Двенадцать

Мы с Финном нагнали «кроун вик» у светофора, где особенно долго горел красный, и поехали за ним, выдерживая благоразумную дистанцию, к дому Джеймса. Когда мы подъехали туда, мне пришлось сунуть руки под ноги, чтобы они не дергались. Сейчас я увижу свой дом. Я не видела его с того вечера, когда я улизнула тайком на встречу с Финном и мы сбежали из округа Колумбия. Я даже оставила ключи в цветочном горшке у двери, когда заперла ее за собой, потому что знала, что никогда сюда не вернусь.

Мы смотрели из-за угла, как «кроун вик» поворачивает на нашу улицу. На нее налетела орава фотографов, и водитель ударил по газам. Финн рванул за ним следом, и мой дом пронесся мимо так быстро, что я и разглядеть ничего не успела. Даже не знаю, какое чувство это у меня вызвало, разочарование или облегчение.

– Куда это они? – спросила я, когда «кроун вик» повернула на восток.

Финн нахмурился.

– Точно не знаю.

Мы ехали за ними еще несколько минут, а потом Финн вдруг свернул на заправку. Впереди «кроун вик» проскочила перекресток на зеленый.

– Что ты делаешь?!

– Заправляюсь.

– Но они же уезжают!

Финн вышел из машины и отправился платить заправщику. Я открыла дверь и выбралась наружу.

– Финн! – крикнула я ему вслед. – Финн!!!

Но он лишь отмахнулся и скрылся в здании заправки. Он что, рехнулся? Я захлопнула дверь и скрестила руки на груди, как будто это могло помочь удержать перепуганное биение сердца. Каждая секунда уносила Марину и Джеймса все дальше от меня, в неведомое.

Когда Финн вернулся, я все еще стояла, прислонившись к машине.

– Что это такое, черт побери? – возмутилась я. – Мы же их потеряли!

– Нет, не потеряли. – Он начал заправлять машину. – Я знаю, куда они едут.

– Что? Куда?

– Ко мне домой.

– А!.. – Мой гнев мгновенно остыл. Я не знала, что сказать. Даже когда все было совсем плохо и мы пытались придумать, как нам выбраться из округа через блокпосты, Финн всегда предлагал встречаться в кофейнях и забегаловках с фастфудом. Он сказал, что не хочет втягивать в это семью, и я поверила, но, думаю, он также не хотел, чтобы я увидела, где он живет. – Ты в порядке?

– Да. Я просто… – Он вернул пистолет на место. – Бедный парень. Он к этому не готов.

Теперь, когда Финн точно знал, куда нам нужно, мы ехали спокойнее. Я следила, как дома за окном становились все меньше и обшарпанней. Финн рассказал мне, насколько бедна его семья, лишь через пару месяцев после нашего побега, да и то сперва это были лишь намеки. Не думаю, что он стыдился этого. Скорее он боялся того, как можем отреагировать мы с Джеймсом, да и другие ученики из богатых семей, как изменится наше отношение к нему. Правильно он беспокоился. Та недалекая, безбедно живущая девчонка, которой я была, действительно стала бы обращаться с ним иначе. Но после того, как мы перебирались через границы штатов в кузове грузовика и по многу дней не видели мыла, его страх перед моим снобизмом быстро ушел в прошлое.

Но он – семнадцатилетний, такой уязвимый под своей маской, теперь выдал мне – шестнадцатилетней свою тайну, показал ей свою незащищённость. Мне оставалось лишь надеяться, что она не причинит ему боли. Я накрыла лежащую на приборной доске руку Финна своей.

Он припарковался в квартале от «кроун вик», стоявшей перед небольшим домом блочного типа. Теперь я знала, что это его дом. И там вместе с Джеймсом находились Марина и Финн-младший, так что нам оставалось только ждать. Мы не могли рисковать встречей с собой прежними. Придется подождать, пока Джеймс останется один.

– Как бы мне хотелось повидать маму… – сказал Финн. – Так странно знать, что она сейчас здесь.

Я кивнула, как будто поняла его, хотя на самом деле не понимала. Не в полной мере. Даже когда мы находились совсем рядом с моим домом, я вообще не вспомнила о родителях. Я действительно никогда не скучала о них после побега. Когда мне было страшно, или я уставала, или закрывала глаза и мечтала, чтобы кто-нибудь обнял меня и избавил меня от тягот, мне куда чаще представлялась Лус, или даже Джеймс, чем мама или папа. В этом была своя горечь, особая боль – от того, что я по ним не скучаю.

Но Финн всегда был другим, особенно в том, что касалось его матери. Когда мы сбежали, он писал родителям открытки и отдавал их людям, которых мы встречали на пути, чтобы они отправили их откуда-нибудь подальше, и нас не выследили по почтовым маркам. Однажды я застала его в темноте у мотеля, куда мы забрались без приглашения. Он плакал так, словно у него сердце разрывалось. Мы уже побывали в аду и вернулись обратно, убегая от Джеймса, но я впервые увидела Финна плачущим. В ту ночь много чего произошло впервые. Финн сказал, что сегодня у его матери день рожденья, а он даже не знает, жива она или нет. Он впервые рассказал мне о ней, и я впервые действительно поняла его.

И еще тогда я впервые обняла его. Он так крепко прижался ко мне, что я чувствовала, как бьется его сердце.

– Просто подумай, – сказала я. – Когда мы справимся с этим, тебе больше не придется оставлять ее.

Внезапно Финн неестественно застыл. Он смотрел на меня, но глаза его были пусты, словно он больше меня не видел.

– Финн!

Его глаза закатились, а веки судорожно задергались – единственная часть его тела, сохранившая подвижность. Я схватила его за руку. Рука была окостеневшей. Когда он не ответил, я встряхнула его и снова позвала:

– Финн!!!

Я чувствовала, что сейчас сорвусь в истерику. С ним явно случился приступ, что-то наподобие того, накрывшего меня на автостоянке. Финна унесло прочь, в какой-то уголок его разума, как это было со мной, когда я увидела день нашего с Джеймсом знакомства. Он тогда не обратил внимания на мои слова о том, как это страшно. И вот сейчас Финн ушел, осталось лишь его тело. Я снова принялась трясти его, хотя и понимала, что это не поможет.

Не знаю, сколько длился припадок – тридцать секунд? сорок? – но казалось, будто гораздо дольше. В конце концов Финн медленно заморгал, и глаза его ожили. Я перевела дыхание.

– Эм? – произнес он.

– Ты в порядке? – спросила я, стараясь говорить спокойно. – Ты вроде как вырубился на минуту.

– Вроде да.

– Ты что-то видел? – спросила я. – Это было воспоминание?

Финн потер лицо и кивнул.

– Это был тот дом в Делавэре, в котором мы останавливались на несколько недель. Помнишь? Сразу после атаки на Провиденс, тогда все были на нервах. Мы с Питом сидели в подвале и смотрели новости. Это был тот вечер, когда президент объявил, что конгресс принял Четвертый патриотический акт. Я пошел будить тебя, чтобы ты посмотрела новости с нами вместе.

– Я помню, – сказала я. Я отпихнула его, когда он попытался меня разбудить, но он удержал мою руку и тихо рассказал о новых законах, которые конгресс принял посреди ночи. Никаких поездок из штата в штат без разрешения, ужесточение наказаний для граждан, отказывающихся предъявить утвержденное правительством удостоверение личности, отмена запрета использовать военнослужащих для патрулирования улиц. Мы оба знали, что за этим стоит Джеймс.

– Что это такое? Почему это происходит? – спросила я. В момент, когда приступ унёс Финна прочь от меня, я вдруг почувствовала такое одиночество в этом мире, который не был на самом деле моим, что меня затрясло.

– Я не знаю, – сказал Финн.

Мы молча сидели и смотрели на маленький зеленый дом. Я скрестила руки на груди, закрываясь от холодного ветра, который задувал через разбитое окно. Мне не хотелось все это помнить. Но Джеймс всегда говорил, что время – штука сложная, что она обладает собственным разумом. Возможно, так оно наказывает нас за вмешательство.

Финн в конце концов заснул, прижавшись лбом к стеклу. Клянусь, он способен спать где угодно! У меня отяжелели веки и слезились глаза, но я не отводила взгляд от дома. Ко мне вернулась прежняя решимость. Я не хочу, чтобы Марине пришлось прятаться в делаварской глуши, в подвале, пахнущем плесенью и освежителем воздуха, и смотреть по дряхлому маленькому телевизору на конец света.

Я попыталась себе представить, что делает Марина в эту минуту. Так странно: сейчас она переживает то, чего никогда не переживала я. Это отдаляло меня от нее – от себя самой, – как будто мы действительно были двумя разными людьми. Полагаю, теперь это и вправду так – в некотором смысле.

И в этом, похоже, суть.

Марина наконец узнала тайну Финна, которую он так долго и так старательно скрывал от меня. Возможно, она даже познакомилась с его матерью, о которой я знала лишь по его рассказам. Было темно и тихо, и он говорил шепотом, как будто тайна, поверенная ночи, могла каким-то образом защитить ее. Марина утешала Джеймса после ранения брата, как и я когда-то, но после этого кто-то стрелял и в него самого. Насколько я понимала, она могла сейчас делать все что угодно – спать, мыться в душе или вообще заказывать билет на рейс в Буэнос-Айрес.

От этой мысли меня пробрала дрожь. Как она там, в этом доме, оторванная от меня? Все ли с ней в порядке? Внезапно мне стало необходимо узнать это. Я не могла дальше выносить этого чувства отсутствия связи с собой.

Тихо и осторожно, чтобы не разбудить Финна – он лишь сказал бы мне, какая это грандиозно паршивая идея, – я расправила замерзшие конечности и выбралась из «Хонды». Я не стала закрывать дверь за собой – лишь притворила ее. Агенты, приставленные к Джеймсу, все еще торчали перед домом, но улица была тиха и безлюдна в этот ранний час. Я перепрыгнула через ограду в задний дворик дома на углу. У линейной застройки свои преимущества: нет пространства между домами, через которое агенты могли бы заметить, как я подбираюсь к дому Эбботтов. Пока я буду соблюдать тишину, они ни за что не догадаются о моем присутствии. Дворики разделяли заборы из сетки-рабицы. Через них нетрудно было перелезть, и вскоре я уже очутилась в крохотном заднем дворе Финна. Там все заросло еще сильнее, чем перед домом. Я тихонько поднялась на крыльцо черного хода, застыв, когда одна из ступенек скрипнула подо мной. На следующие две ступеньки я ступала уже аккуратнее, стараясь становиться как можно ближе к краю.

Я заглянула в одно из двух окон, пыльное и затянутое москитной сеткой.

В постели лежала женщина в слишком большом для нее свитере. Ее волосы были собраны в спутанный хвост. У нее был тот же цвет волос и кожи, что и у Финна. Когда-то она явно была красивой – до того, как ее щеки запали от болезни, а кожа потускнела. Женщина смотрела телевизор, вяло переключая каналы, как будто перебрала их уже дюжину раз.

Я не стала задерживаться у окна. Подглядывая за матерью Финна, я чувствовала себя воровкой.

Вместо этого я подкралась ко второму окну и заглянула в него.

И от увиденного у меня остановилось сердце.