Глава 9
Заговорщики

Кружки по изучению марксизма, которые действовали во время войны в Монреале, Ноксвилле, Чикаго, Квебеке и Беркли и которые посещали ученые, участвовавшие в секретных исследованиях, имели аналоги в Вашингтоне среди сотрудников государственных учреждений. Их целью неизбежно было одно и то же: превратить идеалистов в коммунистов, а достаточно податливых коммунистов — в шпионов. Вашингтонские кружки коммунистов на государственной службе сначала были организованы горизонтально, независимо от того, в каких департаментах они работали. Затем их разбили на мелкие вертикальные группы в рамках отдельных государственных управлений или бюро для повышения эффективности и скрытности. Общую картину того, каким способом членов постепенно обрабатывали, натаскивая их в морали и кодексе заговора, нарисовал Макс Элитчер, несколько неуравновешенный молодой человек, инженер-электротехник, который из-за психологических проблем едва не попал в ряды вредителей. Как коммуниста и близкого друга двух коммунистов, скатившихся до шпионажа, Элитчера — по словам его собственного адвоката на суде — порой обхаживали, словно желанную женщину. Очень странно в этом было то, что когда аппарат активнее всего домогался Элитчера, заманивая его в шпионы, он чурался изо всех сил, а когда наконец он сам проявил желание, то оказалось, что шпион, которому он буквально предложил свои услуги, в беде и потому никак не мог ответить.

Элитчер родился в Нью-Йорке 1 сентября 1918 года. Он получил степень бакалавра в Городском колледже в июне 1938 года. После окончания сдал экзамен на государственную службу на место младшего инженера и писал последипломную работу, пока той же осенью не состоялось его назначение. Он почти десять лет проработал в Главном управлении вооружения ВМС США.

Сначала в Вашингтоне Элитчеру было не по себе, он чувствовал себя потерянным. Он поселился на Коламбия-Роуд, в доме 1466, недалеко, если ехать на троллейбусе, от его места работы в здании управления ВМС на 17-й улице и Конститюшн-авеню, но у него не было друзей. Ему стало спокойнее, когда он переехал в большой многоквартирный дом номер 1316 на Дилафилд-Плейс, где жило еще несколько молодых сотрудников государственных учреждений. Потом, в декабре 1938 года, на сцену вышел Мортон Собелл. Они с Элитчером знали друг друга еще со времен старших классов школы в Нью-Йорке, хотя и не были близкими друзьями; в Вашингтоне среди незнакомых людей они вскоре стали почти неразлучны.

Собелл, который окончил Городской колледж в то же время и с той же степенью, что и Элитчер, нуждался в работе и жилье. Элитчер помог ему поступить в Главное управление вооружения ВМС и поселиться в пансионе рядом с домом на Дилафилд-Плейс. Весной 1939 года Элитчер и Собелл вместе сняли квартиру на верхнем этаже дома 4925 по 7-й улице; это любопытным образом изменило их дружбу. В Городском колледже Элитчер заигрывал с комсомолом, но сопротивлялся, когда его пытались завербовать как официального члена партии. Под давлением Собелла, соседа по квартире в Вашингтоне, Элитчер вступил в партию. Они вдвоем ходили на занятия по изучению марксизма. В их ячейке было около 15 членов, и они поочередно собирались на квартирах друг у друга. Собелл был у них председателем и в этой роли собирал вступительные взносы и давал воодушевляющие советы. На этих занятиях обсуждались мировые события в интерпретации газет «Дейли уоркер» и «Комьюнист» (больше не издается), а также тонкие вопросы теории Маркса, Ленина и Сталина. Одни члены ячейки занимались работой в открытой партии, например, в Американском конгрессе молодежи и Американской мирной мобилизации. Других потихоньку обрабатывали для более темных дел.

Максу Элитчеру нравилось работать в открытой партии. Он был высок, темноволос и худощав, постоянно носил очки в тяжелой роговой оправе. По причине застенчивости, если на политическом заседании ему удавалось выполнить какую-нибудь скромную, заранее обговоренную роль, это приносило ему бесконечное чувство облегчения и удовлетворения. Он нашел особое применение своим талантам в профсоюзе федеральных служащих, который тайно контролировали коммунисты. Тихая деятельность в организации предоставила ему готовый способ сблизиться с другими работниками, благодаря чему он мог на время освободиться от того смущения, которое всегда охватывало его в общении с посторонними и друзьями.

Одним жарким и влажным днем в середине лета 1940 года Собелл, Элитчер и брат Элитчера, который приехал в Вашингтон, пошли охладиться в бассейн гостиницы «Уордмен-парк». Это был один из тех вашингтонских бассейнов под открытым небом, которые сродни «Кафе де ля Пэ» в Париже; туда может прийти практически кто угодно, а может быть, и приходит. Поэтому Макс Элитчер и Мортон Собелл не удивились, встретив там еще одного студента Городского колледжа выпуска 38-го года — Юлиуса Розенберга. Юлиус рассказал, что его жена Этель работает в вашингтонском бюро переписи населения. Он приехал разузнать, не удастся ли и ему подыскать себе работу в одной из многочисленных государственных служб, где требуются младшие инженеры. Он ищет уже больше месяца, сказал он, но пока что самой лучшей была вакансия в войсках связи США, из-за которой ему пришлось бы ехать обратно в Нью-Йорк. Он подумывал о том, чтобы согласиться, сказал он, потому что Этель хочет уехать из Вашингтона через несколько месяцев и поселиться с ним в Нью-Йорке. Розенберг был одним из тех студентов Городского колледжа, которые пытались заманить Элитчера в комсомол. Он подмигнул Собеллу и сказал, что слышал неплохие отзывы об Элитчере. Прощаясь, он выразил надежду, что теперь они будут чаще видеться друг с другом.

Хотя Собелл, возможно, уже занимался шпионажем, Розенберг не стал обрабатывать Элитчера как перспективного агента до 1944 года. Между тем Собелл поступил в Мичиганский университет, чтобы получить степень магистра, — есть предположение, что с финансовой помощью аппарата, — а потом устроился на важнейший завод «Дженерал электрик» в Скенектади, где у коммунистической партии было огромное преимущество в виде членов профсоюза, находившихся под ее контролем. Каждый раз, приезжая в Вашингтон, Собелл обязательно заходил к своему бывшему соседу и коммунистическому протеже. Партийные ячейки среди государственных служащих в Вашингтоне в 1942 году были организованы в соответствии с местом их работы, так что Элитчер оказался в новой группе из восьми человек в отделении коммунистической партии на флоте. Тем временем благодаря продолжившейся работе в профсоюзе он женился почти на такой же ревностной единомышленнице.

6 июня 1944 года, когда Элитчер с женой жили в квартирке на Делавэр-авеню на юго-западе города, им около обеденного времени позвонил Юлиус Розенберг и сказал, что по делам своего управления ненадолго приехал в Вашингтон в Национальное бюро стандартов и подумал, не повидать ли старого друга. Элитчер сказал, что будет рад видеть Розенберга, и, когда тот появился, предложил ему кофе с десертом. Через четверть часа, поговорив на общие темы — о работе, семье и детях, Розенберг упомянул, что хорошо было бы выпить в дружеской компании за высадку в Нормандии. Посчитав это намеком, миссис Элитчер принесла бутылку вина, и они втроем торжественно выпили за вторжение союзников в Западную Европу и то облегчение, которое оно принесет крайне тяжелому положению солдат Советского Союза.

Розенберг повернулся к Элитчеру.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине, — сказал он.

Элитчер, чувствуя неловкость, передал его просьбу жене:

— Хелен, ты не могла бы оставить нас на пару минут? Нам надо поговорить с глазу на глаз.

После этого миссис Элитчер вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.

Розенберг какое-то время ходил вокруг да около. Русские прекрасно воюют. Фашиствующие группы в Америке отказывают им в предоставлении военной информации. Поскольку это осложняет положение СССР, многие люди, которые знают реальную ситуацию, помогают Советскому Союзу, предоставляя засекреченные сведения о военной технике. Он сказал все это и прочее в том же духе. С доверительным видом он заявил, что лично дозрел до того, что стал сам искать тех, кто дал бы ему возможность оказать русским ту помощь, в которой они нуждаются и которой заслуживают. И как бы походя он выложил козырь. Среди тех, кто уже помогает, старый друг и сосед Элитчера Мортон Собелл, сказал Розенберг. Не теряя времени, он спросил, чем занимается Элитчер на работе и сможет ли он передавать какую-то информацию. Элитчер ответил, что работает над приборами управления огнем для автоматического наведения по целям. Однако все, кто выходит из здания управления с какими-то свертками, должны показать их содержимое караульным у дверей.

С некоторым презрением Розенберг сказал, что правила безопасности всегда можно обойти. Со своей стороны их соглашения, заявил он, он гарантирует соблюдение полной секретности и быстроту. Документы, которые он получает, сразу же переправляются в Нью-Йорк, где их фотографируют в тот же день и возвращают, прежде чем их успевают хватиться. Материалы передаются в виде пленок в контейнерах, которые дают дополнительную защиту, ибо при любой попытке посторонних людей вскрыть их улики будут уничтожены. Благодаря всем этим предосторожностям тому, кто сотрудничает с ним, не надо бояться за свою безопасность.

Элитчер не стал давать никаких обещаний, выслушав это предложение, которое не подразумевало ни денег, ни других материальных поощрений. Оно покоилось исключительно на идеологических основаниях. Элитчер согласился найти Розенберга, когда они с женой летом приедут в Нью-Йорк, и записал адрес и телефон Розенберга. К тому времени он все обдумает, сказал Элитчер. Он попросил жену Хелен вернуться в комнату, и они втроем поболтали о том о сем, а потом попрощались. У Элитчера была машина, и он хотел подвезти Розенберга, но шпион-разведчик предпочел взять такси. Весь визит Розенберга длился меньше полутора часов.

Когда Элитчеры тем летом приехали в Нью-Йорк, их ждал там первоклассный прием, которым обычно встречали членов не самых важных подпольных ячеек компартии. Несколько бывших однокашников по Городскому колледжу материализовались на шикарном обеде в ресторане, который устроили будто бы в честь приезда инженера и госслужащего Макса Элитчера. Потом они весело направились в одно заведение в Гринвич-Виллидж, где за пластинками, танцами и игрой на гитаре провели несколько часов в более-менее не касающемся политики общении.

Той осенью Элитчеры провели неделю отпуска в национальном парке Камбэброу в Западной Виргинии вместе с Мортоном Собеллом и Хелен Гуревиц. Элитчер допустил ошибку, упомянув, что Розенберг рассказал ему про шпионские дела Собелла.

— Он не должен был тебе говорить, — сердито сказал Собелл.

Элитчер попытался его успокоить:

— Юлиус знал, что мы близкие друзья и что я буду держать рот на замке, что бы он мне про тебя ни рассказал. Да и к тому же ты должен был знать, что он ко мне поедет, — проницательно прибавил он. — Наверно, поэтому он посчитал, что в этом нет ничего плохого.

— И все равно, — проворчал Собелл, — он не должен был тебе говорить.

Хотя Собелл продолжал ворчать из-за дилетантской болтливости Розенберга, его отношение к Элитчеру казалось более теплым, чем когда-либо. Когда они с мисс Гуревиц решили пожениться в марте 1945 года, Собелл настаивал на том, чтобы Элитчеры непременно приехали к ним на свадьбу в Виргинию, или свадьбы не будет.

Прошлое настигло Юлиуса Розенберга 28 мая 1945 года. Его уволили из войск связи за коммунистическую деятельность, упомянув среди прочего, что в феврале 1944 года он перевелся из отдела 16-B промышленного отделения партии в восточное отделение первого избирательного округа по распоряжению за номером 1217. Факты были достоверные и неопровержимые, но Розенберг все отрицал. Когда Элитчеры летом приехали в Нью-Йорк и воспользовались квартирой Розенбергов, поскольку Этель жила за городом, Юлиус прочитал часть своего опровержения Элитчеру, заметив по ходу, что все могло обернуться куда хуже, если бы его обвинили в шпионаже.

Из-за трудностей Розенберг стал более прямолинеен в некоторых вопросах, а Элитчер — более осторожен. Однажды в сентябре Розенберг позвонил ему около 10 утра со станции Юнион-Стейшн и спросил, можно ли зайти к Элитчерам. Через несколько минут после прихода он прямо заявил о своей цели.

— Война закончилась, — сказал он, — но Советский Союз по-прежнему нуждается в новых военных сведениях. Над чем ты сейчас работаешь и какой вклад готов сделать?

Элитчер, который тогда работал над сонаром или противолодочными устройствами управления огнем, двусмысленно ответил:

— Я посмотрю, и, если у меня найдется что-нибудь для передачи тебе, я сообщу.

Тут вмешалась миссис Элитчер и напомнила мужу, что им пора идти в штаб-квартиру профсоюза федеральных служащих конгресса производственных профсоюзов, чтобы сфотографироваться вместе с членами комитета, в котором она работает. Розенберг возразил, что они еще не договорили. Элитчер сказал, что обещал отвезти жену; если Розенберг хочет, пусть едет вместе с ними.

— Я не допущу, чтобы меня видели вместе с вами в таком месте, — заявил Розенберг.

Ни Элитчер, ни его жена не пожелали уступить, и тогда Розенберг решил ехать вместе с ними. Здание профсоюза располагалось на 18-й улице недалеко от Коннектикут-авеню. Миссис Элитчер поднялась, а ее муж и Розенберг на какое-то время остались внизу. Элитчер объявил, что ему нужно подняться к жене и сфотографироваться. Розенберг неожиданно сказал, что тоже поднимется, раз у него есть свободное время. После того как они сфотографировались, причем Элитчер постарался никому не представлять гостя, они втроем спустились вниз.

Розенберг решил сесть на троллейбус, который шел как раз мимо здания профсоюза к станции метро, но, казалось, он не торопится. По его словам, он планировал зайти в контору члена палаты представителей Дикстайна (демократ от штата Нью-Йорк) и узнать, не поддержит ли тот его кампанию по восстановлению на прежнем месте работы в войсках связи, но, после предыдущего отказа у конгрессмена, он не уверен, стоит ли вообще туда ехать. Элитчеры ничего ему не посоветовали и не предложили подвезти на машине до Капитолийского холма или метро. Через некоторое время Розенберг попрощался и сел в троллейбус.

В 1946 году ряд мелких неприятностей в конторе, профсоюзе и дома в совокупности еще больше нарушили внутреннее равновесие и без того всегда нервного Макса Элитчера. По причине растущего раздражения из-за брака, работы и окружающего мира вообще он стал более восприимчив к нелегальным планам Розенберга. Во время рабочего приезда на завод «Дженерал электрик» в Скенектади, остановившись на ночь у Собелла, Элитчер сказал, что стал инженером проекта по системе управления огнем. Как насчет отчетов о военной технике, спросил Собелл. Элитчер сказал, что кое-что у него есть. «Можешь достать их для меня?» — настаивал Собелл. Элитчер колебался. Отчеты не представляют важности, то есть они разрозненные; они касаются специфических задач, сказал он. По этому вопросу должно быть наставление по вооружению, заметил Собелл. Элитчер сказал, что его еще не составили, но оно будет готово примерно к концу года. Собелл сказал, что хотел бы его увидеть, если возможно. Позднее в том же году Элитчер приехал к Собеллу в Скенектади, и тот напомнил ему об интересе шпионской сети к данным о системе управления огнем.

Находясь в Нью-Йорке незадолго до Рождества, Элитчер позвонил Юлиусу Розенбергу и сказал, что хотел бы с ним встретиться.

— Заезжай, — сказал Розенберг.

Элитчер едва успел войти в дверь квартиры в Никербокер-Виллидж, как тут же с необычной для него свободой заговорил о новой работе, которую делал для ВМС. Розенберг его нетерпеливо прервал.

— У нас были кое-какие проблемы, — сказал он. — Утечка в этих шпионских делах. Я должен принять меры предосторожности. Будет лучше, если мы с тобой пока не будем общаться. Не приезжай ко мне, пока я тебе не скажу или кто-то другой тебе не сообщит. Тебе придется выйти из партии и прекратить работу в профсоюзе.

Элитчер пришел в ужас.

— Я не могу, — запротестовал он. — Это же моя жизнь там, в Вашингтоне. Я не могу ее прекратить. Хелен мне не позволит.

— Тебе придется, — настаивал Розенберг, но в тот день они так и не смогли договориться.

Семейные проблемы Элитчера постепенно близились к кульминации. Как-то раз в 1947 году он упомянул о своих бедах в разговоре с Собеллом, когда обедал с ним в «Шугар боул» в Нью-Йорке. Собелл перевелся из «Дженерал электрик» в компанию «Ривз инструмент корпорейшн» по адресу 215, Восточная 91-я улица, Нью-Йорк, туда же, где сидел Юлиус Розенберг во время войны, когда был инспектором в войсках связи.

— Твоя жена знает об этих шпионских делах? — спросил Собелл, выслушав семейные горести друга.

— Может, и знает, — признался Элитчер. — Но я не уверен.

— Это плохо, — нахмурился Собелл. — Это плохо.

Элитчер пожал плечами:

— Одно к одному. Знает, значит, знает, я тут уже ничего не поделаю.

Несмотря на это сомнение в надежности Элитчера, Собелл почти сразу же попросил его назвать имена и сообщить другие сведения о «прогрессивных» студентах-инженерах, к которым «можно было бы безопасно обратиться насчет получения засекреченных сведений». Можно организовать помощь с образованием для тех, кто хочет получить степень, чтобы сделать их полезнее, предложил он. Элитчер ответил, что вот так сразу не может припомнить никого подходящего.

Так как у Элитчеров родился ребенок — дочь в 1946 году, — они решили всеми силами попытаться спасти свой брак. Начиная с июня 1946 года, они оба дважды в неделю ходили к психиатру — целый год. В итоге они приобрели новое чувство самоуважения и уверенности в себе. Для того чтобы снять часть еще остававшихся проблем, Элитчер решил уйти с государственной службы. Во время деловой поездки в Нью-Йорк в июне 1947 года он сказал Собеллу о своем намерении уволиться.

— Не принимай поспешных решений, — взволнованно сказал Собелл. — Я хочу подробно обсудить с тобой это, да и Розенберг тоже захочет с тобой поговорить.

Встречу назначили на 6:30 вечера на 42-й улице и 3-й авеню, в том же месте, где встречались Яковлев и Гарри Голд. Розенберг, Собелл и Элитчер приехали туда по одиночке. Они ходили по 3-й авеню, потом туда-обратно по боковым улицам и разговаривали.

— Я хочу, чтобы ты остался в управлении, — сказал Розенберг Элитчеру. — Мне нужен там кто-то для шпионажа. Тебе придется передумать. У меня на тебя готовые планы, ты должен встретиться кое с кем в Вашингтоне, установить контакт.

Элитчер сказал, что уже твердо решил.

— Мы с женой хотим уехать из Вашингтона. Там везде идут расследования. Политическая атмосфера ужасная. Мы хотим уехать оттуда и уедем.

— Розенберг прав, — вставил Собелл. — Юли прав, ты должен его послушаться.

— Не могу, — сказал Элитчер, — все решено.

Собелл ушел через какое-то время, а Элитчер с Розенбергом пошли поужинать в ресторан на 3-й авеню. Розенберг запросил названия некоторых невоенных фирм, где ведутся важные военные работы. В качестве одной из них Элитчер предложил «Телефонные лаборатории Белла» в Виппани, штат Нью-Джерси.

— Ладно, устраивайся туда, — сказал Розенберг.

— Может быть, и устроюсь, — сказал Элитчер. — Не знаю. Посмотрим.

Розенберг придумал кое-что еще: если Элитчер хочет походить на курсы, которые повысят его статус как технического специалиста и сделают в итоге более полезным, это можно организовать через его друзей, пообещал он. Воспользовавшись душевной атмосферой, Элитчер спросил, как Розенберг попал в такие дела.

— Я уже давно решил, что хочу это делать, — сказал Розенберг, — и я старался подобраться поближе, от одного к другому, пока не добрался до одного русского, который выслушал мое предложение насчет передачи информации Советскому Союзу.

Хотя Элитчер не согласился ни остаться в Вашингтоне, ни устроиться на работу в «Лаборатории Белла» в Виппани, ни снова пойти учиться в колледж на русские деньги, Элитчера продолжали обрабатывать, готовя в шпионы. Собелл подыскал ему такое же место, как у него, в «Ривз инструмент корпорейшн», и пригласил Элитчеров пожить у него во Флашинге, пока они не найдут себе жилье в Нью-Йорке.

В конце июля 1947 года Элитчеры на своей машине отправились из Вашингтона на север. Они ненадолго съехали с главной дороги и заехали в магазинчик у Балтимора, чтобы купить несколько тарелок. Вернувшись на главную дорогу, Элитчер почувствовал, что у него в голове четко оформляется подозрение, что за ними упорно следуют две машины. С помощью той или иной хитрости он проверил свое подозрение. Приехав к дому Собелла по адресу 164-17, 73-я авеню, Флашинг, Элитчер ничего не сказал о слежке, пока его дочь не уложили в постель.

Услышав об этом, Собелл в гневе тряхнул гривой густых черных волос.

— В такой ситуации ты ни в коем случае не должен был приезжать ко мне домой! — закричал он.

— А что мне было делать? — взмолился Элитчер. — Я же планировал остановиться у тебя. То, что за мной следили, ничего не меняет. Те, кто ехал за мной, кто бы они ни были, наверняка об этом знали. В любом случае больше мне некуда было ехать.

Собелл велел Элитчеру собрать вещи и ехать в горы Катскилл или в любые другие — хоть куда-нибудь, главное, подальше от него.

В конце концов Собелл согласился оставить гостя у себя. Однако он был глубоко встревожен, и полчаса спустя его беспокойство прорвалось в довольно странной форме. У него дома лежит кое-какая ценная информация, заявил он, которую давно нужно было передать Юлиусу Розенбергу.

— Она слишком ценная, чтобы ее уничтожать, — сказал он, — а в доме ее держать слишком опасно. Сегодня я отвезу ее Юли, а ты поедешь со мной.

Если бы Собелл достал пистолет и прицелился ему в голову, Элитчер удивился бы не больше. Это же глупость, опасное сумасбродство, учитывая ситуацию, сказал он. Собелл выглядел обезумевшим. Заявил, что он устал и не может вести машину и туда, и обратно. Элитчер должен поехать с ним и помочь ему вести машину. В конце концов Элитчер сдался. Когда они сели в машину, он заметил, что Собелл положил в бардачок 3,5-миллиметровую пленку. Они поехали в Манхэттен по Ист-Ривер-Драйв к зданию газеты «Нью-Йорк джорнал америкэн». Никаких признаков слежки они не заметили.

Взяв контейнер из бардачка, Собелл вышел из машины.

— Поезжай за угол и остановись на Кэтрин-Слип, — велел он и ушел.

Элитчер поехал вверх по Кэтрин-Слип, потом вниз, так что когда он остановил машину, она оказалась в направлении к Ист-Ривер-Драйв. Примерно через 20 минут Собелл вернулся и сел за руль, чтобы ехать обратно в Квинс. Элитчер спросил его, как отреагировал Розенберг на известие о том, что за ним следили.

— Он велел передать тебе: «Все нормально, не волнуйся из-за этого», — самодовольно заявил Собелл. — Я определенно рад, что снял этот камень с души.

Во время неспешной поездки домой улыбающийся, расслабленный Собелл признался, что Юлиус Розенберг постоянно разговаривал по телефону с Элизабет Бентли и что однажды она могла его видеть. Тем не менее она недостаточно хорошо помнила его, чтобы навести на него ФБР.

— Это, пожалуй, тоже уляжется, — сказал Собелл.

Трудно удержаться и не строить догадок насчет странной поездки Собелла. Может быть, он хотел вовлечь Элитчера, который все еще колебался, в конкретную измену, чтобы он не стал говорить лишнего, если к нему придут агенты ФБР, которые, как казалось, прятались где-то по углам? Может быть, Розенберг одобрил этот превосходный план? Это все чистые догадки. Но некоторые факты ясны. Элитчеры вскоре переехали в дом 164-18 по 72-й авеню в районе Флашинг, дом, чей задний двор примыкал к заднему двору дома Собелла. В октябре 1947 года Макс Элитчер приступил к работе в «Ривз инструмент корпорейшн», где работал и Собелл; он проработал там до марта 1951 года, когда его уволили, так как стало известно, что ФБР снова интересуется его карьерой. Собелл и Элитчер оставались близкими друзьями, с виду дружными соседями, пока Собелл не сбежал в Мексику летом 1950 года.

Элитчер утверждал, что они с женой вышли из коммунистической партии в 1948 году и с тех пор держались подальше от партийных дел. Его история прекрасно показала, насколько по-дилетантски вели свои шпионские дела Собелл и Розенберг. Если допустить, что Элитчер ничего не утаил, его определенно можно назвать самым бесполезным кандидатом в шпионы за всю историю человечества.

Юлиус Розенберг был из тех, кто от природы тяготеет к источникам власти. Просто оставаться коммунистом ему было недостаточно; он должен был стать мелким политиканом на побегушках у политикана более крупного, бюрократом, который дает советы и манипулирует другими. Узнав, что открытая партия в США служит всего лишь прикрытием для международного заговора, он почувствовал неодолимое желание отыскать этих русских, которые всем руководят. Здравый смысл, а также конспиративный характер аппарата сталинистов требовал, чтобы он оставил некоторые из своих внешних функций по мере приобретения внутренних, но Юлиус Розенберг не имел ни высокого статуса, ни привилегий. Среди однокашников по Городскому колледжу он оставался мелким радикалом. Среди технических сотрудников он хвастал тем, что является председателем комитета госслужащих прокоммунистической Федерации архитекторов, инженеров, химиков и техников. Среди коммунистов-карьеристов он размахивал своими регалиями как искатель кандидатов, вербовщик и курьер шпионской сети. Никто не мог бы как следует заниматься всем этим сразу. Как шпион Юлиус Розенберг был полным неумехой, однако он передал огромный объем военной информации в руки Советов, в том числе (с помощью Дэвида Грингласса) пусковое ядро третьей атомной бомбы, той, что упала на Нагасаки.

Отрицание религии, по-видимому, сыграло свою роль в том, как неистово Юлиус Розенберг принял коммунизм — так же, как это было с католиком Кларенсом Фрэнсисом Хаски и лютеранином Клаусом Эмилем Юлиусом Фуксом.

Отец Юлиуса Гарри Розенберг доминировал и в семье, и пользовался значительным влиянием в местной общине. Он трудился в профсоюзе предприятия по пошиву женской одежды и приносил домой, своей жене и четверым детям, сравнительно неплохие деньги по стандартам Ист-Сайда. Он платил по долгам и учил детей быть аккуратными и хорошо себя вести. Он был хорошим соседом, лидером общины, человеком глубоких религиозных знаний. Как иммигрант среди иммигрантов он, пожалуй, был бо́льшим патриотом, чем потомки некоторых из тех, кто приехал раньше. За обеденным столом у них дома еще говорили на идише, потому что старшим было трудно говорить по-английски, но после обеда Гарри часто собирал семью, чтобы рассказать им об американской истории и правительстве. Когда он заболел, Бернард и Дэвид Гринглассы посчитали честью для себя отдать ему свою кровь. Миссис Тесси Грингласс, которая умела оценивать людей и события, всегда с уважением говорила о Гарри Розенберге. «Он был самый умный человек в мире», — как-то раз сказала она.

Хрупкий паренек, книгочей со слабым зрением, склонный к сенной лихорадке, Юлиус по плану отца должен был стать раввином. Он посещал еврейскую школу «Талмуд Тора» в престижном районе одновременно с начальной школой номер 96, а в старших классах после уроков в обычной школе в Сьюард-Парке ходил в еврейскую школу на Восточном Бродвее. Хотя его религиозное обучение шло в ногу со светским, они вдвоем не оставляли мальчику много времени для спорта и общения. В какой-то момент Юлиус воспротивился. Он отказался стать раввином и поступил на технологический факультет Городского колледжа в июне 1934 года, через месяц после шестнадцатилетия, и тем самым чуть не разбил сердце отца.

Гарри Розенберг гордился широтой взглядов. Будучи слишком любящим отцом, чтобы стоять на пути у сына, он честно пытался его понять. Потом Юлиус обратился в коммунизм, и в порыве свойственного неофитам энтузиазма стал высмеивать все, что было дорого отцу. Казалось, у Юлиуса есть ответы на все вопросы. Его мировоззрение окончательно оформилось. Ему не терпелось обратить в свою веру и остальных; к тем, кто не спешил соглашаться или упирался, он относился снисходительно, как будто уверенный в том, что в конце концов они капитулируют; к тем же, кто сопротивлялся ему с фактами в руках, как отец, он относился как к врагам. Перед лицом такого фанатизма и неуважения с Гарри Розенберга слетела напускная терпимость; в спорах его попеременно охватывали чувства унижения, отчаяния и ярости. Он больше уж не хвастался Юлиусом перед соседями и коллегами. Старым друзьям он лишь горько отвечал: «Бочонок опрокинулся» — это выражение на идише означает, что характер его сына переменился.

Юлиус был приезжающим студентом. То есть он жил дома и каждый день на метро ездил в кампус Городского колледжа и обратно. То есть каждый вечер возобновлялась его борьба с отцом. Даже для Юлиуса это было слишком; он часто делал уроки у живших поблизости Гринглассов, где Этель, невысокая, пухлая, темноволосая девушка на три года старше его, непременно поддерживала его взгляды. У Этель были литературные и артистические претензии. Ей нравилось говорить о себе как о поэтессе. В ранней юности она участвовала в самодеятельном драмтеатре общины на Генри-стрит. Она чуть-чуть занималась современным танцем. Несколько лет брала частные уроки игры на фортепиано и год училась пению на студии Карнеги-холла. Любой новый знакомый очень быстро узнавал, что Этель — самая младшая участница хора Schola Cantorum под управлением Хью-Росса в Карнеги-холле. Если кто-то восхищался ее портативной пишущей машинкой, она сразу же замечала, что сама ее купила — со скидкой, чуть ли не даром — у одного актера, с которым вместе играла в драматической труппе Кларк-Хауса уже в возрасте восемнадцати лет.

Вопреки всему своему позерству, Этель была недалекой девушкой без талантов, без яркой внешности, без характера, которые позволили бы ей добиться чего-то на поприще пения, танца или театра. Она пошла работать в 1931 году после окончания школы, когда ей было шестнадцать, и проработала около пяти лет, когда познакомилась с Юлиусом. По меркам Ист-Сайда она была неплохая девушка; вплоть до замужества отдавала семье всю свою зарплату, кроме денег на обед и транспорт. Когда Этель первое время работала клерком в «Нью-йоркской национальной транспортно-упаковочной компании», она попробовала свои силы в профессиональном пении, но без успеха. Около 1934 года, в то время она работала стенографисткой в «Белл текстайл компани», она вступила в коммунистическую партию и стала активным членом отделения прокоммунистического Профсоюза работников розничной и оптовой торговли. Она познакомилась с Юлиусом на одном партийном мероприятии, и свел их именно совместный интерес к коммунизму плюс твердое решение Этель заполучить мужчину, а не взаимное пристрастие к музыке. Когда Юлиус по вечерам приходил к ней в гости, Этель часто перепечатывала его инженерные отчеты, а Юлиус тем временем испытывал свою идеологическую обработку на Дэвиде. Он был на несколько лет младше и не так быстро соображал, хотя отнюдь не был глупым. Из всех подарков, которые сделал ему Юлиус, первый, пожалуй, и решил дело: это был химический набор, который Дэвид получил в то время, когда с ума сходил по химии. Между подарками и пропагандой Этель и Юлиус затащили Дэвида в партию. У мальчика не было ни единого шанса сбежать.

В Городском колледже Юлиус Розенберг, к огорчению отца, высмеивал «Общество Гиллеля», однако принимал участие в политических интригах и агитации Американского студенческого союза и комсомола. Из-за этих занятий он стал отставать в учебе, или он был не так умен, как думал, ибо закончил колледж в феврале 1939 года всего лишь 79-м в группе из 85 учеников со степенью бакалавра по электротехнике. Через четыре месяца после выпуска Юлиус Розенберг, в своем роде профессионал, женился на Этель Грингласс, несостоявшейся певице. В качестве свадебного подарка Дэвид Грингласс вступил в комсомол. В первый год брака они жили в небольшой квартирке в Уильямсбурге с одним из бывших однокашников Юлиуса Маркусом Погарски, который позже сменил фамилию на Пейдж, и его женой. В этот период Юлиус перепробовал ряд незначительных вакансий, включая место проектировщика инструментов в фирме «И.У. Блисс и К^о» в Бруклине. Они с Майком Сидоровичем несколько месяцев проработали с изобретателем по имени Пол Уильямс, одержимым идеей, которую он хотел воплотить в техническом устройстве.

Юлиус Розенберг уже делал первые шаги к тому, чтобы стать функционером-коммунистом. Из старого нью-йоркского обломка Американской федерации труда коммунистическая партия вытесала Федерацию архитекторов, инженеров, химиков и техников (в составе конгресса производственных профсоюзов) как свой авангард в области науки. Многие участники левой клики студентов технических специальностей из Городского колледжа Нью-Йорка и их жены и подруги — Розенберги, Сидоровичи, Пейджи, Джоэл Барр и его любовница Вивьен Глассмен и многие другие — объединили усилия, чтобы превратить ФАИХТ в дееспособное предприятие.

Этель Розенберг благодаря своему опыту работы особенно остро осознавала возможности, которые предлагает политическое профсоюзное движение в смысле поиска работы и власти. Она бесплатно служила машинисткой и делопроизводителем в женском отделении ФАИХТ, после того как Юлиус 3 сентября 1940 года занял вакансию младшего инженера в бруклинском отделе снабжения войск связи. Розенберг застолбил себе уголок в союзе в качестве начальника отделения госслужащих. Он рассматривал обращения по дисциплинарным делам, жалобы и подыскивал работу для членов федерации. Он двигался к национальному влиянию по давнему пути бюрократов: выполняя грязную повседневную работу. Возможно, он не стал бы так цепляться за нее, если бы не Этель, всегда более агрессивная из них двоих.

Удивительно, сколько партийная деятельность сумела выжать из Розенбергов, учитывая, что они оба были не особенно крепки. Этель с тринадцати лет страдала от искривления позвоночника, из-за которого она периодически была вынуждена лежать в постели с больной спиной. Кроме того, у нее часто понижалось давление, и из-за этого кружилась голова. У Юлиуса же во время стресса воспалялось горло. И тем не менее они оба внесли свою лепту в громкие призывы к миру, когда Сталин заключил пакт с Гитлером, а потом стали громко призывать к открытию второго фронта. Они то и дело ходили на митинги и подписывали вечные петиции за коммунистов и кандидатов. Они собирали средства на разнообразные коммунистические ширмы, например Объединенный антифашистский комитет помощи беженцам. Они призывали последовать их примеру и оформить страховой полис на 5000 долларов в управляемой коммунистами организации взаимопомощи Международное братство рабочих. Они покупали свои экземпляры «Дейли уоркер» (на семью они брали по две газеты) в обычном газетном киоске на Мэдисон и Ратгерс-стрит, а также другие издания партийной печати, и прочитывали их от корки до корки.

Все пустоты в жизни Этель и Юлиуса Розенберг автоматически заполняла ФАИХТ. Когда Розенберги впервые побывали в ночном клубе, это была вечеринка ФАИХТ в кафе «Сосайети даунтаун». Когда они сняли квартиру в Никербокер-Виллидж, на одном из тех участков в Ист-Сайде, которые сменили вертикальной застройкой невысокие скученные кварталы, они раздобыли себе мебель через ФАИХТ. Гарри и Сильвия Стайнгарт, активные члены федерации, уезжали работать в Калифорнию и потому отдали свою мебель Розенбергам в качестве знака дружбы и способа сэкономить на ее хранении. Потом Розенберги подыскали себе старое разбитое пианино, чтобы Этель могла заниматься музыкой. Члены федерации часто селились вместе; Майкл и Энн Сидорович сняли квартиру над Розенбергами в Никербокер-Виллидж в 1942 году, другие тоже жили неподалеку.

Первый ребенок Розенбергов, названный Майклом, родился в Никербокер-Виллидж 10 марта 1943 года, через месяц после того, как Юлиуса повысили до помощника инспектора в войсках связи. Это было его второе повышение. Он начинал с младших инженеров с зарплатой 2000 долларов в год и через полтора года перешел в ранг помощника инженера с зарплатой 2600 долларов. Его новая должность подразумевала оклад в 3200 долларов, который в последующие годы возрос до 3600 в год. Юлиус и Этель Розенберг вели насыщенную жизнь, с виду приносившую им удовлетворение. Этель не сидела без дела, ведь, помимо своих идеологических обязанностей, она сама выполняла домашнюю работу, включая стирку. И все-таки Майкл рос болезненным и нервным ребенком. Он то и дело простужался, у него воспалялось горло и поднималась температура. Когда он стал постарше, у него проявилась эмоциональная неуравновешенность. Этель пошла на курсы детской психологии и музыки для детей, чтобы ему помочь; когда курсы не помогли, ей пришлось обратиться за советом к психиатру.

Одним из факторов напряжения в семье Розенберг, возможно, было то, что родители Майкла подсознательно понимали, что все идет слишком хорошо и так не может продолжаться долго. Из-за того что в середине войны Россия решила использовать коминтерновские списки коммунистов и сочувствующих среди ученых и технических специалистов, торопливо стараясь не отстать в гонке за решение атомных загадок, Юлиуса резко погрузили в ту самую работу, к которой он давно стремился и для которой, как он любил говорить, он даже был «предназначен». Он начал шпионить еще в 1944 году, не отказываясь от почти открытой коммунистической деятельности в ФАИХТ. С точки зрения шпионажа это была абсурдная комбинация, даже если Розенберги и перестали покупать «Дейли уоркер» и ходить на партийные заседания.

Осенью 1944 года, когда над головою Юлиуса сгустились грозовые тучи расследования, Этель впервые слегла из-за своей продолжительной болезни и не поднималась с постели до следующей весны. Юлиуса отстранили от работы в феврале 1945 года и уволили в следующем месяце. Он сразу же устроился в «Эмерсон рейдио компани» — в один из концернов, работу которого инспектировал. Его оклад составлял 70 долларов в неделю со сверхурочными, которые порой доходили до 100 долларов. Юлиус Розенберг остался недоволен; он прямо отрицал, что имел какие-либо коммунистические связи, как вели себя сталинисты в те дни независимо от доказательств, и с почти компульсивным упорством одну за другой вел кампании за восстановление его на прежней государственной службе. Потом в декабре его уволили и из «Эмерсон». Следующим шагом стало злополучное ист-сайдское партнерство с семьей Грингласс, которое, по-видимому, с самого начала имело призрачные шансы на успех.

Громадным потрясением для Юлиуса Розенберга стала смерть отца. Пять лет с виду почтенной службы на государство и неуклонный карьерный рост в профсоюзе убаюкали Гарри Розенберга, и он почти забыл, если не простил, злоупотребления сына радикализмом. Потом с Юлиусом случилось что-то непонятное и неприятное, и по Ист-Сайду разошлось ощущение позора. Шептали, что военный министр лично распорядился уволить Юлиуса, и в этих шепотках чувствовалось нечто большее, чем просто намек на возможную измену родине во время войны, — так это казалось Гарри Розенбергу и остальным. Старшему Розенбергу все еще хотелось верить в невиновность сына. Он выслушал историю Юлиуса, но фанфаронство молодого инженера произвело обратный эффект — как будто он признал обвинение. Вместе с женой Софи, которой, как и Гарри Розенбергу, тогда было за шестьдесят и она страдала гипертонией и слабеющим зрением, он лишь в отчаянии качал головой. Он сказал Юлиусу, что предпочел бы больше не встречаться с ним без крайней необходимости. В 1946 году Гарри Розенберг лег в больницу из-за болезни почек. Несколько недель он находился в критическом состоянии и выскользнул из цепких лап смерти только благодаря переливанию крови от преданных родственников. Потом ему стало лучше, и он захотел повидать сына Юлиуса. Как-то раз вечером Юлиус пришел к нему в больницу и побрил прикованного к постели отца. Ночью, после ухода Юлиуса, Гарри Розенберг умер из-за тромба. Насколько знали в семье, отец и сын после стольких яростных споров все же условились о некоем перемирии и мирно поговорили друг с другом в тот последний вечер.

Внутренняя неуверенность Юлиуса Розенберга могла объяснить его бессмысленную похвальбу перед братьями Грингласс — Дэвидом и Берни, когда они старались заработать на своей ист-сайдской мастерской после войны.

По стандартам шпионажа Юлиус проявлял беспечность. Во время отпуска Дэвида Грингласса в 1945 году Розенберг обмолвился в разговоре с шурином о том, что «выкрал неконтактный взрыватель» из «Эмерсон рейдио», когда якобы инспектировал предприятие для армии США. Он вынес данные в портфеле, в котором приносил обед на работу, хвастал он, и никакой охранник не поймал его за руку.

Дэвиду Гринглассу нравились статьи в журнале «Популярная наука», особенно про возможность межзвездных путешествий. Когда после войны они разговорились на эту тему в мастерской на Ист-Хоустон-стрит, Юлиус Розенберг сообщил ему, что США работает над секретным проектом космической платформы — крупного корабля, который будет висеть в точке невесомости между Луной и Землей и вращаться вокруг Земли, как спутник.

В присутствии другого рабочего в мастерской Юлиус Розенберг признался Дэвиду Гринглассу, что американские ученые решили проблему атомной энергии для самолетов. Когда позже Дэвид спросил его об этом, Юлиус сказал, что математическое решение уже есть, и от одного из информаторов ему удалось раздобыть цифры. Когда ему надо передать информацию своим друзьям, сказал Розенберг, он идет в определенный кинотеатр и оставляет микрофильм в условленном месте в нише. Если он хочет встретиться лично, он оставляет в нише кодовое сообщение, после которого происходит встреча в безлюдном месте на Лонг-Айленде.

Периодически призывая Дэвида вернуться на учебу с финансовой помощью друзей, Юлиус Розенберг говорил, что у него несколько студентов учатся в вузах на севере штата Нью-Йорк. Что-то из того, что он сказал в другой раз, убедило Дэвида, что одним из этих заведений был Корнеллский университет.

Юлиус сказал Дэвиду, что получил очень ценную информацию о «Дженерал электрик» в Скенектади. Чуть менее конкретно он говорил о материале, который получал из Кливленда. Дэвид соединил это с описанием токарно-револьверного станка фирмы «Уорнер и Суэйзи», который, по словам Юлиуса Розенберга, он инспектировал во время приезда к одному из своих информаторов в Огайо.

Вся эта похвальба производила впечатление на братьев Грингласс, но когда дела в мастерской пошли вкривь и вкось, им не давала покоя одна неотвязная мысль. Юлиус Розенберг, скорее всего, не обладал компетентностью для руководства мастерской, в первую очередь потому, что недостаточно хорошо понимал, что именно пытается продать и что на самом деле могут производить его станки. А учитывая, что посторонние дела забирали все его силы, перспективы становились буквально безнадежными. Из-за того, что мастерская не приносила прибыли, братья Грингласс оказались на пороге настоящей нищеты, притом что Юлиус и Этель Розенберг умудрялись часто обедать в дорогих ресторанах и время от времени проводить сравнительно дорогой отпуск в Платткилле и на других курортах. Нельзя сказать, что Розенберги жили на широкую ногу, если говорить о покупке одежды или мебели, но все же они жили лучше Гринглассов благодаря своим загадочным доходам со стороны.

Когда Дэвид оказывался без единого цента, как случалось нередко, обычно он мог взять в долг у Юлиуса Розенберга. Юлиус устраивал целый спектакль: он делил надвое то, что находил у себя в бумажнике — хоть 2 доллара, хоть 10 или 20. Долг копился и к 1948 году превысил 300 долларов, но Рут и Дэвид Грингласс не испытывали из-за этого никакой благодарности. К тому времени они уже пришли к выводу, что их используют и что, выжимая деньги из Розенбергов, они просто возвращают себе часть своих собственных денег.

Отношение Этель и Юлиуса Розенберг к проблемам в мастерской было довольно сильно оторвано от действительности. Этель, нос у которой стал выглядеть так, будто он постоянно сморщен, что говорило о ханжестве или фанатизме или и том и другом сразу, решила, что в этом виновата Рут, и Юлиус ее поддержал. Дэвид — нормальный парень, говорили они, вот только Рут постоянно пилит его, чтобы он приносил домой деньги. Они нахваливали Дэвида, но критиковали Рут за неприветливость и непонимание, заходя так далеко, как только могли себе позволить — то есть не очень далеко. Собираясь по пятницам у миссис Тесси Грингласс на полуобязательные семейные посиделки, они накидывались на Рут, пока уже сама старушка не бросалась на ее защиту.

В психологической войне за Дэвида Рут Грингласс не могла позволить себе проиграть. У нее были союзники в виде глубоко привязанного к ней мужа и элементарной мастерской. В результате ее нотаций споры между Дэвидом и Юлиусом в мастерской становились все жарче. Юлиус выражался все более резко, пока Дэвид почти автоматически не грозился двинуть ему в нос, после чего они оба остывали.

Однажды, когда они сидели в кондитерской на углу авеню Ди и Хоустон-стрит, спор между ними прямо на глазах у посторонних достиг столь неожиданного накала, что Дэвид действительно встал и вмазал Юлиусу, и тот в панике побежал на улицу. Если бы не вмешательство Берни, Дэвид бросился бы вдогонку за зятем. Потом Дэвиду стало стыдно. Он извинился, но почему-то стычка пробудила спавшее в Розенберге ощущение травли. Отбросив прежние мысли о том, что Дэвид — человек безобидный и дружелюбный, всего лишь доведенный до отчаяния женой, Юлиус Розенберг мрачно сообщил родственникам, что теперь-то он понял, что Дэвид Грингласс всегда имел на него зуб. Дэвид со своей стороны уверял, что никакой глубокой вражды между ними нет. Они с Юлиусом иногда ссорятся, признавал он, ссорятся из-за несходства характеров и из-за денег, из-за управления мастерской и контрактов, но, несмотря на размолвки, остаются хорошими друзьями, сказал он. О том, что Дэвид действительно говорил то, что думал, пожалуй, лучше всего свидетельствует то, что, когда он вышел из партнерства в 1949 году, он передал свою долю Юлиусу, не потребовав за нее ни денег, ни долгового обязательства, чтобы у того был шанс попробовать наладить дело самостоятельно.

После этого Юлиус и Этель Розенберг почти не общались с Дэвидом и Рут Грингласс, пока не произошло ЧП с арестом доктора Клауса Фукса в 1950 году. Тогда прежняя война за душу и преданность Дэвида Грингласса возобновилась с новой силой. Этель и Юлиус должны были удержать Дэвида в узде, и на этот раз не ради денег, а ради самой их жизни. А Рут должна была сохранить преданность Дэвида по разным причинам, например ради будущего их детей.

Около 8 утра 16 июня 1950 года, на следующий день после того, как гости из ФБР помешали Дэвиду Гринглассу приготовить молочную смесь для ребенка, трое вежливых агентов постучались в квартиру Юлиуса Розенберга в Никербокер-Виллидж.

— Мы из ФБР, — сказал один из них. — Мы бы хотели с вами поговорить.

Одного из них звали Харрингтон, другого — Нортон. Юлиус не расслышал имени третьего. Приглашая их зайти, он неистово пытался что-то придумать. Он извинился перед ними и ушел в ванную, утянув за собой жену.

— Мне разговаривать с ними? — в отчаянии спросил он. Она пожала плечами.

— Дэвид разговаривал. Если ты откажешься, это может показаться странным.

Юлиус вышел и сказал:

— Господа, я поговорю с вами через минуту.

Он одел Роберта, который был на четыре года младше Майкла, и попытался успокоить Майкла. Этель готовила завтрак, Юлиус брился. Один из агентов оглядел квартиру и сказал:

— Мы не можем здесь разговаривать. Давайте пройдем к нам в управление. Там можно будет попросить принести нам кофе.

Все четверо отправились на Фоули-сквер и поднялись на лифте в управление ФБР в высоком здании, где располагались госучреждения. После долгих расспросов о Дэвиде один из агентов как бы невзначай заметил:

— А вы знаете, ваш шурин сказал, будто вы велели ему передавать сведения русским?

У Юлиуса Розенберга сердце чуть не выпрыгнуло из груди. — Вы приведете его сюда, чтобы он сказал это мне в лицо? — потребовал он.

— И что вы тогда сделаете?

— Я прямо назову его лжецом, потому что это ложь. Послушайте, господа, вы просили меня прийти и рассказать вам о Дэвиде Гринглассе, а теперь пытаетесь меня во что-то впутать. Я хочу поговорить с адвокатом.

— Но мы вас ни в чем не обвиняем, — сказал агент по имени Нортон. — Мы хотим вам помочь.

Агент по имени Харрингтон предложил мистеру Розенбергу сигарету или жевательную резинку. Третий агент сказал, что можно было бы попросить принести им чего-нибудь перекусить, но Юлиус Розенберг все уже твердо решил.

— Я прошу вас связаться с адвокатом моего профсоюза — Федерации архитекторов и инженеров, — сказал он. — Его зовут Виктор Рабиновиц.

Через пару часов пререканий ФБР все же связалось с адвокатом ФАИХТ.

Трубку снял партнер Рабиновица, и Розенберг сказал, что он сидит в управлении ФБР.

— Вы арестованы? — спросил адвокат.

Розенберг сказал, что не знает.

— Спросите у ФБР, арестованы ли вы, — проинструктировал адвокат.

Розенберг повернулся к агенту Нортону:

— Я арестован?

Нортон покачал головой.

— Он говорит, что нет, — сказал Розенберг в трубку.

— Тогда успокойтесь и приходите к нам в контору, — велел адвокат.

Розенберг слегка поклонился в сторону троих агентов.

— До свидания, господа, — попрощался он и вышел из кабинета.

На Фоули-сквер он купил экземпляр «Пост» с фотографией Дэвида Грингласса на первой полосе. Тогда он впервые заподозрил, что Дэвид на самом деле арестован.

Действительно ли Дэвид навел ФБР на Юлиуса, или их вопрос был простым блефом? Тот факт, что Юлиуса, в отличие от Дэвида, не арестовали, позволил склониться к предположению о блефе, но Этель и Юлиус должны были узнать точно, причем сделать это быстро.

17 июня Рут Грингласс на носилках привезли домой из больницы. Несмотря на инфекцию в обожженных тканях, которые все еще окончательно не зажили, она настояла на том, чтобы вернуться домой. Как поступали члены семьи уже тридцать шесть лет, Этель Розенберг взяла двух своих сыновей и пошла в старую квартиру своей матери Тесси Грингласс на Шерифф-стрит. Она сказала, что пришла навестить жену Берни Глэдис, которая должна была в тот день вернуться из больницы. Однако Глэдис там не было. Через некоторое время пришла Рут и бросилась к свекрови. Она настороженно посмотрела на Этель. Несколько официальным тоном Этель спросила, как она себя чувствует.

— Мне трудно двигаться из-за ожогов, но я поправлюсь, — сказала Рут.

— Как Дэйви? — поинтересовалась Этель.

— В порядке, — ответила Рут и резко повернулась к миссис Тесси Грингласс. — Ма, — быстро сказала она, — мне надо забрать дочку. Она на улице в коляске рядом с маминым магазином. До свидания.

Этель осталась, чтобы вытянуть из миссис Тесси Грингласс какую-нибудь информацию, но ничего не добилась.

В субботу Рут и миссис Тесси Грингласс навестили Дэвида в федеральной тюрьме. Возвратившись на Шерифф-стрит, они нашли там Этель, которая их дожидалась. Этель засыпала их вопросами: как здоровье Дэвида, как он держится в заключении, когда ей можно будет его повидать? Миссис Тесси Грингласс насупилась.

— Послушай, — сказала она, — Рут очень устала и проголодалась. Может, мы сядем поедим, а потом уж поговорим?

Этель пришлось согласиться. Она попыталась развеять атмосферу и рассказала про курсы игры на гитаре, на которые ходила, но никто ее не слушал. После еды Рут объявила, что собирается идти за малышкой, потому что ее пора купать. На этот раз Этель не позволила отмахнуться от себя. Они с Рут вместе пошли в обойный магазин на Ривингтон-стрит, которым владела семья Принц.

Дойдя до коляски с ребенком, Рут сказала:

— Знаешь, такой славный денек, наверно, я побуду здесь с ней еще минут десять. А потом поднимусь искупать.

Женщины обошли квартал. В конце концов Этель почувствовала, что больше не может молчать.

— Ты знаешь, как я отношусь к Дейви, — внезапно заговорила она. — Ты знаешь, как я всегда относилась к тебе, хотя, надо сказать, вы оба не всегда отвечали взаимностью, особенно в прошлом году. Но я не об этом. Я обязательно буду поддерживать тебя и помогать всем, чем смогу, но Дейви мой брат, и у меня есть право знать, что он намерен делать. Он собирается признать вину?

Рут вспыхнула.

— Зачем ты задаешь такие глупые вопросы? — спросила она. — Дэвид невиновен, и я невиновна! Мы наняли адвоката и будем бороться, как сможем.

— Послушай, — сказала Этель Розенберг, — я правда не знала, что и думать. Я должна была услышать это от тебя.

С гримасой отвращения Рут буркнула что-то о том, что ей надо к врачу. Она побежала в магазин, где ее мать подтвердила, что ей действительно хорошо было бы срочно сходить к врачу. Миссис Принц снова взялась присмотреть за ребенком в коляске, и Рут отправилась к врачу, а следом за ней шла Этель Розенберг.

— Здесь я с тобой попрощаюсь, — сказала Рут, когда они достигли Ист-Хоустон-стрит.

Этель подошла, обняла невестку и поцеловала. Рут Грингласс не пошевелилась.

— До свидания, — холодно произнесла она, и женщины разошлись.

Позднее в тот же день вся семья Розенберг — Юлиус, Этель и мальчики — пришла в фотомастерскую Бена Шнайдера в доме 99 по Парк-Роу. Они заказали 36 паспортных фотографий в разных видах — прямо-таки невиданное количество, которое обошлось им в 9 долларов. Заплатили они наличными. Шнайдер хорошо запомнил Розенбергов, потому что мальчики вели себя, как маленькие разбойники, и ему пришлось попросить их родителей уйти из мастерской и вернуться за фотографиями позже, чтобы мальчики не сломали дорогостоящее оборудование.

Очевидно, что Розенберги в конце концов начали готовиться к побегу в Россию через Мексику, Швейцарию и Чехословакию. Но в понедельник Юлиус Розенберг выглянул из мастерской на Ист-Хоустон-стрит и увидел, что туда заглядывает агент ФБР Нортон. Агент помахал рукой и вошел, не пытаясь скрываться. После этого Розенбергов не оставляло неприятное ощущение слежки. Вечером 17 июля, через месяц с лишним после ареста Дэвида, двое агентов пришли к ним домой в Никербокер-Виллидж и увели Юлиуса.

Этель Розенберг тут же сделала возмущенное заявление журналистам, намекая на то, что истинный виновник — ее брат Дэвид. Ее муж «был очень подавлен», когда Дэвида арестовали, сказала Этель.

— Он очень переживал за Дейва и его семью, — стала уверять она. — Он сказал мне: «Это немыслимо, это просто куча лжи. Это никак не может быть правдой». Мы и сейчас, как и тогда, уверены, что мой брат не виновен ни в чем, что ему предъявляют.

Один из репортеров беззлобно спросил, не коммунисты ли ее брат и муж. Нет, ни тот, ни другой, возмущенно сказала она. Никто из них не знаком ни с коммунистами, ни с сочувствующими, прибавила она. Однако оба они арестованы. Мог ли один или другой из них заниматься шпионажем?

— Я прожила с мужем одиннадцать лет, — сказала Этель Розенберг, — и просто не могу себе этого представить. Это невозможно!

Этель Розенберг трижды вызывали в суд, где она вела себя несговорчиво и вызывающе и, ссылаясь на конституцию, отказалась отвечать на вопросы перед федеральным жюри, расследующим дело о шпионаже. 12 августа 1950 года ее также арестовали по обвинению в заговоре с целью совершения государственной измены и посадили в тюрьму, как и ее мужа, поскольку она не смогла внести залог в 100 тысяч долларов.

Миссис Тесси Грингласс временно согласилась взять к себе их сыновей — семилетнего Майкла и трехлетнего Роберта. Старушка была не слишком рада этому. Сначала она говорила, что не сможет. У нее давление поднимается до 200 с лишним, сказала она, а квартира, которую она снимала за 20 долларов в месяц на первом этаже дома 62 по Шерифф-стрит позади заколоченной мастерской, где ее покойный муж ремонтировал швейные машинки «Зингер», без горячей воды и не подходит для мальчиков из Никербокер-Виллидж. Взяв мальчиков к себе, она и через несколько дней все еще продолжала ворчать: «Я не могу заботиться о вас, не могу». Если она и продолжала заботиться о них, несмотря на ворчание, то просто потому, что больше в семье это делать было некому.

Это были очень беспокойные дети. Они спали с миссис Тесси Грингласс на одной кровати в крохотной комнатушке, окна которой приходилось плотно закрывать, потому что они выходили на облюбованные крысами пустыри, характерные для тогдашнего упадка Ист-Сайда. Они засыпали с трудом, потому что старшие дети из округи почти до полуночи бегали и кричали, пинали банки и били стекла о кирпичные стены позади дома. Даже уснув, маленький Роберт беспокойно скрипел зубами во сне.

Из-за того что в квартире не было туалета, мальчикам приходилось ходить в общий наверху в коридоре, и шум, который они производили, раздражал остальных жильцов. Когда Майкла устроили в детский сад, в середине дня наступала относительная тишина, так как Роберт проводил большую часть времени на тротуаре перед домом, вяло играл со своей красной пожарной машиной и «смотрел, когда мама придет домой», как он говорил по десять раз на день. Потом возвращался Майкл и своим буйством доводил младшего брата до крайнего возбуждения и слез. Эта парочка была слишком шумной для пожилой женщины.

Бернард Грингласс, который, уйдя из «Питт машин продактс компани», нашел себе работу браковщика на шелковой фабрике, как-то раз позвонил матери и сказал, что его жена Глэдис, давно уже болевшая лимфомой Ходжкина, похоже, скоро умрет и кто-то должен присмотреть за его дочерью Шерон, которой было два года без одного месяца.

Услышав новость, миссис Тесси Грингласс заголосила. Она не в состоянии ему помочь, рыдала она, она не в состоянии делать даже то, что ей сейчас приходится. Берни попросил ее не волноваться так сильно.

— Не волноваться! — воскликнула она. — Как же мне не волноваться? У меня ни на что нет сил. Я убита! Мне место в доме престарелых.

В черных волосах шестидесятивосьмилетней миссис Тесси Грингласс, которые она зачесывала назад, была видна лишь легкая проседь. Она выглядела достаточно крепкой, но, как жаловалась соседям, «жизнь ее по-всякому поломала». Не считая высокого давления, старушку беспокоили проблемы с деньгами. Сэмюэл, самый старший сын, единственный, кому удалось уехать из Ист-Сайда, присылал по 5 долларов в неделю со своей зарплаты продавца ювелирных изделий. Дэвид давал по 5 долларов в неделю, пока не оказался в тюрьме. Бернард помогал бы ей, но у него были свои беды. Этель попала в тюрьму. На верхнем этаже пятиэтажного здания, в квартире за 12 долларов в месяц, жила мисс Реджина Фейт, сестра миссис Тесси Грингласс. Издавна состоя в Международном профсоюзе работников по пошиву женской одежды (Американская федерация труда), мисс Фейт работала допоздна и ценила домашний ужин по вечерам. За это она платила сестре по 10 долларов в неделю. «Я питаюсь крошками со стола сестры», — говорила миссис Тесси Грингласс, но не с возмущением, а как бы проясняя детали сложной ситуации.

Возможно, миссис Тесси Грингласс испытывала некоторую гордость из-за того, что в ней еще нуждаются, когда приходит беда, и не забывала упомянуть при гостях, что другая бабушка — миссис Софи Розенберг — пребывает в менее крепком здравии, нежели она. Кроме того, ясно давала понять, что, взяв на себя заботу о детях Этель и Юлиуса, она не встает на их сторону в конфликте между ними и Дэвидом с Рут. «Я не такая, как она [бабушка Розенберг], — говорила миссис Грингласс. — Я не думаю, будто то, что мое, идеальное, а то, что не мое, никуда не годное. Я не такая разборчивая. Если это мое и оно плохое, я так и скажу. Я виделась с Этель в тюрьме и кое-что ей сказала. У меня было слишком много неприятностей. А Дэвид держится хорошо».

Дэвид Грингласс рассказал о себе все. Он принял это решение в 2 часа ночи 16 июня, в день после ареста. Проговорив пять часов у себя дома с агентами ФБР, теми самыми, которые застали его, когда он готовил детскую смесь, Дэвид пошел с ними в управление ФБР, где продолжился допрос. В тот раз он кое о чем умолчал.

На следующее утро, во время перерыва в допросе, Дэвид решил спросить юридического совета, прежде чем завершить свой рассказ. Он не волновался о себе. Сказал, что примет любое наказание, назначенное судом, но хотел бы, если возможно, договориться о сделке, чтобы помочь жене Рут. Он по телефону дал свои указания Луису Эйбелу, ветерану ВМФ, который был женат на Дороти, младшей сестре Рут, и жил в доме 87 по Коламбия-стрит, недалеко от Гринглассов. Луис достал деньги из пуфа, стоявшего у него в гостиной, и принес их в юридическую контору О. Джона Рогга, либерального адвоката, чей разрыв с коммунистической партией из-за событий в Югославии широко освещался в печати. В конверте было 4 тысячи долларов, которые Дэвиду передал Юлиус Розенберг на побег в Россию. За исключением 100 долларов, которые Рут оставила себе в последнюю минуту, вся сумма в оригинальной упаковке пошла на гонорар Роггу. Таким образом Советский Союз косвенно дал деньги на то, чтобы распланировать юридическую процедуру, по которой Дэвид Грингласс стал сокрушительным свидетелем гособвинения на первом американском процессе по атомному шпионажу, окончившемся смертным приговором. Когда Рут Грингласс вызвали в суд, она отвечала, ничего не утаивая. Впоследствии ее признали сообщницей, но не арестовали. Хотя ожоги еще беспокоили ее, она смогла находиться дома, заботиться о двоих детях и даже время от времени помогать миссис Тесси Грингласс.

Миссис Тесси Грингласс оставалась непредсказуемой, как всегда. Однажды в конце августа она заявила, что забота о детях Этель стала слишком дорого ей обходиться. Придется ей позабыть про то, что она всю жизнь прожила, ни от кого не завися, и на следующее же утро обратиться за пособием.

Вместо того чтобы осуществить этот план, миссис Тесси Грингласс после завтрака появилась в мастерской «Питт машин продактс компани», которая пожрала тысячи долларов ее сбережений. Тамошние работники и полчаса спустя никак не могли прийти в себя после ее визита. «Очень деловая бабуля, устроила мне адский разнос за безделье, — рассказал один из них. — Уфф! Можно подумать, она тут хозяйка. Я ничего не делал. Этель велела не брать никакой новой работы, пока мастерскую не продадут». В конторе сидел юрист, который как раз разговаривал с одним перспективным покупателем, когда там материализовалась миссис Грингласс. Она твердо дала ему понять: если семья Грингласс не получит свою долю вложенных в компанию денег, последует иск, из-за которого они неизвестно сколько не смогут заключить никакой сделки, пригрозила она.

Разрыв между семьями, который продолжал расширяться, привел к разрешению отчаянной ситуации, сложившейся в доме у миссис Тесси Грингласс. Майкла и Роберта отдали в детский приют в Бронксе, и у миссис Тесси Грингласс появилось время поразмыслить о том, что пошло не так с ее жизнью с тех пор, как она двадцатидвухлетней девушкой в 1904 году приехала из Польши в Ист-Сайд. Видимо, поменялось окружение. «Когда я здесь поселилась, — вспоминала она, — во всех домах жили евреи. Если у кого-то случалось горе, горевал весь дом; если радость, то весь дом праздновал. Не так уж много домов и разных людей». Потом стали приезжать новые люди от ирландцев до пуэрториканцев и еще множества перемещенных лиц из Европы. Никто из них не стал плохо относиться к ней из-за беды с ее детьми, признала миссис Грингласс.

«Все были дружелюбны со мной, — сказала она, несколько удивляясь, — я даже не ожидала. Я бы не стала врать. Некоторые люди, с которыми мы практически не разговаривали, считали нас очень приятной семьей».

Луис Соломон, приветливый и румяный пожилой агент по недвижимости, который собирал арендную плату для домовладелицы — его жены, предположил, что люди, возможно, в старину жили лучше, когда на двенадцать центов можно было купить целый фунт говядины, а на десять центов — тринадцать булочек. Покрасить три комнаты стоило 14 долларов, сказал он, а теперь покраска одной комнаты обойдется в 15, а «трубы такие старые, что то и дело приходится вызывать водопроводчика». Миссис Грингласс тактично заметила, что мистер Соломон не брал с нее деньги за электричество, которое она (с внуками) использовала наверху в туалете. Она гордо показала ванну, которую мистер Соломон установил для нее под чем-то вроде столешницы рядом с раковиной на кухне. У нее дома хорошая плита, указала она, хотя из-за сквозняков, приникавших в плохо прилегающие двери из неотапливаемых коридоров, было трудно согревать квартиру в холодные дни. Соломон сказал, что понизил квартирную плату, насколько мог, и все равно жильцы не платят. В ответ на замечание, что в Нижнем Ист-Сайде как минимум полусотне тысяч домов больше полвека, Соломон расхохотался:

— Этот будет постарше меня, а мне уже 79 лет.

— Когда миссис Рузвельт была в Белом доме, — заметила миссис Тесси Грингласс на удивление ясно, — она говорила, что если вы хотите, чтобы люди были хорошими, давайте им хорошие вещи. И это так и есть, так и есть…

Как будто в душе миссис Тесси Грингласс еще шевелились сомнения относительно ее собственной вины в том, что произошло у нее в семье, она вспомнила, как принимала участие в деятельности материнских клубов местных общин, помогая детям.

— Вплоть до последнего времени я не могла сказать, что мои дети выросли плохими, и не понимаю, что случилось, — сказала она. — В прежние времена родители были намного сильнее, но вот дети родителей из чужих стран… Мы не умеем ни читать, ни писать. Мы не ходим туда, куда ходят они. Вокруг столько разного народу. Вот что я вам скажу. До какого-то возраста ребенок у тебя в руках, а потом ты уже не можешь вмешаться, — выражение ее лица изменилось, и она со злостью произнесла: — Я обвиняю русское посольство в том, что оно отравило моих детей.

Отмахнувшись от Этель, потому что та «всегда до последнего стояла на своем», миссис Тесси Грингласс долго оплакивала своего «малыша», младшего ребенка — Дэвида. Она почти не получала новостей о нем во время войны и думала, что в Лос-Аламосе он «толкает тачки».

— Он получил много медалей и грамот от высоких людей, — заметила она. — Не будь он дальтоником, в такой бы беде не оказался. Он бы служил на флоте… Мой муж чинил машинки «Зингер», — продолжала она. — Он умер в 1948 году. Мальчики не пошли по его стопам, и очень жаль, всем нам тогда было бы гораздо лучше. Я никогда слишком глубоко не совала нос в жизнь детей. Я думала, что от того, чего я не знаю, мне вреда не будет. Дэвид сделал больше, чем его отец, так я думаю, но что получилось в итоге? Мне на жизнь хватит стакана воды, хлеба да чашки кофе, если бы только сердце не болело. Я знаю одно: когда у моих детей все в порядке, когда они зарабатывают на пропитание своим детям, я счастлива. Мне этого довольно с лихвой.