Тринадцать

Я то засыпала, то просыпалась. Я ужасно устала, но никак не могла ни устроиться удобно, ни отключить мозг. Я забывалась сном и вновь приходила в себя. Мне снилось, что я все еще в больнице; проснувшись, я искала вещи, которых тут не было, и снова засыпала.

В какой-то момент я проснулась достаточно надолго, чтобы понять, что мне ужасно хочется пить. Я встала и тихонько обошла Финна, спавшего на полу. Он так зарылся в подушку лицом, что я не понимала, как он там дышит. Я выбралась на кухню и попила прямо из-под крана, из пригоршни. Я была слишком сонной, чтобы искать чашку. Вода была слишком теплой, чтобы освежать, но моему пересохшему горлу она казалась почти сладкой.

– Финн, это ты?

Я выпрямилась и закрыла кран.

– Нет, миссис Эбботт. Это Марина.

– Ой, подойди сюда! – попросила она. – Я хочу посмотреть на тебя.

Я дошла босиком до двери хозяйской спальни и открыла ее. Миссис Эбботт полулежала на кровати, опираясь на груду подушек. У ее кровати был защитный бортик, и я сразу вспомнила Ната в больнице, бледного и погруженного в забытье. На самом деле поручни были по всей комнате, а у тумбочки, сплошь заставленной пузырьками с лекарствами, стояли ходунки. Мне вдруг стало ясно, почему Финн так вел себя в больнице.

– О, Марина! – сказала миссис Эбботт. Она была ужасно похожа на Финна – светлые волосы, голубые глаза, лукавый изгиб губ, – но только она казалась выцветшей, словно плохая ксерокопия себя самой. – Как я рада! Наконец-то у имени появилось лицо. Финн так много мне рассказывал о тебе.

– Правда? – Я торчала на пороге, чувствуя себя неуверенно. Я никогда прежде не общалась с больными. И… Финн рассказывал ей обо мне?

Я не знала, что сказать. Миссис Эбботт попыталась сесть повыше, и я подумала, что должна, наверное, предложить ей помощь, но я не могла сдвинуться с места.

– Как мило… – пробормотала я.

Миссис Эбботт улыбнулась.

– Ну, иди спать. Приятно было познакомиться.

Я сглотнула.

– Мне тоже.

Я закрыла дверь и повернулась было в сторону гостиной, но зацепилась взглядом за дверь спальни Финна. Удалось ли Джеймсу заснуть? А вдруг он лежит там и страдает от одиночества? Финн может думать, что я душу Джеймса своей заботой, – но я знаю его гораздо лучше, чем Финн! Ему не следует сейчас оставаться одному. Кроме того, когда я в последний раз оставила его в одиночестве, в него стреляли. Я осторожно постучала в дверь – тихонько, чтобы не разбудить Джеймса, если он все-таки спит.

– Входи, Марина.

Я отворила дверь и обнаружила, что Джеймс сидит на кровати Финна со смятым одеялом в ногах.

– Ты так и не спал? – спросила я.

– Кажется, немного спал, – сказал Джеймс. – Но у меня мысли ходят кругами. Я просто… Я поверить не могу, что все изменилось так сильно и так быстро.

Я села рядом с ним на узкую кровать. Кровать просела под моим весом, и Джеймс наклонился ко мне.

– Я понимаю.

– Если он умрет… – Джеймс смотрел перед собой на что-то невидимое мне. – Я не смогу жить в мире, где нет Ната.

– Он обязательно поправится, – сказала я, хотя собственные слова казались мне неубедительными. – Все будет хорошо.

Лицо Джеймса обмякло, как рассыпающийся на кирпичи фасад здания, и он заплакал, уткнувшись в ладони. Его трясло от рыданий, но это куда легче было пережить, чем пустое лицо и мертвые глаза. Я обняла Джеймса, и он прижался ко мне.

– Останься, пожалуйста. Ладно? – попросил он.

Я кивнула. Джеймс обхватил меня за талию и уткнулся лицом мне в плечо. Я никогда не была так близка к нему, и меня это чуть-чуть порадовало – вот такой я ужасный человек. Сколько ночей я лежала в кровати, воображая, будто Джеймс рядом со мной. Еще вчера я составляла планы, как бы заняться с ним сексом. Рассудком я понимала, что нынешняя ситуация – лишь мрачная насмешка над моими фантазиями, но тело еще не осознало этого. Он такой теплый! Я погладила Джеймса по спине. Уверена – ни к кому больше не было бы так приятно прикасаться.

Когда рыдания начали стихать, Джеймс чмокнул меня в подбородок и прижался лбом к моему виску.

– Не знаю, что бы я без тебя делал, малявка, – прошептал он.

Мое сердце превратилось в горячий трепещущий шар.

– Взаимно.

Джеймс снова поцеловал меня, на этот раз в щеку, лишь дыхание коснулось уголка моих губ. На этот раз поцелуй продлился дольше. Его губы застыли в дюйме от моих. У меня голова кругом пошла, и весь мир сжался до расстояния между нашими губами.

Джеймс отодвинулся, положил голову мне на плечо, и я резко втянула воздух. Господи, я, кажется, не дышала все это время! Надо было встать и вернуться на свой диван, но Джеймс привалился ко мне, прижался всем телом, от плеча до колена. Его дыхание замедлилось. Наверное, он наконец уснул.

Возможно, он не поцеловал бы меня взаправду. Но, может быть, я – именно то, что ему нужно.

Я закрыла глаза.

Я смотрела на них, прижавшихся друг к другу, пока от сильного ветра у меня не заслезились глаза, и картинка не начала расплываться.

Я могла это сделать прямо сейчас. Пистолет был у меня за поясом. Я могла вытащить его и застрелить Джеймса через окно, покончив с этим навсегда.

Но рядом с ним свернулась Марина. Даже во сне она держала его за руку, и я до боли отчетливо вспомнила, каково это – быть этой девушкой, сжимать эти пальцы, находиться так близко к этому парню. Ощущать его тепло, вдыхать его запах. Как же сильно она – я – любила его!

Я достала пистолет и подняла его. Он согрелся об мое тело. Мои руки вдруг сделались холодными и влажными. Я сняла пистолет с предохранителя. Тихий щелчок показался мне оглушительным, словно взрыв.

Я должна сделать это сейчас. Избавить себя, Финна и всех остальных от мучений. Через пять секунд все будет закончено. Я перестану существовать, и мне не придется страдать от того, что я вынуждена была совершить этот ужасный шаг.

Джеймс пошевелился во сне и притянул Марину поближе к себе.

Я закрыла глаза. Это зрелище лишило меня сил. Я попыталась вспомнить, что того парня на кровати больше не существует. Человек, который носит его лицо в будущем, испорчен до неузнаваемости. Честолюбие и извращенная решимость делать то, что он считает правильным, сделали его жестоким.

Я крепче сжала пистолет и представила себе Лус, мою милую Лус, выброшенную, словно хлам. Вивианну, странным образом разбившуюся глубокой ночью на шоссе Балтимор – Вашингтон. Миссис Эбботт, которой не осталось от сына ничего, кроме нескольких наспех подписанных открыток. Крики Финна, которого пытали, чтобы вытянуть информацию, вовсе у него отсутствующую. Всех, кто будет страдать и умрет из-за Джеймса.

Я открыла глаза и посмотрела на эту парочку на кровати. Такие красивые, даже не подозревающие о том, что вот-вот обрушится им на головы. Я подняла пистолет. От дула пистолета до головы Джеймса было два фута, если не меньше. Это будет быстро.

Я невольно взглянула на Марину. Господи, я действительно когда-то была такой юной? Я не знала, что именно произойдет после моего выстрела. Мы с Финном перестанем существовать, наша временная линия исчезнет со смертью Джеймса, но где – или когда – проснется Марина? Увидит ли она, что я сделала? От этой мысли меня пробрала дрожь. Это ее погубит.

Возможно, я могу дать им еще немного побыть вместе.

Я начала опускать пистолет, и в тот миг, когда дуло оказалось направлено к земле, меня снова охватило знакомое ощущение – словно живот сжали холодной рукой. Я не успела ни запаниковать, ни воспротивиться, как меня утянуло назад.

Назад, и назад, и назад.

Я падала сквозь ничто с невообразимой скоростью. Когда глаза мои наконец открылись, я очутилась в маленькой белой камере, служившей мне жилищем столько месяцев.

Напротив меня сидел Джеймс. Он небрежно держал в руке шокер.

– Пожалуйста, Марина, – сказал он. – Расскажи мне, где документы. Тогда я смогу тебе помочь.

– В самом деле? – спросила я. – Тем же способом, каким ты помог Вивианне? Или Лус?

Он напрягся.

– Я не виноват. Я никогда бы не…

– Вивианна мертва, Джеймс! – выкрикнула я. Голос перестал слушаться меня. – Наверное, она слишком много знала. Но Лус не знала ничего! И когда она не смогла ответить тебе, где мы, ты отправил ее в лагерь! За террористическую деятельность! – Глаза жгло от слез. Когда я думала о Лус, о ее смуглом лице и сильных, добрых руках, меня швыряло от гнева к горю и обратно. – Добрую пожилую женщину, которая никогда в жизни даже зайцем в транспорте не проехала, посадили как террористку! Она любила тебя, а ты разрушил ее жизнь – просто потому, что мог!

Он встал так резко, что ножки его стула оцарапали бетон. Я видела, как напряжено его тело, словно пружина, готовая распрямиться, как он раз за разом сжимает и разжимает кулаки. И на мгновение его можно было принять за того Джеймса, которого я любила, – так он расхаживал по комнате, когда сражался с какой-нибудь задачкой для ума, – но линия подбородка у него была слишком жесткой, а взгляд – слишком холодным.

– Я сделал это потому, что мне нужно было донести до тебя, насколько это важно – чтобы ты отдала документы, – сказал он. – Ты даже вообразить не можешь, что может случиться, если они попадут в чужие руки.

– О да, я всегда была недостаточно умна, чтобы понять такие вещи, – с мрачной ухмылкой ответила я. – Я, пожалуй, не понимаю, как бомбы, подложенные по всей стране, добавляют нам безопасности. Или какая от твоего стремления спасти мир польза, кроме возвеличения твоего эго. Вот такая я дурочка.

Он посмотрел на меня сверху вниз, и вид у него сделался печальный.

– Пожалуйста. Они причинят тебе боль.

Я дерзко взглянула на него.

– А ты им это позволишь.

Он отвернулся.

– Иногда приходится причинять боль тому, кого любишь, ради большего блага.

– Почему ты присвоил себе право решать, что будет большим благом? – спросила я. – Эти люди, о которых ты говоришь, – они не цифры в каком-нибудь твоем уравнении. Ты что, этого не понимаешь? Никогда не понимал?

Его лицо не изменилось.

– Просто скажи мне, что ты сделала с документами.

Я плюнула ему под ноги.

Он вздохнул и постучал в дверь камеры, вызывая охранника. Я видела, как он сглотнул, прежде чем сказать:

– Заставьте ее заговорить.

Охранник кивнул и ударил меня по спине – так спокойно, словно ему велели разобрать постель. Потом ударил еще раз. И еще.

– Джеймс! – всхлипнула я, когда он направился к двери.

Он помедлил мгновение, а потом вышел, даже не взглянув на меня, оставив меня наедине с охранником. И тогда я мысленно поклялась, что никогда больше не назову его по имени. Джеймса больше нет. Остался только доктор.

Я очнулась, судорожно хватая ртом воздух. Я лежала на крыльце Эбботтов, корчась от боли всплывших в памяти побоев. Пистолет валялся рядом. На сколько я отключилась? Я кое-как встала на колени и заглянула в окно.

Марины и Джеймса там не было.