Глава 16
Аллодия, крепость Ланрон
Шарельф Лоусель, комендант Ланрона, скрипел зубами.
Не первый день, и не от глистов.
Степняки народ упорный. Не получилось взять крепость с налета, они так докопаются.
Таран им сломали, осадные башни разрушили, приступы отбивали, заморить защитников крепости голодом тоже не выходило, оставалось перерезать всякую связь и искать потайные ходы. И делать подкопы. Кал-ран Барух не отличался гениальностью, но как предстать пред очи кагана и сказать, что облажался?
Крепость не взял, часть войска положил… нет, так нельзя. Это мгновенная смерть. Даже хуже – медленная и мучительная.
Оставалось только взять так или иначе крепость – и потом докладывать об успехе.
Люди кан-ара Калеха нашли два потайных хода, но аллодийцы успели завалить оба, прежде чем степняки ими воспользовались. А в той мешанине из камней и дерева… нет, не стоит. Проще свой ход выкопать, чем разбирать те, ежеминутно рискуя обвалом.
Степняки и подкапывались под стены. Защитники были против, а потому…
Видели мелкий моросливый дождь? Который если затянет, так на весь день, а то и на неделю? Вот так поступали и степняки.
Постоянно обстреливали крепость. Не давали ее защитникам покоя, покусывая то здесь, то там. То предпринимали попытки штурма, то откатывались. И все это время копали аж в трех местах. Мало ли? Вдруг осажденные решат сделать вылазку и вдруг им все удастся? И все начинать сначала?
Нет уж!
Три хода – гарантия того, что хоть один да уцелеет.
Мирных переговоров никто не вел. Перемирия никто не предлагал. Степняки просто день за днем, методично постигали правила осады крепостей.
Шарельф понимал, что если не придет помощь, пусть дней пять-шесть еще они продержатся, но и только. Потом Ланрон падет.
Но свое дело они сделали, хотя бы часть войска задержали. Знать бы, что происходит в Аллодии. Куда дошли эти твари?
Свистнула стрела.
Шарельф даже внимания на нее не обратил. Восьмилапый с ними, со стрелами, к ним уже все привыкли, как к дождичку. Да и не тратили степняки хороших стрел. На такую «морось» – нет, не тратили. Это ж сколько их надо?
Делали чуть не на коленке стрелы, пускали их по принципу «не убью, так напугаю», изматывали защитников крепости. И держался Шарельф уже на одном упрямстве.
И еще продержится.
Интересно, пал ли Равель?
Аллодия, Равель
Плоты оказались неожиданностью для Симона Равельского.
Арман Тенор так и не уплыл вниз по реке, как собирался. Посмотрел на происходящее, махнул рукой, да и остался.
Почему?
Он и сам не знал.
Как правило, и злодейство, и геройство людям обосновать крайне сложно. Вот так вот! Решилось – и все! И отвяжитесь от меня со своей психологией, пока в нос не получили!
И сейчас Арман сидел в лодке, рыбачил, ну и заодно по сторонам поглядывал.
На реке Симон тоже держал дозорных. Кто ж его знает? Степняки могут и корабли захватить…
Пример Армана оказался очень доходчив. Симон подумал, что Интара вполне судоходна, степняки могут захватить еще десяток кораблей, сплавиться по ней – и оказаться чуть ли не посреди города. И поди останови!
Нет уж!
Симон отобрал речной дозор, выдал лодки и приказал построить плоты. Эти плоты нагрузили камнями, деревьями. Дерево, конечно, плавает, но к деревьям всегда можно сетью припутать камни. Да и сами деревья спутать вместе.
Случись что, приплыви степняки, и дозорные должны поджечь и затопить плоты. Ненадолго, но степняков это задержит. А разобрать преграду можно будет и потом.
У Армана родни в Равеле не было, дома не было, терять, кроме своей шкуры, нечего, вот он и пошел в дозорные. Все польза.
Денег им не платили, но оружие выдали, кормить – кормили, чего еще надо? Разве что с удочкой вот так, посидеть. А чем еще заниматься? В дозоре-то? На реке, в лодке, рядом с плотами. Почему в лодке?
Если ты плот затопишь, вплавь добираться будешь? Дело уж осеннее, погода не слишком приятная. Вода холодная, ногу судорогой сведет – и не выплывешь.
Симон был жадным, но не настолько же? Для обороны города каждый человек важен, каждый ценен. Лодки? Да и шервуль с ними, с лодками. Будут люди, остальное приложится. Не экономь на обороне, потом за каждый медяк – золотом отдашь. Если не кровью.
Вот и сидел Арман, потягивал из воды рыбку, в общий котелок, предвкушал славную ушицу. И по сторонам поглядывал. Рыбак – товарищ внимательный. Зазевайся – мигом без улова останешься.
А что это на горизонте чернеется?
Арман прищурился.
Плоты?
Глаза не подвели моряка. Именно плоты. Немного далеко, но… шервуль их знает? Вдруг степняки?
А вдруг свои?
Арман свистнул, привлекая к себе внимание.
– Общая готовность!
Полетела за борт самодельная – палка с ниткой – удочка, обрадованная рыба радостно стрескала червяка и плеснула на прощание хвостом, благодаря за угощение, а Арман вглядывался в даль.
Не было на плотах никаких флагов. Неоткуда было!
В Доране таких трофеев не оказалось, вышивать некогда, свое знамя Рид отдавать не пожелал, поэтому люди на плотах махали белыми тряпками. Серыми от грязи и речной воды.
– Кажись, бабы там? – прищурился Ресон, напарник Армана.
– Похоже, – согласился Арман.
Бдительности они не теряли. И кресало с огнивом держали наготове.
Кто сказал, что это не хитрая уловка степняков? Подплывут поближе, а потом как вскочат человек пять с луками, как перестреляют всех аллодийцев! Только и останется им, что плоты развести в стороны, невелик труд.
– Я поплыву им навстречу, скажу, чтобы причаливали. А ты подай сигнал тревоги.
Ресон кивнул и высек искру на промасленный сверток. Тряпки, солома, еще что-то горючее. Им всем такие выдали, мало ли, сигнал подать надо? И сейчас – мужчины знали, в лагере, неподалеку, поет рог, солдаты вскакивают на коней и несутся к реке.
Вверх взвился целый столб дыма. Плот пока не подожгли, но шансы есть.
Арман тем временем оттолкнулся веслом от плота и поплыл вперед. Не подпускать же предполагаемого врага на расстояние выстрела?
Вверх по течению грести труднее, а вниз по течению сложно остановиться. На плотах увидели лодку, заметались, попробовали затормозить – получилось плохо, но шесты в дно смогли воткнуть даже бабы, навалились втроем-вчетвером, удержались.
И ждали.
Никогда так на Армана не смотрели.
С надеждой, со слезами счастья, с… и выражения-то такого нет. Он для этих людей на долю секунды стал символом свободы и безопасности.
Добрались?
Правда же, добрались? Все страшное позади, все уже прошло? Они среди своих?
– Кто такие? – Арман не поднимался пока на плот, пришвартовался рядом.
– Аллодия. Гвардия короля, – коротко ответил один из лежащих мужчин.
– Да? – не поверил Арман. – И что ж тут делают гвардейцы?
Недоумение было вполне оправданным. Одно дело – слышать про некоего Торнейского с гвардией, а другое – столкнуться нос к носу. Вот и не признал.
– Мы из отряда маркиза Торнейского. Нам надо к Симону Равельскому.
Не был бы гвардеец так измотан, никогда не стал бы пререкаться и объяснять. Отдал бы приказание, да и все. Но несколько дней путешествия на плоту измучили его. Раны, воспаление, лихорадка, скудная пища, сырость от воды… куда уж тут ругаться – не помереть бы. И гвардеец был не одинок в своих мучениях.
Арман кивнул на берег.
– А раз так, господа хорошие, причаливайте. Сами понимаете, военное положение, эвон мой товарищ сигналку поджег, сейчас сюда народу набежит. И помогут, и доставят. Вы ж сопротивляться не будете?
Конечно, не будут! Наоборот!
Люди со слезами счастья на глазах налегли на шесты, направляя плоты к берегу.
Добрались!
Свои! Наконец-то свои!!!
* * *
Когда выяснилось, что это не происки степняков, Арман перевел дух. Хотел было расспросить людей, но куда уж там!
Приплывших со всем уважением устраивали в телегах. Суетился рядом лекарь, причитая над ранами и перевязками…
Командир хлопнул Армана по плечу.
– Молодец!
– Рад стараться! – вытянулся Арман.
– Я тебя отмечу, – кивнул десятник.
Арман кивнул.
– Благодарю, господин!
– У тебя еще сколько в дозоре?
– Часа два осталось.
– Я скажу, чтобы вас поменяли. Три дня отдыха.
– Благодарю, господин!
Хоть и невелико начальство, но что-то и десятник может сделать. А отдых – это хорошо. Выспаться можно, поесть, может, даже в город наведаться, к услужливым девкам. Они хоть и задрали цену на свои услуги, но пара монет у Армана уже по карманам звенела. И Симон не скупился, и подзаработать чуток удалось…
Скорее бы эта проклятая война кончалась…
* * *
Когда в кабинет градоправителя влетел Ханс Римс, Симон чуть вином не подавился.
Секретарь у него никогда себе ничего подобного не позволял. Даже когда к Симону явилась жена и застала его огуливающим любовницу прямо на рабочем месте, Ханс выглядел безукоризненно. И баб разнял, и начальство потом лечил от царапин.
А тут!
Волосы дыбом, глаза горят…
– Ханс?
– Господин! По реке пришли плоты, на них часть людей Торнейского! Голубь прилетел с заставы, там гвардейцы, там Сашан Риваль…
Симон подскочил на полметра вверх. Вино окончательно разлилось, придавая градоправителю вид записного пьяницы, да и плевать на него!
– Где?!
– На заставе с плотами.
– А люди где?
– Их везут сюда.
Симон посмотрел дикими глазами.
– Думаешь, Торнейский погиб?
– Да непохоже. О таком и сказали бы, и написали. Простите, господин…
Симон махнул рукой на все титулы. Ханс приходил в себя, а вот Симон, наоборот.
– К воротам!
Ханс понимал графа. Сам бы на месте не усидел. И не усидит! Господин сказал – к воротам? Значит, Ханс должен сопровождать господина. Обязательно!
* * *
К воротам идти пришлось пешком, даже градоправителю. Ни на лошади, ни в карете, ни на телеге по городу было не проехать. Кое-как справлялись с перевозкой грузов ослики и мулы. Ну и люди таскали. Равель укреплялся для обороны, степняки – всадники, значит, надо лишить их этого преимущества. И строились посреди улиц баррикады, делались завалы, разбирались мостовые.
Шервуль с ними, с ямами, живы будем – починим, помрем – все степнякам проблем больше.
Обоз с ранеными Симон встретил у стен города. И тут же увидел Сашана Риваля.
Родная жена бы сотника не признала, всего в бинтах, с перевязанным лицом – рассекли в последней схватке. А вот жаждущий новостей градоправитель – признал. И ждать не собирался.
– Сашан Риваль!
– Ваше сиятельство, – попробовал дернуться сотник.
Ага, дал ему злой лекарь! Тут же вцепился не хуже клеща, запричитал, умоляя лежать. Сашан бы сопротивлялся, но благородный граф, словно последний сопляк, уже лез к нему на телегу.
– Молчать! Лежать! Рассказывать!
Противоречия никого из них не смутили. И Сашан принялся за повествование. Симон слушал, и волосы у него дыбом вставали. И не только у него, еще и у лекаря, у солдат, у всех, кто слышал. А прислушивались даже лошади, что уж о людях говорить.
Рид ведь ничего не писал толком, обошелся парой строчек, и понятно. Голубь, чай, не почтовый орел, книгу на себе не унесет. А тут-то все в красках, все в лицах…
Ай да Торнейский, ай да сукин сын!
Других слов у Симона просто не было!
Это ж надо додуматься и сделать! С пятьюстами солдатами против сорока тысяч. Хотя нет, почестному, сорок тысяч одновременно там не было. Сначала тысяч десять, потом еще под стенами Дорана…
Все равно!
Пройти по занятой степняками территории, увлечь их за собой, выбить из захваченной крепости, потом самому оттуда уйти, отправить в Равель раненых и спокойно направиться к Ланрону? Выбивать степняков еще и оттуда?
Сколько у него людей осталось?
Полторы сотни?
Против степняцких тридцати уже тысяч?
Замечательно. Каких-то двести человек на каждого! Что это за мелочные подсчеты, в самом деле? Встать – и рубить. По минуте на человека, за четыре часа и управятся, и отдохнуть время будет.
Симон разве что головой качал.
Конечно, герои получат и помощь, и уход, и почет, и все, что возможно. Жаль, что маршал Иллойский уже ушел, ему было бы полезно знать, что и как. Но вроде бы он собирался к Ланрону, Рид собирался туда же…
Встретятся.
И друг с другом, и со степняками.
И что-то подсказывало Симону, что степняки на теплую встречу жаловаться не будут. Покойники – они вообще тихие, спокойные и никогда не жалуются.
И все равно.
Боги, сохраните Рида Торнейского!
Два храма поставлю! И плевать на расходы! Еще и люстры закажу аж в Аланее. Слышите? И купола золотом покрою, чтоб, значит, вы не проглядели. Но сохраните маркиза!
Рид, маркиз Торнейский
Сто пятьдесят два человека.
Усталые, измученные, израненные, чувствующие себя так, что хоть ложись и помирай.
Размечтались, господа!
Ни ложиться, ни помирать отряд маркиза не собирался. Раз – два, раз – два, мы идем, и идем, и идем… Знал бы маркиз Торнейский Киплинга, точно бы его про себя читал.
Не знал.
От Дорана до Ланрона несколько дней пути. Это верхом. А когда ты полуголоден, устал, измучен, когда воды – только та, что в ручьях набрали, и ее приходится беречь, когда не на лошадке и по гладкой дороге, а по лесу и на своих двоих – и время увеличивается, и расстояние.
Не надо говорить, что расстояние одинаково. Неверующие просто могут пройтись из точки «А» в точку «Б» сначала по дороге, потом по лесу и убедиться на своей шкуре.
Это – лес. Тут и завалы, и овраги, и ручьи, и что хочешь. Их приходится обходить, потом опять возвращаться на маршрут, и хорошо, если вы не заплутаете. А ведь можете.
И звери вам навстречу не выпрыгивают, на них тоже охотиться надо.
Исключение составил только олень-недоумок. Впрочем, эти лесные короли умом никогда и не отличались, у них голова для рогов предназначена.
Вылетел прямо на колонну, его и почествовали в три арбалета, сообразить не успел. Свежевали в двадцать рук, вечером прожарили мясо и наелись от пуза. Хоть и жесткое оно было, что та подметка…
Рид махнул рукой и объявил привал. Большой. Долгий.
Два-три дня, и они подойдут к Ланрону. Степняки если их и преследовали, то благополучно потеряли. А что у Ланрона?
Драка, разумеется. Рид и не сомневался ни капельки!
Если крепость в осаде, надо пробиться внутрь, если она захвачена, надо ее отбить. Сколько там может быть степняков?
Да наплевать! Он их бить пришел, а не пересчитывать по головам!
Так что отдохнем хотя бы чуток, выспимся, а завтра, с новыми силами… хотя откуда их взять, те силы? Ладно, завтра, как сможем, вперед, на Ланрон.
Маркиз жевал полоску оленины, смотрел в огонь и думал, что скоро все это закончится. Так ли, иначе… наверное, война заберет его жизнь.
Ну так что же? Может, хоть на том свете ему удастся выспаться? Даже самого стального человека можно вымотать. Это и называется – усталость металла.
Аллодия, лагерь степняков
Шарлиз Ролейнская сидела в шатре и мрачно глядела на колышущуюся ткань.
Жизнь была кончена.
Совершенно.
Делать ничего не хотелось, думать не хотелось, жить… жить хотелось, но не так! Это ж надо! Ребенок от грязного вонючего степняка!
Это – конец всему. Даже если ее освободят, она навсегда останется степняцкой подстилкой. Ее никто не возьмет замуж, никто, никогда… Да и в любовницы возьмет далеко не каждый.
Скинуть ребенка?
Не когда за тобой следят несколько десятков внимательных глаз. Старухи, стервы гадкие, на минуту ее в одиночестве не оставляют! Убила бы!
Ненависть и отчаяние – только эти чувства и остались для Шарлиз. Тем более гадкие, что проявить их было нельзя. Кричи не кричи, рыдай, бейся в истерике…
Кагана она видела и даже смогла улыбнуться.
Хурмах был доволен. Подарил ей браслет с бриллиантами, отчего Шарлиз разрыдалась. И честно призналась кагану, что по законам Степи – да. Она его жена, раз он сам так пожелал.
А по законам всего остального мира?
Она – шлюха, ее ребенок – ублюдок… только беременность помешала Хурмаху залепить наложнице пощечину, но ведь это была чистая правда! Гадкая, неприятная, ненавистная, но правда! Которую ничто не может отменить.
Хурмах пообещал подумать над этим вопросом и приказал тщательно заботиться о Шарлиз. Вот и мучилась женщина. Да и токсикоз начался буквально через два дня, тошнило ее даже от пролетавшей мимо мухи, а летало их больше чем достаточно.
Когда ее повели к кагану, Шарлиз ничего хорошего не ожидала. Что может быть хорошего при такой жизни? Да ничего!
И служителя Брата в привычных темных одеждах, со знаком Храма на груди – тоже не ожидала.
Шарлиз втолкнули в шатер, и она привычно упала на колени.
– Мой господин…
– Поднимись, Лиз.
Даже имя ее каган сократил так, как ему нравилось.
Шарлиз встала с колен, но глаз на мужчину не подняла. Если он увидит, что она чувствует, тут и ребенок не поможет. Ее точно казнят.
– Повинуюсь моему господину.
– Сейчас этот человек окрутит нас по вашему обычаю.
Шарлиз открыла рот.
– А… э…
Больше ничего выговорить и не получалось. В зобу дыханье сперло, не иначе.
– Иди сюда. А ты, долгополый, читай свою молитву…
Прислужник оказался не дураком.
Не стал говорить, что каган другой веры, не стал напоминать про имянаречение и прочие обряды. А просто вздохнул – и достал молитвенник.
– Благословите, отче, – опомнилась Шарлиз.
– Да пребудет в твоей душе мир, дочь моя, – откликнулся прислужник.
– Аэссе.
Ритуал был исполнен, расспросы продолжились дальше. Ритуальные.
– Доброй ли волей идешь ты за этого мужчину?
– Да, отче.
– Доброй ли волей ты, господин, берешь в жены эту женщину?
Хурмах кивнул.
Каган не был дураком. Отнюдь. И собирался править, долго и счастливо, на своей земле. Сначала он хотел голову оторвать наглой девке. Ну хоть избить ее до синяков. А потом призадумался.
Верить в Брата и Сестру? Да плевать ему на обоих! Три раза. Но почему бы и не проделать эти ритуалы? Не жениться по местному обычаю? И его сын от принцессы будет законным королем.
А своим людям говорить и не обязательно. Приказать найти местного прислужника или служителя, кто попадется, и привести. У баб в тягости бывают разные капризы, а мужчина всегда потакает желаниям любимой женщины. Да и просто – женщины. Вот родит, тогда и поучить можно, а пока носит – пальцем ее не тронь. Это заветы от предков…
Так и сделал.
Служитель бормотал молитвы, а потом захлопнул книжку, повернулся и сказал:
– Объявляю вас мужем и женой. Благослови вас Боги.
Хурмах кивнул.
– Ты сейчас пойдешь в обоз. Тебя будут стеречь, там и останешься. Если мне потребуется свидетельство о нашем браке… ты понял?
– Да, господин.
Хурмах хлопнул в ладоши, вызывая стражу, и приказал увести служителя. Беречь, стеречь, не выпускать.
Полог шатра схлопнулся за ушедшими, и Шарлиз упала на колени.
– Благодарю вас, господин! Всей душой благодарю…
– Ты родишь мне сына, – уверенно произнес каган. – Короля. А сейчас – иди. Бурсай ждет.
Шарлиз поклонилась и выпорхнула из шатра. Она еще не понимала, что произошло, но ведь она – законная жена, правда? А это совсем другое, чем просто наложница.
Или нет?
Меланхолия не вернулась даже через пару часов, когда Шарлиз, расспрашивая служанок, узнала, что в Степи эти обряды стоят дешевле лопуха. Хоть ты обмолись, а пока тебя кругом огней не проведут и коней в выкуп не отдадут – ты не жена. Девка, наложница, подстилка…
Изменилось что-то только для Шарлиз. Но ведь по законам ее страны она единственная жена кагана!
А вот по каким законам она жить будет?
Этого принцесса еще не знала. Но привычно надеялась на лучшее.
Матильда Домашкина
– Бiля млину – калина, Бiля ставу – верба…
Сегодня для импровизированного концерта Матильда выбрала группу «Самоцветы». Еще ту, старую, советскую.
Как ни относись ты к советской культуре, как ни плюйся в Советский Союз, одно – неоспоримо.
Там на сцену выходили, чтобы петь, а не чтобы навтыкать себе перьев в попу и трясти перед всеми своим грязным бельем. И в песне обязаны были присутствовать музыка, текст и смысл. А не просто так – бумц, тынц, бабарынц. Матильда сама не против была подергаться на дискотеке под что-то ритмичное, но зачем это называть песней? Так, подплясовка…
Люди слушали с удовольствием.
Ольга Викторовна появилась примерно через двадцать минут, уселась на скамейку и, как в детстве, закусила стаканчик с мороженым.
Не-ельзя-я-я, попа отрастет, килокалории покусают, углеводы атакуют…
Так и не надо – постоянно. Но иногда идешь ты, и понимаешь, что – НАДО! Вот так, усесться на скамейку, наплевав на все колготки, сбросить дизайнерские туфли и с наслаждением облизать дешевенький вафельный стаканчик. И на миг вспомнить детство.
Что люди подумают?
Пусть завидуют молча!
Так Ольга Викторовна и поступила. Сидела, слушала, получала удовольствие, а после концерта опять подошла к ребятам.
– Спасибо. Это песни моей юности…
Матильда весело улыбнулась. Она и рассчитывала примерно так, желая сделать приятное новой знакомой. Не из желания что-то получить, а вот – просто. Если вам это ничего не стоит, а человеку будет в радость? Разве это так трудно?
– Мне они тоже нравятся.
Она не кривила душой. Пели ребята – те, советские – просто потрясающе. Энергетика от песен шла такая, что монитор плавился.
– Вас подвезти до дома?
Сергей подумал пару минут.
– Спасибо. Но мне тут надо еще забежать в одно место, я приятелю обещал струны занести, благо недалеко.
– А я буду очень признательна, – не стала отказываться Матильда. Все было неплохо, и день прекрасный, но эти туфли!
Есть скидки, есть распродажи, и обувь – хорошую, кожаную – можно купить по цене дешевле кожзама. Но брать приходится последний размер, или брак, или… вариантов много. Туфли надо разнашивать.
Вот Матильда их сегодня и надела. Когда-то же надо.
Они не жали, они не давили до мозолей, но новая необмятая колодка – это тяжко. Кожаная обувь «приспособится» к ноге достаточно быстро, однако пару дней потерпеть придется.
Малена ворчала, что таких сапожников надо на воротах вешать.
Матильда отшучивалась: повесить всегда успеем, для начала надо опыт перенять. «Копыта» – великая вещь для хрупкой девушки. И пнуть можно, и придавить, и по любой грязи пройти, как танк. А на Ромее таких полезных вещей пока не делают.
Зря. Начнем еще.
А сейчас девушка поблагодарила и направилась к машине.
Да, многое она ожидала увидеть, но уж точно не вишневый Lexus RX-F Sport. Оставалось только присвистнуть. Машина стоила столько, что Малене, пожалуй, на него пришлось бы лет сорок работать. А заодно не есть, не пить и за квартиру не платить – только откладывать.
Ольга Викторовна только улыбнулась.
– Садитесь, Малена.
– Благодарю.
Малена залезла на переднее сиденье, тоже дорогое, кожаное.
Как пахнут дорогие машины? Кожей, лаком, дорогим шампунем. Немножко химией и духами. Матильда провела пальцем по чуточку шероховатой «торпеде».
– Красиво.
– Мне тоже нравится.
Малена прищурилась.
– Ольга Викторовна, если не секрет, а кто вы?
– Решила сразу спросить? – понимающе улыбнулась женщина.
– Так интересно же. Вы не думайте, мне ничего не надо, просто вы не выглядите как бизнес-леди – в моем представлении.
– Я жена удачливого мужа. А так – скромный историк.
Малена неопределенно хмыкнула.
Удачливый муж… это, конечно, – да. Это важно. Но в наше время лучше рассчитывать на себя, а не на чужого дядю. Навидалась она таких. И историй наслушалась.
– Вы где-нибудь в институте работаете?
– Нет. В архиве, – безмятежно отозвалась Ольга Викторовна, заводя мотор.
– Наверное, это интересно. – Малена пристегнула ремень безопасности. – А чем занимаются историки в архивах?
Дай человеку поговорить о себе, любимом, он до завтра не остановится.
Малена выслушала прорву жалоб на работу в архиве. И в чем-то прекрасно она понимала собеседницу. Есть вещи, которые безжалостно выбрасывают во имя выживания. В горы, к примеру, не берут книг, на себе тащить придется.
А в наше время, когда человек человеку волк, товарищ и обед, – действительно, ну кому нужна та история? Денег на ней не сделаешь, заработать – не заработаешь, ну и пусть горит.
Соответственно, финансирование никакое. Чего деньги тратить? Знать что-то? А мы уже знаем. Если чего нового в истории откроется, нам все расскажут по телевизору. Мало ли передач обо всем на свете?
А архивы… Склад мышеяди. Кое-какие возможности заработать остаются и там, но именно что кое-какие. Легонькие.
Родословную нарисовать, к примеру. Был ты холоп Свинюшкин, а станешь граф де Свиньи. Или князь Свинейский. Документы – штука такая, интересная.
Ольга Викторовна этим не занималась, а на работу ходила по принципу «почему бы нет». Где-то надо прогулять наряды, провести время, и вообще – не по салонам же красоты постоянно раскатывать? Озвереешь на третьем салоне.
Матильда подумала, а потом решила все же спросить.
– Ольга Викторовна, а антикваров знакомых у вас нет?
– Есть парочка. А зачем? Малена, по нашим временам продать-то несложно, но как потом доказать, что ты всё продал, вдруг у тебя еще что-то ценное осталось? Люди стараются соблюсти свои интересы, не чужие.
И настолько эти слова совпали с мыслями Матильды…
– Да не в этом дело, – честно призналась девушка. – Ничего я продавать не хочу, а вот посоветоваться хотела бы.
– По поводу чего?
Матильда вздохнула и потянула наружу свой медальон.
– Эта игрушка в нашей семье уже давно. Я хотела что-то узнать о владельце, может, мы как-то связаны с ним…
Машина как раз остановилась в образовавшейся пробке, и Ольга Викторовна окинула взглядом подвеску. Сдвинула тонкие брови, явно заинтересовавшись. Видно же, что не современный ширпотреб.
– Та-ак… можно?
Малена не без внутреннего отторжения сняла теплый золотой кругляш и протянула женщине. Та взвесила его в руке.
– Мне кажется, что это золото. Проба есть?
– Да. Вот.
Несколько символов на ушке, которые Матильда пыталась разобрать, но так и не сообразила.
– Интересно…
– Что именно?
– Я разбираюсь плоховато. Но такие пробы ставили до 1896 года.
– Да? – Для Матильды все это было китайской грамотой.
– Да. С 1896 года Россию поделили на 11 округов, и в каждом было принято свое клеймо. Ставили букву, соответствующую региону, женский профиль и пробу. А у вас не так. У вас три пробы.
– Они что-то значат?
– Личное клеймо мастера, проба, город, иногда ставили год… и мне кажется, что это восьмерка?
Матильда вгляделась в крохотную цифру.
– Д-да, похоже.
– Тогда у вас золото весьма высокой пробы. Пробирным уставом 1847 года утверждены были три пробы золота – 56, 72, 82. Похоже, у вас третья.
– То есть восемьдесят процентов золота?
– Может, и больше. Смысл был в том, что проба ставится на изделия, в которых золота – до ста процентов. Здесь может быть более высокое его содержание, но это – официальное клеймо.
Матильда медленно кивнула.
– Спасибо, Ольга Викторовна. Вот что значит – специалист. Значит, девятнадцатый век. Тогда точно концов не найти.
Ольга Викторовна явно так не думала.
– Малена, а откуда у вас это украшение?
– Он достался бабушке от ее отца, а тому от матери – длинная история.
– Хм-м… а когда родилась ваша бабушка?
– В День Победы.
Ольга Викторовна сообразила и улыбнулась.
– Девятое мая сорок пятого года?
– Да.
– А больше родители ничего не рассказывали девочке?
Матильда покачала головой.
– Время было не то. Отец умер до того, как бабушка стала взрослой, осколок засел неудачно, потом двинулся, ну и… не спасли. Мать, моя прабабушка, ничего толком не знала. Упомянула, что у отца была только мать, свекра она не знала, а что там, как там – неясно.
– Давайте попробуем зайти с другого конца. Ваша бабушка – местная?
– Да. Стопроцентно. Она на пару лет уезжала по распределению, а потом вернулась к матери. Прабабушка болела, ей требовалась помощь.
– Прабабушку звали?
– Мария Сергеевна Домашкина.
– А прадеда?
– Илья Иванович Домашкин.
– Если хотите, я попробую проследить вашу родню по архивам.
– Ольга Викторовна, я не могу вас просить ни о чем подобном, – честно сказала Матильда. – Это долго, дорого и тяжело, я догадываюсь. И уж простите, денег у меня нет, а с медальоном я не расстанусь. Бабушка меня тогда с того света пришибет, не задумается.
Ольга Викторовна покачала головой.
– Я не нуждаюсь в деньгах. Матильда, знаете, какая главная беда богатой женщины?
– Как-то не доводилось бывать богатой, вот и не знаю, – отшутилась девушка.
– Скука. Дети выросли. Растения и животные меня не интересуют, благотворительность в нашей стране не развита, работа… Приду я на работу, посмотрю на злобные лица коллег, и что? Понимаете? Рутина. Если у кого-то лишней пары трусов не было, человек может увлечься шопингом, а меня и это не волнует, мне одежда неинтересна. Есть одежда – и хорошо. А менять ее каждый день – скучно. Получается, что я вам даже немного должна. За песни, за то, что жить становится чуть интереснее, за загадку… кстати, вы медальон не открывали?
– Нет. Бабушка не знала как.
– Правда?
– Отец ее, наверное, знал, но никому не показывал.
– Хм-м…
Ольга Викторовна повертела в пальцах медальон, а потом кивнула на бардачок.
– Там булавка была, достанете?
Матильда повиновалась.
Кстати, порядка в бардачке не было. Там словно черти пронеслись. Салфетки, чеки, карточки на скидку, даже какая-то иконка… нашлась и булавка. Матильда протянула ее Ольге Викторовне.
Та достала из сумки пакет, подстелила его на колени и ловко вставила иголку куда-то в медальон.
Хотелось бы сказать, что тот мгновенно раскрылся, словно раковина.
Ага, хотелось бы. Но не стоит забывать, что сия раковина не открывалась лет семьдесят. А то и поболее.
Открывался он медленно, словно у раковины были и радикулит, и ревматизм, и до кучи – больные зубы. Но открылся. И на пакет едва не выпала прядь волос, заплетенная в тоненькую косичку.
Русого оттенка, совсем как волосы у Малены.
Локон в медальоне, это красиво звучит. Но попробуйте упихать туда этот локон так, чтобы не распался на отдельные волоски, не вылез, не застрял в механизме! Проще уж сразу заплести косичку, перевязать розовой шелковой ленточкой.
А на внутренностях медальона…
– И.И.Б. – медленно прочитала Ольга Викторовна.
– А еще герб, – невежливо показала пальцем Матильда. Но собеседнице было наплевать сейчас на хорошие манеры.
– Мне он, к сожалению, не знаком.
Матильда нахмурилась.
– А можно ли как-то узнать, чей он?
– Надо попробовать. Разобраться с клеймом мастера, с годом, и еще… извините, Малена, но надо выяснить, чей это медальон.
Малена сначала вспыхнула, но потом сообразила.
– А… поняла. В том смысле, что князей Домашкиных точно не было…
– Да. Зато была революция 1917 года…
– Во время которой немало материальных ценностей поменяли хозяев.
Женщина развела руками.
– Раз уж вы сами это сказали…
– Я не страус. Понимаю, что предки могли и раскулачить кого-то…
– Я предлагаю провести тест ДНК между вами и этими волосами. То есть, простите, взять прядь ваших волос на анализ, и…
– А разве они покажут? Это ж сто лет разницы!
– Ну, если по Наполеону показали, – усмехнулась Ольга Викторовна. – По Бурбонам, даже по Тирольскому ледяному человеку, а он уж точно постарше будет. Вероятность не идеальна, но надо знать приблизительно – да или нет.
– А если и да… ничего это не доказывает, – хмыкнула Матильда. – Кто сказал, что в 1917 году у красного комиссара не было «боевой подруги»?
– С розовой ленточкой в стриженых волосах?
– Ребенка, как вариант.
– Проверить надо все. Значит, так, Малена, я сейчас наделаю фотографий. Медальона, герба, символов, а вы, будьте любезны, завтра съездите к моему знакомому ювелиру.
– Зачем?
– Чистка золота – недорогое удовольствие. Пусть очистит герб и клейма, да и механизм надо бы почистить.
Малена кивнула.
Это – да. Стоило бы. Но…
Словно почуяв ее сомнения, Ольга Викторовна подняла руку.
– Я у него очень давно покупаю. Это достаточно честный человек. С постоянными и старыми клиентами, во всяком случае. Я его предупрежу завтра с утра. Сошлетесь на меня, скажете – троюродная племянница.
Малена еще раз кивнула.
Ну да. Свои – одно дело, залетные лохи – совершенно другое. А она придет «от своих». Это хорошо.
– Я вам сейчас оставлю номер телефона, перешлете мне еще фотографии, после чистки?
Малена кивнула.
– Так… теперь пару волосков… ваших… этих…
Волосы были тщательно завернуты в пакетики. А Ольга Викторовна подмигнула Малене.
– Будем искать. В крайнем случае спишусь с коллегами, они будут смотреть…
– А нельзя загнать фото герба в компьютер и сличить? – робко предположила Малена.
Ольга Викторовна негодующе фыркнула.
– Вы знаете, сколько это стоит? Губернатор никогда денег не выделит, лучше для себя новый мерсюк купить. Подумаешь, история? Кому она нужна? Ха! Это себя, любимого, он не обидит, а архив… хорошо хоть гусиными перьями не пишем… предварительно их надрав из гуся!
– Да, власть у нас такая…
– Всенародно избранная и любимая.
Малена пожала плечами.
Гражданскую сознательность она отродясь не проявляла – некому привить было. На выборы не ходила, справедливо подозревая, что Россия – не Афины, и то, что работает в крохотном городке, не сработает на просторах целой страны. Без нее выберут.
Демократически, ага.
А что до любви…
Матильда сомневалась, что губернатору понравится та тяжелая эротика, о которой мечтал народ. Кажется, он не любитель садомазо с зооуклоном, причем с ним в пассивной позиции. А народ у нас неблагодарный, гадкий, откровенно говоря, народ. Ты о нем душой теснишься, болеешь и даже чешешься, а они все о воровстве каком-то… нет бы как приличные люди! О расходовании бюджетных средств! А то воруешь да воруешь… неоригинально!
– Так что придется по старинке. Ручками, бумажками…
Малена опять пожала плечами.
– Я могу чем-то помочь?
– Да. Почетче отчистить клеймо, сфотографировать, переслать мне, а я пороюсь в справочниках. Завтра вечером сможете подойти к ювелиру?
– Да. Я приду. Куда именно?
Малена получила адрес, обменялась телефонами с Ольгой Викторовной и даже узнала ее фамилию. Огурцова.
Хотя это ровно ни о чем девушке не сказало. Ну Огурцова. И что? Хоть Обезьянова. Дело житейское.
* * *
Уже дома, начесывая разомлевшую и размурчавшуюся кошку, девушки обсуждали прошедший день.
– Тильда, ты сама как думаешь? Может, ты старинного рода?
– Знаешь, Малечка, это будет обидно.
– Почему? – искренне удивилась герцогесса.
– А вот потому. Ты мою мать видела? Великих предков правнуки поганы, иначе и не скажешь!
– Это же исключение?
– А если – правило? Понимаешь, сестренка, с моей точки зрения, благородная кровь – не оправдание. Вот, к примеру, я горжусь своими предками, у меня тут восемнадцать поколений, как у породистого кобеля. И?
– Что – и?
– А они бы гордились потомком?
Герцогесса пожала плечами.
– Мне сложно отвечать за них. Но что с того?
– Стоит ли гордиться предками? Лучше молча сделать так, чтобы тобой гордились и предки, и потомки. Чтобы быть достойной, а не так… погулять выйти.
– Хм-м… Тильда, а ты понимаешь, что сейчас говоришь мне основной принцип для благородного человека? Быть достойным своих предков? Не посрамить…
– Толку-то… Тебе есть разница, дворянка я или быдло?
– Нет. Ты же Домбрийская.
– И мне этого хватит. Надеюсь, я не посрамлю твою фамилию. Твой род.
– Я в этом уверена.
– Но узнать, конечно, хочется, – нелогично заметила Матильда. – Вдруг у меня тоже… родословная?
– И родня?
– Как моя мать? Или Рисойские?
– Бэ-э-э-э-э… Лучше уж с гиенами, чем с такой родней!
– То-то! Кстати, надо там еще угольков добавить. А то Лорену притормозили, а Лоран до сих пор целым ходит. Непорядок!
Мария-Элена даже не сомневалась, сестренка сказала – сестренка сделает. Недолго осталось бегать Рисойскому.
И знаете что?
Вот совершенно было его не жалко. Ни капельки!
