуть в течение… пятнадцати-двадцати минут. Вот, чего я хочу. Чтобы она просто уснула.

Колльман задумался об этом, его тонкие пальцы чуть сжали ручку кожаного кресла.

— Непростой заказ.

— Да, — согласился Майкл. Глаза его пылали гневом, но голос был устрашающе спокойным. — Но ведь я убийца. Мне решать. И я говорю вам как убийца, что, если она почувствует боль, начнет выблевывать собственные внутренности или что-то в таком духе, я обещаю, что за посланником я приду следом. И тогда посланник сможет подумать, насколько он чист в своей праведной любви к тому, какой когда-то была Германия. Он может думать об этом сколько угодно, потому что его это не спасет. Ведь я — убийца. Я буду рвать его на куски, и, если он попытается скрыться, я порву на куски всех на своем пути, пусть даже это будет весь город. Может быть, я все равно так поступлю, потому что когда она умрет, работа убийцы будет закончена, и жить ему будет незачем.

Колльману потребовалась пара секунд, чтобы расслабиться. Должно быть, он действительно верил в Бога, потому что следующим вопросом его было:

— Тогда мне следует принести вам две таблетки?

Майкл уже думал об этом. Однако самоубийство было слишком противно его природе. Волк внутри него этого не допустит. Нет, никогда.

— Только одну, — ответил он.

Священник встал. Майкл тоже.

— Мы придумаем для вас то, что нужно. До сих пор… у нас не было таких веществ, но появится возможность проверить свои навыки. Задача непростая.

— Помолитесь, может, это поможет, — посоветовал Майкл.

Колльман протянул ему руку. Майкл просто смотрел на нее и думал, сколькими способами может сейчас оторвать это запястье.

Не дождавшись ответного рукопожатия, Колльман ушел. На своем пути через фойе он был остановлен мужчиной и женщиной. Сначала тихо заплакала женщина, а потом ее спутник. Священник заговорил с ними, положил руки им на плечи, но так и не снял свои тонированные синие очки.

Майкл шаткой походкой поднялся вверх по лестнице в свой номер, где он, побледневший и едва дышащий, перегнулся через унитаз как раз вовремя, чтобы показать, насколько жестоко и мучительно он болен.